Лорд Артур не мог не заметить эти признаки смятения и сам – впервые в жизни – почувствовал страх. Ему захотелось повернуться и бежать, но он сдержал себя. Лучше знать все, даже самое ужасное. Невыносимо оставаться в неведении.
– Я жду, мистер Поджерс, – сказал он.
– Мы все ждем! – нетерпеливо воскликнула леди Уиндермир, но хиромант по-прежнему молчал.
– Артуру, наверное, суждено играть на сцене, – предположила леди Джедберг, – но вы были так строги с мистером Поджерсом, что он теперь боится сказать ему об этом.
Внезапно мистер Поджерс отпустил правую руку лорда Артура и схватил левую, склонившись над ней так низко, что золотая оправа его очков почти коснулась ладони. На мгновение его побелевшее лицо превратилось в маску неподдельного ужаса, но вскоре sang-froid[4] возвратилось к нему и он, повернувшись к леди Уиндермир, произнес с деланной улыбкой:
– Передо мной рука очаровательного молодого человека.
– Это ясно, – ответила леди Уиндермир. – Но будет ли он очаровательным мужем? Вот что я хочу знать.
– Как и все очаровательные молодые люди, – сказал мистер Поджерс.
– По-моему, муж не должен быть слишком обворожительным, – в задумчивости проговорила леди Джедберг. – Это опасно.
– Дитя мое, – воскликнула леди Уиндермир, – муж никогда не бывает слишком обворожителен! Но я требую подробностей. Только подробности интересны. Что ждет лорда Артура?
– Гм, в течение ближайших месяцев лорд Артур отправится в путешествие…
– Ну разумеется, в свадебное!
– И потеряет одного из родственников.
– Надеюсь, не сестру? – жалостливо спросила леди Джедберг.
– Нет, безусловно не сестру, – возразил мистер Поджерс. – Кого-то из дальней родни.
– Что ж, я безумно разочарована, – заявила леди Уиндермир. – Мне абсолютно нечего рассказывать завтра Сибилле. Дальняя родня теперь никого не волнует – она давно уже вышла из моды. Впрочем, пусть Сибилла купит черного шелку – он хорошо смотрится в церкви. А теперь ужинать. Там, конечно, давно все съели, но нам, быть может, подадут горячий суп. Когда-то Франсуа готовил отменный суп, но теперь он так увлекся политикой, что я уже и не знаю, чего от него и ждать. Скорее бы угомонился этот генерал Буланже.[5] Герцогиня, вы не устали?
– Вовсе нет, милая Глэдис, – отозвалась герцогиня, вперевалку идя к двери. – Я получила огромное удовольствие, и этот твой ортодонт, то бишь хиромант, весьма интересен. Флора, где мой черепаховый веер? Ах, спасибо, сэр Томас. А моя кружевная накидка. Флора? Благодарю вас, сэр Томас, вы очень любезны. – И сия достойная дама спустилась наконец по лестнице, уронив свой флакон с духами не более двух раз.
В продолжение всего этого времени лорд Артур Сэвил стоял у камина, объятый неодолимым страхом, язвящей душу тревогой перед безжалостным роком. Он грустно улыбнулся сестре, когда та пропорхнула мимо в прелестной розовой парче и жемчугах, легко опершись на руку лорда Плимдейла, и словно во сне слышал, как леди Уиндермир пригласила его следовать за собой. Он думал о Сибилле Мертон – и при мысли, что их могут разлучить, его глаза затуманились от слез.
Глядя на него, можно было подумать, что Немезида, похитив щит Афины, показала ему голову Медузы Горгоны.[6] Он словно окаменел, а меланхолическая бледность сделала его лицо похожим на мрамор. Сын знатных и богатых родителей, до сих пор он знал лишь жизнь, полную чудесной роскоши и тонкого изящества, жизнь по-мальчишески беспечную, начисто лишенную презренных забот; теперь – впервые – он прикоснулся к ужасной тайне бытия, ощутил трагическую неотвратимость судьбы.
Чудовищно, невероятно! Неужели на его руке начертано тайное послание, которое расшифровал этот человек, – предвестие злодейского греха, кровавый знак преступления? Неужели нет спасения? Или мы в самом деле всего лишь шахматные фигуры, которые незримая сила передвигает по своей воле, – пустые сосуды, подвластные рукам гончара и созданные для славы и для позора? Разум восставал против этой мысли, но лорд Артур чувствовал близость ужасной трагедии, словно вдруг на него взвалили непосильную ношу. Хорошо актерам! Они выбирают, что играть, – трагедию или комедию, сами решают, страдать им или веселиться, лить слезы или хохотать. Но в жизни все не так. В большинстве своем мужчины и женщины вынуждены играть роли, для которых они совсем не подходят. Наши Гильденстерны играют Гамлета, а наши Гамлеты паясничают, как принц Хэл.[7] Мир – это действительно сцена, но роли в спектакле распределены из рук вон плохо.
Внезапно в гостиную вошел мистер Поджерс. Увидев лорда Артура, он вздрогнул, и его крупное, одутловатое лицо стало зеленовато-желтым. Их глаза встретились, и с минуту оба молчали.
– Герцогиня забыла здесь перчатку, лорд Артур, и меня послали за ней, – проговорил наконец мистер Поджерс. – Вот она, на диване. Честь имею.
– Мистер Поджерс, я настаиваю, чтобы вы мне прямо ответили на один вопрос.
– В другой раз, лорд Артур. Герцогиня очень волнуется. Ну, я пойду.
– Нет, не пойдете. Герцогине некуда торопиться.
– Нехорошо заставлять даму ждать, лорд Артур, – пролепетал мистер Поджерс, криво улыбнувшись. – Прекрасному полу свойственно нетерпение.
Красивые губы лорда Артура слегка изогнулись, придав лицу дерзкое, презрительное выражение. Какое ему было дело в эту минуту до бедной герцогини! Он пересек гостиную и, остановившись перед мистером Поджерсом, протянул руку.
– Скажите, что вы там прочли. Скажите правду. Я должен знать. Я не ребенок.
Глазки мистера Поджерса заморгали за стеклами очков; он неловко переминался с ноги на ногу, теребя блестящую цепочку от часов.
– А почему вы, собственно, решили, лорд Артур, что я прочел по вашей руке больше, чем сказал?
– Я в этом уверен и желаю все знать. Я заплачу. Я дам вам чек на сто фунтов,
Зеленые глазки сверкнули и вновь погасли.
– В гинеях?[8] – еле слышно произнес мистер Поджерс после долгого молчания.
– Да, разумеется. Я пришлю вам чек завтра. Какой у вас клуб?
– Я не состою в клубе. Временно не состою. Мой адрес… хотя позвольте, я дам вам свою карточку. – С этими словами мистер Поджерс извлек из кармана карточку с золотым обрезом и, низко поклонившись, протянул ее лорду Артуру:
М-Р СЕПТИМУС Р. ПОДЖЕРС
Профессиональный хиромант
Уэст-Мун-стрит, 1030
– Я принимаю с десяти до четырех, – машинально добавил мистер Поджерс. – Семьям предоставляю скидку.
– Быстрее! – вскричал лорд Артур. Он по-прежнему стоял с протянутой рукой и был чрезвычайно бледен.
Мистер Поджерс опасливо оглянулся и задернул тяжелую портьеру.
– Мне нужно время, лорд Артур. Присядьте.
– Быстрее, сэр! – снова вскричал лорд Артур и рассерженно топнул ногой по полированному паркету.
Мистер Поджерс улыбнулся, извлек из нагрудного кармана увеличительное стекло и тщательно протер его носовым платком.
– Я готов, – сказал он.
Глава вторая
Десять минут спустя лорд Артур Сэвил выбежал из дома с выражением ужаса на бледном лице и молчаливой мукой в глазах, протиснулся сквозь группу укутанных в шубы лакеев, столпившихся под полосатым навесом, и ринулся прочь, ничего не видя и не слыша. Ночь была холодная, дул пронизывающий ветер, от которого газовые фонари на площади попеременно вспыхивали и тускнели, но у лорда Артура горели руки, и лоб его пылал. Он шел не останавливаясь, нетвердой поступью пьяного, и полицейский на углу с любопытством проводил его взглядом. Нищий, сунувшийся было за подаянием, перепугался при виде такого отчаяния, какое ему даже и не снилось. Лорд Артур остановился под фонарем и посмотрел на свои руки. Ему показалось, что уже сейчас на них расплываются кровавые пятна, и с его дрожащих губ слетел негромкий стон.
Убийство! Вот что увидел хиромант. Убийство! Ужасное слово звенело во мраке, и бесприютный ветер шептал его лорду Артуру на ухо. Это слово кралось по ночным улицам и скалило зубы с крыш.
Он вышел к Гайд-парку: его безотчетно влекло к этим темным деревьям. Устало прислонившись к ограде, он прижал лоб к влажному металлу, вбирая тревожную тишину парка. «Убийство! Убийство!» – повторял он, словно надеясь притупить чудовищный смысл пророчества. От звука собственного голоса он содрогался, но в то же время ему хотелось, чтобы громогласное эхо, услышав его, пробудило спящий огромный город. Его охватило безумное желание остановить первого же прохожего и все ему рассказать.
Он двинулся прочь, пересек Оксфорд-стрит и углубился в узкие улочки – прибежище низменных страстей. Две женщины с ярко раскрашенными лицами осыпали его насмешками. Из темного двора послышалась ругань и звук ударов, а затем пронзительный вопль; сгорбленные фигуры, припавшие к сырой стене, явили ему безобразный облик старости и нищеты. Он почувствовал к ним странную жалость. Возможно ли, чтоб эти дети бедности и греха так же, как и он сам, только следовали предначертанию? Неужто они, как и он, лишь марионетки в дьявольском спектакле?
Нет, не тайна, а гротескная комедийность людских страданий поразила его, их полная бессмысленность и бесполезность. Как все нелепо, несообразно! Как начисто лишено гармонии! Его потрясло несоответствие между бойким оптимизмом повседневности и подлинной картиной жизни. Он был еще очень молод.
Спустя некоторое время он вышел к Марилебонской церкви. Пустынная мостовая была похожа на ленту отполированного серебра с темными арабесками колышущихся теней. Ряд мерцающих газовых фонарей убегал извиваясь вдаль; перед домом, обнесенным невысокой каменной оградой, стоял одинокий экипаж со спящим кучером. Лорд Артур поспешно зашагал по направлению к Портланд-плейс, то и дело оглядываясь, словно опасаясь погони. На углу Рич-стрит стояли двое: они внимательно читали небольшой плакат. Лорда Артура охватило болезненное любопытство, и он перешел через дорогу. Едва он приблизился, как в глаза ему бросилось слово «УБИЙСТВО», напечатанное черными буквами. Он вздрогнул, и щеки его залились румянцем. Полиция предлагала вознаграждение за любые сведения, которые помогут задержать мужчину среднего роста, в возрасте от тридцати до сорока лет, в котелке, черном сюртуке и клетчатых брюках, со шрамом на правой щеке. Читая объявление снова и снова, лорд Артур мысленно спрашивал себя, поймают ли этого несчастного и откуда у него шрам. Когда-нибудь, возможно, и его, лорда Артура, имя расклеют по всему Лондону. Возможно, и за его голову назначат цену.
От этой мысли он похолодел и, резко повернувшись, кинулся во мрак.
Он шел не разбирая дороги. Лишь смутно вспоминал он потом, как бродил в лабиринте грязных улиц, как заблудился в бесконечном сплетенье темных тупиков и переулков, и, когда небо уже озарилось рассветным сияньем, вышел наконец на площадь Пиккадилли.
Устало повернув к дому в сторону Белгрейв-сквер, он столкнулся с тяжелыми фермерскими повозками, катящимися к Ковент-гарден. Возчики в белых фартуках, с открытыми загорелыми лицами и жесткими кудрями, неторопливо шагали, щелкая кнутами и перебрасываясь отрывистыми фразами. Верхом на огромной серой лошади, возглавлявшей шумную процессию, сидел круглолицый мальчишка в старой шляпе, украшенной свежими цветами примулы; он крепко вцепился ручонками в лошадиную гриву и громко смеялся. Горы овощей сверкали, как россыпи нефрита на фоне утренней зари, – ярко-зеленого нефрита на фоне нежно-красных лепестков какой-нибудь необыкновенной розы. Лорда Артура зрелище это непонятно почему взволновало. Что-то в хрупкой прелести рассвета показалось ему невыразимо трогательным, и он подумал о бесчисленных днях, начинающихся мирной красотой, а оканчивающихся бурей. И эти люди, что перекликаются так непринужденно, грубовато и благодушно, – какую странную картину являет им Лондон в столь ранний час! Лондон без ночных страстей и дневного чада – бледный, призрачный город, скопище безжизненных склепов. Что они думают об этом городе, известно ли им о его великолепии и позоре, о безудержном, феерическом веселье и отвратительном голоде, о бесконечной смене боли и наслаждений? Возможно, для них это только рынок, куда они свозят плоды своего труда, где проводят не более двух-трех часов и уезжают по еще пустынным улицам, мимо спящих домов. Ему приятно было смотреть на них. Грубые и неловкие, в тяжелых башмаках, они все же казались посланцами Аркадии. Он знал, что они слились с природой и природа дала им душевный покой. Как не завидовать их невежеству!