000
ОтложитьЧитал
Вступивший в Совет Кастилии в 1529 году, ставший главнокомандующим Леона вслед за Фернандо де Толедо, и с этих пор бессменно пребывавший на этом посту, Кобос стал главным советником императора. Вскоре он имел доход в 6688200 мараведи – чрезвычайно крупная сумма для той поры; судьям верховного суда (аудиенсиа) в Мехико тогда платили всего лишь 150000 мараведи{191}. В то время он набирал себе команду помощников, которым был верен не меньше, чем они ему: например, в нее входил Алонсо де Идиакес, ничем не примечательный человек, пользовавшийся доверием Кобоса; племянник Кобоса Хуан Васкес де Молина; Хуан де Самано, долгое время исполнявший совместно с ним обязанности секретаря Совета Индий; а также Франсиско де Эрасо, аристократ, которого герцог Альба называл «кузеном». Для всех этих людей Кобос был «эль патрон», держащий в своих руках администрацию. Наиболее интересным из этих людей был Самано, назначенный в 1524 году главным нотариусом при правительстве Новой Испании. Благодаря частым отлучкам Кобоса, он более тридцати лет фактически являлся настоящим секретарем Совета Индий; однако это был человек, напрочь лишенный вдохновения.
Вскоре Кобос уже являлся также ключевой фигурой и в новоучрежденном Финансовом совете, который был образован в 1523 году. С этого момента он начал попытки обойти канцлера Гаттинару.
Его деньги теперь дали ему возможность начать постройку больших зданий – например, капеллы Сан-Сальвадор в Убеде, которую проектировал Андрес Вандельвира, одаренный ученик Силоэ и будущий архитектор собора в Хаэне.
Своим успехом Кобос был обязан собственному решительному характеру, обаянию и неистощимому трудолюбию. Много лет спустя Карл писал о нем своему сыну Филиппу:
«Я всегда считал Кобоса верным человеком. До сих пор в его жизни было мало страстей. Думаю, его жена надоела ему, и этим объясняется то, что он начал заводить множество интрижек[34]… Он перепробовал всех моих любовниц, и имеет о них весьма подробные сведения… Он стареет, им становится все легче управлять… Опасность представляет не столько он, сколько его честолюбивая жена. Не давай ему большего влияния, чем я разрешил в данных тебе указаниях… и прежде всего, не поддавайся на те искушения, которые он, возможно, будет тебе подсовывать. Он старый распутник и может попытаться привить и тебе подобные вкусы. Кобос очень богатый человек, ибо он получает очень много от золотых слитков, которые вывозит из Индий, а также от своих сланцевых копей и из других мест… не позволяй [этим источникам дохода] стать наследственными в его семействе. Когда я умру, это будет удобным моментом отозвать эти права и вновь вернуть их короне. У него огромный талант к управлению финансами. Не его и не меня, но лишь обстоятельства следует винить в прискорбном состоянии, в каком находятся наши доходы».
Следует назвать еще одного советника императора Карла, игравшего в те годы существенную роль: им был кардинал Хуан Пардо де Тавера, архиепископ Толедо и многолетний председатель Совета Кастилии. Он родился в Торо в 1472 году; его отец, Ариас Пардо, был галисийцем. В 1505 году Хуана назначили каноником в Севилью, а в ноябре того же года он стал членом Совета инквизиции. В 1507 году он уже был председателем городского совета Севильи и поддерживал своего дядю, влиятельного архиепископа Деса, в его диспутах с местными властями. По сути он являлся протеже Деса.
Епископ Бурго-де-Осма до 1523 года, член Королевского совета Кастилии уже при Фернандо Католике, в 1524 году Тавера был назначен архиепископом Сантьяго, где и остался на десять лет. Будучи искушенным законником, он редко посещал свою епархию, а жил в основном при дворе. Это не мешало ему раздавать своим родственникам бенефиции и другие выигрышные посты, что приводило в ярость местное духовенство Сантьяго. Человек умный, но замкнутый и ограниченный в подходе, он противостоял почти всем глобальным стратегическим замыслам Карла. В 1531 году Тавера стал кардиналом. Он был главой группировки «африканистов» в советах Карла, поскольку возлагал основные надежды на завоевания в Африке, а отнюдь не в Индиях{192}. После того, как Манрике де Лара впал в немилость в 1529 году, именно Тавера принимал большинство решений в отношении инквизиции, пока в конце концов не стал инкисидор-хенераль{193}.
Тавера был эффективным администратором. Позже, став гран-инкисидором, он сократил число информаторов, требовал регулирования рабочего времени для служащих, заботился о необходимости обеспечения заключенных хорошей пищей, а также ограничил расследования чистоты крови в отношении детей и внуков подозреваемых{194}.
Доктор Диего Бельтран, единственный постоянный государственный чиновник в Совете Индий, с 1523 года являвшийся также советником, представляет собой более темную фигуру. Возможно, он был конверсо по происхождению{195}. В 1506 году он принадлежал к «партии Фернандо» при дворе. По-видимому, его первым назначением была хуисио де ресиденсиа (инспекция деятельности) коррегидора Гранады в 1506 году{196}. В 1504 году он начал работать в Каса-де-ла-Контратасьон. Вместе с другими амбициозными чиновниками он переехал в Брюссель, а затем вернулся обратно в Кастилию, чтобы подготовиться к приезду Карла, – в Совете Кастилии Бельтран начал фигурировать не позднее 1517 года. Он находился в Испании в черные дни войны с комунерос между 1519-м и 1522 годами, однако считался опасным субъектом, который, как говорили, продавал государственные секреты графу Бенавенте. Полагали даже, будто он ссужал комунерос деньгами{197}. Однако в то же время Петр Мартир, по всей видимости, был о нем высокого мнения, спрашивая: «Где в испанском государстве найдешь человека более тонкого и совершенного?»{198}
В марте 1523 года он стал первым из членов Совета Индий, кто получал жалованье. Как выяснилось, он был завзятым игроком, по каковой причине ему требовалось много денег. Доктор Лоренсо Галиндес де Карвахаль, придворный, превосходивший его годами и строгостью жизни, отзывался о нем весьма резко: «Он несомненно человек культурный (tiene buenas letras) и острого ума; однако его недостатки столь многочисленны, что даже прилюдно можно сказать, что не хватит бумаги, чтобы их все записать». Он же прибавлял: «Ни по рождению, ни по образу жизни, ни по своим привычкам, ни по своей лояльности к тайнам Совета он не достоин быть советником великого правителя, и уж тем более великого короля и императора»{199}. Фактически Бельтран уже тогда был коррумпирован, ибо двадцать лет спустя, когда его карьера подверглась расследованию, он сам признался в том, что имел финансовые дела с Кортесом. Был момент, еще до 1522 года, когда Кортес нуждался в поддержке совета, и возможно, что Бельтран помог ему достичь ее – за вознаграждение, с которым завоеватель Мексики, как правило, не скупился{200}.
Другим совещательным источником при дворе Карла была группа банкиров, известных как «четыре евангелиста». Это были архиепископы Хуан де Фонсека и Антонио де Рохас, а также двое энергичных финансистов, Хуан де Восмедиано и Алонсо Гутьеррес. Алонсо Гутьеррес из Мадрида – он являлся казначеем этого города, хотя, очевидно, вместе с тем он был также и вейнтикуатро («один из двадцати четырех», так в Севилье называли городских советников); он жил там с 1510 года и был конверсо{201}. Он был советником в Толедо, а также казначеем в Каса-де-ла-Монеда (Монетном дворе) и в Эрмандаде – в качестве какового, в частности, принимал решение по вопросу выплаты компенсации тем рыцарям, чьи лошади были взяты Колумбом на Эспаньолу в 1493 году.
Гутьеррес был одним из тех, кто собирал государственные налоги, а также имел множество более мелких финансовых должностей – например, он был счетоводом (контадор) орденов Сантьяго и Калатрава{202}. Учет доходов ордена Калатравы был ему поручен в 1516 году, а с 1519-го по 1522 год он следил за всеми феодальными субсидиями. Позже он являлся связующим звеном между двором и знаменитыми немецкими банкирами Фуггерами. В 1518 году он ассистировал Лопесу де Рекальде в продаже их общим давним партнерам лицензии на перевозку в Новый Свет четырех тысяч рабов{203}. Судя по всему, он нажился, скупая по дешевке имущество, конфискованное у комунерос после их поражения. В 1523 году Гаттинара хотел сделать его казначеем в новообразованном Финансовом совете, но Гутьерреса обошли – возможно, Кобос. Видимо, в 1523 году он был бухгалтером, затем, в 1524 – советником (кансильер). В 1530 году он упоминается в письме Карла к императрице как «muy servydo»[35]{204},и в том же 1530 году Карл писал ему, благодаря за приложенные усилия по добыванию денег.
В 1531 году Гутьерресом заинтересовалась инквизиция{205}. Однако он так и оставался главным счетоводом ордена Калатрава вплоть до своей смерти в 1539 году. В целом он получил от этого ордена 350 тысяч мараведи, из которых 1500 были выплачены зерном – половина пшеницей, половина ячменём{206}. Влияние Гутьерреса невозможно оценить точно, однако он неизменно находился при дворе, неизменно был готов ссудить деньгами, и неизменно богател.
Карл не все свое время отдавал работе и учебе. Мартин де Салинас, представлявший при дворе его брата Фернандо, писал в марте 1523 года своему казначею Саламанке, что придворные новости состоят в том, что император ради развлечения посвятил множество времени игре в трости и турнирным состязаниям; да и Кортес в Новой Испании хорошо знал, что правители не только издают указы, но также и танцуют{207}.
Глава 6
Кортес в зените власти
Те, кто писали о ваших владениях в Перу, равно как и об их завоевании, будучи писателями, описывали не то, что видели сами, но то, что слышали от других.
Педро Писарро, «Relaciуn del Descubrimiento y Conquista de los Reinos del Perъ» (Доклад об открытии и завоевании королевства Перу)
Тем временем Кортес правил в Новой Испании с августа 1521-го по октябрь 1524 года. Он вел себя как абсолютный монарх, причем монарх деятельный. После его победы над империей мешиков не прошло и нескольких месяцев, а он уже замышлял дальнейшие путешествия ради новых открытий и завоеваний – не дожидаясь даже, пока новости о его триумфе достигнут Испании, и задолго до того, как Совет Индий объявил о том, что хочет видеть в новообретенной империи Новой Испании.
Ввиду этого в начале 1522 года Кортес послал Родриго Ранхеля – старейшего члена своей экспедиции, уроженца Медельина, как и он сам, – в Веракрус, чтобы тот привез оттуда Панфило де Нарваэса. Нарваэс, все еще находившийся в плену со времени своей экспедиции в Новую Испанию в 1520 году, поговорил с Кристобалем де Тапией, агентом братьев-монахов с Эспаньолы и епископа Родригеса де Фонсеки, заверив его, что удача по-прежнему сопутствует Кортесу, с тем чтобы Тапия, вернувшись в Кастилию, рассказал двору о том, что происходит в Новой Испании. После этого Нарваэс согласился отправиться в Мехико. Кортес радушно принял его в Койоакане, и Нарваэс отвечал ему таким же благородством: «Мое поражение – меньшее из деяний, свершенных вами и вашими доблестными солдатами в Новой Испании». И добавлял: «Ваше превосходительство и ваши солдаты заслуживают величайших милостей от Его Величества»{208}.
Кортес докладывал Карлу V, что во время своего пребывания в Мехико-Теночтитлане обнаружил среди своих последователей оружейного мастера. Это был Франсиско де Меса из Майрены, что в Севилье, он работал при Родриго Мартинесе, командовавшем артиллерией Нарваэса. Кортес предлагал ему работать на него еще в сентябре 1521 года, всего лишь три недели спустя после окончательной победы. В Таско, примерно в восьмидесяти милях к юго-западу от Мехико-Теночтитлана, нашли медь и олово, а позже и железо. На тот момент у Кортеса было тридцать пять бронзовых пушек, семьдесят пять ломбард и других мелких орудий, многие из которых были присланы ему уже после завоевания. Что касается боеприпасов, то у них имелись селитра и сера, раздобытые Франсиско де Монтаньо, – богатым на выдумки конкистадором из Сьюдад-Родриго, который самолично спускался в жерло вулкана Попокатепетль в поисках этих веществ{209}.
Кортес отправил Гонсало де Сандоваля, самого успешного из своих командиров, тоже родом из Медельина, в Тустепек, что на полпути между Веракрусом и Оахакой, а затем в Коацакоалькос на карибском побережье. Сандоваль был хорошим солдатом и отличным наездником; его лошадь Мотилья считалась лучшей в армии Кортеса. Еще в самом начале кампании против империи мешиков, в 1519 году, когда ему не исполнилось и двадцати лет, Сандоваль поднялся до звания старшего командира, поскольку Кортес знал, что он всегда станет исполнять то, о чем его просят, и делать это хорошо. Он не был импульсивен и непредсказуем – в отличие от Педро Альварадо, при всей его одаренности. На данный момент Сандовалю предстояло, имея в своем распоряжении некоторое количество лучников, сразиться с одним из туземных правителей, чтобы получить возможность основать испанское поселение на реке Коацакоалькос, милях в двадцати от ее устья. Сандоваль назвал его Эспириту-Санто, по имени поселка на Кубе возле Тринидада, в котором он жил.
Судя по всему, этот район населяли индейцы, поклонявшиеся каменным и глиняным идолам, для которых у них были специальные святилища (casas diputadas a manera de hermita). Слово «coatzacoalco» означает «святилище змеи»{210}. Земля здесь была богата маисом, бобами, бататом и тыквами, равно как и множеством тропических фруктов, дичью и рыбой{211}. Сандоваль разделил эту новоотвоеванную землю между несколькими последователями Кортеса: ими были Франсиско де Луго из Медины-дель-Кампо, непокорный Педро де Брионес, генуэзец Луис Марин из Санлукара, эстремадурец Диего де Годой, а также – последний по счету, но не по значимости – хроникер Берналь Диас дель Кастильо.
Все эти люди прибыли из совершенно различных частей Испании: Луго был незаконнорожденным сыном Альфонсо де Луго, правителя Фуэнкастина в северо-западной части Кастилии, и дальним родственником Диего Веласкеса с Кубы. Брионес, уроженец Саламанки, был одним из немногих конкистадоров в Мексике, кто прежде сражался в Италии. Как кратко отзывается о нем Берналь Диас, «в Италии он был хорошим солдатом – согласно его собственным словам»{212}. Отец Луиса Марина, урожденный Франческо Марини из Генуи, был одним из многих генуэзских банкиров, кто в то время утвердился в Андалусии – особенно в Санлукаре-де-Баррамеда. Сам Луис Марин стал близким другом Сандоваля во время кампании против мешиков. Его брат был убит, сражаясь вместе с Нарваэсом{213}. Диего де Годой родился в Пинто, к югу от Мадрида – хотя, судя по его имени, изначально его семья проживала в Эстремадуре. Он являлся одним из нескольких нотариусов в экспедиции Кортеса и был компаньоном своего предшественника Грихальвы. И наконец, Берналь Диас дель Кастильо, который позже станет автором знаменитой хроники завоевания: он был уроженцем Медины-дель-Кампо, родного города Монтальво, автора «Амадиса Гальского», которого Диас, должно быть, знал в детстве{214}. Возможно, до похода Кортеса он участвовал еще в двух экспедициях в Новую Испанию – Эрнандеса де Кордобы и Грихальвы{215}.
Небольшое поселение Эспириту-Санто стало базой для дальнейшего проникновения в Гватемалу и Юкатан{216}. Диас женился на испанке по имени Тереса Бесерра, с которой поселился в Гватемале после того, как она была завоевана Альварадо. Там он принялся разводить апельсины и писать свою знаменитую работу{217}. Те из испанцев, кто поселились там, были очень рады обилию всего, что можно было найти в этом регионе, – соли, перца, хлопковых тканей, сандала, нефрита, золота, янтаря и больших зеленых кецалевых (квезалевых) перьев{218}.
Впрочем, нельзя сказать, чтобы этим конкистадорам приходилось так уж легко. Они посетили несколько пуэблос (индейских поселков), где, по их предположениям, индейцы были настроены дружелюбно, и предлагали им мир – разумеется, на своих условиях, в которые обязательно включалось признание вассальной зависимости от императора Карла. Часто они подвергались нападениям. Диас дель Кастильо был ранен в горло. Луис Марин вернулся в Мехико-Теночтитлан, чтобы просить помощи у Кортеса, который отправил его обратно в Коацакоалькос с тридцатью солдатами под предводительством Алонсо де Градо из Алькантары.
Градо был одним из наиболее интересных критиков Кортеса на ранней стадии его кампании. Берналь Диас дель Кастильо, который был его спутником в 1522 году, говорил о нем, что тот хорошо информирован, владеет искусством разговора и умением держать себя, но «скорее источник неприятностей, чем боец»{219}. Он владел энкомьендой в Буэнавентура на Эспаньоле. Несмотря на его репутацию и несмотря на его постоянные ссоры с Кортесом (тот неоднократно подвергал его наказаниям), последний отдал ему в жены Течуипо (Исабель), дочь Монтесумы.
Убедившись в том, что Коацакоалькос полностью подчинен, весной 1523 года Сандоваль и его друзья выступили на завоевание земель, которые ныне составляют штат Чьяпас. У них было двадцать семь всадников, пятнадцать арбалетчиков, восемь мушкетеров и черный канонир с пушкой. С ними выступили семьдесят пехотинцев и еще большее количество коренных мексиканцев – в основном из Тласкалы. Последовало множество одиночных стычек с индейцами-чьяпанеками, вооружение которых составляли закаленные на огне дротики, луки со стрелами, а также длинные копья с режущими краями. У этих индейцев имелись хорошие хлопковые панцири, оперенные стрелы и деревянные маканы (мечи) в ножнах, пращи для метания камней и лассо для ловли лошадей; временами они использовали против своих врагов горящую смолу, а также канифоль{220}, кровь и воду, смешанные с золой. Битва состоялась при Истапе, в двенадцати милях от Сан-Кристобаля, ставшего затем столицей Чьяпаса. Индейцы убили двоих испанских солдат и четыре лошади и ранили Луиса Марина, который провалился в болото, – это было все, чего они смогли добиться при помощи луков и стрел.
В конце концов индейцы были разгромлены, и торжествующие испанцы уселись на поле боя и принялись есть вишни, найденные неподалеку. Индейцы-шальтепеки, которые были врагами чьяпанеков, предоставили им проводников для переправы через быструю реку Чьяпас. Благодаря этой помощи Градо и Марин получили возможность окружить сам город Чьяпас, после чего они вызвали к себе вождей и предложили им уплатить дань императору Карлу, что те и сделали.
Испанцы нашли три огороженных деревянными поручнями тюремных сооружения, набитых пленниками в ошейниках. Освободив их, конкистадоры двинулись дальше завоевывать Чамулу, осада которой далась им не так легко. Диас дель Кастильо первым вошел в город, вследствие чего Кортес отдал Чамулу ему во владение (к этому времени у него уже была энкомьенда в Теапе){221}. Как часто случалось в те дни, вслед за поражением индейцев начались разногласия между испанцами; в результате ссоры между Марином, Градо и нотариусом Годоем создававший проблемы Градо был отправлен в Мехико-Теночтитлан как арестант, с вооруженной охраной. После этого Годой разругался с Берналем Диасом из-за того, нужно ли клеймить пленников как рабов или нет.
Летом 1522 года Кортес также отправил своего лейтенанта Кристобаля де Олида в Мичоакан{222}. Это была небольшая империя (надеюсь, эти термины не противоречат друг другу?), состоявшая из двадцати с чем-то городов, разбросанных по территории, приблизительно соответствующей современному штату Мичоакан. Ее народ называл себя «пурепеча», однако испанцам они были известны как тараски. К Кортесу прибыло от них посольство под предводительством Ташово, брата касонси[36], тамошнего правителя. Это было единственное племя в этом регионе, владевшее такими передовыми металлургическими технологиями, как позолота, литье, пайка и холодная ковка, что позволяло им производить замечательные медные маски, медные колокольчики в виде черепах или рыб, украшения для губ из пластинок бирюзы – и прежде всего, медное оружие. Именно благодаря ему они в прошлом противостояли мешикам и нанесли им сокрушительное поражение в 1470-х годах; мешики гибли «как мухи, упавшие в воду»{223}.
Олид, родом из Баэсы в Андалусии, имел чрезвычайно бурный темперамент, но был великолепным бойцом; Берналь Диас дель Кастильо считал его настоящим «Гектором» (классические сравнения были нередки в то время) в рукопашной схватке. В 1521 году он позволил себе на какое-то время поддаться на знаки расположения, оказываемые ему врагом Кортеса Кристобалем де Тапией, за что Кортес сделал ему выговор. У него была прекрасная жена, Фелипа де Араус, которая приехала к нему в Новую Испанию в 1522 году{224}. Он явился в Мичоакан, имея при себе 130 пехотинцев, 20 кавалеристов и 20 арбалетчиков. С ним прибыл большой друг Кортеса, Андрес де Тапия, а также командир его кавалеристов, Кристобаль Мартин де Гамбоа, ранее сражавшийся под началом Овандо[37] на Эспаньоле, где у него была хорошая энкомьенда. Мартин де Гамбоа приплыл в Новую Испанию в 1518 году вместе с Грихальвой и был среди тех, кто убеждал его основать поселение возле Веракруса. Он от начала до конца участвовал в завоевании Кортесом Мексики и был первым, кто добрался до берега озера Такуба после прорыва через дамбы в Ночь Печали[38]. Потом он вернулся и, благодаря своему великолепному мастерству наездника, спас нескольких своих товарищей от гибели в руках индейцев – среди них были Сандоваль, Антонио де Киньонес и даже Педро де Альварадо, которого он некоторое время провез на своей лошади после его знаменитого «прыжка»{225}.
Когда Цинцича[39], касонси (правитель) пурепечей, узнал о том, что отряд испанцев продвигается по направлению к его царству, он весьма благоразумно бежал из своей столицы Цинцунцана. До этого он был в хороших отношениях с двумя кастильцами, Антонио Кайседо и Франсиско Монтаньо, последний из которых был героем необычайной истории добычи для Кортеса серы из жерла вулкана Попокатепетль{226}. Однако касонси быстро сообразил, что одно дело эти два испанца, и совсем другое – те полтораста или около того, что столь беззаботно въезжали в страну вместе с Олидом.
Не найдя в Цинцунцане никакого правительства, Олид без всяких колебаний подверг дворец касонси разграблению и разрушил его идолов, несмотря даже на то, что его хорошо приняли Ташуако[40], брат касонси, и индейский вождь «Педро» Куриангари. Впоследствии касонси отважно вернулся и выразил свое изумление тем, что испанцев настолько интересует золото. Почему они не предпочитают нефрит, как тараски? Олид отослал его в Теночтитлан, отправив с ним 300 повозок золота. Там его встретили с почестями, и он на несколько лет стал добровольным помощником испанцев наряду с Ташуако и Куриангари.
По завершении этой экспедиции Олид двинулся на запад к побережью Тихого океана, оставив в Мичоакане Хуана Родригеса де Вильяфуэрте, уроженца Медельина и друга Кортеса. Олид присоединился к Сандовалю. Отомстив за небольшое поражение, которое понесли Хуан де Авалос и Хуан Альварес Чико в Сакатуле на тихоокеанском побережье, Олид и Сандоваль основали здесь верфь, которая немедленно получила известность как Вилья-де-ла-Консепсьон-де-Сакатула. Из Веракруса были доставлены кузнецы, корабельные плотники и матросы, а также якоря, корабельные снасти и паруса – все это тащили через центр старой мешикской империи 1600 носильщиков, нанятых касонси. За несколько месяцев были выстроены бригантины и каравеллы. Кортес позднее напишет в своем докладе императору Карлу, что план Олида построить флот на Южном море был самым дерзким из всех осуществленных им в Индиях предприятий. Его замыслы действительно могли бы сделать Карла «правителем большего количества государств и стран, чем все, о которых нам до сих пор доводилось слышать в нашем мире»{227}. Возможно, это повлекло бы за собой новые притязания на владение Китаем.
На данный момент, однако, Кортес довольствовался более достижимыми целями. Так, Мигель Диас де Аукс, опытный колонист из Санто-Доминго, сын того самого предприимчивого конкистадора, что вместе с Франсиско де Гараем совершил прогремевшее открытие «золотого самородка», отправился с Родриго де Кастаньедой, который стал к тому времени хорошим переводчиком, на завоевание Таско, где, как им было известно, имелось месторождения железа. Затем, 5 февраля 1524 года, Кортес отправил пожилого Родриго Ранхеля и Франсиско де Ороско, конкистадора из Убеды, родного города Кобоса, на юг, в Оахаку, сражаться с сапотеками и миштеками с их длинными копьями с кремневыми наконечниками. Они взяли с собой 150 пехотинцев и четыре пушки.
Оахака состоит из тропических прибрежных районов, влажной зоны вдоль реки Папалоапан, широкой долины с умеренным климатом и высоких гор, где значительно холоднее. На этой территории проживали два народа – сапотеки, группировавшиеся вокруг древнего городища Монте-Альбан, и миштеки, создатели Митлы. Сапотеки были замечательными архитекторами, миштеки же больше известны изготовлением прекрасных небольших предметов – бирюзовых мозаик, изделий из нефрита и золота, многокрасочной керамики и резных статуэток из твердого камня. Тем не менее, в Митле имелся выдающийся дворцовый комплекс со множеством внутренних двориков, и нечто подобное существовало также в Ягуле. Кроме этого, миштеки известны еще своими пиктографическими книгами, которые знаменитый ученый Игнасио Берналь считал «наиболее важной чертой миштекской культуры»{228}.
Испанские конкистадоры вскоре узнали о многих отличительных особенностях местной культуры Оахаки – таких, например, как погребальные рисунки, стиль написания которых соотносят с фигурами, известными под названием «дансантес», тонкая керамика («серая керамика» Монте-Альбана, кремовая керамика, а также более грубая коричневая и желтая керамика), жадеит (разновидность нефрита) и большое количество каменных, медных и золотых изделий. Из всех этих ремесел особенно выделяется необычайное мастерство жителей Оахаки в златокузнечном деле. По-видимому, именно у них мешики научились искусству обработки металлов.
Францисканец Саагун позже приписывал изобретение металлургии тольтекам{229} – однако эта легенда не должна вытеснять настоящие достижения населения Оахаки, которые были принесены сюда из Панамы и Коста-Рики{230}, а возможно, и Перу{231}. Мы имеем представление о качестве сапотекских и миштекских золотых (и, в меньшей степени, серебряных) изделий благодаря открытию в 1930-х годах знаменитой Седьмой гробницы в Монте-Альбане, но испанцы XVI столетия знали об этом гораздо больше, поскольку известно, что такие предметы в изобилии наличествовали в старой королевской сокровищнице в Мехико. Многие изделия перед отправкой в Испанию были переплавлены, но немало их отправилось туда в своем первоначальном виде, чтобы вызывать изумление у таких искушенных людей, как Альбрехт Дюрер.
В Оахаке в 1519 году жили около 1,5 млн человек, расселенных по приблизительно двадцати городам, плативших дань центральному городу; им же правил монарх, или касик, который был независим от Мешикской империи, но являлся ее союзником. В Митле, как это ни необычно, по всей видимости, правил жрец, чьи подданные как правило платили Теночтитлану дань золотой пылью, золотыми дисками, хлопковыми одеяниями, индейками, кроликами, медом и рабами.
Как и в других сообществах этого региона, в прошлом здесь не знали вьючных животных и не изобрели колеса. Единственным способом транспортировки грузов была переноска их мужчинами и женщинами. Войны были затяжными, маканы (мечи) использовались постоянно. В основном конфликты случались с мешиками. Целью последних был захват рабов и, в случае победы, получение дани с побежденных. Здешняя религия была сравнима с той, что господствовала в Мехико-Теночтитлане, но человеческие жертвы приносились в гораздо меньшем масштабе. Все религиозные церемонии были весьма детально разработаны и обычно сопровождались сочетанием музыки, танцев и поглощения пульке, сброженного напитка, приготовлявшегося из кактуса агавы[41]. Выращивали здесь в основном маис, перец чили, сладкий картофель (батат) и тыкву, разводили индеек, пчел и собак; кроме того, в пищу использовались многие другие животные. Дикорастущий табак применялся в медицинских целях.
В древней Оахаке существовало развитое общество, в котором прошедшие специальную подготовку жрецы обучали простонародье культу предков, культуре жертвоприношений, церемониям и почтительному отношению к календарю. Общество было построено на идее оседлого земледелия, дополненного охотой и рыболовством. Местные жрецы и знать вели свой народ освященными традицией путями.
Замысел Кортеса поглотить это сообщество, передоверенный почтенному Родриго Ранхелю, увенчался полным успехом. Сам Кортес в то время отправился в Веракрус, чтобы осмотреть местоположения старых городов на побережье. Он хотел иметь в Мексиканском заливе хороший порт. В конце концов было найдено удобное место в нескольких милях от того места, где он впервые высадился в 1519 году, и Кортес приказал перенести туда город Медельин. Здесь он превратился в Ла-Антигуа на реке Каноас. Ранхель же вскоре после успешного завершения своего предприятия умер от сифилиса.
Тем временем в один прекрасный летний день, 24 июня 1523 года, Франсиско де Гарай, губернатор Ямайки и ветеран Санто-Доминго (куда он впервые прибыл в 1493 году вместе со второй экспедицией Колумба), собрал флот из двенадцати кораблей, на которые посадил около 150 конных и 850 пеших кастильцев, а также некоторое количество индейцев с Ямайки, с тем чтобы плыть к Пануко на побережье Мексиканского залива. В его армии были 200 мушкетеров и 300 арбалетчиков; он набил свои корабли товарами, не забыв перед отплытием заручиться разрешением аудиенсии (верховного суда) Санто-Доминго на снаряжение экспедиции в район, уже завоеванный Кортесом.
Согласно Диасу дель Кастильо, на это предприятие Гарая вдохновил ряд разговоров с Антонио де Аламиносом, штурманом Кортеса, человеком блестящего ума{232}. Того тоже много лет привлекала идея основать поселение в этом регионе. Гарай знал Кортеса по Эспаньоле, так что нет ничего удивительного в том, что завоеватель Мексики решил написать Гараю письмо, в котором он приглашал его к себе и обещал, что если у того возникнут трудности с индейцами-уастеками, то он, Кортес, ему поможет. Гарай, однако, решил, что на предложение Кортеса полагаться опасно, и продолжил реализацию своих планов, в которые не посвящал никого.
Гарай добрался до реки Пальмас[42] к северу от реки Пануко и основал там город, который помпезно назвал Витория-Гарайяна. Советников и мировых судей назначили из числа нескольких аристократов, путешествовавших с войском Гарая (Алонсо де Мендоса, Фернандо Фигероа, Гонсало Овалье и Сантьяго де Сифуэнтес).