ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1.1
Сигаретный дым, зависший в кабинете, уже успел побледнеть и рассеяться, а ее все не было. Рид Баве шумно опустился в кожаное кресло и тихо крякнул, удобно устраиваясь в нем. Часы пронзительно отбили десять, и по всем гласным и негласным законам разведки, – да и простого человеческого терпения, – ждать дольше было невозможно. Баве уже собрался шумно и глубоко выдохнуть, как тяжелая дверь кабинета открылась и пропустила женщину.
Взглянув на нее, руководитель отдела засомневался в верности своей памяти, ведь согласно досье, новому агенту было всего восемнадцать, но перед ним была настоящая дама: элегантный костюм и шляпка с вуалью не давали в этом усомниться.
Поднявшись, Баве ловко застегнул мундир, и вышел из-за стола, на ходу протягивая руку для приветствия. И только подойдя ближе и заглянув в лицо девушки, он подумал, что с такой красавицей можно было бы проявить больше галантности. На мгновение ему даже захотелось ей подмигнуть. То ли от радости, что она не заметила его лицевого протеза, – а если и заметила, то никак этого не показала, – то ли просто потому, что в его подчинении теперь находилась она, Элисон Эшби, новый агент внешней разведки Великобритании. Но он вовремя опомнился, и, указав кратким жестом на стул, вернулся к своему креслу. Элисон села на указанное место и посмотрела на Баве.
«Забавно, – подумал он, – за окнами бушует 1933 год, воздух буквально разрывается на части от напряжения и скорой грозы», – о которой он, благодаря своему положению, знает гораздо больше других, – а эта девочка смотрит на него своими чистыми глазами так невозмутимо и кротко, что…
Стук пальцев по деревянному подлокотнику прервал размышления генерала.
– Мисс Эшби, это Эдвард Милн. С этого момента вы работаете в паре. И учтите, – Баве понизил голос и заговорил быстрее, – сейчас я назвал вас настоящими именами, но отныне и всегда, во время службы, вы должны обращаться друг к другу согласно вашим псевдонимам. Это ясно?
– Да, генерал, – четко ответил тот, кого Баве только что назвал Милном.
Рид посмотрел на Эшби, и она едва заметно кивнула. «А все-таки страшно отправлять ее туда» – мелькнуло в мыслях Баве. Его взгляд с сожалением скользнул по лицу девушки.
– Вы едете в Берлин. Завтра.
Слова генерала прозвучали в тишине кабинета почти как приговор. Все трое прекрасно понимали, что «завтра» – тридцать первое января, а сегодня, 30 января 1933 года в Германии произошло то, что вполне может перевернуть весь этот мир: Адольф Грубер получил власть. «И перевернет!» – успел подумать генерал. С шумом захлопнув папку, лежавшую перед ним, он быстро поднялся из-за стола.
– Шифровки вы получите сегодня в 17:15, по тому же каналу.
Баве остановился напротив разведчиков, и для них это означало, что встреча окончена. Эшби и Милн одновременно кивнули, и молча направились к двери. Казалось, что сейчас они выйдут из кабинета так же синхронно, но Милн задержался у двери, пропуская свою коллегу вперед, и бесшумно закрыл за собой дверь.
***
Выйдя из здания, они все также молча перешли на другую сторону улицы, и, оказавшись на Queen Anne’s Gate, остановились возле статуи королевы Анны. Эдвард услышал, как девушка тихо прочитала надпись на памятнике:
– Anna Regina… – и посмотрела вверх, но не на лицо королевы, а на маску в чалме, которая пялилась на них сверху жуткими пустыми глазницами.
– Мы встречались раньше? – Милн закурил сигарету, выпуская дым в сторону.
– Вы знали, что раньше здесь была благотворительная больница? – Эшби оглянулась и вопросительно посмотрела на него.
Эдвард усмехнулся краем тонких губ. Он мог ни о чем не спрашивать, – об Элисон Эшби он знал все, что ему следует знать в рамках их совместной работы. И все же, он, который до этого дня всегда работал один, до сих пор не мог привыкнуть к мысли о том, что отныне, – и кто знает, как долго? – у него есть напарник. Напарница. Милн поморщился от этого слова, прозвучавшего в его мыслях по-деревянному неповоротливо, и посмотрел на девушку. Почему у него снова такое чувство, будто он уже видел ее раньше? Какая-то нелепость. Такая же, как ее шляпка, – маленькая и черная, с короткой вуалью-сеточкой, наполовину скрывающей лицо, отчего ему казалось, что с ним говорит не сама Элисон, а только ее губы, накрашенные красной помадой, блестящей в лучах солнца. Милн приподнял бровь и сделал два шага вперед, приблизившись к Эшби.
– Я узнала тебя, Эд, – произнесла девушка с ударением на его имени. – Только не думала, что ты здесь.
Она кивнула в сторону здания, из которого они только что вышли, и с улыбкой посмотрела на мужчину. Милн с удивлением взглянул на девушку. Этого не может быть. Она?.. Эдвард так пристально вглядывался в ее лицо, что Элисон, не выдержав паузы и его слишком серьезного взгляда, звонко рассмеялась и подняла вуаль шляпки, изящно убирая сеточку наверх. Эдвард закрыл глаза, словно отказываясь им верить.
– Я должен был узнать тебя. По глазам.
Его суровое лицо немного смягчилось в свете теплой, растерянной улыбки. Пробежав по лицу Эдварда быстрой искрой, она почти сразу исчезла, уже ничем не выдавая своего недавнего присутствия. И только блеском, зажженным теперь в светло-голубых глазах Милна, улыбка с любопытством и недоверием подглядывала за рыжей девушкой. Милн хотел сказать что-то еще, что-то очень важное, – в его памяти одно воспоминание сменялось другим, – но не успел. Элисон ушла, коротко, с улыбкой, сказав:
– До встречи.
1.2
Пластинка затрещала мелкими искрами, и Элис услышала, как в дверь постучали. Тихо, едва слышно. Спрятав «Энфилд» за спину, она бесшумно подошла к дверному глазку. И выругалась. Потому что это был Эдвард. Зачем он пришел? Они же виделись всего несколько часов назад. Эл наблюдала за тем, как он поправляет воротник пальто, но, устав ждать, негромко назвала его по имени.
– Эдвард?
– Элис, нам нужно поговорить.
Нервно выдохнув, девушка повернула дверную ручку и отошла от двери.
Коридорная лампа тускло освещала Милна со спины, делая его фигуру еще выше и строже. И на мгновение Элис показалось, что это не он, и за ней пришли. От страха горло судорожно сжалось, она подняла голову высоко вверх, а руки безвольно опустились вдоль тела. И в правой все еще был зажат пистолет.
Но вот Эдвард сделал шаг вперед.
И еще.
Оглянулся по сторонам, убедился, что кроме них здесь никого нет, и тихо закрыл дверь.
А потом долго стоял и смотрел на Эл. Почти также чудесно, как тогда, на Рождество. И ей снова показалось, – правда, теперь другое, – он обнимает ее за плечи, улыбается и нежно целует. А она смотрит на него изумленными глазами, и не верит, что это – с ней. И чувствует спиной холод оконного стекла, и по коже бегут мурашки. И чем дольше длится их поцелуй, тем невероятнее становится ей оттого, что он, взрослый, целует ее. А для нее все впервые, и замирая от изумления, она все еще боится, что в гостиную вернется брат и увидит их. Страшнее этого, наверное, только то, что все это вдруг окажется неправдой, и уйдет, окажется сном.
Элисон отвела взгляд в сторону, и воспоминание прошло. Положив «Энфилд», она крепко сжала ворот халата. Громкий стук пистолета о каминную полку вывел Эдварда из задумчивости, и он виновато улыбнулся.
– Прости, что поздно. У меня сообщение от Баве.
Вместо ответа Элисон прошла мимо него к маленькому столику у окна, и, взяв в руки тяжелую пепельницу, повернулась.
– Вот «сообщение», – она указала на пепел в хрустальной полусфере. – Пришло десять минут назад. Тебе лучше уйти.
– Ты слышишь меня? Нам нужно идти, он ждет нас.
– Ждет? Нас?
Терпение Элис кончилось, она подошла к Эдварду, и, развернув Милна сначала вправо, а потом влево, быстро осмотрела карманы его пальто. И хотя в них ничего не было, кроме мелких шерстяных ворсинок, спичек и пачки сигарет Benson & Hedges, она упрямо продолжала обыскивать его. Эдвард ей не мешал, только весело смотрел на нее, злую и сосредоточенную, с блестящими глазами, которые Элисон упорно отводила в сторону. Игра была забавной, но в нее нельзя играть слишком долго. И когда девушка все с тем же злым воодушевлением отвернула левый край пальто, чтобы проверить внутренний карман, Эдвард мягко отстранил ее руку, сжав тонкие пальцы:
– Здесь ничего нет.
Ему вдруг захотелось продлить это мгновение, чтобы смотреть на нее еще дольше, вспоминать и снова запоминать красивые черты лица, которые стали изящнее и тоньше, чем несколько лет назад, когда Эл было всего тринадцать.
Девушка резко отошла от Эдварда и ушла в комнату напротив. Прошло несколько минут, она, переодевшись, вышла из спальни, готовая к встрече с Баве.
***
Снежные хлопья все еще искрились на ее накидке, когда Элисон и Эдвард вошли в кабинет генерала. И Рид совсем не был удивлен столь позднему визиту своих подопечных. Наоборот, при виде этой пары, он широко улыбнулся, привычным жестом поправил протез на правой половине лица, и театрально всплеснул руками.
– А вот и вы!
Баве весело смотрел на них, и Элисон отметила про себя, что он даже не хочет знать, зачем они пришли. Потому что это ему известно.
– Агенты! – Рид щелкнул каблуками сапог и подошел к ним вплотную. – Элисон Эшби, смею ли я надеяться, что вы не поверили Эдварду Милну, одному из наших лучших разведчиков?
Элисон не нашлась с ответом, и только коротко кивнула.
– Значит ли это, что вы пришли сюда ночью, чтобы узнать истинное содержание вашего задания?
Девушка снова кивнула, все меньше понимая происходящее, и Рид довольно засмеялся.
– Вам предстоит…
Он выдержал почти профессиональную паузу, наслаждаясь моментом.
–… Стать мужем и женой!
Генерал рассмеялся так весело, словно это была замечательная шутка. Но улыбка мгновенно исчезла с его лица, он наклонился к агентам и произнес:
– Эшби, вы прошли проверку. Поздравляю. Завтра вы и Милн едете в Берлин. И первое задание там – найти свидетелей для вашей, Агна и Харри Кёльнер, быстрой и скромной свадьбы.
Элисон посмотрела на Баве как на болванчика, который только и может, что нести чушь и глумливо улыбаться. Но каким бы сильным ни было ее удивление, одно она поняла точно – теперь он не шутит.
1.3
После ухода Милна и Эшби генерал долго ходил по кабинету, обдумывая все, что сейчас увидел и узнал. Не иначе как сами высшие силы, – если они, конечно, действуют в это мутное время, привели к нему Элисон Эшби. Иначе он никак не мог объяснить тот факт, что одно ее появление в Ми-6 стало решением давнего мучительного вопроса, а именно – как сделать из Эдварда Милна, агента внешней разведки Великобритании промышленника Харри Кёльнера так, чтобы и старая, и новая власть Берлина видела в нем истинного и непогрешимого немца?
До появления Эшби этот вопрос успел изрядно подпортить генералу нервы, но с приходом Элисон в отдел внешней разведки, все изменилось. И ответ был самым простым – Харри Кельнер и его очаровательная супруга, фрау Кельнер, едут в Берлин, где не только встретятся лицом к лицу с руинами Веймарской республики, но и с новыми порядками того, кто так и не окончил художественную школу, и за внешней улыбкой которого спрятана ненависть к Вене.
Баве считал, что эта ненависть – обыкновенная зловонная зависть человека к красоте, но делиться этими соображениями он ни с кем не собирался.
И сейчас, всматриваясь в ночную темноту за окном, он подумал, что, будет, конечно, очень жаль, если с фрау Кельнер что-нибудь случится, но даже если произойдет самое печальное, то с этим, он, генерал Рид Баве, уже ничего не может сделать – с’est la vie – как говорят французы, к тому же, самое главное, – это удачное проникновение Милна в политический круг Рейхстага.
В гараже на Сент-Джеймс-стрит ярко горел свет, но Эдвард не обращал на это внимания. О переулке мало кто знал, а узкий темный проход, увенчанный аркой, не привлекал мирных людей. Что же до тех, кто промышлял ночью, то Милн вполне мог дать им отпор. Он вернулся от Баве час назад. Но сначала проводил Элис до ее дома на Клот-Фэйр-стрит. А теперь готовил новый Mercedes-Benz 770 к завтрашней поездке в Берлин.
Элис.
Эл.
Эдвард до сих пор не мог привыкнуть к тому, что теперь они работают вместе. О том же, что им предстоит не просто работать вместе, но правдоподобно изобразить супружескую пару, он, никогда не думавший о женитьбе и семье, и вовсе не хотел размышлять всерьез. Но это необходимо сделать. И чем скорее, тем лучше. Милн кивнул, соглашаясь с промелькнувшей мыслью: да, он подумает об этом. Подумает обо всем, что может принести с собой эта перемена. Но не сейчас. Потому что сейчас, несмотря на всю его сдержанность и привычку к разведке, мысли слишком путаются, перескакивая как брошенные в стену мячи, с одного воспоминания на другое. Теперь не только он, но они, Эдвард Милн и Элисон Эшби – агенты разведки. К тому, что он – разведчик, Эдвард привык давно. И давно не задавал себе вопросов «из прошлой жизни», как он их про себя называл. Милн откинулся на спинку автомобильного кресла и улыбнулся.
Немного.
Ему предстоит жениться на Эл. На той самой Эл, которую он однажды поцеловал в ночь на Рождество, когда приехал вместе с ее братом Стивом к ним домой, в Ливерпуль. Он и
Стив когда-то были друзьями и вместе учились в Итоне.
То Рождество было сказочным.
И Элис была очень красивая, – юной, неземной, расцветающей красотой, которая и сама не подозревает о собственной силе. Надо как-нибудь сказать ей об этом, решил Эдвард, встряхивая головой, чтобы унять воспоминания. Он проверил сцепление и кивнул сам себе, – машина была в идеальном состоянии, можно было вернуться в дом, принять душ, собрать вещи и даже немного вздремнуть перед тем, как он поедет за Элис.
Элисон очнулась от треска и удивленно посмотрела на свою ладонь, изрезанную тонкими красными линиями. Еще одна ее привычка – замотать ладонь нитями и следить за тем, как бледнеет и немеет под ними кожа. Она часто так делала в детстве, когда волновалась. Прошло уже три часа, как Эл вернулась домой после встречи с Баве. Эдвард настоял на том, чтобы проводить ее, хотя она и не думала возражать. Ей было все равно: все ее мысли были заняты предстоящей поездкой в Берлин и свадьбой с Эдвардом. Вернее, с Харри Кельнером, сотрудником промышленной компании, который должен был войти в высший политический круг Рейха, а она, фрау Кельнер, обязана была всюду сопровождать супруга. Что из этого выйдет? И что с ней будет? А с Эдвардом? А что, если…натянутая нить врезалась в ладонь до крови и порвалась, но Элисон не заметила этого. Помедлив еще минуту, она резко поднялась из кресла. Пора собирать вещи.
Платья.
Много платьев.
Фрау Кельнер должна хорошо выглядеть.
1.4
Было четыре часа утра, когда «Мерседес-Бенц» подъехал к дому Элисон на Клот-Фэйр-стрит и плавно остановился. Эдвард знал, что ему нужно идти. Просто выйти из машины, пройти по узкой дорожке, усыпанной гравием, и постучать в дверь с рисунком, составленным из разноцветных стекол. А за дверью его должна ждать Эл, которой через несколько часов предстоит стать фрау Кельнер.
Эд все это знал, но не мог заставить себя выйти из машины.
«Еще десять секунд» – договорился он с собой, и сделал пару глубоких вдохов и выдохов. Окруженный сумерками, он дышал медленно и глубоко. Досчитав до пяти, и в последний раз ударив по тонкому рулевому колесу «Мерседеса», Милн одним рывком вытолкнул себя из автомобиля. Конечно, он мог бы посигналить. Или Элис могла выйти из дома чуть раньше и подождать его на улице, но Эдвард непременно хотел зайти за ней, постучать в ее дверь.
Поэтому, когда они прощались у этого дома всего несколько часов назад, после встречи с Баве, он сказал, что сам зайдет за Элисон. Почему это было для него так важно, он и сам не до конца понимал. Но знал по себе, что перед тем, как приступить к выполнению той или иной операции, он отключал свои мысли, предпочитая разбираться с ними позже, когда очередной этап задания будет выполнен, и он сможет обдумать все произошедшее наедине с самим собой.
Эдвард поднес руку к дверному позолоченному молотку, но что-то отвлекло его. Ветра не было, и не было ни одного звука, который бы мог насторожить Милна, но он все равно оглянулся. И там, в зимнем предрассветном небе, увидел ее.
Звезду. Она мерцала и снова пряталась за проплывающим облаком, а в черном небе, в которое близкий восход старательно подмешивал темно-алые краски, ее далекий свет казался чем-то невероятным, нездешним.
Эдвард посмотрел на небо, пригладил волосы и постучал в дверь. Сначала из дверного проема показалась рука с чемоданом, а вслед за ней – вся Эл. Не говоря ни слова, и только коротко кивнув ей, Милн забрал чемодан, легко подхватил второй, оставленный у порога, и отнес багаж в машину.
– «Мерседес-Бенц»? – тихо произнесла Элисон, и даже в темноте Эдвард заметил, как от удивления ее глаза стали еще больше.
– Да. Личное распоряжение Баве. Милн поправил зеркало заднего вида и выехал на дорогу.
– Но это же модель 770, на таком автомобиле мы не сможем приехать в Берлин незамеченными!
– Как фрау Кельнер вы должны знать, что незаметность не входит в наши планы.
Элисон расслышала в голосе Милна иронию, но не улыбнулась, слишком встревоженная всем происходящим. Он прав. Сотрудник фармацевтической компании «Байер» и его супруга не могут ездить на обычном автомобиле. Но модель, которой пользовался сам Грубер – это слишком!
Эшби уже хотела поделиться с Милном своими сомнениями, но Эдвард, вернее, Харри, с таким увлечением перечислял характеристики автомобиля, что она не стала его перебивать: ручная сборка, специальные отсеки для оружия, кожаные сидения, набитые исключительно гусиным пухом, скорость до ста восьмидесяти километров в час… Элисон могла бы удивляться этому чуду техники так же, как ее напарник, если бы все ее мысли не сводились к одному.
Она в разведке.
Они едут в Берлин.
Она выйдет замуж и будет играть роль жены.
В какой-то момент ей стало так страшно, что опустив руку на сидение, она начала беспорядочно водить ладонью по нему, но смутившись от того, что Эдвард может понять это превратно, Элис быстро спрятала руку в рукав пальто. А Милн, если и заметил что-то, то это точно не относилось к Эл, потому что все его внимание было приковано к дороге.
С начала их пути прошло больше трех часов. Они выехали за границу Фолкстона и теперь приближались к французскому городу Кале, когда Эдвард решил спросить о том, что не давало ему покоя с того дня, как он узнал в новом агенте Ми-6 Элисон Эшби.
– Мы можем поговорить?
Сообразив, как, должно быть, нелепо звучит этот вопрос, когда он уже произнесен вслух, Эдвард понял, что ошибся с началом беседы.
– О чем?
Элисон ответила слишком поспешно, и Милн подумал, что, возможно, она так же, как и он, хотела обсудить то, что происходило между ними.
– О нас.
Фраза повисла долгой паузой. Настолько долгой, что Эдвард уже решил, будто не дождется ответа. Но вот Эл, прямо посмотрев на его в профиль, прошептала:
– Не надо, Эд.
Скажи она что-нибудь другое, любую другую фразу и не таким тоном, он бы просто кивнул и молча продолжил вести машину, но именно этот шепот остановил его.
– «Не надо» чего, Эл?
– Всего. И не называй меня так, пожалуйста. Теперь я – Агна Кельнер.
– И как Харри Кельнер я должен знать, что происходит.
Эдвард бросил на Элисон быстрый взгляд, желая приободрить ее, но она только сильнее вжалась в сидение и отвернулась к окну. Машина остановилась. Прямо на дорожной полосе, по которой они ехали. Эдвард долго слушал, как всхлипывает Эл, а потом закрыл глаза, положив руки на рулевое колесо.
В Танжере, во время своей первой операции, он едва не подорвался на мине. Его спасло мгновение. Почти такое же, что произошло у дома Элис, – звезда в небе. Только в Танжере было много звезд, и он до сих пор чувствовал, как за ним, остановившимся поглазеть на них только на долю секунды, вспыхивает пламя взрыва. Парень из его группы погиб на месте, а его и еще двоих оглушило. Первая контузия. С тех пор он иногда слышит звон в ушах и чувствует как накатывает беспричинный ужас. А еще, с того дня, он всегда оглядывается на звезды, если чувствует, что они смотрят на него с самого неба.
***
Милн очнулся от того, что его трясли за плечо.
Элисон Эшби.
Зовет его по имени и смотрит с явной тревогой. Если бы он мог, он рассказал бы ей про звёзды в Танжере. Или в Фесе. В конце концов, они гораздо красивее тех, что светят над Великобританией. Так ему всегда казалось. О них стоит знать.
Эдвард вздохнул, приподнимаясь на сиденье, и хмуро осмотрелся вокруг. Время для сказок прошло, а из-за Эшби он и так стал слишком сентиментальным. Как будто такая сентиментальность была ему позволена. Резко отстранившись от Элисон, он повернул ключ в замке зажигания, и они продолжили путь к Кале, где их ждал отдых в гостинице и горячий завтрак.
Городок встретил Эдварда и Элис поздно вечером. И, словно извиняясь перед ними за долгий утомительный путь, который им пришлось проехать до встречи с ним, усыпал их фигуры пушистым февральским снегом, когда они шли от машины до дверей маленькой гостиницы на улице Рояль, которую позже назовут именем Роже Салангро.
Высокий худой метрдотель, увидев поздних постояльцев, без лишних слов вручил им ключ от номера на втором этаже, и когда, наконец, за ними закрылась дверь, Элисон первым делом сняла туфли и медленно начала ходить по ковру гостиной, разминая уставшие ноги. Она была так увлечена этим занятием, что не обратила внимания, как Эдвард, поставив чемоданы на пол, наблюдает за ней. Но когда Элисон взглянула на него, он отвел взгляд в сторону и прошел во вторую комнату, в которой была спальня.
– Ты хотел поговорить?
Элисон остановилась в дверном проеме.
– Нет, Агна. Уже нет.
Милн ослабил узел галстука и бросил на девушку быстрый взгляд через плечо.
Лампа, горевшая в гостиной, мягко освещала ее фигуру со спины, отчего Элисон могла сойти за ангела, неизвестно как слетевшего с неба прямо в этот гостиничный номер. Шелест юбки затих где-то совсем близко, и Эдвард почувствовал, что она стоит за его спиной.
– Что ты видел, когда мы остановились на дороге?
Милн вздрогнул и отошел к камину. Он не мог с ней говорить. Не здесь. Поэтому, круто развернувшись, Эдвард вышел из комнаты, вернулся в гостиную и снова надел пальто. Элисон прекрасно его поняла. Она тоже подошла к входной двери, оделась и первой вышла из номера. Дверной замок звонко щелкнул им вслед, когда Милн и Эшби выходили из гостиницы.
Эдвард долго рассматривал скульптуру Родена в центре пустынной площади, прежде чем заговорить.
– Мы должны быть осторожны, Агна. Очень осторожны.
– Я знаю… Харри.
Элисон прикоснулась к длинным одеждам медных скульптур, и убрала руку.
– Что я должна о тебе знать?
– Обо мне? В каком смысле?
Милн похлопал ладонями по карманам пальто в поисках сигарет.
– Мы же… Агна и Харри Кельнер.
– Да.
Кружок сигареты засветился ярко-оранжевым, и в темноте и тишине зимнего вечера стало слышно, как от сильной затяжки затрещала, сгорая, тонкая папиросная бумага.
– Если ты о том, что нам придется разыгрывать семейную пару, то тебе нечего бояться, я не причиню тебе вреда.
– Тогда о чем ты хотел поговорить?
После того, как Эдвард очнулся в машине по дороге в Кале, он не произнес ни слова. И Элисон беспокоилась за него. На ее вопросы он не отвечал, и взгляд его стал таким жестким, что, смотря на Милна, Эл подумала о том, понимает ли он, где сейчас находится?
– Харри?
Элис потянула Эдварда за рукав пальто, вынуждая повернуться.
– Что с тобой?
– Баве поставил тебя ко мне в пару из-за твоей внешности, Агна. Потому что ты очень красивая. И твоя красота слишком необычна для Германии. Впрочем, для Франции тоже.
В тусклом свете уличного фонаря Милн посмотрел сначала в глаза Элисон, а потом почти коснулся ее темно-рыжих волос, но убрал руку, снова глубоко затягиваясь сигаретой и выпуская дым вверх.
– Он рассчитывает, что ты станешь своеобразной приманкой для того круга, в котором нам предстоит вращаться. Прости, но ты должна это знать.
– Он думает, что я стану…?
Элисон не закончила фразу и перевела взгляд на центральную фигуру памятника, правая рука которой изящно и печально указывала в небо.
– Я не знаю, что он думает. Но предполагаю. Именно поэтому я прошу тебя доверять мне. Баве здесь нет, и он никогда не окажется в таком переплете, как мы с тобой, Агна. Никто из центра точно не знает, что сейчас происходит в Берлине, поэтому они и отправляют туда нас. И мы должны выжить.
Элисон закрыла глаза, чтобы Эдвард не заметил, как ей страшно, но даже из-под закрытых век слезы быстро сбегали по лицу и падали вниз. Он стер несколько капель с ее щек, и наклонившись, нежно поцеловал в губы.
– Нет… не надо.
Элисон осторожно провела рукой по отворотам пальто Эда, и пошла в сторону гостиницы.
1.5
Брюгге, Гент и Антверпен легли одной сплошной полосой, по которой иногда, – в общем, довольно часто, – я гнал все сто восемьдесят километров. На шоссе между городами мы редко встречали попутчиков. Скорость охлаждала разум и мне становилось легче. Как ко всему относилась Эл? Не знаю. Мы не разговаривали. Настолько, насколько это было возможно между двумя людьми, которые день за днем, на протяжении нескольких недель, находятся рядом друг с другом.
Наш Grosser Mercedes – «большой «Мерседес», как его называли в Берлине, – был великолепной машиной. Черный, элегантный, с отточенными линиями, блестящий на солнце. Я думаю, этот автомобиль нравился Эл, хотя она ни разу об этом не сказала, упрямо сохраняя молчание на протяжении всего пути, который нам оставалось преодолеть до Германии.
Уставая от дороги, она перебиралась на большое заднее сидение, где можно было неплохо выспаться. Так мы проезжали день за днем, следуя извилистыми поворотами загородных шоссе. Те дни были на удивление солнечными, и, если позволяла погода, мы опускали крышу «Мерседеса», который, превратившись в кабриолет, был больше похож на воздушный грозный корабль, спустившийся с неба, чем на машину, способную ездить по земле. Конечно, мы не могли постоянно находиться в дороге, и, по примеру Кале, останавливались в мелких гостиницах, где, самое большее, проводили сутки, а потом снова отправлялись в путь.
Я очень хотел поговорить с Эл. Но после Кале эта идея казалась еще более странной, чем прежде. Мне хотелось узнать новости о ее брате, Стиве, с которым я какое-то время общался, в годы нашей учебы в Итоне. Но как бы я ни старался, все мои вопросы о нем Элис настойчиво игнорировала: пожимала плечом и отворачивалась к окну.
После остановки в Кале она вела себя так, что я не мог ее понять. Конечно, было бы лестно думать, что так на нее подействовал мой поцелуй, – то, о чем я хотел бы пожалеть, но никогда не жалел, потому что с первого дня нашей встречи в кабинете Баве, и позже, наблюдая за ней, когда она с удивлением рассматривала маску в чалме над памятником королевы Анны, я хотел этого, хотел ее поцеловать; но я уверен, что не эта моя «вольность» была причиной ее переменчивого настроения.
Она смеялась и грустила, впадала в задумчивость или часами сидела почти неподвижно, накручивая на указательный палец длинную прядь волнистых волос.
Может быть, так проявлялось ее волнение перед тем, с чем ей предстояло встретиться в Германии, а может, это было совсем не так. Иногда мне казалось, что я слишком много думаю, и что можно было бы, хотя бы на некоторое время, разрешить себе быть таким же свободным, как Эл.
А она выглядела именно такой, – свободной и легкой, несмотря на все тревоги, раздирающие ее изнутри. И я завидовал ее свободе и наивности. Я забыл, что такое бывает. Но так было, действительно было. И если когда-нибудь кто-то вспомнит о нас, о тех, кто выжил или погиб в это беспокойное время, мне бы хотелось, чтобы они знали, что мы часто были счастливыми во время войны.
Даже Баве, получивший тяжелую контузию на полях Первой войны, и поражение газом, от которого он лишился половины лица, и потому вынужден был носить лицевой протез, и даже я, почти не помнивший себя прежним, – вольным мальчишкой, который творил всякие глупости, и форма Итона нисколько тому не мешала. Несмотря на все, что происходило с нами и вокруг нас, мы оставались людьми, желавшими любви и жизни.
Один день, – это было в Ганновере, почти в финале нашего автомобильного одинокого ралли, – Эл была особенно веселой. Мы остановились на обочине шоссе, и уже по привычке убрав крышу «Мерседеса», наслаждались солнцем, берлинером и горячим глювайном. Время словно остановилось, мы щурились от солнечных лучей, и Эл, наконец-то разговорившись, запрещала мне поднимать крышу автомобиля, со смехом отталкивая мою руку, если я хотел нажать на кнопку, чтобы закрыть машину. Убрав остатки еды в дорожную корзину, она устроилась на переднем сиденье и смотрела в небо. Между нами была та тишина, которая, возникнув, перерастает в доверие. Признаюсь, тогда я позволил настоящей минуте увлечь себя и просто сидел за рулем, ни о чем не думая. Как вдруг Эл вскрикнула и перегнулась через дверь «Мерседеса».
– Ты видел?!
Помню, я нахмурился и отрицательно покачал головой: я ничего не видел, мне было слишком хорошо в ту минуту, впервые за последние девять «взрослых» лет, что я провел в разведке. Эл выгнулась снова, указывая пальцем вверх, в небо, но все, что видел я – это ее счастливая улыбка, блеск глаз и плавные линии стройного тела.
– Это был черный стриж!
Она повернулась ко мне, и вдруг заметила, как ее стопы упираются в мое бедро. Прозвучало быстрое «прости!», и Эл, волнуясь, поправила юбку, «правильно» усаживаясь на сидении.
С той минуты веселье кончилось. Впереди нас ждал Брауншвайг, а за ним – Берлин, в канцелярии которого мы перестанем быть «женихом и невестой», и превратимся в Харри и Агну Кельнер, богатых немцев, которым нужно узнать, как пройти «наверх», в логово Грубера.
***
Два часа назад Эл скрылась за дверью ателье на Унтер-дер-линден, а я остался ждать ее в машине. Это было пятнадцатого февраля, с момента начала власти Грубера прошло почти две недели, и за это время Берлин успел сильно измениться. Флаги со свастикой, где кровавый круг обрамлял белый, приковывая внимание к черным крючьям в центре, трепал холодный ветер.
Но, несмотря на холод, на улицах было очень многолюдно, правда, как мне казалось, движения прохожих были резкими и хаотичными, как у марионеток, еще не привыкших к ниткам, связавшим их по рукам и ногам.
Дверной колокольчик мягко прозвенел, дверь открылась и пропустила Элис. На ней было свадебное платье и белая шляпка с вуалью, которая наполовину скрывала лицо.