Расплата

– Господи, нет… Нет, нет, спасибо. Это на выставку не пойдет. Вы с ума сошли? Заберите его. Выбросьте или сделайте с ним то, что вы делаете с уликами, которые не относятся к делу. Думаю, мы и второе уберем, то, что подписано.

Хюльдар пожал плечами и забрал письмо.

– Когда открывается выставка?

– На следующей неделе. Мы готовимся показать все письма, включая фотокопии американских. Будет интересно. По крайней мере для тех, кто писал их десять лет назад. Между прочим, все они приглашены на открытие.

– Трёстюр тоже? – холодным как лед голосом спросила Фрейя. – Не станет ли для него сюрпризом отсутствие его письма? Того самого, подписанного?

– Он ушел из школы досрочно. Я собираюсь пригласить тех, кто остался до конца. – Директор сложил пальцы домиком. Девиз школы «Образование для всех и для каждого» в данном случае не применялся.

– Еще одно. Когда он пришел сюда, какую информацию вы получили из его предыдущей школы? Вы связывались с ними, когда стало ясно, что у мальчика серьезные проблемы?

Длинные пальцы директора сплелись в узел.

– Нет, не связывались. Вы не представляете, каким был мой первый год здесь. Всему приходилось учиться на ходу. К тому времени, когда выяснилось, что Трёстюр… что с ним что-то не так, он уже проучился у нас три месяца, став нашей проблемой. Я не посчитал нужным интересоваться, как он вел себя в другой школе. Понятно, что их подход не сработал.

– То есть поначалу он выглядел нормальным? Почти три месяца?

– Нет. Просто мы долго не могли понять, что с мальчиком действительно что-то серьезное, а не временное затмение. В конце концов, он был новичком, исключительно замкнутым и тихим. – Директор перестал перебирать пальцами, положил руки на стол ладонями вниз, словно собирался рассматривать собственные ногти. – А теперь, боюсь, наш разговор закончен. Я уже опаздываю кое-куда…

– А что его родители? Что они за люди и что говорили обо всем этом? – Фрейя определенно не собиралась отпустить его так легко. – Если не с отцом, то ведь с его матерью вы наверняка встречались.

– Конечно. Имейте в виду, его отца я не видел ни разу. Мать, если память меня не подводит, женщина тихая, даже робкая. Найти время, чтобы прийти в рабочие часы, у нее долго не получалось, а оставлять школу открытой по вечерам нам не позволяет финансирование. Но однажды она все же пришла. У меня сложилось впечатление, что она уже махнула на сына рукой. Если не считать того раза, мы общались только по электронной почте. – Прочитать сообщения или распечатать копии директор не предложил. – А теперь мне действительно надо бежать. – Он поднялся, поджав губы и показывая, что никакие вопросы больше не принимаются.

Хюльдар и Фрейя поблагодарили его и тоже поднялись, оставив на столе нетронутые стаканчики с кофе. Когда Хюльдар предложил забрать их, директор только махнул рукой и снова сел, будто вовсе и не спешил никуда.

Фрейя и Хюльдар уже выходили из школы, когда детей отпустили на перемену. Крики и оглушающий шум рвались за ними, так что они даже не пытались разговаривать, пока не пересекли игровую площадку в направлении автомобильной стоянки.

– Что думаешь? – спросил Хюльдар и оглянулся. Взгляд его задержался на нескольких учениках, стоявших поодиночке в стороне от орущей толпы. Таким же, наверное, был когда-то и тот чудак, Трёстюр.

– Не знаю. Когда я читала письма, мне все представлялось проще. Если директор не ошибается и Трёстюр действительно побывал у Сольвейг еще до того эпизода в школе, то вся ситуация представляется в более тревожном свете. На регулярной основе дети ходят к психологу лишь при наличии серьезной проблемы. Должно быть, с мальчиком что-то было не в порядке. Или с его ближайшим окружением.

– Достаточно серьезной, чтобы предположить, что он мог воплотить свои угрозы в жизнь? Или что-то столь же серьезное?

Фрейя наморщила лоб.

– Может быть, и нет. Мне хотелось бы встретиться с ним. После того, как поговорю с Сольвейг. Но имей в виду, что я не смогу поделиться информацией с тобой. Только в самых общих чертах.

Хюльдар уже забыл, какая чудесная у нее улыбка.

– Если, конечно, тебе повезет, – продолжала Фрейя, – потому что я могу вообще ничем с тобой не делиться.

– Ладно. Придется довольствоваться тем, что есть.

Она полезла в карман за ключами, а Хюльдар, наблюдая за ней, подумал, что, в отличие от большинства женщин, у Фрейи нет сумочки. Его сестры, когда устраивались где-то в полном составе, украшали сумочками не только все стулья, но и стол. Чаще всего на этих собраниях звучала такая просьба: «Ты не передашь мою сумочку?» И, разумеется, обращались с этой просьбой именно к Хюльдару. Возможно, именно это больше всего привлекало Хюльдара к Фрейе, ее непохожесть на его сестер. Он предпочел бы провести остаток жизни отшельником, чем связать жизнь с такой женщиной, как одна из них.

– Постараюсь отыскать Трёстюра. Информации хватает, и, если я найду его идентификационный номер^[6], остальное должно быть просто. Если хочешь, пойдем к нему вместе.

Хюльдар заметил, что машину она открыла ключом, а не с помощью пульта. Скорее всего, эта развалина появилась на свет в эпоху, предшествовавшую современным технологиям.

– Конечно. С удовольствием. А пока было бы не лишним проверить, есть ли на него что-нибудь в полиции. – Не пояснив, что именно имеет в виду, Фрейя села за руль и захлопнула дверцу.

Хюльдар проводил ее взглядом, после чего вернулся к своей машине, размышляя о том, что означает последнее замечание Фрейи и как связано с ним хмурое выражение на ее лице.

Глава 6

Вернувшись после школы в Дом ребенка, Фрейя села и уставилась в окно. Еще один день, еще одна буря. День начался с того, что она выпустила Молли на задний дворик их многоквартирного дома. Квартира принадлежала ее брату Бальдуру, и Фрейя не планировала задерживаться здесь надолго, но вот прошел почти год, а ей так и не удалось найти себе подходящее жилье. В этом были свои «за» и «против». С одной стороны, она была избавлена от проблем, возникающих с арендой жилья; с другой – ей приходилось жить по соседству с людьми на задворках общества. Соседи не проявляли ни малейшего интереса ни к уходу за садом, ни к уборке площадки для мусорного контейнера, ни к содержанию в чистоте и порядке других общих мест. Они руководствовались более насущными приоритетами, вроде добычи очередной дозы, а не уборкой с пылесосом, щеткой и тряпкой.

Некоторое время назад Фрейя заметила пожелтевший листок, пришпиленный к стене в коридоре и оказавшийся графиком уборки на некий неопределенный – но явно давно минувший – год. Устав видеть повсюду грязь и запустение, она решила приступить к делу в указанные для квартиры Бальдура дни с надеждой, что пристыженные жильцы последуют ее примеру. Может быть, думала Фрейя, это даже повлияет на их отношение к ней, поскольку лишь немногие удостаивали ее кивком, а большинство, похоже, были бы только рады, если б она съехала. Но план не сработал. Пока Фрейя терла и мыла, соседи, один за другим, выглядывали из своих нор, дабы посмотреть, что же такое происходит. При виде пылесоса на лицах одних отражалось удивление и недоумение, на лицах других – жалость и даже негодование. Никакой благодарности за свои труды она не получила, и лишь очень немногие как будто заметили и оценили, что коридоры стали чистыми, а в мусоропроводе ликвидированы пробки. Тем не менее Фрейя твердо решила придерживаться давнишнего графика и проводить уборку, когда наступит ее очередь.

Может быть, когда весной она приведет в порядок сад, соседи потеряют к ней остатки уважения. Но зато у них с Молли будет своя лужайка. Большинство жильцов предпочитали проводить светлое время суток у себя в квартирах. Она вынесет на лужайку столик и стулья и будет греться на солнышке с чашечкой кофе, а Молли получит возможность заняться своими собачьими делами. Сидя спиной к дому, можно будет даже представить, будто она живет в каком-то другом, более приятном и полезном для здоровья окружении…

Когда Молли, побегав, вернулась, Фрейя была готова прыгать от радости – наконец-то можно отправиться на работу. В Доме ребенка было хотя бы тепло и хороший кофе. В квартире Бальдура гулял сквозняк, и кофеварка отказывалась готовить более или менее приличный напиток. Не будь погода столь ужасной, она отправилась бы в «Товары для дома» и купила новую. Но если какой-то жалкий ветер и снег встают между ней и хорошей чашкой кофе, то где же взять силы, чтобы повернуть свою жизнь?

Передняя дверь открылась, зазвучали и тут же, словно отрезало, умолкли голоса. Может быть, это ее шанс предпринять еще одну попытку поговорить с Сольвейг? Когда Фрейя вернулась из школы, коллега занималась с каким-то ребенком, и ей не оставалось ничего, как только развлечь себя чтением оценочной и сводной таблиц для ежегодного отчета. Ее бесило, что, получив приглашение помочь полиции, она почувствовала себя так, словно выиграла в лотерею. Хюльдар был последним человеком в мире, с которым ей хотелось бы ассоциироваться, но разве лучше просто сидеть здесь и смотреть в окно? Человеку нужно чем-то заниматься, иметь цель в жизни. Убирать в подъезде раз в два месяца места общего пользования – этого слишком мало.

Когда Фрейя снова заглянула к Сольвейг, за столом у той снова сидела какая-то женщина.

Тот факт, что приходящая сотрудница занимает офис, бо́льший и лучше оборудованный, чем у Фрейи, говорил о многом, но она, чтобы не сыпать соль на рану, напомнила себе, зачем пришла сюда.

– Можно вас на пару слов?.. Дело касается мальчика, которого направляли к вам десять лет назад и, возможно, еще раньше.

– Десять лет назад? – Сольвейг нахмурилась, и ее лоб прорезали четыре глубокие бороздки. Седеющие волосы были стянуты назад и убраны в тугой узел, но больше в ее внешности не было ничего такого, что предполагало бы строгость; блекло-желтую блузку Сольвейг застегнула не на ту пуговицу, длинный коричневый кардиган косо висел на широких плечах. – Господи, так давно… я уже не помню. – Она махнула рукой, приглашая Фрейю войти, и на запястье у нее звякнули браслеты. – Но вы садитесь, садитесь. Должна признаться, я заинтригована.

Блузка у Фрейи была застегнута правильно, и одежда висела прямо. Рядом с Сольвейг она, как и в отношении к коммунальной уборке, ощущала себя чопорной формалисткой, мещанкой, слишком серьезно воспринимающей жизнь и упускающей все радости бытия. «Может быть, так оно и есть, – тут же отозвался ее внутренний психолог. – Может быть, пришло время отпустить тормоза и отвести душу, пусть даже твои прошлые попытки сделать то же самое закончились для тебя катастрофой. И если не пуститься во все тяжкие, то хотя бы уйти в загул…» Приближались выходные, и было бы неплохо собрать подруг и прошвырнуться по клубам. И пусть это будет первым шагом на пути к поставленной цели: возвращению в нормальную жизнь. Дома она сделает чашечку приличного кофе, устроится поуютнее на софе и посмотрит, какие курсы предлагает университет на следующую осень.

– Вы, наверное, не знаете, но меня попросили помочь полиции в одном довольно странном деле, имеющем отношение к мальчику, о котором идет речь…

Пересказывая печальную историю, Фрейя заметила, как чем дальше, тем больше мрачнеет коллега. Сольвейг действительно была не в курсе происходящего, что выглядело странным: обычно все проекты, в которых участвовали сотрудники центра, обсуждались в его стенах совершенно открыто, но в данном случае директор почему-то предпочла промолчать. Возможно, порученные ей дела были не настолько важны и интересны, чтобы обсуждать их совместно… Ожившее после обдумывания планов на уик-энд ощущение уверенности ослабело. Фрейе пришлось сделать над собой усилие, чтобы сосредоточиться.

– По словам директора школы, Трёстюра отправили к вам для постановки первоначального диагноза, и у него сложилось мнение, что вы уже встречались с мальчиком ранее и, возможно, даже занимались с ним, хотя никакой информации у него не было.

– О, это было так давно… – Сольвейг покачала головой, прищурилась и поджала губы, словно напрягая память. – Нет, не помню никакого Трёстюра. – Она вдруг улыбнулась. – Так что, по-видимому, ничего серьезного там не было. Трудные случаи обычно остаются в памяти, а проблемы мелкие, банальные, если их можно так назвать, забываются. Удивительно, что мы все до сих пор еще не на антидепрессантах. – Сольвейг снова улыбнулась, продемонстрировав далеко не идеальные зубы. Желать лучшего оставляла и улыбка, так и не добравшаяся до глаз.

Фрейя тоже блеснула зубами – с равной долей фальши.

– В те времена школы, должно быть, направляли к вам много детей?

– Смотря что вы понимаете под «много». – Отбросив притворную улыбку, Сольвейг вздохнула как человек, уставший от жизненной суеты. Фрейя так часто видела это выражение на лицах коллег, что порой была готова лезть на стену. Оно появлялось на их лицах само собой, подсознательно, когда они разговаривали между собой, словно чтобы подчеркнуть, как им тяжело и как мало им платят. Может, взять кое-кого с собой, если получится записаться на курс финансового трейдинга? – Конечно, иногда даже один проблемный ребенок – это уже слишком много, – добавила Сольвейг все с тем же измученным видом.

– Проблемы будут всегда, – сказала Фрейя, не желая подыгрывать коллеге. – Вы тогда занимались со многими детьми?

Сольвейг никак не отреагировала на ее бесцеремонность.

– Можно и так сказать. – Снова та же фальшивая улыбка. – У меня была своя собственная практика и договоры на оказание психологической помощи с четырьмя школами. Но я лишь устанавливала первоначальный диагноз проблемным детям и подросткам. Если выяснялось, что требуется лечение, их направляли преимущественно в Центр психиатрической помощи детям и подросткам. Мои отношения с ними ограничивались коротким контактом, так что если я не помню Трёстюра, то в этом нет ничего удивительного.

– Неужели? А я поняла так, что вы занимались с ним и раньше… Там не сказано, сколько лет ему было, но в любом случае речь, должно быть, шла о чем-то большем, чем первичный диагноз.

– Боюсь, я совершенно ничего не помню. Старею. – Очередная фальшивая улыбка продержалась недолго и исчезла, когда Фрейя не стала отвечать. – Если что-то вспомню, дам вам знать.

– Да уж, пожалуйста. – Фрейя приготовилась подняться. – Думаю, полиция в любом случае захочет поговорить с вами о мальчике и том периоде его жизни. В деле должны быть отчеты, так что можете освежить память. Вы ведь и сейчас подрабатываете в тех школах?

– Да. Но я очень сильно сомневаюсь, что отчеты хранятся так долго. – Ответ последовал чуточку слишком быстро. – По крайней мере, я сильно удивлюсь, если они отыщутся.

– Правда? – Фрейя так и не встала. – Разве отчеты уничтожаются по прошествии определенного срока?

– Нет. – Сольвейг уже избегала встречаться с Фрейей взглядами. – То есть я не знаю. – Она как будто растерялась и предприняла неуклюжую попытку выправить ситуацию. – Иногда десять лет ощущаются как целая жизнь, а что уж говорить о временах более ранних… Конечно, вполне возможно, что отчет все еще лежит где-то в системе. Но, учитывая общий объем дел подобного рода, мне такой вариант представляется маловероятным. Вот это я и имела в виду.

– Понятно.

Продолжить разговор или вернуться в свой офис? Закончить дела, а остаток дня погулять по Сети? Можно зарегистрироваться в «Тиндере», к чему всегда призывал ее брат. Бальдур сам таким способом познакомился с несколькими женщинами, которых, похоже, вовсе не настораживал тот факт, что он находится за решеткой. Если уж ему так повезло, то и ей, свободной как птица, должен выпасть шанс. Но вместо того, чтобы встать и уйти, Фрейя решила, что не даст коллеге так легко сорваться с крючка. Нет уж, этой своей болтовней Сольвейг не отделается.

– Хотя нет. Знаете, мне не совсем понятно, какое отношение имеют все эти изменения к отчетам. Они просто должны храниться в деле ровно так же, как хранятся карточки пациентов. Если систему регистрации модернизировали, это не значит, что существовавшие документы были уничтожены.

– Нет, конечно же, нет. Я что-то не то говорю… Разумеется, все отчеты должны где-то быть. Просто я не очень разбираюсь в таких делах. Я сдаю отчет, но что с ним происходит потом, после обработки, не представляю. А разве в школе не осталось копии?

– Директор утверждает, что не получил итоговый отчет, только общее резюме. Вам не кажется, что это как-то нелогично? Школа не имеет права знакомиться с материалами о психическом здоровье своих учеников.

– Конечно, не имеет. Должно быть, он получил краткое резюме с выводами, касающимися школы, – если для работы с мальчиком требовались особые процедуры… Что-то я сегодня плохо соображаю. Извините, что получилось немного сумбурно. Утро выдалось напряженное. Жаль, что не смогла помочь. – Сольвейг снова тяжело и устало вздохнула, но Фрейя снова не поддалась.

– Вы могли бы дать мне разрешение познакомиться с резюме, раз уж директор полагает, что сумеет его отыскать? Пока не найдутся отчеты, это лучше, чем вообще ничего.

Сольвейг растерялась и смутилась, хотя и постаралась это скрыть. Наверное, она пыталась найти причину для отказа, но ничего не получалось.

– Да, разумеется. Конечно. Думаю, это можно сделать. Я только хочу освежить в памяти тот случай и убедиться, что мы не нарушим режим конфиденциальности. Вас устроит немного позже на этой неделе?

Фрейя встала.

– Полагаю, придется подождать. Полиция, наверное, обратится непосредственно к вам по поводу других отчетов. Или, может быть, сделает запрос в Центр психиатрической помощи… Кто-то должен знать, как работает архив и как получить доступ к документам. Читать отчет сами полицейские вряд ли станут и, скорее всего, обратятся к вам. Или, раз уж на то пошло, ко мне.

– Так или иначе – посмотрим. – Сольвейг повернулась к компьютеру, положила полные руки на клавиатуру, и браслеты на ее запястье снова звякнули. – Спасибо, что дали знать.

* * *

За окном снова разбушевалась непогода. Что-то похожее творилось и у нее на душе.

Никого, кто устроил бы ее, Фрейя в «Тиндере» не нашла. Если не считать одного, который не считался. Она вышла на него сразу, он ответил, они обменялись любезностями. Но симпатичный тридцатилетний мужчина оказался девятнадцатилетним юнцом, что вскрылось, когда он поинтересовался, не пантера ли она, ищущая секса с парнем помоложе. Если да, он всегда готов.

Настроение от этого не улучшилось. Вместо того чтобы осадить мальчишку – мол, тридцатилетние женщины не так уж безнадежны, – Фрейя просто удалила сообщение. Если самые достойные холостяки не выстроились в очередь ради встречи с ней, значит, причину надо искать в себе. Ее собственный профиль вряд ли мог кого-то вдохновить. Практически она слямзила его у какой-то женщины, внеся лишь небольшие изменения, а фото взяла из офисного интранета. Камера телефона сломалась, а все фотки с телефона она выгрузила, чтобы освободить немного памяти… Ну почему все сразу идет не так?

В этот самый момент Фрейя получила уведомление о том, что кому-то понравилась ее фотография. Настроение скакнуло вверх, но держалось лишь до того момента, пока она не увидела, кто это. Хюльдар. Надо ж такому случиться… Почему она, прежде чем зарегистрироваться, не проверила, есть ли у него аккаунт? Могла бы и подумать…

Фрейя вздохнула. И где гарантия, что он не будет первым, кого она встретит, отправившись в запланированный на выходные поход по клубам? Досадуя на саму себя, она удалила аккаунт и вышла из Сети. Вот бы еще и компьютер выключить…

Не поддавшись этому порыву, Фрейя сердито уставилась в экран. Чем бы таким заняться, чтобы окончательно не испортить себе настроение? Ничего толкового в голову не приходило. Пейзаж, поставленный заставкой на рабочий стол, едва просматривался под файлами, сохраненными, словно назло, айтишником центра. Файлы были ей больше не нужны, связанные с ними дела давно закрыты. Выбор сводился к трем вариантам: пройти еще один круг онлайнового серфинга, обновляя все обычные веб-сайты в надежде, что они будут обновляться быстрее, чем она сможет их прочитать, или тупо таращиться на экран, спрашивая себя, почему жизнь вылетела в трубу. Третий вариант – попытаться найти объяснение странной реакции Сольвейг.

В конце концов третий вариант победил, и Фрейя, не задумываясь над тем, имеет ли на это право, вошла в интранет Комитета защиты детей и первым делом нашла идентификационный номер Трёстюра Агнесарсона. Фрейя не знала, где именно заканчивают свой путь отчеты школьных психологов, но, если есть возможность, почему бы не посмотреть? Если ее озабоченность судьбой мальчика имеет под собой основания, то он, предположительно, получил надлежащую помощь, и в таком случае она должна найти его в системе.

Фрейя знала, что все поиски отслеживаются, а значит, ее могли спросить, почему она просматривает старые файлы, касающиеся молодого человека, который не является ее клиентом. Такая перспектива нисколько ее не пугала; положение в самом низу иерархической системы давало ей преимущество – дальше падать уже некуда. Кроме того, для прикрытия всегда можно сослаться на полицейское расследование. Да, ее не просили знакомиться с отчетами, но сообщать об этом всем подряд необязательно. А Хюльдар, если она правильно его понимает, ее поддержит.

Фрейя вдруг пожалела, что ушла из «Тиндера» вместо того, чтобы ответить на любезность любезностью и вежливо объяснить, что он ей не интересен. Теперь уже поздно.

Введя идентификационный номер, она обнаружила имя Трёстюра и дату, указывающую, когда его дело было впервые зарегистрировано в системе. Дата соответствовала информации из аккаунта директора школы – декабрь 2005 года. Мальчик только поступил в школу. Но уже вторая запись поставила ее в тупик. В первый момент Фрейя даже подумала, что это ошибка. Дата здесь стояла другая – 2001-й, и речь шла не о Трёстюре Агнесарсоне, а о Трёстюре Йоунссоне. Она сравнила идентификационные номера – те полностью совпадали. В какой-то момент между 2001 и 2005 годом мальчик перестал пользоваться патронимом и взял себе вместо него матроним^[7].

Итак, директор был прав: в поле зрения системы Трёстюр попал в начале января 2001 года, когда ему было восемь лет. Интересно, Сольвейг занималась его делом оба раза или только во втором случае? Подгоняемая волнением, Фрейя открыла список документов, связанных с идентификационным номером Трёстюра. И вытянула пустышку. Вот же досада… Похоже, теперь права была уже Сольвейг: старые отчеты, даже оцифрованные, кажется, пропали.

Фрейя нетерпеливо постучала пальцем по мышке. Как их найти? В голове все настойчивее звучала несправедливая и ничем не подкрепленная мысль. Что, если после их разговора Сольвейг вошла в систему и уничтожила документы? А потом сделала то же самое со своим отчетом?

Нет, невозможно. Конечно, нет…

Фрейя надела наушники и набрала номер айтишника в Комитете защиты детей.

В ожидании ответа она рассматривала его фотографию на веб-сайте. Фото помещалось для того, чтобы сотрудники агентства узнавали друг друга, даже работая в различных местах по всей стране. Авторы инициативы рассчитывали, что если люди будут помнить, с кем разговаривают, то и тон общения будет другой, более вежливый и уважительный. Как будто кто-то еще сомневается, что имеет дело с реальным человеком.

Айтишник возник на экране в образе студийного портрета. Если он есть на «Тиндере», подумала Фрейя, то пусть в его профиле будет другое фото.

– Вы уже очистили рабочий стол? – сразу перешел он к делу.

– Да, – соврала Фрейя после секундного колебания. – В нашей системе хранятся архивные материалы; вопрос такой: может ли кто-то уничтожить их удаленно?

– Да, это возможно. Но кто такое сделает? – Ее собеседник помолчал. – Вы удалили что-то случайно?

– Нет, конечно, нет. Просто я искала кое-какие документы, которые должны там быть, но, похоже, исчезли.

– Вы уверены, что они там были?

– Да. Должны были быть. В системе есть идентификационный номер клиента и два связанных с ним дела, но файлов нет. Ни одного. Разве не странно?

– Да, пожалуй… Если только они были.

– Я практически уверена, что были. – Фрейя помолчала, потом добавила: – Не могли бы вы проверить? Посмотреть, были ли они, скажем, вчера?

– Вчера?

– Да, вчера. Или на прошлой неделе. Или, раз уж на то пошло, в прошлом году. Решите сами. Но лучше всего вчера. – Она продиктовала идентификационный номер Трёстюра.

– О’кей. Я посмотрю. Подождите секунду.

Фрейя даже удивилась, что ей удалось так легко убедить его помочь ей.

– Спасибо. За мной должок.

– Оставьте себе. Мне платят как раз за то, чтобы разбираться с глупыми запросами.

На приманку Фрейя не клюнула. А в отместку пробежала взглядом по значкам на рабочем столе, довольная тем, что ничего не тронула. Иногда даже мелкие победы, вроде этой, поднимают настроение.

– Нет. Вчера ничего не было. Если хотите, загляну дальше…

– Нет, всё в порядке. Спасибо.

Итак, насчет Сольвейг она ошиблась. Но факт оставался фактом: было во всем этом что-то подозрительное. Что-то неправильное.