000
ОтложитьЧитал
– Ты мне не отец.
Угвалда Черного затрясло словно в лихорадке, он в гневе прокричал:
– Да как ты смеешь, ублюдок!
Вслед за брошенной фразой мгновенно последовал кулак, но удар не состоялся, разбившись о твердую руку Джера. Вождь вцепился в плечи молодого северянина, надеясь побороть его, но тот стоял крепко. Краем глаза Джер увидел, как мама судорожно прикрыла руками рот, выражая побелевшим лицом крайнюю степень ужаса. Поддавшись возникшему решению, он в ярости оттолкнул отца и, взяв мать за рукав, стрелой вылетел из шатра, другой рукой прихватив по пути свой меч.
– Сынок, сынок, успокойся! Извинись перед отцом, еще ведь не поздно! – молящим голосом упрашивала мать, пока Джер упорно тащил ее за собой.
– Уже давно было поздно, – подумал Джер, направляясь к длинному навесу, где были привязаны лошади.
– Ты мне тоже не сын! – прозвучал за спиной крик того, кто так и не заслужил называть себя «папа».
Увидевшие эту сцену соплеменники замерли, побросав свои дела, и напряженно принялись наблюдать за развязкой. Джер же не обращал внимание ни на кого и ни на что, потому что впервые за долгие годы его сердце перехлестывало разыгравшейся бурей.
– Вы только посмотрите на этого неблагодарного сопляка! – где-то на периферии звучали истошные крики вождя. – Да пусть катится ко всем чертям со своей мамашей! Я еще хотел сделать его своим наследником! Да никогда не стать тебе настоящим мужиком! А эта сука никогда не родит мне нормального сына! Так что пусть оба катятся! И слышишь, ты, ублюдок немощный! Только попробуй сюда вернуться! Я убью тебя собственными руками!
Трясущимися от невероятно сильных чувств пальцами Джер торопливо отвязал лошадь, а затем вырвал тушу убитого оленя из рук подвернувшегося рядом мужчины. Тот даже не подумал спорить, осаженный диким взглядом, которым одарил его теперь уже бывший сын вождя. Джер сделал это, поскольку воспаленным умом рассудил, что килограммы свежего мяса весьма пригодятся на долгом пути.
Очень долгом пути… К себе.
– Сын! Да что ты делаешь?! – попыталась в очередной раз докричаться до него мать, которую он упрямо тащил за собой в белую пустошь одной рукой, а другой вел лошадь.
Сотни шатров с людьми, что так и остались чужими, оставались позади, впереди же раскинулась неприветливая белая пустошь.
– Тише, мама, – мягкои спокойно ответил Джер, наконец остановившись и обняв дрожащее от испуга тело матери. – Тише, моя родная, не плачь. Успокойся, так будет лучше. Просто я решил сломать наконец свои дрова…
* * *
Сомнение пусть станет первым твоим другом,
Опору не пытайся ты найти,
Сейчас окинь ты взглядом всю округу,
Остановись, замри, почувствуй изнутри…
Дыши, страх – это хорошо, это твой второй друг,
Ведь он напоминает нам о том,
Что ты живешь не в мыслях, ты – не мысль,
И ничего еще нельзя назвать концом.
Стих, написанный одним из кандидатов в мирные воины
Атана – столица Аэгории
МАКО
Широкая улица, которая являла собой позвоночник столицы Аэгории и пролегала от главного входа в город до самого Воздушного замка, только-только просыпалась. Название ей досталось столь же величественное, как и внешний облик проспекта, а именно – Линия Мира. Горожане постепенно выплывали на нее из многочисленных боковых ответвлений и вклинивались в пока еще жидкие ручейки точно таких же. Однако наблюдательный глаз без труда бы отметил, что скорость, с которой эти ручейки наливались силой, говорит о том, что уже через несколько минут здесь образуется сплошной бурлящий поток. Так происходило всегда по утрам, за исключением, пожалуй, выходных. Сегодня же была пятница, а значит от сонного спокойствия до бурной суеты оставалось совсем чуть-чуть.
Худой и высокий парень по имени Мако все это прекрасно знал, поэтому старался как можно быстрее дотолкать тележку с товаром до Главного базара. Стесняясь своего недюжинного роста, он сутулился и изредка бросал неуверенные взгляды на проходящих мимо людей, большую часть времениупираясь глазами в содержимое тележки. В ней не лежало ничего удивительного – всего лишь различные кожаные изделия, начиная от женских перчаток и заканчивая мужскими сапогами. Все эти вещи Мако знал уже наизусть, но все же смотреть на них приходилось. Поскольку каждый раз, когда его взгляд надолго отрывался от тележки, сзади звучал недовольный голос:
– Давай живее, слизняк худосочный, к вечеру так не дойдем.
Мако недовольно поморщился, коротко взглянув в сторону хозяина товара, однако проявить свое возмущение словесно побоялся.
– Ишь, еще глазья свои таращит, – громко свалилась на юношу очередная порция брани со стороны низкорослого тучного мужчины, противного как на взгляд, так и на голос. – Нанял тебя, недоноска, значит благодарен будь и топай давай. Поживее топай!
Мако топал, поскольку другого выбора у него в запасе не имелось. Из атанской Военной академии юношу с позором выгнали три месяца назад, и в этом не было ничего удивительного. Лишь каждому пятому среди множества молодых курсантов позволяли выучиться на младшего офицера аэгорской армии. Остальные ребята жестко отсеивались в ходе подготовки. На изнурительных тренировках и отработках тактических маневров, которыми нещадно потчевали юных кандидатов инструкторы, мгновенно становилось ясно – из кого будет толк, а кто не заслуживает дальнейшего внимания.
Требовалось проявить лидерские качества, физическую выносливость, храбрость в спаррингах и тактическое видение, быстро ориентируясь на поле и выдавая четкие команды. Мако хватило всего лишь трех недель обучения, чтобы оказаться в кабинете главы Военной академии. Здесь полковник запаса по имени Гиммер донельзя прямой и грубой речью объяснил, что все вышеперечисленное у него напрочь отсутствует. Уже через пять минут после этого короткого и печального вердикта юноша оказался на улице, лишенный формы курсанта, денег к существованию, но имеющий за плечами целый мешок разбитых надежд.
У самого паренька насчет своей неудачи имелось совсем иное мнение, чем у пожилого полковника. Он понимал, что просто-напросто испугался проявить свои качества под давлением обстоятельств, причем испугался непростительным в собственных глазах образом. Последующие за отчислением три месяца Мако всеми силами старался не думать, как сильно он облажался. Однако получалось это у него настолько же хорошо, насколько блестящей состоялась его воинская карьера…
Впрочем, был еще вариант записаться в ряды пехотинцев регулярной армии Аэгории, а там постараться дослужиться сначала до десятника, а потом до сотника. Для того, кто с самого детства мечтал стать военным, идея должна была показаться заманчивой, но Мако нашел сразу две причины от нее отказаться. Во-первых, этих ребят, как ходили слухи, незамедлительно отправляли в самое пекло, едва возникал конфликт. Контракт подписывался на десять лет, и отвертеться от службы мог только погибший на поле боя. Выживали к окончанию этого срока, опять же по слухам, пятьсот-шестьсот человек из двухтысячного корпуса. Иными словами – неутешительная перспектива на долгое время лишиться свободы при большой вероятности потерять жизнь в погоне за крайне сомнительной возможностью получить офицерское звание. Мако рассудил по этому поводу, что палач во время казни чаще промахивается, чем из пехотинца таким образом выходит лейтенант. Тем более из такого пехотинца, каким бы стал он. В этом, кстати, состояла вторая причина – гораздо более незатейливая по своей сути, нежели первая. После провала в академии Мако перестал верить не только в детскую мечту, но и в себя. Его до глубины ужаленное провалом сердце теперь болезненно воспринимало все, что хоть отдаленно было связано с военной тематикой.
Возвратиться в объятия родного провинциального городка под названием Ирута он не мог при всем желании, так как не хватало денег на дорогу. Мигель – так звали хозяина кожевенной лавочки – оказался редким скупердяем, и выплачиваемого им еле-еле доставало на пропитание. Однако это было не самое главное – как такового практически не имелось самого желания вернуться. Мако даже представить себе не мог, как он посмотрит в мамины глаза. Ведь пошли псу под хвост все те мечты, которые юноша с самого раннего возраста разделял вместе с ней. Причем не только мечты, но и немалые деньги, что мама старательно копила на его обучение в академии. Винить в этом можно было только себя, больше просто некого.
Поэтому Мако и устроился на эту крайне неблагодарную работу в помощники к Мигелю, торговцу кожами и различными изделиями из них. Естественно, юноша постоянно крутил в голове мысли подыскать работу получше. Вот только покинуть кожевенную лавку в надежде найти более высокооплачиваемое и приятное занятие, в наше время означало риск. Рисковать же, когда внутри процветает неверие в собственные силы, было неподъемной задачей для Мако в его теперешнем состоянии.
Таким вот унылым образом все последние три месяца юноша болтался в этом мире, словно листик, оторванный от родного дерева собственных надежд и гонимый всеми ветрами. Он уже боялся заглядывать наперед, но все-таки надеялся на то, что какой-либо непредсказуемый случай изменит его положение к лучшему.
Тем временем впереди показался Главный базар – место, где можно было приобрести практически любой товар и где пекарь легко уживался по соседству с кузнецом. В этот ранний час людей здесь еще было немного. Рынок потихоньку оживал, будто огромное и неповоротливое чудовище, пока еще сонное, но готовое вот-вот проявить всю свою мощь.
Мако подкатил тележку к прилавку и принялся торопливо раскладывать товар. Мигель стоял рядом, лениво почесывая объемный живот, и придирчивым взглядом сопровождал каждое действие юноши, что ухудшило и без того не особо легкое душевное состояние.
– Ну пошевелись ты уже быстрее, тетеря сонная, – поковыряв пальцем в носу, подогнал Мако толстяк. – Клиентов полный базар, а лавка еще не готова.
Мигель даже не замечал, насколько противным следовал манерам, зато это замечал юноша, только вот никуда деться от них не мог.
– Одни убытки от тебя, – не унимался торгаш, каждым своим словом всаживая ржавый штырь в и без того уязвленную гордость юноши.
Где-то внутри Мако страстно захотелось убить его, но он снова не дал злобе прорваться, поскольку помнил, что так он останется без средств к существованию. Закончив раскладывать товары по своим местам на длинном деревянном столе, юноша услышал неизменную речь, которая начинала каждый его рабочий день:
– Давай торгуй и улыбайся, улыбайся, а то ничего не продашь. И не вздумай скидывать, подходят – называй завышенную цену. Если мнутся – молчи. Только когда соберутся уходить, тогда уж скинь до настоящей стоимости, понял?
– Понял, – равнодушно ответил Мако, разглядывая собственные потертые ботинки, которые выглядели как насмешка по сравнению с той обувью, что стояла на прилавке.
– Пойду, пожалуй, позавтракаю, а то устал уже от твоей неблагодарной рожи, – проворчал Мигель и поплелся в сторону кабака устраивать себе уже второй прием пищи за это утро.
– Вот же урод, – подумал Мако, наблюдая, как жирная туша торговца неспешно уплывает от прилавка.
В этот момент юноша ощутил, чтожизнь его даже не катится под откос, а уже лежит на мягком илистом дне унизительного прозябания. Где-то сверху над ним пели птицы, жили радостные люди, у которых все было хорошо. Он же сидел во тьме, на дне пропасти его личного краха и понятия не имел, как оттуда выбраться. По этому поводу Мако видел возможным лишь гонять бесчисленное количество тревожных мыслей, чем юноша тут же и занялся, воспользовавшись отсутствием Мигеля.
– Да как же так вышло?… Как же так получилось, что я стою за этим прилавком и чувствую себя ничтожеством?… Хотя должен учиться, должен стать офицером. Что же теперь с этим делать?
Внутри него словно ползал удушающий спрут, состоящий из липких и тягучих рассуждений и отравляющий все, к чему прикасались его щупальца. Весь окружающий мир, что раскинулся в непосредственной близости, казался юноше пугающим, безрадостным и убивающим любые надежды на лучшее.
Не видел Мако радостные лица детей, которые умудрялись в любой ситуации найти повод для веселья и демонстрировали это буквально в нескольких метрах от него. Не чувствовал он прикосновения легкого ветерка, который дул со стороны реки Палмы и нес на своих крыльях нежную живительную прохладу. Не радовался юноша заботливой мягкости утреннего солнца, а видел только, что уже скоро оно станет гораздо менее терпимым. Тягостные думы, медленно волокущиеся в сознании юноши, облачали все вокруг в мрачные фоновые декорации. Эти декорации больше мешали ему, чем помогали в решении главного вопроса, стоявшего в голове Мако на переднем плане: как покинуть мутную трясину неудач, где он окончательно умудрился завязнуть?
Однако, несмотря на то что юноша не сдвигался в своих безрадостных поисках ни на сантиметр, жизнь на него внимания не обращала и начала постепенно разгоняться. Клиенты подходили один за другим, и волей-неволей приходилось общаться с ними, отвлекаясь от личных забот. Торговцы с соседних прилавков тоже норовили заговорить с Мако во время возникающих пауз между продажами, чем немного бесили юношу. Поскольку у него ни малейшего желания беседовать с ними не было. Периодически, словно темная туча, заявлялся Мигель, очерняя и без того пасмурное настроение, но, к облегчению, всегда быстро уходил. Торчать на солнцепеке и вдыхать пыльный воздух предоставлялось исключительно Мако, как и, впрочем, выполнять абсолютно всю работу. Хотя юноша был этому толькорад, лишь бы поменьше видеть хозяина лавки.
К вечеру количество людей все возрастало. Они спешили накупить еды и разных необходимых в хозяйстве мелочей. Суета множилась от минуты к минуте, шум усиливался. Громадное чудовище, каким виделся юноше Главный базар, наконец проявило себя во всей своей мощи. Прилавок Мако, как и остальные, уподобился сейчас плавучей пристани посреди ревущего моря многоголосой неразберихи. Сам юноша тоже оживился, но не из-за людских потоков, а сугубо по личной причине. Просто посреди темного царства, какое представляла сейчас душа Мако, все же нашлось место одному маленькому пятну света, и оно вот-вот должно было разгореться.
Юноша быстро сверился с огромными часами, что украшали одно из располагавшихся рядом с базарной площадью зданий, а затем устремил взгляд в уже привычном направлении. Стараясь не отвлекаться на людской гомон, он пристально вглядывался в определенный переулок, откуда с минуты на минуту должна была появиться определенная особа. Если говорить точно – молодая и невероятно красивая девушка, студентка Атанского университета высших наук, который находился прямо напротив Военной академии. Мако заметил ее еще будучи курсантом, но стеснялся подойти, подыскивая подходящий случай. Не то чтобы их не было, удобные моменты возникали не раз, когда их пути пересекались на площади между учебными заведениями. Однако он откладывал знакомство, находя ситуацию недостаточно соответствующей его ожиданиям. По правде же Мако было страшновато заговорить с этой девушкой, и все, на что его хватало, – это украдкой следовать за ней до самого ее дома. При этом он всегда двигался так, чтобы ни она, ни ее отец, неизменно провожающий свою дочь с учебы, этого не видели.
Ирэн – так звали девушку, которую томительно выискивал сейчас Мако, ожидающими глазами всматриваясь в пробелы между снующими взад-вперед силуэтами прохожих. Она на самом деле была очень красива, даже чересчур, учитывая несложившийся вкус юноши. Высокая, стройная, казалось, эта девушка парит над всеми остальными, лишь слегка пробуя окружающих большими выразительными глазами, но никого не вкушая подолгу. Ее длинные натурально-светлые волосы чаще всего свободно развевались по плечам, словно выражая протест установленным в университете требованиям к внешнему виду. К этому добавим соблазнительную подтянутую фигуру, редко присущую впечатляющего роста девушкам, которым обычно достается болезненная худоба. Завершало манящий образ привлекательное лицо, где гармонично нашли себе место полные губы, вызывающие аппетит, и слегка вздернутый носик, что разбавлял общеевпечатлению оттенкомдетской нежности. Все вышеперечисленное для Мако не раз становилось поводом помечтать, и отказать себе он в этом не мог. Юноша притягивал к себе мысли об этой девушке перед сном, на теоретических занятиях, шагая в строю, ну а после отчисления – во время скучных будней за торговым прилавком.
В своем текущем положении он мог лицезреть Ирэн только утром, когда она шла мимо его прилавка на учебу, и вечером, когда она возвращалась домой. Каждый раз компанию ей составлял довольно неприятный мужчина, о котором уже говорилось выше и который, очевидно, являлся ее отцом. Еще можно сказать, что Ирэн это мало нравилось – о чем говорил взгляд девушки, весьма редко прикасающийся к мужчине.
Ее имя Мако узнал еще во время короткого обучения в академии. Сделать это труда не составило, поскольку оно было на слуху среди многих молодых людей, так же увлеченных ею. Кроме того, юноше удалось выяснить еще одну волнительную для него тонкость, и эта тонкость немало удивила его. Странно, но девушку не связывали абсолютно никакие узы ни с кем из представителей мужского пола, и даже несерьезные отношения каким-то волшебным образом обошли ее стороной. Ухажеров у такой красавицы просто не могло не быть, а значит дело, скорее всего, было в отце. Судя по всему, этот человек не без задней мысли встречал свое чадо в конце каждого дня и ревностно охранял его от всевозможных притязаний. О нем Мако не удалось достать насколько-нибудь верной информации, но, кажется, он был удачливым купцом. Правда, не настолько удачливым, чтобы проживать на левом берегу, где располагалась вся местная знать. Все же дом этой семьи стоял прямо на набережной, а это говорило о весьма неплохом ходе финансовых дел. Иначе и быть не могло, так как особняки возле длинного моста через широкое русло Палмы принадлежали лишь тем, кто до высшего должностного положения не дотянул совсем немного.
Стоит слегка коснуться вышеупомянутого моста, чтобы иметь чуть более широкое представление о, несомненно, величественной столице Аэгории, где Мако довелось находиться. Просто так пересечь это грандиозное творение рук человеческих было невозможно без небольшой пошлины, призванной оградить богачей от повышенного наплыва докучливых бедняков в благостное спокойствие их шикарных кварталов. Раньше Мако часто имел честь бывать на левом берегу, поскольку курсанты Военной академии могли беспрепятственно проходить через шлагбаум. Однако среди архитектурного великолепия улиц, среди свежей зелени парков, украшенных мраморными статуями, и среди гуляющих по ним важных господ он чувствовал себя совсем не в своей тарелке. Слишком огромный диссонанс возникал между видом роскошного бытия и рассуждениями Мако о бытие собственном. Юноша рассуждал здраво, и голос рассудка неизменно приводил его к тому, что так жить ему не удастся никогда – на офицерское жалованье не купить даже малый уголок подобного великолепия. Впрочем, теперь об этом можно было уже не переживать – жизнь очень скоро избавила Мако от путешествий на левый берег, равно как и от желанного достатка офицера средней руки. В последние три месяца он в принципе не мог позволить себе платить пошлины, если хотел сберечь свои мизерные накопления. На всякий случай Мако прикапливал, довольствуясь самой скудной пищей, а вот ради чего откладывал лишнюю монету, пока не мог ответить себе сам.
Тем временем определенная особа наконец появилась из недр определенного переулка, быстро вышагивая на своих длинных ногах и не обращая никакого внимания на идущего позади отца. Тот же семенил следом, слегка проигрывая дочери в росте, и мерил недоб рым взглядом каждого молодца, посмевшего обратить взор на летящую впереди красавицу. Очевидно, он здорово ее допек, потому как девушка, словно метеор, пролетела мимо прилавка Мако с рассерженным выражением на лице, которому куда больше подошла бы улыбка. Юноша проводил свое единственное светлое пятно печальными глазами, за что был тут же награжден сердитым взглядом ее папаши, ударившим из-под хмурых бровей.
– Какая удивительно большая пропасть раскинулась между ними, – грустно подумал Мако, облокачиваясь на прилавок и наблюдая, как парочка растворяется в толпе людей. – Она – грациозное небесное создание и он – согнутый, иссохший торгаш с бегающими маленькими глазками. Видимо, львиную долю девушка взяла от матери.
– Вот и окончен на сегодня праздник, – дополнил про себя Мако и мрачноватой усмешкой окрасил свое унылое заключение. – О чем ты мечтаешь, неудачник? Может, хватит уже себя мучить? Посмотри – где ты и где она?
Юноша тяжело вздохнул, подкатил к прилавку тележку и принялся собирать товар. Появился Мигель, бесцеремонно забрал выручку за день и по своему обыкновению прицепился к Мако из-за плохой прибыли. Хотя торговля в этот день шла как никогда бойко. Уже толкая тележку обратно к дому хозяина кожевенной лавки, юноша вдруг вспомнил, что завтра суббота, а значит университет не работает. То есть Ирэн он не увидитдва дня. Последнее пятно света, слабо мерцающее в густеющих тенях, безмолвно погасло… Захотелось плакать…
* * *
Только когда рассечешь ты последнюю нить рабской зависимости, что связывает твое внутреннее состоя ние с окружающими тебя проявлениями, только тогда ты познаешь неиссякаемый источник истины, несгорае мую волю к жизни и неудержимым станет твое сердце, ибо не останется ярлыков, тебя сдерживающих…
Выдержка из Кодекса мирных воинов
Столица Аэгории – Атана
ФЕАНОР
В процветающей Атане имелось немного действительно бедных кварталов, но они все же были, как и в любом городе Двуземья. Расположенные исключительно на окраине правобережной части города, эти червоточины в основном представляли из себя пустынные, заброшенные улочки, откуда переехали практически все жильцы. Однако не всем улыбнулась удача перебраться в более благополучный район, о чем говорили практически затухшие, но все еще ощутимые признаки жизни в подобных захолустьях. Как раз об одном из таких неприглядных местечек, где не желала сдаваться умирающая кузница, а точнее содержащие ее люди – взрослый сын и пожилой отец, и пойдет сейчас речь.
Посреди пустыря, заваленного кучами мусора по краям, гулко разлетаясь мерными ударами, звучал металлический молот. Его держала вымазанная в саже жилистая рука, принадлежащая молодому человеку по имени Феанор. Зажав щипцами раскаленную заготовку, уже напоминающую по своей форме подкову, юноша переворачивал ее то так, то эдак, обхаживая молотом под разными углами и оживляя тихий закуток ритмичными звуками соударения металла о металл.
Сюда немногие заходили после перестройки соседней улицы, и некогдаоживленный, хоть и не особо благополучный квартал окончательно превратился в забытый всеми богами тупик. Само собой, дела в кузнице шли хуже некуда. Отцу Феанора, раньше мастерившему неплохого качества доспехи и оружие, теперь приходилось заниматься исключительно гвоздями да подковами. Еще в меню изредка появлялись скобы для бочек – на большее проживающие по соседству бедняки были просто не способны, а приезжие крайне редко посещали этот загнивший пустырь. Так и перебивались старый кузнец и его сын Феанор, еле сводя концы с концами.
Жена кузнеца покинула их семью сразу после вышеупомянутой перестройки, увидев бесперспективное будущее своего мужа. Феанору тогда исполнилось только тринадцать, и принять такой поворот вещей мальчику было тяжело, но все же пришлось – ради отца. Наблюдая, как тяжело родитель переживает навалившиеся на него обстоятельства, юный Феанор попросил отца обучить его всем тонкос тям кузнечного мастерства. Он не собирался сдаваться и во время постижения науки работы с металлом как мог убеждал своего отца в том, что все еще обязательно повернется к лучшему. Феанор не отчаивался, потому как его жизнь только начиналась и сильны были мечты в сердце молодого человека о славных деньках, за которые сын кузнеца решил бороться.
– Нужно просто доделать эту подкову и отнести заказчику, – думал Феанор, старательно доводя изделие до ума. – Получим деньги – и уже станет чуточку лучше…
Стоит упомянуть, что ему безгранично нравилось обрабатывать металл – раскалять его до податливого состояния, а затем придавать необходимую форму. В этом занятии Феанор отыскал неиссякаемой глубины утешение и вернейшее лекарство от уныния.
– Жаль только – нет заказов покрупнее, – продолжал размышлять юноша. – Вот пару бы мечей и какой-никакой панцирь, тогда несчастливая полоса точно бы закончилась. Отец бы снова загорелся.
Дверь, ведущая в утлый домишко из потрескавшегося кирпича, отворилась, на пороге возник отец и застыл, наблюдая за работой Феанора. Сын кузнеца тем временем подцепил клещами уже готовую подкову и бросил в ведро воды. Раскаленная сталь зашипела, в воздух взметнулось паровое облачко и тут же растворилось. Феанор поднял взгляд и увидел направленную в его сторону улыбку отца, подернутую уже привычной тенью грусти, ставшей неотъемлемой с тех пор, как мама покинула их дом.
– Привет, пап! – весело сказал юноша, вытаскивая из воды результат своего утреннего труда. – Решил немного поработать, и вот – четвертая уже готова.
Отец удивленно покачал головой и, быстрыми шагами приблизившись к нему, ответил:
– Красавец! Ну-ка, дай посмотреть…
Он взял из рук Феанора подкову и со знанием дела повертел ее в мозолистых ладонях, пристально изучая. Удовлетворенно покачав головой и выразив приятное изумление на своем лице, пожилой кузнец произнес:
– Растешь, Норик, растешь, что еще могу сказать…
Затем подкова заняла свое место у избитого ржавчиной основания наковальни, где уже лежали трое ее близнецов.
– Ты хоть ел с утра? – заботливо спросил отец.
– Нет, тихо вышел – не хотел тебя будить, – непринужденно пожал плечами Феанор.
– Ну я все равно проснулся от долбежки, которую ты тут устроил ни свет ни заря, – улыбнулся кузнец и подмигнул сыну. – Специально делал вид, что сплю, чтобы не помогать тебе. Быстро же ты управился с последней.
– Я придумал, как значительно ускорить процесс, – задорно проговорил Феанор, предплечьем отирая пот со лба, отчего по его лицу протянулась внушительная полоска сажи.
– Давай умойся и пойдем поедим, – хлопнул его по плечу отец и, направившись к дому, добавил: – Как раз за завтраком поделишься своей новой методикой. Башковитый ты все-таки у меня, не в первый раз удивляешь… Жаль только, талант твой пропадает в этой дыре…
– Ничего, пап, у нас с тобой все еще впереди, – заметил Феанор, своей бодростью перекрывая тяжелый вздох отца.
Пожилой кузнец прикоснулся к дверной ручке, но потянуть ее на себя ему помешал хрипловатый голос, внезапно раздавшийся совсем близко и заставивший обоих дернуться от неожиданности.
– День добрый, господа, я так полагаю, вы кузнецы? – обратился к ним непонятно откуда взявшийся мужчина, стоящий всего в нескольких шагах от побитой временем наковальни и измеряющий ее критическим взглядом. – Простите, не хотел напугать. Просто проходил мимо и услышал звук ударов по железу.
Обернувшись на голос, Феанор замер в настолько же сильных, насколько и смешанных чувствах. А сильны они были весьма. С одной стороны – юношу крепко испугало лицо беззвучно возникшего незнакомца, жестоко изуродованное тремя глубокими полосами шрамов. Они брали начало ото лба и, пересекая по диагонали брови, нос и губы мужчины, спускались до самой нижней челюсти, придавая его облику более чем зловещий вид. С другой же стороны – Феанора не могло не восхитить его боевое облачение. От шеи идо самых сапог тело незнакомца укрывал прекрасно подогнанный доспех из плотной черной кожи, обильно сдобренный тонкими стальными пластинами, расположенными весьма изящным образом. Однако знающим взглядом Феанор сразу же определил, что сталь заняла свое место не только ради красоты и по воле умелой руки кузнеца защитила все важные внутренние органы на теле мужчины.
Поймав себя на том, что бесцеремонно рассматривает доспех уже непростительно долгое время, сын кузнеца поднял глаза к лицу незнакомца, но тут же отвел. Слишком уж страшный вид оно имело, чтобы можно было изучать его столь же пристально, как и принадлежащую посетителю боевую экипировку. Лицо тем временем растянулось в подобие приветливой улыбки, отчего превратилось в еще более жуткую маску.
– Знаю, не красавец, – добродушно усмехнулся мужчина, поймав короткий и робкий взгляд Феанора.
– Простите, – парень мгновенно опустил голову, почувствовав себя крайне неловко.
– Ничего, я привык, – спокойно сказал мужчина по отношению к Феанору, а затем перебросил взгляд на его отца. – Так вы, господа, кузнецы, как я вижу. Надеюсь, у вас есть свободное время? Поскольку мне крайне необходима ваша помощь. Самого меня залатали с неделю назад, а вот для моего доспеха целитель все никак не находится. Точнее – не находился, пока звук вашей кузницы не нашел меня сам. Тварь, на которую я охотился в этих местах, оказалась чуть быстрее, чем моя реакция.
Закончив говорить, незнакомец повернулся и явил глазам свою спину, где прямо под лопаткой в доспехе зияла широкая дыра, несомненно, оставленная чьими-то когтями. Под ней на честном слове висел лоскут черной кожи, а также отошли в сторону две пластины, позволяя разглядеть густо вымазанный в засохшей крови кусок белой рубашки.
Внимательно бросившись изучать повреждения, Феанор нахмурил лоб и произнес:
– Медведь что ли на вас напал? Или кто еще мог такое?…
В эту секунду сына кузнеца прострелило внезапное осознание, под натиском которого мгновенно обрели свое место в общей картине необычный черный доспех, характер демонстрируемого ранения и жуткие шрамы на лице.
– Обалдеть! – взволнованно воскликнул Феанор. – Да вы же мирный воин, чтоб мне!..
Пожилой кузнец укоризненно посмотрел на своего сына, но тот не обратил на это никакого внимания, захлестнутый целой бурей эмоций.
– Впервые вижу мирного воина, а ведь я столько слышал о вас в детстве! – оживленно продолжал Феанор, едва не подскакивая на своих двоих. – Разве вы еще есть?! Хотя, конечно, есть, что я говорю? Вы же тут стоите! Слушайте, а покажите клинок? Я слышал, что с мечом мирянина не сравнится ни один другой!..
Ни капли не смутившись, мужчина разглядывал Феанора до того самого момента, пока тот не оборвал свою пылкую речь, а потом медленно и необычайно спокойно произнес:
– Интересный у тебя малый, – на изуродованном лице мирянина снова заиграла загадочная улыбка, обращенная на этот раз к отцу паренька.