Песни славянских народов

Царь Лазарь и царица Милица

 
Как за ужином сидит царь Лазарь^[9],
С ним сидят царица Милица.
Говорит царица Милица:
«Ты послушай, государь мой Лазарь,
Золотая сербская корова!
Ты уходишь завтра на Косово,
Воевод и слуг берёшь с собою,
Никого ты здесь не оставляешь,
Кто бы мог к тебе с письмом отъехать
На Косово и назад вернуться.
Ты уводишь моих девять братьев,
Девять братьев, Юговичей храбрых;
Хоть единого из них оставь мне,
Чтоб сестре он был в беде защитой!»
Ей на это Лазарь отвечает:
«Государыня моя, Милица!
Ты скажи, кого ж тебе оставить?»
– «Ты оставь мне Юговича Бошка!»
Отвечает ей на это Лазарь:
«Государыня моя, Милица!
Завтра утром, как взойдет день белый,
День взойдет и солнце просияет
И врата отворятся градские,
Ты ступай и стань под воротами.
Как пойдет рядами наше войско:
Перед ними будет Югов Бошко,
Понесет он знамя войсковое;
От меня скажи ему ты милость,
Царское мое благословенье,
Чтоб отдал, кому захочет, знамя
И с тобою в тереме остался!»
Как назавтра утро засияло,
Отперли ворота городские,
Выходила госпожа царица
И в воротах самых становилась.
Вот идет дружина за дружиной,
Борзы кони под оружьем бранным;
Перед ними был Югович Бошко
На коне червонном, весь во злате,
И покрыт он знаменем Христовым –
До коня покрылся до лихого;
А на знамени насажен яблок,
Золотым крестом приосененный,
А с креста висят златые клети –
Падают Юговичу на плечи.
Подошла к Юговичу царица,
За узду коня остановила,
Обвила руками шею брату
И ему сказала тихо-тихо:
«Милый брат мой, дорогой мой Бошко,
Царь тебе дает благословенье –
Не ходить с полками на Косово,
А отдать, кому захочешь, знамя
И со мною в городе остаться,
Быть сестре защитой и помогой!»
Ей на это Бошко отвечает:
«Воротися ты в свой терем белый!
Мне не след с тобою оставаться,
Покидать святое наше знамя,
Хоть дари мне царь свой град Крушевец!
Что тогда заговорит дружина:
Окаянный трус, изменник Бошко!
Он идти боится на Косово,
Кровь пролить за честный крест Господень,
Умереть за веру за святую!»
И с конем промчался он в ворота.
Вот и старый Юг-Богдан с дружиной!
Семь за ним Юговичей позади;
Всех она просила по порядку –
Ни один и посмотреть не хочет.
Малое за тех проходит время,
Выезжает и Югович-Воин
С царскими ретивыми конями –
Были кони в золотых попонах –
И под ним она коня схватила,
Обвила руками шею брату
И ему сказала тихо-тихо:
«Милый брат ты мой, Югович-Воин,
Царь тебе дает благословенье –
Передать коней, кому желаешь,
И со мною в городе остаться –
Быть сестре защитой и помогой!»
Отвечает ей Югович-Воин:
«Воротись, сестра, в свой терем белый!
Мне не след с тобою оставаться
И коней передавать царёвых,
Хоть бы знал, что лягу на Косове!
Нет, я еду во чисто́е поле
Кровь пролить за честный крест Господень,
Умереть за веру за святую!»
И с конем промчался он в ворота.
Как царица это услыхала,
Она пала на холодный камень,
Она пала, намять потеряла.
Вот и Лазарь славный проезжает:
Он увидел госпожу Милицу,
Как увидел он, заплакал горько,
Посмотрел направо и налево,
Громко кличет слугу Голубана:
«Голубан, слуга ты мой верный,
Ты покинь свою лошадь беду,
Подними на руки царицу
И снеси ее в высок терем,
А уж грех тебе Господь отпустит,
Что не будешь с нами на Босове!»
Как услышал Голубан те речи,
Залился он горькими слезами,
Лошадь белу у ворот покинул,
Взял царицу на белые руки
И отнес ее в высокий терем,
Но не мог он одолеть сердца,
Не идти с братьями на битву:
Воротился, на коня прыгнул
И пустился прямо на Косово.
Как назавтра зарей, раным-рано,
Прилетели два чорные врана,
Воронья с Косова чиста поля
И на терем белый опустились,
На высокий Лазарев ли терем,
Один каркнул, а другой промолвил:
«Это ль будет белый царский терем?
Что-то в нем да никого невидно!»
Знать, никто не слышал этой речи –
Услыхала госпожа царица,
Перед терем вышла перед белый,
Тихо молвит вороньям тем чорных:
«Бог вам в помочь, чорные два врана!
Вы откуда, два врана, так рано?
Не с Косова ль поля боевого?
Не видали ль там двух сильных ратей?
Не видали ль, как они сразились,
И какое войско победило?»
Воронья царице отвечают:
«Госпожа царица ты, Милица,
Мы летим с Косова чиста поля,
Видели две рати на Босове,
Меж собой они вчера сразились,
Два царя там головы сложили,
Малость малая осталась турка,
А у серба, что хоть и осталось,
Все то раны, все-то кровью пьяны!»
Как они с царицей говорили,
Милутин в воротам подъезжает,
Держит руку правую да в левой;
У него семнадцать ран на теле,
Да и конь его весь кровью облит.
Говорит царица Милутину:
«Что с тобою, Милутин мой верный?
Что лицом ты пасмурен, не вёсел?
Или выдал князя на Косове?»
Милутин царице отвечает:
«Госпожа, спусти меня на́ земь
И умой холодной водою,
Да вином облей меня красным:
Одолели меня тяжки раны!»
Тут с коня сняла его Милица,
Чистою водой его умыла
И вином облила его красным.
Как немного Милутин ожил,
Стала спрашивать его царица:
«Что, скажи мне, было на Косове?
Как погиб там славный царь Лазарь?
Как погиб там Юг-Богдан могучий?
Как его Юговичи погибли?
Как погиб там Милош воевода?
Как погиб Бук Бранкович смелый?
Как погиб Страхинья Банович?»
Тут слуга рассказывать начал:
«Все остались на Косовом поле!
Где погиб наш славный царь Лазарь,
Много там поломано копьев,
И турецких копьев, и сербских,
Только сербских больше, чем турецких,
Как они царя обороняли,
Нашитого Лазаря князя.
Юг-Богдан погиб еще сначала,
В самой первой схватке с басурманом;
Там и восемь Юговичей пало,
На один из них не выдал брата:
Всякий бился, сколько сил хватило.
Уцелел один Югович-Бошко:
По Босову знаменем он веял,
Разогнал и распугал он турок,
Словно сокол голубей пугливых.
Где в крови бродили по колено,
Там погиб наш Банович Страхинья;
Милош пал по край реки Ситницы,
Край Ситницы, край воды студеной;
Он убил у них царя Мурата
И еще двенадцать тысяч войска.
Да простит тому грехи Всевышний,
Кто родил нам Милоша на свет!
По себе оставил он память,
Век о нем рассказывать будут,
Пока есть жива душа на свете
И стоит Косово чисто поле!
А что спрашиваешь ты про Вука:
Будь он про́клят и с отцом будь про́клят!
Про́клят будь и род его и племя:
Он царя выдал на Косове
И увел с собой двенадцать тысяч,
Как и сам, изменников лютых.»
 

Разговор Милоша с Иваном

 
«Побратим ты мой, Иван Косанчич!
Ты выглядывал у турка войско:
Велика ль у них народу-сила?
Можно ль с ними в поле нам схватиться?
Можно ль будет одолеть их в поле?»
Говорит ему Иван Косанчич:
«Побратим ты Милош мой Обилич!
Я выглядывал у турка войско:
Много-много видел вражьей силы!
Кабы солью все мы обратились,
На обед бы нас не стадо туркам.
Я ходил пятнадцать целых суток
По турецкой по несметной рати:
Не нашел ни счету я, ни краю:
Как от Мрамора до Явора-Сухого,
А от Явора, брат, до Сазлии,
От Сазлии на Мост на Железный,
А от Моста до того Звечана,
От Звечана до того Чечана,
От Чечана до планин высоких
Разлеглося вражеское войско.
Витязь к витязю, к коню конь борзый,
Пика с пикой, точно холм великой,
Словно тучи бунчуков их кучи,
А шатры матёры будто снежны горы!
Кабы с неба в них ударил ливень –
Ни одна не пала б капля на́ земь:
Все упало б на коней и войско!
Сел Мурат на поле на Мазгите,
Обхватил он Лабу и Ситницу.»
Но еще спросил Ивана Милош:
«Ты скажи мне, брат Иван Косанчич,
Где шатер могучего Мурата?
Обещался нашему я князю,
Что пойду и заколю Мурата
И ногой ему под горло стану!»
Говорит ему Иван Косанчич:
«Глуп ты, Милош, глуп и неразумен!
Где шатёр могучего Мурата?
Посреди он всей турецкой рати;
Хоть возьми у сокола ты крылья
И ударь ты с неба голубого:
На тебе бы перьев не осталось!»
Стал тут Милош умолять Ивана:
«Ты послушай, брат, Иван Косанчич,
Не родимый, словно как родимый!
Ты не сказывай про это князю,
Чтобы не было ему заботы
И чтоб войско наше не сробело;
А скажи ты князю речь такую:
Велика у супостата сила,
Но мы с нею можем потягаться,
А не то и одолеть их сможем.
В рати той не мо́лодцы на службе,
А хаджии^[10], старики седые,
Да народ рабочий, не охочий,
Что ни разу бою не видали,
А пошли затем, чтоб прокормиться;
Да и это войско у турчина
Заболею равною болезнью,
Заболели у него и кони,
Заболели мокрецом и сапом.»
 

Косовская девушка

 
Встала рано девица косовка,
В день великий встала, в воскресенье,
В воскресенье прежде красна солнца;
Засучила рукава сорочки,
Засучила вплоть до белых ло́ктей,
Положила на́ плечи хлеб белый,
Взяла в руки два златых сосуда,
Налила в один воды студёной,
А другой вином налила красным,
И пошла она Косовским полем;
Посреди побоища проходит,
Славного побоища царёва,
Витязей оглядывает мертвых,
А кого найдет еще живого –
Чистою водой его умоет,
Причастит вином его червонным
И потом накормит хлебом белым.
Глядь: лежит в крови уда́лый витязь,
Добрый витязь молодой Орлович,
Молодой царёв знаменоносец.
Он в живых в ту пору оставался,
Только был он без руки без правой,
Без ноги без левой до колена;
Тонки ребра были перебиты
И виднелась белая печенка.
Подняла его красна́ девица,
Подняла она его из крови,
Чистою водой его умыла
И вином червонным причастила:
Ожил витязь удало́й Орлович,
Говорит он девице косовке:
«Ах, сестра моя ты, дорогая!
Что тебе такая за неволя
Здесь в крови людей ворочать мертвых?
На побоище кого ты ищешь:
Сына дядина, родного ль брата?
Иль отца отыскиваешь старца?»
Отвечает девица косовка:
«Милый брат, неведомый мне витязь,
Не лежат мои родные в поле,
Не ищу я дядиного сына,
Ни отца родимого, ни брата.
Али ты не знаешь как царь Лазарь
Причащал свое большое войско
У святой у церкви Грачаницы?
Три недели причащал он ровно
И с ним было тридцать калугеров^[11].
Причастилось сербское все войско,
А за войском наши воеводы,
Самый первый – воевода Милош,
А за Милошем Иван Косанчич,
За Косанчнчем Милан Топлица.
Я в ту пору у ворот стояла.
Как пошол наш Милош воевода,
Добрый мо́лодец на белом свете –
По камням стучит кривая сабля,
На макушке толковая шапка,
Серебром на ней султан окован,
На груди кольчуга дорогая,
Шолковый платок надет на шее.
На меня, идучи, витязь глянул,
Снял с себя кольчугу дорогую,
Снял и подал мне ее и молвил:
«На, возьми ты, девица, кольчугу,
По кольчуге ты меня вспомянешь,
Как зовут меня – провеличаешь;
Я на смерть иду, на гибель злую,
С храбрым войском Лазаря-владыки;
Ты, душа моя, молися Богу,
Чтобы здравым вышел я из бою;
Счастье я за-то твое устрою:
Я тебя возьму Милану в жоны,
Что мне брат по Богу, не по крови,
Что со мною Богом побратался,
Вышним Богом и святым Иваном;
Я отцом вам буду посажоным!»
А за ним пошол Иван Босанчич,
Добрый мо́лодец на белом свете –
По камням стучит кривая сабля,
На макушке толковая шапка,
Серебром на ней султан окован,
На груди кольчуга дорогая,
Шолковый платок надет на шее,
На руке горит богатый перстень;
Обернувшись, на меня он глянул,
Снял с руки свой перстень драгоценный,
Снял его и подал мне с словами:
«На, возьми, девица, этот перстень!
Этим перстнем ты меня помянешь,
Как зовут меня – провели чаешь;
Я на смерть иду, на гибель злую,
С храбрым войском Лазаря-владыки;
Ты, душа моя, молися Богу,
Чтоб оттуда я вернулся здравым;
Счастье я за-то твое устрою:
Я тебя возьму Милану в жоны,
Что мне брат по Богу, не по крови,
Что со мною Богом побратался,
Вышним Богом и святым Иваном;
Я на вашей свадьбе дружкой буду!»
А за ним пошол Милан Топлнца,
Добрый мо́лодец на белом свете –
По камням стучит кривая сабля,
На макушке толковая шапка,
Серебром на ней султан окован,
На груди кольчуга дорогая,
Шолковый платок надет на шее,
На руке убрус золототканный.
На меня, идучи, витязь глянул,
Снял с руки убрус золототканный,
Снял его и подал со словами:
«На, возьми убрус золототканный!
Ты меня убрусом тем помянешь,
Как зовут меня – провеличаешь;
Я на смерть иду, на гибель злую,
С храбрым войском Лазаря-владыки;
Ты, душа моя, молися Богу,
Чтоб оттуда я вернулся здравым;
Счастье я за-то твое устрою:
Ты женою верною мне будешь!»
Так прошли в ворота воеводы;
Их-то, брат, ищу я по Косову!»
Говорит ей молодой Орлович:
«Погляди, сестрица дорогая,
Видишь вкруг размётанные копья:
Где лежит их более и гуще,
Молодецкая там кровь лилася,
До стремен она коню хватала,
До стремен и до поводьев самых,
Добру мо́лодцу по самый пояс:
Тут легли герои-воеводы.
Ко дворам ты белым воротися:
Что кровавить рукава и полы!»
Как услышала она те речи,
Горькия из глаз полились слёзы,
Ко дворам своим вернулась белым,
Зарыдавши жалостно и громко:
«На роду написано мне горе:
Подойду лишь к зёлену я дубу –
Глядь: зеленый выцвел весь и высох!»
 

Юришич-Янко

 
Кто-то стонет в городе Стамбуле:
То ли вила^[12], то ли гуя^[13] злая?
То не вила, то не гуя злая:
Стонет мо́лодец Юришич-Янко;
И не даром день и ночь он стонет:
Янко заперт в темную темницу,
В ней три года мо́лодец бедует,
У Тирьянского царя, у Сулеймана;
Там ему и тяжело и горько,
Так и стонет вечером и утром;
Надоел уж и стенам холодным,
А не только злому Сулейману.
Вот приходит Сулейман Тирьянский,
Он приходит к воротам темницы,
Кличет громко Юришича-Янка:
«Будь ты про́клят, гяур окаянный!
Что с тобою за беда такая,
Что все воешь ты в моей темнице?
Не поят тебя, или не Армят?
Или плачешь по какой гяурке?»
Отвечает Янко Сулейману:
«Говорить ты волен, царь, что хочешь;
Но не жажду я, не голодаю,
Только горько мне и раздосадно,
Что попался я к тебе в темницу:
Доняла меня твоя темница!
Ради Бога, царь-султан великий,
Сколько хочешь попроси за выкуп,
Но пусти мои отсюда кости.»
Сулейман ему на это молвит:
«Брешишь, гяур, Янко окаянный!
Твоего мне выкупа не надо,
Но мне надо, чтоб сказал ты правду,
Как зовут тех воевод могучих,
Что мое все войско всполошили,
Как мы шли Косовским чистым полем.»
Отвечает Янко Сулейману:
«Говори ты, царь-султан, что хочешь,
Я скажу всю истинную правду:
Самый первый сильный воевода,
Что посек и разогнал всех турок,
Потопил и в Лабе и в Ситнице –
Это был сам Королевич-Марко.
А другой великий воевода,
Что разбил большую рать у турок –
Это будет Огник-Недоросток,
Милый сестрич воеводы Марка.
А последний славный воевода,
Что сломал свою кривую саблю
И что турок навздевад на пику
И погнал перед собою в Лабу,
В Лабу и студеную Ситницу –
Этого зовут Юришич-Янко,
Что сидит, султан, в твоей темнице:
Учини над ним теперь что хочешь!»
Говорит на то султан Тирьянский:
«Вот какой ты гяур окаянный!
Ну, скажи, какой ты хочешь смерти?
Хочешь, в море мы тебя утопим,
«Или, хочешь, на огне изжарим,
Или к репицам коней привяжем:
Разнесут они тебя на части?»
Отвечает Янко Сулейману:
«Говорить ты волен, царь, что хочешь;
Но ведь муки никому не милы;
А коль смерти миновать не можно,
Так послушай: я тебе не рыба,
Чтобы в море ты меня закинул;
Я тебе не дерево-колода,
Чтобы вы огнем меня спалили;
Не блудница, чтоб меня конями
Приказал ты разорвать на части;
Но из добрых витязей я витязь.
Дай же ты разбитую мне лошадь,
Что стояла тридцать лет без дела,
Никакого бою не глядела;
Да еще тупую дай мне саблю,
Тридцать лет нето́ченую вовсе,
Что и в битве с-роду не бывала,
А лежала ржавчиной покрыта
И забыла из ножо́н уж лазить;
А потом пусти меня ты в поле,
И за мною двести янычаров:
Пусть они меня на сабли примут,
Пусть погибну я, как добрый витязь!»
Сулейман Юришича послушал:
Дал ему разбитую он лошадь,
Что стояла тридцать лет без дела,
Никакого бою не глядела;
Дал еще ему тупую саблю,
Тридцать лет нето́ченую вовсе,
Что и в битве с-роду не бывала,
А лежала ржавчиной покрыта
И забыла из ножо́н уж лазить;
Выпустил потом он Янка в поле,
И за ним две сотни янычаров.
Как схватил коня Юришич-Янко,
Начал бить в бока его ногами:
Конь понесся по чисто́му полю,
Вслед за Янкой двести янычаров;
Впереди один уда́лый турка:
Он задумал снесть башку у Янки,
Чтобы взять подарок от султана,
И совсем нагнал-было он Янку;
Только Янко скоро спохватился:
Он беду над головою видит,
Помянул он истинного Бога,
Хвать рукой могучею за саблю,
Разом дернул – выскочила сабля,
Как сейчас откованная только;
Выждал Янко молодого турка
И на саблю басурмана принял,
Поперег его ударил тяжко –
И с коня две пали половины.
Подскочил Юришич, мигом бросил
Он свою неезженную лошадь,
На коня турецкого метнулся,
Из ножон у турки вынул саблю
И пошол косить он янычаров:
Половину их посек он саблей,
А другую он пригнал, как стадо,
К самому султану Сулейману,
А потом – и здрав, и цел, и весел –
Он домой поехал чистым полем.
 

Марко-Королевич и сокол

 
Расхворался Королевич-Марко,
Расхворался посреди дороги,
В-головах копьё втыкает в землю,
За копьё копя лихого вяжет
И такия говорит он речи:
«Кабы кто воды мне дал напиться,
Кабы сень-прохладу мне устроил –
Сослужил бы верную мне службу,
Не забыл бы я её до смерти!»
Вдруг откуда ни возьмися сокол,
Подает воды студеной в клюве,
Чтоб напился Королевич-Марко;
Распростер свои над Марком крылья
И устроил сень ему, прохладу.
Говорит ему Кралевич-Марко:
«Сизокрылый мой ты сокол ясный!
Чем тебе, мой сокол, услужил я,
Что меня водой теперь ты по́ишь,
Что устроил мне ты сень-прохладу?»
Ясный сокол Марку отвечает:
«Аль забыл ты, Королевич-Марко,
Как мы были на Косовом поле
И терпели всякия напасти:
Изловили меня злые турки,
Ятаганом крылья мне обсекли:
Ты схватил меня, Кралевич-Марко,
И на ёлку посадил зелену,
Чтоб меня не растоптали кони;
Дал мне мяса, чтобы я наелся,
Дал мне крови, чтобы я напился:
Вот какое ты добро мне сделал,
Вот какую сослужил мне службу!»
 

Марко-Королевич и Бег-Костадин

 
Два юнака в чистом поле едут,
Костадин-бег и Кралевич-Марко.
Как взмолится Костадин-бег Марку:
«Побратим мой, Королевич-Марко,
Приезжай ко мне когда под-осень,
Около Димитрия святого,
Ко моим ли красным именинам,
Чтоб тебя почествовать мне пиром,
Чтобы видел ты мое радушье,
Моего двора гостеприимство!»
Говорит ему Кралевич-Марко:
«Не хвались своим гостеприимством!
Знаю я твое гостеприимство:
Как искал я раз Андрея брата,
Я забрел к тебе во двор широкий,
Около Димитрия святого,
Насмотрелся там я, нагляделся,
Как гостей своих ты принимаешь!»
– «Что ж ты видел, Королевич-Марко?»
Костадин-бег Марка вопрошает.
«Первое, что у тебя я видел –
Отвечает Костадину Марко –
Это были две сиротки малых,
Что зашли поесть с тобою хлеба
И вина червонного напиться,
А ты крикнул на сирот тех малых:
Вон отсюда, нечистые твари!
Не поганьте у меня трапе́зы!
Жаль мне стало тех сироток малых,
Взял я их, пошол на рынок с ними,
Накормил там их я хлебом белым,
Напоил я их вином червонным,
Бархатную справил им одёжу,
Всю как есть из бархату и шолку,
И послал к тебе во двор широкий,
Сам же стал подглядывать тихонько:
Как теперь сироток тех ты примешь
Взял одну на левую ты руку,
Посадил другую на десницу
И отнес к себе их за трапезу:
ешьте, пейте, княжеские дети!
А в другой раз у тебя я видел:
Старые пожаловали гости,
Что свое именье прохарчили
И свою одёжу истаскали.
Посадил ты их в конце трапезы,
Что на самом на последнем месте.
А пришли к тебе другие гости,
В бархатных и толковых одеждах:
Посадил ты их с конца иного,
Угощал ты их вином и водкой,
Подчивал их всякими сластями.
В третьих – то, что ты отца и матерь
Позабыл совсем и не попросишь,
Чтоб за трапезой с тобой сидели,
Первую бы чашу подымали!»