На ее глазах выступили слезы, и она быстро смахнула их рукой.
– Я тоже, тётя, я тоже… – прошептала Элис, крепко ее обнимая.
Они долго пили чай на кухне, и, забыв о завтраке, все больше болтали и смеялись, пересказывая друг другу то важные новости, то воспоминания из детства Эл и Стива. Узнав, что Элис пробудет в Ливерпуле «всего неделю!», Кэтлин успела и расстроиться из-за столь короткого визита племянницы, и обрадоваться тому, что снова может обнять эту рыжую непоседу, кудряшки которой она раньше так долго по утрам пыталась заплести в аккуратные косы.
– Ты очень изменилась, – заметила Кэтлин.
– Это хорошо или плохо? – с веселым смехом спросила Эл, сама не сумевшая разобраться в тоне ее голоса.
Тетя отложила вышивку в сторону, и внимательно посмотрела на девушку.
– Моя дорогая, что у тебя случилось?
Элис попыталась улыбнуться, но почувствовала, как к глазами поступают слезы. «Прекрати, Эл!» – мысленно ругала она себя, крепче сжимая руки, но слезы все равно бежали по лицу все чаще и чаще.
– Не нужно прятаться.
Кэтлин положила теплую руку на судорожно сцепленные пальцы Элис, и мягко попросила:
– Расскажи мне о нем.
Эл взглянула на нее огромными от удивления глазами, и женщина мягко засмеялась:
– Я уже слишком старая, чтобы не понять, что происходит на самом деле.
Она замолчала, но увидев, что племянница все еще не решается довериться ей, добавила:
– Ты с детства была такой: маленькая, колючая и замкнутая для большого мира, но, – она похлопала девушку по руке, – я знаю, что ты очень добрая, ранимая и отважная.
На переплетенные женские руки закапали слёзы. После долгого молчания Кэтлин услышала:
– Я очень хочу рассказать тебе, но я… не могу. Не могу, понимаешь?
– Скажи мне только, ты его любишь?
Горло Эл перехватило судорогой, и женщина сильнее сжала ее руки, наклонившись вперед, почти касаясь лбом ее головы.
– Любишь?
– Да!
Это слово, такое маленькое, с тяжелым, горячим вздохом слетело с губ Эл, вызывая улыбку на лице ее тети.
– Тогда все будет хорошо, маленькая Ли́са.
Кэтлин произнесла это точно так, как это делал Стив, и плечи Эл задрожали. Из ее груди вырвался стон, и женщина изумилась тому, как долго, и как много девушка могла держать замкнутой в сердце такую боль. Когда дыхание восстановилось, Эл робко посмотрела на тетю.
– А Стив? Он был здесь?
Вместо ответа Кэтлин заботливо погладила ее по волосам, и, решившись, произнесла:
– Нет. Но он писал мне, спрашивал про тебя.
Предупреждая поток слов, вот-вот готовый сорваться с раскрытых в удивлении губ Эл, она добавила:
– Про него ходят скверные слухи.
– Какие слухи? О чем? Он жив?!
– Жив, конечно, жив. С ним все в порядке, насколько мне известно. А слухи…– тетя помолчала, – после окончания Итона он вернулся сюда, начал управлять компанией вашего отца наравне с его компаньоном, Джорджем Стивенсоном. Но два года назад мистера Стивенсона убили, виновных так и не нашли, а со временем имя Стива начало обрастать разными слухами. Говорят, что он сейчас в Европе, может быть, даже в Италии. Или во Франции, связался с кем-то… в убийстве подозревают его, считают, что тогда, после большого скандала с мистером Джорджем он не сдержался и…
Кэтлин отпила воды из стакана, и торопливо продолжила:
– А год назад я получила от него письмо, он спрашивал о тебе, о том, где ты. Мне показалось, что он хотел тебя увидеть.
Элис встала из высокого кресла и медленно прошлась по комнате. Обняв себя за плечи, она, наконец, спросила:
– Но почему он сам мне не написал?! Я уже два года ничего не знаю о нем! Убийство?! Стив?
Подбежав к тете, Эл опустилась перед ней на колени.
– Неужели ты думаешь, что он мог убить? Это же Стив! Он всегда защищал меня в детстве, говорил, что я могу ему доверять!
Тетя хотела обнять ее, но Эл, смотря в какую-то точку за ее плечом, говорила все быстрее и быстрее.
– Он любит футбол и твой вишневый пирог, он… он научил меня стрелять из рогатки и играть в футбол… нет, не может! Он не может сделать ничего такого, Кэтлин, ничего такого!
– Я знаю, моя дорогая, я знаю, – повторяла тетя, обнимая Элис. – Стив был хорошим мальчиком.
– Он и сейчас хороший! – с горячностью заявила Эл.
– Конечно. К тому же, не стоит верить всему, что говорят.
Весь следующий день Эл ходила по дому не находя себе места. Письмо Стива, которое он написал тёте, она успела выучить наизусть: «…Как там Эл? И где она сейчас? В этом году ей исполняется восемнадцать, совсем взрослая!». А на вопрос о том, почему Кэтлин раньше не сообщила ей новости о брате, услышала: «Я и подумать не могла, что он перестал отвечать на твои письма из колледжа, а потом… милая, я и сама не знала, где ты». Вечером, не выдержав в Ливерпуле и трех дней, Элис быстро собрала свои немногие вещи, и, поцеловав на прощание расстроенную тётю, уехала в Лондон, где вот уже несколько дней ее выжидал Эдвард: все его догадки о том, куда она могла поехать, оказались ложными, и все, что он мог делать, – это подпирать своими широкими плечами дверь ее квартиры на Клот-Фэйр-стрит.
***
Милн проснулся от громкой музыки. Растерев глаза, он вытянул руки вверх, почти сразу же упираясь ими в крышу автомобиля и сонно отметил про себя, что если Эл не вернется, и он продолжит спать в машине, то совсем скоро водительское кресло станет для него удобнее кровати. Стрелка на циферблате часов застыла на цифре «4», а музыка продолжала звучать легкой, красивой волной, выбегая на улицу, как теперь заметил Эдвард, наклонив голову, из приоткрытой двери в квартире Элис.
Переступая порог дома, Милн засунул руку в карман пальто и вытащил пистолет, готовый к выстрелу, – стоило только снять его с предохранителя. Ступая мягко и беззвучно, он быстро обошел первый этаж, но не заметил ничего необычного. Половица на верхней площадке второго этажа скрипнула под его весом, и, отойдя ближе к стене, он заглянул в спальню. Мелодия, похожая на сказочную, продолжала звучать из большого граммофона, который стоял прямо на полу. Милн успел заметить уголки конвертов, в которых продавали пластинки, и перевел взгляд вправо, где были разбросаны осколки тех пластинок, которым повезло меньше. Вдруг на черные, острые осколки, подсвеченные электрическим светом откуда-то сверху и справа, наступила нога, оторвалась от пола и исчезла из поля зрения Милна. Через несколько секунд в комнате раздался оглушительный грохот, и первое, что увидел влетевший в спальню Эдвард, была Элис. Сильно покачиваясь на стуле, она вцепилась рукой в дверцу шкафа и удивленно смотрела вниз, на большой деревянный короб. Разбившись при ударе об пол, он щедро рассыпал перед Эдвардом ноты, записные книжки, тетради и письма, целое море писем.
Спрыгнув со стула, Эл прикоснулась к разбитому виску, с выражением досады смотря на свои пальцы, измазанные в крови.
– Черт!
Оглянувшись по сторонам, она не нашла ничего, чем можно было бы промокнуть рану, и, махнув рукой, опустилась на пол рядом с разбитым ящиком. Эдвард, которого она до сих пор не заметила, хотел дать знать о своем присутствии, но что-то в движениях и в выражении лица Элис насторожило его, и он тихо опустил руку, уже занесенную для стука в дверь, продолжая наблюдать за девушкой. Мелодия, которую он услышал еще на улице, закончилась, и пластинка с недовольным шипением закрутилась в проигрывателе.
Выпустив из рук письма, Элис повернулась к граммофону, встала на колени и передвинула иглу. Черный блестящий диск закружился снова, в комнате зазвучала новая мелодия, – светлая и печальная, она гораздо больше подходила к этому странному раннему утру в Лондоне.
– Это Элгар. Его тоже зовут Эдвард, как тебя.
Элис посмотрела на Милна большими блестящими глазами и продолжила перебирать конверты с письмами. Сделав шаг вперед, он присел перед ней, прикасаясь к ее ране на виске.
– У тебя кровь, Эл.
– А у тебя? Твои раны зажили?
Она придвинулась к Эдварду, положила руки ему на голову, склоняясь по очереди к вискам, сначала слева, потом справа. Наслаждаясь ее прикосновением, Эдвард устало закрыл глаза.
– Ханна спросила меня в ресторане, как твои раны, и я поняла, что не знаю, как они теперь.
Элис выпрямилась, возвращаясь в прежнее положение.
– Когда вернешься, передай ей, что все в порядке.
Резко вытащив из открытого конверта письмо, она начала его читать, беззвучно шевеля губами.
– Ты тоже должна вернуться, Эл. Разреши мне тебе помочь, – сказал Милн, имея ввиду кровь, все еще бежавшую по ее лицу.
– Нет, – она покачала головой. – Лучше скажи, зачем ты пришел?
Неестественно блестящий взгляд пробежал по лицу Милна в ожидании ответа. Какое-то смутное предчувствие нашло на него, когда он внимательнее всмотрелся в эти чудесные, темно-зеленые глаза.
– Чтобы сказать, что ты не можешь уйти. Баве против. И я… я хочу, чтобы ты осталась.
Элис поднялась на ноги.
– Подожди, мне нужно кое-что сделать.
Она вышла, шлепая босыми ногами по полу, и Милн, который и без ее просьбы не собирался никуда уходить, тяжело вздохнул, снова осматривая комнату. Здесь был беспорядок, но какой-то странный, как будто случайный, похожий на тот, – как в их спальне в Груневальд – разбросанная одежда, разбитие пластинки, ящик с письмами… взгляд Эдварда зацепился за угол тетради в голубой обложке, похожую на те, в которых он писал в колледже.
«…Сегодня я получила письмо от Стива! Но его я прочитаю потом, сначала, как всегда, я прочитала записку от Эдварда Милна. Помнишь, он обещал, что напишет мне правила игры в футбол? Так вот, он выполнил обещание, и теперь у меня есть его забавный рисунок, где нарисовано футбольное поле и игроки обеих команд…»
Запись оборвалась, а внизу этого же листа рукой Эл было аккуратно выведено «Элисон Милн». Эдвард долго смотрел на запись, перечитывая ее снова и снова, и почти физически ощущая, как давняя головоломка, которую он уже и не думал собрать, начала сама подбирать нужные детали. Неужели Эл действительно была влюблена в него? А он?.. Он не помнил ни своего обещания написать ей правила игры, ни своих рисунков, вложенных в письмо Стива, но он до сих пор отчетливо видел Элис такой, какой она была в первый день их встречи здесь, в Лондоне. Утром того дня он едва успел вернуться из Берлина, где снова разыгрывал из себя Харри Кельнера, который тогда и не подозревал о том, что скоро ему предстоит жениться.
– Ты читаешь мои дневники?
Элис остановилась на пороге комнаты.
Посмотрев на нее, Эдвард отметил, что волосы на виске девушки стали влажными, и следы крови исчезли. Но из раны снова, друг за другом, побежали вниз узкие красные капли.
– Да, – хрипло ответил он, и мысль о том, что с девушкой что-то не так, снова забилась где-то в глубине его сознания.
Эл стала бледной и еще более беспокойной, на лбу выступили крупные капли пота, а блестящие глаза хаотично осматривали комнату. Облизав сухие губы, она подошла к Эдварду, вытащила из его руки тетрадь со своими записями, отбросила ее в сторону, прильнула к Милну всем телом и поцеловала в губы.
Кровь забилась в его голове горячими волнами. Крепко обняв Эл, он приподнял ее, сцепил руки, почти слепо, на ощупь, пронес по комнате, пока ее спина не коснулась дверцы высокого шкафа, – того, с которого совсем недавно упал тяжелый деревянный ящик.
Эдвард торопливо расстегнул лиф ее платья, с жадностью покрывая поцелуями тело Элис. Прерывистое дыхание коснулось его лица. Она целовала его медленно, – и страстно, и нежно, и в какой-то момент Эдварду показалось: его сердце не выдержит этих безумных, прерывистых тактов, сбивающих вдох и выдох в рваную нить. И чем дольше она целовала его, тем больше он желал продлить это безумное наслаждение, которое, казалось, рушило все преграды, отделяющие одно сердце от другого. Не заметив, как поцелуи Эл изменились, Милн продолжал целовать ее в ответ, все крепче сжимая в объятьях. И вдруг Элис, больно укусив его за губу, открыла глаза и, смеясь, оттолкнула Эдварда, расслабленного нежностью и лаской, от себя.
– Ее ты целовал так же? Или так ты реагируешь на каждую?
Глаза Эл разгорелись ярче. Прерывисто вздохнув, дрожащими пальцами, она начала застегивать пуговицы на платье, когда Эдвард, ошеломленно, – как будто издалека, – смотря на нее, коснулся ее руки, – там, где от его пальцев остались следы с момента их утреннего разговора в Груневальде.
– Прости меня.
Эл неловко наклонилась, пытаясь пройти под рукой Милна, и из кармана платья что-то выпало, укатилось за ворох бумаг. Со страхом посмотрев на Эдварда, она начала разбрасывать в разные стороны письма, ноты и осколки разбитых пластинок, но он оказался быстрее, и прочитав надпись на найденном флаконе, побледнел.
– Решила стать наркоманкой, Эл? Ты хоть знаешь, как на организм действует эта дрянь?! Где ты взяла первитин?
– Слишком много вопросов, Эдвард. Это же ты учился на врача, изучал химию, вот и расскажи мне про эти таблетки, которые, кстати, в Берлине никто не называет наркотиками, – их даже выписывают кормящим матерям, и считают обыкновенным крепким кофе.
– Но у тебя нет ребенка! – резко сказал Милн и замолчал.
Но было уже слишком поздно.
– Не смущайся, Эдвард!
Элис засмеялась, останавливаясь, и завела руки за спину. Затянув платье на спине, она продемонстрировала абсолютно плоский живот и тонкую талию.
– Ребенка и правда нет. Сначала был, а теперь нет…
Она замолчала, опустив глаза вниз.
– Ничего не получилось, Эдвард… Почему ты мне ничего не сказал? Ждал, когда я все узнаю от нее? Или наоборот надеялся, что я ничего не узнаю?
– Элис, пожалуйста! Давай… – Эдвард остановился, пытаясь подобрать нужные слова. – Я не знал, как сказать тебе, я… струсил. Я боюсь тебя потерять! Но я хотел, чтобы ты знала правду, я собирался…
Зеленые глаза с усмешкой взглянули на него.
– Решил облегчить свою совесть за мой счет, Милн? Рассказать «правду»? Я надеюсь, это вся правда или есть что-то еще?
Элис устало закрыла глаза, обнимая себя за голову и пытаясь унять боль.
– …Вряд ли у нас что-то получится, Эдвард. Понимаешь, я совсем не умею любить.
– Но здесь ты… – Милн отыскал все ту же тетрадь в голубой обложке. – …ты пишешь, что любишь меня. Это – правда?
– Да, – Элис говорила, не отводя от его лица пристальный взгляд. – Но это было очень давно, а сейчас слишком больно. И я не знаю, не понимаю, что происходит.
Она провела рукой по плечу и задрожала. Сделав круг по комнате, Элис резко остановилась.
– Ты сказал, что хочешь, чтобы я осталась?
– Да.
– Я вернусь, но при одном условии.
Эдвард облегченно вздохнул и улыбнулся, но стоило ему услышать следующую фразу, как улыбка сползла с лица.
– Харри и Агна Кельнер должны развестись.
2.5
Вздохнув, Эл перевернула подушку на холодную сторону, и устало закрыла глаза. Она снова не могла заснуть. Сквозь неплотно задернутые шторы в окно проникал свет от электрических фонарей. Преломляясь в темноте спальни, он становился светлее, укладываясь на ковре и стенах комнаты мягкими светлыми линиями, длинными, словно лучи прожектора. Элис следила за одним из таких лучей.
Пробежав сквозь стекло в оконной раме, луч осмотрелся в окружившей его тьме так робко и бледно, словно боялся, что черный цвет поглотит его и заставит исчезнуть. Но проходили секунды, за ними – минуты, а он все не таял и не исчезал. Задумчиво остановившись на месте, в круглом светлом отблеске на ковре, луч подбежал к дверце шкафа, и, осмелев, – ярко, со всей силы, на которую, может быть, он был способен, – высветил ее своим сиянием: лаковый угол приоткрытой дверцы, за которой жили платья Элис, и красивую резную ручку на двери платяного шкафа.
Проследив за электрическим лучом блестящими глазами, Элис отвернулась. Но луч не был глупым: он успел заметить этот тревожный взгляд. Может, именно этой девушке принадлежал ковер, и даже весь этот шкаф, и, увидев, что он без приглашения проник в ее спальню, она разозлилась? Беззвучно пробежав по стене, луч остановился прямо над темными волосами девушки. Конечно, в темноте все могло казаться черным, но отчего-то луч был уверен, что ее волосы темные, но не черные. Желая это проверить, он наклонился ближе, и высветил кончики коротких волос. Увидев, что волосы – темно-рыжие, как густой огонь, луч восхищенно вспыхнул и разгорелся еще ярче. Ему хотелось зашипеть, хотя бы чуть-чуть, чтобы выразить свой восторг и дать ей знать, что ее волосы – такого чудесного цвета, который ему еще не приходилось освещать прежде.
Да, наверняка все дело было в его молодости и неопытности, ведь он стал заглядывать в это окно совсем недавно, – чуть больше месяца назад, после установки нового высокого уличного фонаря, от которого он мог тянуться в разные окна, проникать сквозь стекла в рамах, и путешествовать по комнатам. Но ни этой девушки, ни ее оранжевых кудряшек он отчего-то раньше здесь не замечал.
Луч задумчиво постоял на месте, и скользнул еще дальше, к лицу Элис. Ему стало любопытно, как она выглядит, и он засветился на месте, осторожно, чтобы не испугать ее своим слишком ярким свечением. Протянувшись вперед узкой линией, он загорелся в полную силу, выхватывая из темноты бледную кожу девушки. Луч очень долго наблюдал за ней, а вот она все никак не отзывалась на его свечение.
Это его удивило. Ведь обычно люди, и большие, и маленькие, – стоило ему проникнуть в их комнаты, – быстро просыпались от его света и недовольно морщились в темноте, закрывая руками сонные, помятые лица. Но это лицо не было помятым, и не было сонным. Оно было только отчего-то очень грустным и печальным. Луч понял это, когда зацепился за каплю на щеке девушки. Капля медленно скатилась вниз, пересекая его свечение, а потом девушка быстро смахнула ее куда-то в сторону, и она исчезла. Но на ее месте появилась новая, а за ней – еще и еще. Они бежали по лицу неровными прозрачными дорожками, – вниз и в сторону, и, оставляя за собой следы, снова и снова исчезали за ладонью девушки с бледной кожей и темно-рыжими, как огонь, волосами.
Луч подкрался ближе, отмечая своим сиянием ее красивые глаза, которые от слез поменяли цвет, и стали еще ярче. Теперь они светились темно-зеленым, как густая трава, растревоженная порывами ночного, грозного ветра. А потом… потом луч исчез, потому что несмотря на темноту комнаты, за оком стало светло, и фонарь, от которого он разбегался по комнатам дома на Клот-Фэйр-стрит, выключили.
***
Эдвард заметил Эл сразу, как только она вышла из-за угла дома. На ней было черное платье с вышитым красным цветком и светлое пальто. Здесь, в Лондоне, она почему-то перестала носить шляпки, и, отходя от стены здания, которое в это утро он выбрал в качестве наблюдательного пункта, Эдвард с удовольствием наблюдал за тем, как рыжие волосы Элис блестят в лучах утреннего солнца.
На какое-то время она пропала из виду, скрытая толпой прохожих, но через несколько секунд он снова ее увидел, быстро отмечая про себя все детали внешнего облика: торопливый шаг, большую папку, которую Элис прижала к груди и держала за край, очевидно, для того, чтобы ее содержимое не выпало на тротуар, и улыбку, с которой она смотрела в сторону, на девушку, шагающую рядом с ней. Они увлеченно о чем-то говорили, – пару раз до Милна донесся их громкий смех, – а потом он вышел вперед, и Эл, которая до этого момента его не замечала, врезалась в Эдварда. Смех оборвался, папка упала на землю, укрывая ее рисунками, нанесенными на большие белые листы.
– Ты?..
В первую секунду, от неожиданности, Элис посмотрела на Милна растерянно. Но вот взгляд переменился, стал печальным, злым и замкнутым. Она замолчала и присела, торопливо собирая рисунки. А ее знакомая с интересом смотрела на блондина, который, присев напротив Эл, помогал ей собрать бумаги. Аккуратно сложив листы, он протянул папку Элис, и она вырвала ее из его рук.
– Агна, ты нас не представишь? – спросила девушка, рассматривая лицо Милна, который при звуке псевдонима Элис удивленно, с улыбкой, посмотрел на «фрау Кельнер».
– Нет времени, – резко ответила Эл, избегая внимательного взгляда голубых глаз. – Пойдем, мы опаздываем.
Эшби обошла Милна и успела сделать пару шагов, когда услышала за своей спиной вежливую фразу:
– Харри Кельнер. Приятно познакомиться.
– Как… а разве…
Девушка перевела удивленный взгляд с блондина на Агну, которая, недвусмысленно посмотрев на Кельнера, добавила, разглядывая его лицо:
– Случайность. Однофамильцы.
– Но, может быть, пригласим его на сегодняшний вечер?
Не дождавшись ответа Агны, которая ушла вперед, и теперь ожидала зеленого сигнала светофора, ее знакомая быстро пояснила, доставая из сумочки приглашение и протягивая его Харри:
– Прошу простить ее, обычно она… сегодня в Кенсингтонском дворце состоится торжественный вечер, приходите! Я тоже там буду!
Девушка покраснела и оглянулась в поисках Агны, которая успела уйти далеко вперед.
– Я обязательно приду, спасибо!
Кельнер улыбнулся, наблюдая за тем, как его однофамилица быстро шагает по противоположной стороне улицы. Он перехватил ее взгляд, когда она украдкой взглянула на него. Отвернувшись, Элис побежала вперед, вспугнув стаю утренних птиц, завтракавших хлебными крошками у пекарни, и, испугавшись поднятого ими шума, который состоял из клокотанья и резких взмахов множества крыльев, скрылась за поворотом.
***
Залы Кенсингтонского дворца, открытые для посещений королевой Викторией еще в 1899 году, были залиты светом. Немногочисленные гости, приглашенные на закрытый вечер модельера Аликс Бартон, – будущей мадам Гре, – который она устроила в завершении своего курса для начинающих модельеров из Великобритании и нескольких других европейских стран, неспешно скользили по блестящему паркету парадных комнат, любуясь их роскошным убранством. Показав на входе приглашение, любезно подаренное ему сегодня утром, Эдвард прошел через главные двери дворца, надеясь перед началом вечера найти Элисон и поговорить с ней. Отвечая улыбками на приветствия незнакомых ему людей, он обошел несколько комнат, но ни Элис, ни той девушки, которую он видел с ней сегодня утром, Милн так и не нашел. Когда время аперитива подошло к концу, гостей пригласили в небольшую залу, где по случаю торжества была установлена сцена, окруженная столиками.
На некоторых из них Милн заметил таблички с цифрами от одного до пяти. На столиках поменьше, очевидно, предназначенных для гостей, не было никаких обозначений, и, оглянувшись по сторонам, он сел за один из дальних, под номером двадцать семь. Официант, до этого безмолвно стоявший у двери, подошел к нему, интересуясь, не желает ли он заказать что-нибудь из напитков, и Милн попросил принести бутылку шампанского и два бокала.
«В форме тюльпана, пожалуйста».
Верхний свет погас и теперь лица и фигуры гостей освещались только небольшими светильниками, установленными в центре каждого стола. На сцену вышла невысокая женщина. Остановившись у стойки с микрофоном, она неторопливо осмотрела зал строгим взглядом темно-карих глаз, и, помолчав, начала свою речь, в которой, после того, как Аликс Бартон, – а это была именно она, – представилась, было сказано о моде как об искусстве.
– …Мода способна удивительно тонко передать любовь. Любовь к красоте человеческого, женского тела. На протяжении нескольких недель я обучала начинающих модельеров тому, что умею и люблю сама, прививая им любовь к изысканному стилю и навыки скульптурного обращения с тканью. В последние годы некоторые известные кутюрье, такие как Мадлен Вионне и Жан Пату, ввели популярную сейчас технику, основанную на драпировке по косой. Тому, насколько чувственным может стать наряд благодаря умелой драпировке, и посвящен сегодняшний вечер.
Я привыкла драпировать ткани на моделях, а не на безжизненных манекенах, и то, что сейчас вы увидите как самые обычные, на первый взгляд, отрезы материи, станет на ваших глазах великолепными платьями. Наряды, в которых девушки выйдут на сцену, сделаны ими, а я, если сочту платье достойным, добавлю к нему драпировку. И прежде, чем мы начнем, я прошу поднять руки тех гостей, которые желают выступить в качестве жюри этого небольшого конкурса.
Мадам Бартон замолчала в ожидании ответов, а гости, удивленно переглядываясь, начали обсуждать это неожиданное предложение, которое застало Милна как раз в тот момент, когда официант принес его заказ, – ведерко с шампанским, засыпанное крупными кубиками льда, и два высоких бокала. Следуя интуиции, на секунду остановившей его пульс, Эдвард вскинул руку вверх, и стал первым среди жюри конкурса. Он неторопливо прошел по залу под общие аплодисменты, занимая место за центральным столом в первом ряду, на котором были разложены те самые таблички, которые он уже заметил раньше. Перевернув одну из них, он увидел цифру «5», и модельер, словно прочитав его мысли, пояснила, что на табличках указаны баллы, которые члены жюри должны будут выставить каждому из семи представленных сегодня платьев. Примеру Милна последовали еще несколько человек, и скоро все свободные места в жюри были заняты. Вечер объявили открытым.
Девушки выходили на сцену поочередно. Сначала они делали полный проход перед гостями, демонстрируя свои собственные платья, созданные под руководством Аликс Бартон, и, вернувшись к центру сцены, останавливались. Их педагог, критично осмотрев платье, либо объясняла, почему на той или иной модели сделать драпировку невозможно, либо, – что служило негласным признанием способностей ученицы, – подходила к девушке, и, похожая на бойкого маленького воробья, добавляла к платью драпировку. Пальцы мадам Бартон колдовали над тканью так быстро, порывисто и страстно, что даже если у дам, бывших среди гостей, и возникало желание подсмотреть данную технику, чтобы позже применить ее для своих нарядов, это казалось едва ли возможным.
Агна Кельнер была последней, седьмой участницей показа. Она вышла на сцену в длинном вечернем платье ярко-оранжевого цвета. Левое плечо осталось обнаженным, а на талии уже была сделана небольшая драпировка, в которой основная, оранжевая ткань платья была переплетена в широкие жгуты с темно-фиолетовой тканью той же фактуры. В полной тишине девушка медленно прошла по сцене и, вернувшись к ее центру, остановилась прямо напротив Милна, замершего на своем месте с тех пор, как она вышла из-за кулис. Сердце громко отбивало глубокие удары где-то в груди, и они были такими шумными, что Милну казалось, будто их слышат все вокруг. Весь его мир вытянулся в линию. На одном конце этой черты была Элис в чудесном платье, подчеркнувшим ее редкую, аристократичную красоту, – светлый тон кожи и рыжие волосы, которые в сочетании с платьем казались огненными, и в отблесках мягкого света блестели темно-красными и желтыми искрами. А на другом окончании черты стоял он сам, Эдвард Милн, – неотрывно наблюдающий каждое движение Эл, – от первого плавного шага до легкого, едва заметного, дрожания тонких пальцев, когда мадам Бартон, рассмотрев ее платье, подошла ближе, и начала делать драпировку на груди.
Эдвард видел, как при первом прикосновении модельера к платью, Элисон вздрогнула, закрыла глаза и что-то прошептала.
И в этот миг, – каким бы пошлым и изношенным ни было это сравнение за все время, что существует мир, и каким бы новым оно не казалось для того, кто полюбил впервые, – для Эдварда Эл была подобна божеству, – неземному, невероятно прекрасному, и наблюдать за ней здесь, на земле, было сродни галлюцинации или разгоряченному наваждению, а может, и тому, и другому одновременно.
Милн нервно сглотнул, когда Аликс Бартон, отступив в сторону, показала зрителям свою драпировку. Сплетенная из тонких, узких складок ткани, она начиналась на правом плече Эл, и, пробегая по лифу платья наискосок, великолепно, идеально вплеталась в драпировку, уже сделанную «фрау Кельнер» на талии. Зал зазвучал аплодисментами, а модельер и модель улыбнулись зрителям со сцены. Когда овации стихли, жюри выставили оценки последней конкурсантке, и, по итогам показа, именно она стала победительницей этого маленького показа мод. В завершение вечера мадам Бартон объявила танец, и ушла за кулисы.
Милн подошел к сцене, намереваясь пригласить Элис, но перед ней уже стоял другой мужчина. Вытянув руку вперед, он как раз был в процессе произнесения долгого и галантного приглашения на танец. Оглянувшись на Милна, и сбитый со взятого им тона сначала хмыканьем блондина, а потом и его взглядом, в значении которого можно было ошибиться только будучи полным идиотом, мужчина неловко отошел в сторону, освобождая путь. Эдвард, как и его предшественник, протянул руку Элис, но она, проигнорировав его жест, подошла к лестнице и, приподняв подол платья, спустилась со сцены.
– По-прежнему не оставляете другим выбора, герр Кельнер? Убеждены, что из всех будут выбирать только вас?
Элис усмехнулась и прошла мимо. Она была в центре зала, когда Эдвард взял ее за руку и увел в танец. Окруженная другими парами, Эл не успела понять, что происходит, и машинально положила руку на плечо Милна. Обнимая ее за талию гораздо сильнее, чем того требовал танец, Милн неотрывно смотрел на Элис. На ее плотно сжатые, полные губы, и глаза, направленные вверх и в сторону, – куда угодно, только чтобы избежать его взгляда; на ямочку у основания шеи, в которой быстрыми толчками бился пульс, и которая, – когда Элис повернулась, – выделила на шее изящную линию, уходящую вверх; на грудь, которая от прерывистого дыхания поднималась слишком часто, и светлую кожу, – обнаженную на плече, и бледную, – на красивом лице, созданным из тонких черт.
– Выслушай меня, Эл, пожалуйста.
Темно-зеленые глаза посмотрели на Милна.
– Теперь ты хочешь со мной говорить?
Элис убрала руку с плеча Эдварда, выставляя ее как барьер между ними, и почти вырвалась из его объятий, когда к ним подошла Аликс Бартон.
– Простите, что помешала. Агна, я приношу вам свои извинения. Когда вы появились в моей учебной группе, я была настроена к вам весьма скептически, даже враждебно. Виной всему мое неприятие… Германии, – мадам Бартон помолчала, – сегодняшней Германии. Но вы, – она окинула острым взглядом фигуру девушки, – приятное исключение. У вас есть чувство красоты и вкус. Для модельера это очень важно, и я желаю вам удачи.
– Спасибо, мадам!
Агна радостно улыбнулась, с благодарностью смотря на педагога. Аликс кивнула и перевела взгляд на блондина.
– Вы очень красивый мужчина, – позвольте говорить без обиняков.
Мадам Бартон сделала шаг вперед, собираясь уйти, но, повернувшись к застывшей на месте паре, добавила:
– А вместе вы просто прекрасны.
Темные глаза Аликс внимательно разглядывали Агну и Харри.
– Берегите друг друга.
После этих слов женщина обошла танцующих и вышла из залы, а Элис, растерянно улыбнувшись, посмотрела на Эдварда.