000
ОтложитьЧитал
В одной маленькой деревне…
– Ein, zwei, drei! – чётко проговорил СС-овец, после чего послышался громкий выстрел и пожилой мужчина, стоявший лицом к амбару, свалился наземь.
– Дедушка! – маленькая девочка, также стоявшая рядом, хотела броситься к убитому старику, но была удержана мёртвой хваткой матери.
Двое карателей засмеялись, обсуждая что-то на немецком, не понятном советскому человеку, языке.
– Мрази, – лишь прошептал молодой парнишка лет 14, стоявший рядом со своей бабушкой.
– Тише, внучек, тише, – причитала та, опасаясь за жизнь внука.
– Ох, как я надеюсь на Ваню, бабушка… Как я надеюсь на Ваню…
Немцы ушли. Два мертвеца всё лежали в траве, заливая её кровью, ещё можно было спасти умирающего старика, который продолжал подавать признаки жизни. Однако попытаться оказать помощь означало подписать себе смертный приговор. Гестаповец, стоящий неподалёку и следивший за пленниками, заметил, что старик ещё жив и подошёл к нему, сделав добивающий выстрел. Был ли это жест щедрости? Наверно, нет. Но в этих условиях, это можно было считать верхом благородства. Михаил Казимирович не заслуживал такого конца… Как и все здесь.
В это время из дальнего домика раздавались голоса нацистов. Три офицера, обступив привязанного к стулу парня лет 20 старательно выпытывали у того данные о подземных катакомбах. Юноша в ужасе отрицательно качал головой. Фашисты знали, что партизаны наладили систему подземных тоннелей, используя подорванные шахты. Иван – один из них и он наверняка знает, как попасть в эти катакомбы, избегая засад и охранных постов.
– Послушай, мальчишка, – в очередной раз схватил Ивана за шиворот фриц, говоря на ломаном русском, – ты ведь знаешь, что это такое – лагерь смерти? Что есть крематорий?
Иван, делая железное лицо, лишь сверлил немецкого офицера взглядом.
– Отвечай, когда с тобой говорит офицер Великогерманского Рейха, русская мразь! – один из немцев, не выдержав, подошёл к парню и со всей силы ударил того в челюсть.
Иван, сплюнув кровь, не подал и признака боли.
– Ist es nicht wert! – тихо проговорил офицер, стоявший около окна, обладавший, судя по отличительным знакам, наиболее высоким званием из всех этих трёх.
– Ich bitte um Entschuldigung! – извинился перед тем только что чуть не сломавший челюсть Ивана немец.
Начальник этих двоих лишь подошёл к первому, что держал Ивана за шиворот, и что-то прошептал тому на немецком. Они обменялись парой фраз, которые были не доступны Ивану для восприятия. Впрочем, смысл, по всей видимости, был ясен…
– Hör mir zu, junger Mann, – начал третий из офицеров, которого, по-видимому звали Альберт. – Wir sind bereit zu kooperieren. Sie können deutscher Staatsbürger werden. Wir werden alle Probleme lösen. Sie erhalten einen Reisepass, einen Job, ein Zuhause… Ein anständiges Leben. Sie mussen mir nur sagen, wo die Katakomben sind. Ich bin kein Betrüger. Wenn ich verspreche, folge ich durch! – офицер, выпрямившись, посмотрел на первого – Рудольфа, ожидая, чтобы тот перевёл его слова.
Иван смотрел на лицо немца, желая плюнуть прямо сейчас, но он понимал, что это ничего не даст. Лишь спровоцирует Майера, на новую агрессию.
– Тебе повезло, мальчишка, – произнёс Рудольф. – Господин Кох предлагает сделку: ты говоришь нам, где катакомбы партизан, а мы предоставим тебе гражданство Германии. Ты получишь паспорт, работу, дом… В общем, хорошую жизнь – то, что здесь для тебя недостижимая мечта. Господин Кох даёт слово офицера. А его слово весит много, уж поверь, – протерев непонятно откуда взявшееся яблоко, Рудольф надкусил его.
Иван, услышав слова Рудольфа о гражданстве, лишь опустил голову и исказил лицо в жуткой пронзительной улыбке, беззвучно смеясь. Рудольф перевёл взгляд на Коха, но тот лишь поднял руки, словно сдаваясь – мол, делай что хочешь:
– Es ist Zeitverschwendung.
Затем Альберт вернул на голову ранее помещённый на вешалку головной убор с изображением орла и покинул помещение в сопровождении Майера, который, прежде чем выйти, демонстративно шмыгнул носом.
– Иван, Иван… Потерял ты своё счастье, – сев на другой стул прямо напротив юного партизана, произнёс Рудольф.
Парень, не поднимая головы, лишь думал о чём-то. Рудольф ободряюще хлопнул его по плечу.
– И почему вам, русским, так нравится страдать? Мы ведь всё видим, Иван, ты не думай, что мы слепцы. Мы знаем, кто вы. И мы знаем, с кем имеем дело. Вы не боитесь рисковать своей жизнью за власть Кремля, не боитесь идти на смерть с устаревшими винтовками и отсыревшими снарядами против самой мощной в мире армии, но боитесь что-то менять. Вам страшно покидать тот грязный маленький мирок, который построен для вас советами… Ты и твои близкие достойны куда большего, Иван, нежели быть подобно собакам расстрелянными у стены собственного амбара. Как жаль, что ты этого не понимаешь… Или… Не хочешь понимать.
Рудольф поднялся на ноги. Иван продолжал неподвижно сидеть.
– А зачем мне ваше гражданство? Мне плевать: пытаетесь вы меня обмануть или нет… Мне плевать на то, даёт мне слово офицер или обычный предатель – мне дела до этого нет. Но я твёрдо знаю, что победа будет за нами. Иначе и быть не может… А если может, – Иван запнулся, шевеля потрескавшимися, залитыми кровью губами, – то и не зачем мне тогда быть…
– Что же… Если ты всё решил, то пойдём. Мне велено передать тебя группе СС, если ты не заговоришь.
Взяв Ивана в жёсткую хватку, Рудольф повёл его к выходу, где уже ждали несколько карателей, облачённых в чёрные мундиры, но перед самым выходом остановился и вопросил:
– Не передумал?
Иван, вместо ответа, лишь подался вперёд, вытягивая за собой Рудольфа. СС-овцы, отвлёкшись от сигарет, посмотрели на Рудольфа:
– Hat er gesprochen?
Рудольф только с огорчением покачал головой. Несколько мускулистых парней лишь улыбнулись, вырвав Ивана из рук Рудольфа и поведя к амбару, где стояли остальные жители поселения. Ведомый карательным батальоном, Иван на миг обернулся: Рудольф также неподвижно стоял на месте, куря сигарету и смотря на небо. В его глазах даже, кажется, виделись… Слёзы? Такого быть не могло. Иван понял, что ему это лишь почудилось, после чего опустил голову и продолжил идти к "эшафоту".
***
Повсюду шла стрельба, взрывы гранат, авиация то и дело накрывала леса напалмом. Настоящий ад на земле воцарился здесь. Отступающие немцы проходили по той земле, которую считали безвозвратно захваченной несколько лет назад.
Автомобили с командованием срочно эвакуировались из поселения, которое было переработано под особый штаб. Четыре машины быстро ехали по лесным тропам, стараясь не увязнуть в грязи. Внезапный налёт советских истребителей смел все планы – когда четыре истребителя начали пикировать на машины, прячущиеся в лесу, в немецких штабных автобусах началась паника. Два автомобиля были взорваны моментально, один съехал в овраг, похоронив всех в нём находящихся, а четвёртый, отстающий, был лишь частично задет снарядами. Двое немцев успели покинуть его до того, как прогремел оглушительный взрыв.
– Rudolf! – кричал оглушённый немец. – Ich kann… – он не успел договорить, как второй налёт авиации задел и его, обратив человеческое тело в настоящий фарш.
Рудольф, покрытый грязью, поднялся на ноги, видя удаляющиеся к основному театру боевых действий самолёты. Он понимал, что произошло. Части 14-й армии, попав в окружение, начали отступать, по пути сжигая документы и материальные ценности, но не учли позицию танковой дивизии СССР, зашедшей с севера и разбившей 13-ю армию вермахта. Теперь они были в окончательном котле и эта попытка бегства – бессмыслица, затеянная Кохом. Взрывы, грохот и смог, высившийся над лесом, казались ему уже чем-то привычным, более не убивающим, но и не дающим никакой надежды на спасение. Рудольф ещё тогда, когда они потерпели первое поражение, понял, что это – начало конца. Да что уж там! Само начало войны против СССР он воспринял как поражение, но невероятные первоначальные успехи давали толику надежды. Он понимал бессмысленность этой войны и осознавал, что германской армии не хватит надолго, ведь Советский Союз успел бы мобилизовать свои эвакуированные ресурсы до того, как был бы полностью разбит, что и предполагал план фюрера "Барбаросса". То, что он переживал сейчас – финал. Его личный финал его личной истории. Финал его родины – Германии, ещё далёк, но не минуем. В этом у Рудольфа не было никаких сомнений.
Вдруг, опустив глаза с вышины древ, он узрел… Человека. Как бы он не тряс головой, он не мог развеять этот образ, будто он и в самом деле был тут. Перед ним стоял не кто иной, как Иван. Тот самый… Тот самый Иван, которого Рудольф желал спасти, но не сумел убедить в необходимости сделать правильный выбор.
Иван стоял в десяти метрах от Рудольфа с ничего не выражающим лицом. Рудольф же не мог понять, как такое возможно. Неужели его собственный ум держит его в дураках, или пред ним в действительности сам призрак? Но факт оставался фактом: перед ним стоял тот, кого отряды СС убили несколько лет назад за то, что тот не сдал своих товарищей.
– И что теперь? – развёл руки Рудольф, словно в центре этого мира нельзя было найти никого, кроме него.
Иван лишь слегка наклонил голову, а затем произнёс:
– Я к вам обращаюсь, Рудольф. Что теперь? Теперь мне суждено умереть. Как и Вам…
Рудольф всё понял. Понял, что говорит сам с собой. Иван давно лежит в земле, и тело его разъели черви, а он… А он жив. Жив, хотя уже и не должен. Достав из кобуры пистолет, Рудольф направил его на Ивана и нажал на курок. Раздался тихий хлопок, словно где-то далеко лопнула шина. Рудольф улыбнулся, ощущая, как багряная кровь проступает на его рубашке. Тело Рудольфа подкосилось, и он пал на колени, ощущая, как силы покидают его. Затем тело немца бессильно обмякло, и он упал в грязь. Мертвый Иван смотрел на него сверху и губы его шевелились, словно он пытался что-то сказать. Но вместо этого изо рта Рудольфа вырвался ещё один тихий хлопок, и тот перестал что-либо понимать. Грохот советской техники становился всё ближе: войска вермахта сдались, позволив тем самым захлопнуть образовавшийся котёл. Очередная победа советской армии, очередная победа, очередная…
Таинственный подвал
Григорий, освещая себе путь фонариком, осторожно опускался в подпол своего дома. Он купил этот домик 5 лет назад, но только сейчас по чистой случайности обнаружил спуск в этот ему доселе неизвестный подвал. Уже миновало ступенек 20, но лестница и не думала заканчиваться. Свет снаружи мерк и Григорий, спускающийся в подвал, оставался один со своим фонариком против гнетущего мрака. Тогда, нащупав на стене холодную металлическую скобу, он прислонил к стене фонарь, а сам опустился вниз и уселся на ступеньку, обняв колени руками. Григорий был подвержен перепаду настроений и на него могли находить панические атаки. Вот и сейчас он сидел так, накрыв лицо руками и стараясь не думать о том, что впереди его ждет неизвестность. Сколько может продолжаться этот спуск? Быть может это какой-то старый советский бункер, заброшенный с ещё тех времён? Если так, то стоит ли так рисковать, спускаясь в него? Может, стоит вызвать специальных людей? Ведь очевидно, что это не просто подвал для хранения старой мебели и зимних заготовок. Это вполне настоящий бункер, где может находиться всё, что угодно. Но Григорий, преодолев эмоциональный всплеск, встал, взял фонарь и начал спускаться вниз.
30, 50, 60 ступеней… Свет уже померк позади Григория, и ему оставалось лишь надеяться на свой фонарик, который служил ему верой и правдой более 7 лет. С собой у мужчины был запас батареек и запасная лампочка. Наконец привычная картина бесконечно идущих вниз ступеней сменилась. В тёмном спуске Григорий узрел нечто такое, от чего он буквально застыл на месте. Рядом с ним, в двух шагах, стоял человек. Не понимая, как реагировать, Григорий отпрыгнул, как бы сев на ступеньки. Его фонарик на секунду упустил из вида человека, а затем, когда луч света вновь осветил спуск – никого на ступеньках не было. Сердце ускоренно билось, Григорий, вскочив, решил немедленно покинуть подвал, но обернувшись, он увидел лишь голую стену. Будто бы позади него просто возвели стенку. Он ощущал, как паника вновь подкрадывается к нему. Опасаясь новой атаки, он заглотил пару таблеток и развернулся, осознавая, что у него нет иного выхода, как продолжить спуск. Хотя Григорий и сомневался в реальности происходящего с ним – не подчиняться правилам этой реальности было невозможно, так как оставаться на месте было куда невыносимее, нежели спускаться.
Мокрыми глазами Григорий водил по обшарпанным стенам, надеясь зацепить хоть что-то, но этого сделать не удавалось: всё было серым, затхлым, холодным. И вновь ужас парализовал Григория: тот, кто стоял за его спиной, абсолютно точно наблюдал за его действиями. Да, Григорий понятия не имел, был кто-то позади него или нет. Он уже давно не оборачивался. Да и не хотел. Но он ощущал, как за ним наблюдают. С этим чувством он шёл дальше с минуту, но, не выдержав, обернулся. Однако ничего, кроме бесконечных ступеней не попало в его глаза. Хотелось кричать, но крик застрял в горле. Только тогда он почувствовал, как это бывает, когда ты впадаешь в состояние полной беспомощности. Когда ты – ничто, когда от тебя не зависит абсолютно ничего. Ты – лишь игрушка, играющая по чужим правилам, и ты не в силах их изменить, ведь всё, что ты волен решать – остаться на месте и умереть, или продолжать бесконечное путешествие во мрак.
Бредя вниз, Григорий, наконец, углядел во мраке то, что желал увидеть, ещё только начиная своё путешествие в подвал – дверь. Внизу он увидел самую настоящую железную дверь. Чуть ли не падая со ступенек, Григорий соскочил вниз, к ней. На ней висел огромный амбарный замок, который запирал проход в подземную комнату. Обезумев, Григорий стал голыми руками ломать замок. Это оказалось непросто. Его руки были слишком толстыми для того, чтобы взломать замок, но сильные, повреждающие кисти, удары всё же давали плоды. Наконец замок поддался, и Григорий распахнул дверь. Перед ним была небольшая комнатка с бетонным полом. В ней пахло сырой штукатуркой и чем-то ещё, неприятным и отвратительным. Сделав шаг внутрь, Григорий опустился на пол и, уткнувшись лицом в колени, зарыдал. Ему было так плохо, так противно от всего происходящего, что он уже просто хотел умереть. Но он не мог. Он чувствовал, что это не конец. Он чувствовал, что если он захочет – он победит эту дрянную игру, пусть и по её правилам. Ведь смог он разрушить тот замок, что наверху бы показался ему непоколебимым. Лишь веря, он сумеет победить.
Преодолев очередную атаку, Григорий кое-как встал на ноги и поднял голову. Комната была крохотной. Такой крохотной, что даже коморка в гараже Григория казалась банкетным залом. Вертясь, Григорий водил фонариком по стенам, стараясь выцепить что-то необычное. И ему это, наконец, удалось: на одной из стен был прибит маленький болтик, прочно вмурованный в стену. Григорий аккуратно взялся за него указательным и большим пальцем и тихо изъял из стены.
Какое-то время ничего не было слышно, но затем та стена, из которой Григорий изъял маленький предмет, рассыпалась, обращаясь в прах. Взору Григория предстал большой зал, который состоял из множества колонн и освещался вмонтированными в стены иконами. От них шло тусклое красное свечение. Григорий ахнул, а затем вошёл в зал. В конце он увидел пьедестал, на котором лежал толстый фолиант – книга. Григорий чувствовал, что предмет на алтаре смотрит на него, и двинулся вперёд, осторожно переставляя ноги, словно по раскалённой поверхности, готовый в любую секунду отпрыгнуть. Вдруг из тёмного угла рядом с пьедесталом послышался грохот и рёв. Григорий замер и стал всматриваться. Из мрака вышло нечто длинное и волосатое, рычащее и невообразимо мерзкое. Оно, издавая низкий утробный звук, медленно приближалось к Григорию, протягивая к нему покрытые струпьями и пигментными пятнами руки. Пятясь, Григорий обошёл существо добрался до алтаря прежде, чем оно сумело схватить его, закрыв фолиант. Раздался новый рёв. Существо, впав в бешенство, бросилось на алтарь, но было сметено столбом воздуха, возникшим из пустоты рядом с Григорием.
Григорий уже не сомневался в реальности происходящего, он пошёл вперёд. Существо, едва передвигая конечности, последовало за ним, но рухнуло и больше не двигалось. Григорий, прежде чем двинуться дальше, обернулся: иконы, встроенные в стены, смотрели на него чёрными глазницами. Это зрелище настолько его потрясло, что он едва не потерял сознание. Лики святых, подменённые гримасами ненависти, смотрели на Григория, будто желая уничтожить его. Спасаясь от подступающей паники, Григорий отвернул голову и пошёл вперёд.
Следующим помещением был коридор. Прямой коридор, хорошо освещаемый факелами. Настолько хорошо, что нужды в фонарики у Григория более не было. Он шёл вперёд по коридору, осматривая стены, на которых были всевозможные полотна. В них он узнавал… Себя? Да. Это определённо был он. Это была его жизнь: вот он, только родившийся, на руках матери, вот он лежит в коляске… Вот он прогуливается по пустынному парку, разглядывая облака… Григорий помнил этот парк и облака. Помнил дуновения ветра, помнил голоса родителей… Вот он идёт в детский сад… Вот он с первыми друзьями бежит по тротуару… Затем школа: первые драки, первые мальчики и девочки, первые попытки любви… Институт, неудачная работа, отношения… Вся жизнь. Григорий, рассматривая картины, не заметил, как дошёл до самого конца. Пред ним, на последнем полотне, был он сам, шагающий в этот жуткий подпол… Отвернув голову от картины, он увидел… Гроб. Перед ним стоял самый настоящий гроб, изысканно украшенный, рядом с которым стояла рамочка и стопка водки, накрытая ломтиком хлеба. Раньше бы Григорий, возможно, и испугался бы. Он завопил, упал, схватился бы за голову, выпил очередную таблетку. Сейчас же он знал. Он не надеялся, он знал: всё будет так, как он того хочет. Всё будет так, как он сделает. Он поднял руку, в которой сжимал фонарь, направив на гроб, и отрицательно покачал головой. Разрывая пространство, поминальные атрибуты, трясясь, улетели куда-то вдаль. Куда-то, где их не представлялось возможности разглядеть. А коридор впереди Григория заполнился новыми, пока ещё серыми полотнами. Григорий хотел смеяться, но только смотрел на длинный коридор и улыбался. Улыбался он и тогда, когда шёл назад. Шёл по коридору, по залу, в котором уже не было ни чудовища, ни жутких икон, ни алтаря с фолиантом. Он улыбался, минуя крохотную комнатку с разрушенной стеной. Он усмехался и тогда, когда бежал вверх по лестнице. А ещё шире он улыбнулся тогда, когда увидел свет. Ни факелов, ни фонариков… Свет. Солнечный, такой родной, близкий… Свет жизни.
Григорий, выйдя из подвала, закрепил фонарик на поясе, отключив его. А затем, потянувшись, с улыбкой оглядел свой сад: его многоцветный беспорядок вызвал в нём какую-то неведомую прежде нежность. Он подумал, что завтра же будет сажать розы. А может тюльпаны? Это ему ещё предстояло решить. Обернувшись, он только и смог засмеяться: ничего. Ни намёка на подвал за его спиной уже не было. Да и был ли какой-то подвал? Нет… Не было. Был лишь Григорий, его сад, его жизнь…