000
ОтложитьЧитал
Оставлять все так, как оно оказалось, я не хотел, но и не знал, как вернуть все к нормальному состоянию, откатить к предыдущей версии. Сложно возвращать реку, вышедшую из русла, обратно, особенно будучи муравьем. Я закурил и сел под дверью туалета, откуда раздавались рыдания девушки.
– Насть, ну послушай, Насть. Прости меня. Я не виноват и виноват одновременно, я понимаю. Послушай, пожалуйста. Я любил одну девушку, да, долго любил. Поэтому это все и вылезает во снах и оговорках, потому что столько времени потрачено было на нее. Насть, ну, прости меня. Я не хочу, чтобы все так заканчивалось. Просто… Это все было очень сложным для меня. Ты не знаешь, сколько я страдал, сколько я думал, сколько я сам себя поедал…
Дверь, скрипнув, начала открываться. Я подскочил и приготовился обнимать девушку, надеясь, что все обойдется и извинения приняты, но надеждам моим не суждено было сбыться. Настя смотрела на меня отстраненным, полным разочарования взглядом и все внутри меня разрушалось с невероятной скоростью. Эти разрушения можно было бы сравнить с последним днем Помпеев, с последствиями бомбардировок Хиросимы и Нагасаки, аварией на Чернобыльской АЭС, да и, наверное, суммой всех ужасных катастроф, когда-либо произошедших с человечеством.
– Уходи, Саш. Уходи. Я не хочу тебя больше видеть. Ты Ее любишь, а не меня. И во мне, наверное, искал Ее. Уходи.
– Да что ты говоришь такое! – всплеснул руками я и попытался все-таки обнять девушку, неизвестно на что надеясь.
– Правду, – грустно улыбнулась Настя, выставив перед собой руку, не позволяя обнять ее. – Правду и только правду. Прощай, Саш. Я не хочу тебя больше видеть. Прощай.
Минуты, которые я обувался и выходил на лестничную площадку, стали для меня бесконечными. Я шлепнулся на ступеньку, закурил и уставился в одну точку. Не было никаких сил, и желание было только одно – умереть. Ничего в моей голове не сходилось, мысли просто не помещались внутри черепной коробки, выливаясь из глаз обилием слез. Сердце болело и разрывалось от осознания происходящего. Слишком резко это случилось, слишком быстро. Боль была невероятно сильной, но я понимал, что это всего лишь жалкая, ничтожная разминка перед настоящими долгими и тягостными муками. Не понимал я только одного.
Неужели я виноват?..
Я закрыл лицо руками и окончательно дал волю слезам. Все то, что я строил уже не первую неделю и не первый месяц, обрушилось в один момент, как разрушаются от землетрясений и цунами города, как сотни и сотни осиротевших жителей теряют свой кров и все то, что они любили. Все, чему была посвящена жизнь, пропадает буквально в пару минут, максимум в пару часов. Слезы лились рекой и я не знал, что мне делать. Неужели я виноват?..
Настя была моим последним ключом к счастью, я был в этом уверен. Только одна девушка, не считая ее, могла бы утолить, взять под контроль, вылечить, наконец, мою боль, уничтожить все мои страдания. Но Она не хотела этого, а Настю я окончательно и бесповоротно потерял. Я хотел вернуть девушку, но понятия не имел, как это сделать, с чего начинать, да и никто не может дать мне гарантий того, что у меня получится что-либо сделать, даже если я и придумаю что-нибудь.
***
– Вернулся он домой поздно, часов в девять, невозможно пьяный, – продолжила рассказывать Вика, уже закончив с кофе. – Знаешь, мне это так надоело тогда, так надоело…
Лера смотрела на подругу и боялась ее перебивать или вообще хоть как-нибудь трогать девушку. Вика была не похожа сама на себя – опухшее от слез лицо, дрожащие руки и голос, вещающий все это будто из могилы. Леру передернуло от таких мыслей и она продолжила слушать.
– Мы целый год жили вместе, Лер, целый год, – Вика уперла голову в ладонь и смотрела в стол, покачивая головой. – Первые два месяца все было хорошо. А потом невозможно. Просто невозможно. Постоянно уходил, пил, постоянно на нем были засосы, постоянно от него пахло духами бабскими! – Вика сильно разозлилась и стукнула кулаком по столу. Лера обратила внимание на руки девушки и с ужасом заметила, что кожа на костяшках сбита в кровь, а в некоторых местах на ладонях содрана кожа.
– И я терпела, понимаешь, – продолжала Вика. Очередной приступ плача накрыл ее, но она все равно говорила. – Как дура терпела. А в тот день решила, что все, хватит с меня. Я достойна лучшего отношения, а любовь эта токсичная и больная как-нибудь пройдет. В конце концов, время лечит. Ну вот он пришел, а я ему высказала все, что думаю, схватила вещи и ушла. Ох, сколько же я и наговорила ему… Лер, пойдем, покурим?
– Так ты же не курила, – девушку сильно смутило предложение подруги. Видимо, произошло что-то слишком страшное.
– Со вчерашнего дня курю, – нелепо хохотнула Вика и достала из кармана пачку сигарет. – Так ты идешь?
***
Мысли грызли меня изнутри. Я уже не чувствовал ни тела, ни разума – алкоголь и тревоги выедали абсолютно все. К квартире я подходил пустым. В глазах моих не было былого огня, ноги отказывались держать на весу мое тело, а руки не могли даже подняться, чтобы открыть замок. Минут через десять безуспешных попыток осуществить проникновение в свою же квартиру я решился попробовать просто зайти. Оказалось, дверь все это время была открыта, и от неожиданности я даже упал на коврик.
– Приехали? – с самого порога Вика встретила меня, уперев руки в боки. Я лежал, не находя в себе сил встать и вообще что-либо делать.
– Помоги мне, – невнятно пробурчал я, валясь в куче обуви, упавшей с этажерки, которую, в свою очередь, уронил я. Туфли, кем-то заботливо натертые кремом, весьма неудачно расположились прямо у меня под щекой, из-за чего последняя моментально стала черной.
– А ты мне помог? – тон Вики был очень злым и недовольным, но меня волновало только то, что я не могу встать. Несколько попыток не увенчались успехом и я продолжал валяться в груде кроссовок, кедов, туфель и тапочек.
– Ты помог мне хоть раз? – Вика продолжала наседать и, кажется, не собиралась останавливаться. – В кого ты превратился, Саша? Ты же встать не можешь даже самостоятельно, алкаш! Как ты еще квартиру не пропил?
– Не знаю, – язык еле-еле ворочался во рту. Горло пересохло, нестерпимо хотелось воды.
– Пойдем, поговорим, – Вика все-таки помогла мне встать и даже проводила до кухни. Я не помню, как мне удалось дойти, как я сел на стул. Очнулся я только тогда, когда вдохнул едкий сигаретный дым.
– Саша, я так больше не могу. Мне надоело твое вранье, надоели твои измены и пьянки. Ты был таким хорошим, Саша, таким волшебным. Я же люблю тебя, Саша, а ты так себя ведешь. Тебе не стыдно?
Со мной подобные разговоры уже разговаривала мама, лет эдак десять назад, поэтому я на автомате включил такое поведение, какое всегда включал в таких ситуациях. Надежды на то, что это прокатит в очередной раз, мягко говоря, стремились к нулю, но я старался не отчаиваться.
– Стыдно, – ответил я без капли моральных угрызений.
– Не видно, – Вика злилась и раздражалась все больше, даже закурила сигарету. – Знаешь, я не намерена это терпеть. Переболит. А ты и дальше продолжай ебать своих шлюх, только знай, что дома тебя больше не встретят порядок, вкусная еда и девушка, готовая отдать за тебя все. Ты играешься со мной, обманываешь. Тебе это доставляет удовольствие?
– Ну я же не держу тебя, – пробурчал я и опустил глаза в пол. В голову влезли отвратительные мысли, но Вика их перебила.
– Не держишь? Ладно. Я уезжаю. Навсегда уезжаю. С меня хватит. Играй в свои игры без меня.
Было видно, что Вика готовилась к этому разговору давно и все слова, что она говорила, были чуть ли не заученными наизусть. Но больше всего меня напрягало не это.
Кем я стал? В один день меня бросили две девушки, причем обе любили меня. Кем я стал?
Ответ болтался в голове еще во время последних фраз Вики. И он был ужасен.
Я веду себя как Она, один в один. Я знаю, что человек любит меня, но играюсь с ним, обманываю, даю призрачные надежды в виде поцелуев, сна в одной постели, милостей и даже секса. Пожалуй, я даже не как Она. Я хуже.
От осознания всего этого я больше не мог сдерживать эмоции. Удары пришлись слишком близко к сердцу и с каждым ударом сосуды внутри него будто лопались, обливая все внутри кровью. Грудь заболела, а я закрыл лицо руками и заплакал. Старая рана, уже, казалось, затянувшаяся и зажившая, внезапно разошлась, выпуская наружу весь гной, что скопился внутри.
Вика равнодушно проверяла сумки и рюкзак, осматривая квартиру на предмет забытых вещей, не обращая на меня никакого внимания. Я понимал ее, слишком хорошо понимал. Все это было мне так до боли знакомо, что в каждом ее слове, в каждом ее движении я узнавал себя, когда решался бросить общение с Ней. И от этого становилось еще хуже.
Дверь хлопнула, окончательно разрушая все надежды на хотя бы какой-то благополучный исход. Я хотел кинуться вслед за Викой, на коленях умолять ее остаться, клясться в вечной любви и том, что никогда больше не буду ей врать, буду оберегать и хранить. Но что-то останавливало меня и я только и делал, что курил и плакал, плакал и курил.
Но последняя надежда все же оставалась. Я взял в руки телефон, с пятой попытки ввел пароль и еле-еле нашел в телефонной книге нужный номер. Впервые за год раздались гудки.
– Алло, – трясущимся от плача и алкоголя голосом начал я.
– Привет, брат.
Возвращение к истокам
Влад зашел в квартиру так же, как и обычно заходил – развязно, свободно, будто ничего и не было никогда, будто он никуда не пропадал. Привычно дал мне краба, приобнял, вальяжно развалился в кресле и закурил. Он был порядком пьян, но говорил гораздо разборчивее, чем я.
– Ну, привет, брат, – с улыбкой начал он, выдыхая дым в потолок.
– Где ты был? – напрямик начал я.
– Там, где никто не найдет, – Влад продолжал загадочно улыбаться. Такие ответы меня не устраивали, но я чувствовал какое-то бессилие перед ним, беспомощность, поэтому не смог настоять на своем.
– Рассказывай, что опять случилось, – Влад достал из своего рюкзака банку пива, пшикнул крышкой и с наслаждением отпил.
– Ты все испортил, – шепотом начал я, а глаза мои наливались кровью, когда в голове начали вспоминать детали нашего с ним разговора.
«Тебе сейчас помочь могут только несколько вещей».
«Водка».
«Стихи».
«Да баб побольше».
Побольше…
– Ты во всем виноват со своими формулами! – бессилие моментально испарилось, а алкоголь, казалось, выветрился. Я вскочил и стукнул кулаком по столу. – Ты во всем виноват!
Возможно, было глупо обвинять своего друга в своих собственных поступках, но ведь он подстрекал меня! Мы были виноваты оба – он за такие слова, а я за такие действия. Но Влад, видимо, так не считал – мой друг расхохотался в голос, поперхнувшись пивом.
– Ты уверен? – сквозь смех спросил он.
– Уверен, – железным голосом ответил я, скрипнув зубами.
– Ты смешной, – лицо Влада приняло серьезное выражение, а сам он напрягся и немного привстал. – А ты не думал, что ты сам несешь ответственность за свои поступки? Не приходила тебе в твою темную голову такая мысль, м?
– Приходила, – я был по-прежнему зол и с каждым его словом становился все злее. – Но зачем тогда ты говорил мне все эти формулы, все эти наставления, если ты знал, к чему это приведет?
– Ты сам себе это втюхал! – Влад начал орать на меня, уже полностью встав с кресла. – Ты сам придумал эти формулы, идиот!
Такого поворота событий я не ожидал. Какого хуя происходит? Я отчетливо помню, что он сам говорил мне эти слова, сам убеждал в своей правоте. Сам!
– Не пизди мне! – я тоже сорвался на крик и даже сжал кулаки, приготавливаясь к драке.
– А ты подумай хорошенько, – издевательски сказал Влад и снова вальяжно развалился в кресле. – Хорошо подумай, напряги извилины. Вспомни некоторые моменты. Тебе ничего не показалось странным?
Я грузно осел в кресло и ушел глубоко в мысли. Долгое время в голову не шло абсолютно ничего, а затем воспоминания потихоньку стали приходить ко мне.
Почему редактор не замечал его?
Почему гаишнику потребовались мои документы, а не его?
Почему он моментально пропал, когда пришла Вика?
Почему наше физическое состояние всегда было одинаковым, будь то побои или опьянение?
Почему его машина осталась стоять во дворе, когда я помогал девушке с переездом?
Я не понимал, что значат все эти разговоры и от напряжения закурил. Взгляд мой уперся в одну точку, как и все мысли – бурный их поток остановился, упершись в тупик. Я вопросительно посмотрел на Влада.
– Что-нибудь понял? – Влад беззаботно попивал пивко и курил сигарету, с больным задором смотря мне прямо в глаза.
– Нет, – тихо-тихо ответил я. Бессилие снова вернулось ко мне. Руки безвольно опустились, голова поникла.
– Помнишь, что я сказал тебе однажды? – улыбаясь, с издевкой, спросил он.
– Ты много чего говорил…
– Я – это ты, мы с тобой одно целое, – улыбнулся Влад, допил пиво, кинул банку в сторону мусорного ведра, встал, еще раз улыбнулся мне и ушел, громко хлопнув дверью.
***
– И знаешь, Лер, мне показалось, что я погорячилась, – Вика продолжала плакать даже стоя на лестничной площадке. Ее хрупкое тело тряслось, сигарета часто выпадала из губ. – Может, стоило дать ему второй шанс? Он так плакал, когда я уходила…
– Да ты чего? – возмущению Леры не было предела. Девушка не понимала, как можно было терпеть такое целый год, а потом еще и заикаться о каком-то прощении. – Совсем с ума сошла? Он заслужил себе такую участь! Пусть мучается до конца дней своих, если у него есть хотя бы какая-то совесть!
– Но я все еще люблю его…
В интонациях Вики Лера услышала что-то не то.
– И что ты сделала? – с некоторым нажимом спросила она.
– На следующее утро я решилась снова вернуться в его квартиру.
***
Сначала я долго плакал, много курил и упивался алкоголем из запасов. Мысли в голове не помещались, поэтому растекались по всему телу, заползая в каждый уголок, каждую клетку, даже самую дальнюю, больно укалывая по внутренним органам, отдавая болью в кончики пальцев, корни волос.
Потом я бил стены, сбивая костяшки на кулаках в кровь, сдирая кожу, лез на стены, кричал, как самый больной, самый запущенный пациент психиатрической больницы. Под раздачу попал даже пол – я пытался выгрызть куски линолеума. Зубы и руки болели невыносимо после этого, но я не обращал внимания – боль внутри была гораздо сильнее, чем эта хуйня.
Затем я сидел и пытался договориться сам с собой о том, что я не виноват, что это глупое, идиотское, дурацкое стечение обстоятельств. Во всем виноват этот придурок Влад, во всем виноват он!
После ко мне пришло осознание, что никакого Влада и не было никогда – все это выдумало мое больное воображение. Я никогда не был у него в квартире, никто из моих знакомых его не знал, а у него самого своих друзей никогда не было. Но не может такого быть, не может!
Потом я уснул, но спал недолго – в голову мою влезли очередные мысли по поводу истинного виновника всего этого торжества судьбы. Я вскочил с дивана, схватил пачку сигарет и кинулся писать. Строчки были неровными, рваными – я не успевал их записывать. Буквы, будто неровное, прерывающееся дыхание, ложились на бумагу, но я черкал и рвал, рвал и черкал, закидывал пол листами с бездарными, ничтожными, бесполезными и никому – даже мне – не нужными оборотами слов. Уловить мысль, настоящую идею мне никак не удавалось, но я чувствовал, что был уже близко, невыносимо, нестерпимо близко к истине, к идеалу, поэтому я выбрасывал строфу за строфой, безжалостно уничтожая собственное творение.
Не знаю, сколько прошло времени, не знаю, что произошло внутри меня, но поймать связь слов и строк я все же смог и теперь они лились более-менее плавным потоком. Я чувствовал себя в своей стихии, в своем мире, где я был творцом, где я был царем, где я был богом.
В конце концов, спустя полторы пачки выкуренных сигарет, потраченную ночь и килограммы макулатуры я все же смог создать то, к чему стремился, добился чего хотел, собрал буквы и строки в свое идеальное произведение. С облегчением я взял в руки телефон, зажигалку с сигаретой и пошел на балкон, стремясь найти успокоение и сонливость в листании ленты.
Часы показывали девять утра. Обычно в это время жизнь города уже бурлила вовсю, но сегодня что-то было не так. ТЦ, стоящий напротив, не моргал ни единым огоньком, а работники не спешили заходить в него. Мертвые глаза его неоновых вывесок, застывшие в предсмертной агонии крутящиеся двери на входе пугали меня. Я закурил. Курил и город – коптящие небо заводы, напоминавшие мне ранее легкие, теперь были похожи на отвратительные дешевые сигареты с мерзким табаком, и город кашлял ядовитыми смолами, травился никотином заводских труб. Трасса, оживавшая ранее каждое утро, застыла, как застывает кровь в жилах в мертвого человека, когда сердце прекращает гонять его туда-сюда. Деревья, кроны которых хоть и были зелеными, стояли неподвижно, будто не было даже никакого намека на ветер, будто дыхание города прекратилось, остановилось навсегда. Город умер и его внутреннее состояние я чувствовал гораздо лучше, чем мог еще почувствовать кто угодно другой.
За ночь, проведенную вместе со стихами, душа моя немного успокоилась. Я знал, что я сильный, и что справлюсь во всем случившимся. Я постараюсь извиниться перед Викой, постараюсь изменить все то, что натворил. С Владом, с плодом моих больных фантазии и воображения я попрощаюсь раз и навсегда, ведь он приходит только тогда, когда мне очень плохо. А я буду жить и радоваться тому, что жив, потому что жизнь – самое дорогое, что есть у человека.
Несколько раз я перечитывал стихи и даже собирался пойти за ручкой, чтобы исправить некоторые моменты, но сам останавливал себя в этом. Они такие, какие они есть. Одна из строф была бесстыдно украдена мной у одного из моих коллег по цеху, но я не переживал по этому поводу – зарабатывать этими стихами я не собираюсь.
Лента не радовала обилием смешных картинок или видео – попадалась одна сплошная туфта. Я зашел в любимые группы, но и они сильно снизили планку юмора. Единственным выходом было пролистать последние фотки оставшихся друзей и знакомых. В конце концов, может, их эмоции передадутся и мне.
Листал фотографии я долго – солнце уже стояло высоко над моей головой, как всегда оно стоит по утрам в июле. Все фотки были обычными, ничем не примечательными, но я старался найти в них то, что уже тысячу раз обретал и терял – счастье. Честно признаться, у меня даже получалось, и получалось неплохо. Я дал себе обещание, что как только решу (ну, или постараюсь решить) проблемы с личной жизнью, обязательно отправлюсь в путешествие, стану меньше пить и больше гулять.
Я уже собирался было идти спать, потому что зевота потихоньку одолевала меня, а Морфей захватывал все больше и больше сознания, но мой взгляд зацепился за одну любопытную запись, которая ударила по мне больнее, чем все, произошедшее вчера вместе взятое.
На фотографии была Она и был он. Они обнимались и целовались, их лица светились счастьем, как и вся обстановка вокруг. Такие фотографии были не редкостью для Нее, и я бы даже не обратил на нее внимания, если бы не одна мерзкая, ужасная деталь.
Фотография была свадебной.
Я тяжело вздохнул, взвесил все «за» и «против», последний раз кинул взгляд на умирающий, бьющийся в конвульсиях город, и ушел обратно в квартиру.
***
– Я решила вернуться к нему в квартиру, – продолжала Вика уже на кухне и спустя какое-то время – Лере потребовалось немало усилий и слов, чтобы хоть ненадолго остановить плач подруги. Вика лежала у девушки на плече и рыдала, из-за чего по футболке Леры растеклось большое мокрое пятно с черными вкраплениями от туши. – Я пришла к нему, хотела предложить ему сделать все так, как раньше. Подниматься по лестнице было тяжело, а входить в квартиру – еще тяжелее. Я выкурила много сигарет за ночь, много сигарет по пути до его дома, а перед дверью закурила снова. Собраться было невозможно сложно, ты не представляешь… – Вика снова зашлась в приступе плача, но быстро успокоилась. – Я постучалась, но никто не открывал и даже не отзывался. Ключи у меня были, но я не теряла надежды и стучалась до тех пор, пока из соседней квартиры не вышла какая-то бабка и начала угрожать полицией. Тогда я решилась открыть дверь, но ключи в замочной скважине не поворачивались. Я охуела. Я толкнула дверь и она открылась. Ты даже не представляешь, как мне было тяжело… Я старалась идти медленнее, маленькими шагами, но меня всю трясло, сильнее, чем трясет сейчас. Его нигде не было – на кухне валялось много бутылок из-под алкоголя, а в пепельнице горкой навалены бычки. В его комнате пола не было видно – все было усыпано бумагой. Я подняла несколько клочков, но разобрать на них ничего было нельзя – все было перечеркано так, что мне даже показалось, что он просто тратил чернила, штрихуя непонятные фигуры. На балконе его тоже не было, как и в спальне. И только тогда я услышала очень-очень тихую музыку. Я пошла на звук, стараясь найти его источник. Музыка привела меня к приоткрытой дверце кладовки. Я боялась заходить внутрь…
Девушка снова заплакала. Лера не знала, что ей говорить, да и вообще нужно ли что-то говорить. Девушка только обнимала подругу, прижимала к себе, гладила по волосам и приговаривала, что все хорошо. Лера не понимала, что такого там могла увидеть Вика, терялась во множестве догадок, начиная от пустой комнаты и заканчивая жестоким убийством с расчленением и так далее.
Вдруг Вика отстранилась от Леры. Лицо ее стало железным, а вся дрожь пропала. Опухшие красные глаза смотрели прямо в душу.
– Я зашла туда, а он там висит, – Вика говорила металлическим голосом, будто он принадлежал вовсе не ей самой. – Он повесился. А в руке лежала еще одна бумажка.
Лера не знала, как реагировать. Эмоции переполняли ее, но было неясно, как их выплеснуть, что сказать. Лера вообще ничего не понимала.
– Там были стихи, – продолжила Вика, не обращая внимания на замешательство подруги. – Отличные стихи, замечательные. Я перечитывала их сотни раз, и каждый из них я поражалась тому, как они написаны.
– И что там было? – шепотом, заикаясь, спросила Лера.
Вика прокашлялась, собралась с духом и начала читать, вкладываясь в каждую строчку, каждую буковку.
Дни наши сочтены не нами.
Об этом, верно, знаешь ты.
А вот они о том совсем не знали.
Кто, спросишь? Мертвые цветы.
Они недолго в вазе увядали,
Напоминая сумерки тех самых дней.
Не открывали радостные дали,
Не зажигали ночью фонарей.
Сидишь на кухне ты. Их мертвый аромат
Тебя уносит далеко за грани.
Вдруг бьет небесный громовой раскат
И ты упала на пол, будто в яму.
Нет-нет, ты не боишься грома,
Тебе не страшен был той молнии разрыв.
Она тебе не принесла урона.
Зачем же плачешь ты тогда навзрыд?
Тебе ударили под дых те времена?
Опять попала во владения флешбека,
Как были вместе наши имена
И я был самым нужным человеком.
И только твое слово меня лечит.
Тогда нужны мы были друг для друга.
Я нежно-нежно трогал твои плечи
И знал, что никогда нас не забуду.
Когда тебе все время хорошо
И с каждым днем становишься милее,
Как радовалась, когда я пришел
И сразу же кидалась мне на шею.
Мы были друг для друга маяком,
Помножившим на ноль загадки темноты.
Потом я стал обычным дураком,
В руках держащим мертвые цветы.
А он поднимет тебя, обнимет,
Уложит в вашу кровать.
Вытрет слезы, шторы задвинет,
Не даст одной засыпать.
Он томно тебя поцелует в шею,
Успокоит, погладит, где надо,
Все твои страхи развеет,
И, конечно, всегда будет рядом.
Он разгребет твой бардак в голове и квартире,
Он будет знать тебя от и до.
Он будет лучшим мужчиной в мире,
Кроме… ну, ты сама понимаешь, кого.
А ты, его руку сжимая,
Будешь мечтать о другой.
Поникнешь, сильно скучая,
Красивой своей головой.
Но сколько бы ты не грустила,
Не гуляла в ужаснейший дождь,
Нас судьба никогда не простила.
Нас уже никогда не вернешь.
Мы с тобою вместе потухнем,
Нам воздвигнут навеки кресты.
И на твоей миленькой кухне
Будут лежать мои
Вечно
Мертвые
Цветы.
Лера слушала, затаив дыхание. Она сопереживала каждой строчке, которую читала Вика. Сама же девушка вся отдавалась стихам, закрыв глаза и так расставляя акценты, что позавидовал бы любой чтец. Слезы стекали по ее щекам вниз, к подбородку, откуда переползали на шею и продолжали свой путь куда-то за одежду. Лера никак не могла понять смысл всей этой истории, никак не могла понять, почему все кончилось именно так. Почему он принял такое решение? Неужели настолько сильными бывают чувства?
За окном рассвело.
Это было обычное теплое июльское утро.