Я понятия не имею с чего именно всё началось. Должно быть, у всего этого был какой-то свой, особенный первоисточник, но наверное мне его никогда не найти.
Сегодня я опустившийся и разочаровавшийся в жизни мужик, но когда-то был юным и верил своим фантазиям. Мне казалось, что всё о чём я думал происходило по-настоящему и имело значение. Я верил, что всё казавшееся было действительно реальным и важным…
Сейчас я не верю уже ни во что, за исключением того факта, что рано или поздно умру, и все мои страдания прекратятся вместе с моей жизнью.
Собравшись написать свою историю, я решил внести этим в своё существование хоть какой-нибудь смысл. Я надеюсь создать иллюзию того, что в этом мире после меня останется хотя бы что-то. Хотя бы эта моя жалкая попытка оправдать своё убожество.
Я очень старался отыскать начало, но с точностью этого сделать не смог. Поэтому я начну оттуда, откуда, как мне кажется, начало положено, ну а как там было на самом деле – лучше спросить у моего психиатра.
Он знает всё точно.
Он знает всё.
Он научил меня чаще повторять фразу «как мне кажется». Психиатр сказал, что благодаря этому, я смогу максимально обезопасить себя от иллюзии своей нормальности.
Но, как мне кажется, постоянно использовать это выражение в тексте было бы излишне, поэтому всё, что вы дальше узнаете обо мне, я буду излагать только так, как мне кажется. Просто помните об этом, и быть может, это поможет вам меня понять.
Мне так кажется.
Часть первая. Инкубационный период
В летнем лагере мы были самыми крутыми. Наша банда пользовалась в школе уважением, нас боялись. И если что-то вдруг шло не так, все знали – пограничники всё решат. Пограничники – это мы. Мы воспитанники старого военного, Антона Маратовича.
Он организовал несколько лет назад в нашем городишке клуб по интересам, именуемый «Клуб юных пограничников». Не знаю уж какие там тонкости, но с нас, то есть с наших родителей, Антон Маратович никогда денег за занятия не брал. Взрослые болтали, что якобы ему платит не то местная администрация, не то какой-то старый вор в законе – что-то вроде тяги к благотворительности у больших людей. Мол, состоялся по жизни, разбогател – пора бы и полезное что-то сделать, наследие создать.
Это я слышал один раз, как отец говорил. Точно не помню, конечно, но что-то в этом роде. Как бы там ни было, а все довольны: дети при деле, родители за кружок не платят, а Антон Маратович получает зарплату.
В клубе мы обучались азам боевых искусств и выживанию в дикой местности. Мы учились разводить костёр, ловить и тут же готовить к употреблению в пищу какую-нибудь дичь, спать под открытым небом и многому другому. Таким образом, я и вся наша банда с двенадцати лет уже были гораздо сильнее и умнее чем обычная школота. И сейчас, в летнем лагере, мы чувствовали себя лучшими из всего этого скопища маменькиных сынков.
Маратовича здесь с нами не было – он не педагог по специальности, да и сам в этом году решил поехать в кои-то веки в отпуск. Поэтому сейчас мы кайфуем, отдыхаем на полную катушку, а потом, когда кончится лето, сразу вернёмся к своим занятиям. Мы – пограничники.
Я натянул на голову простыню и закрыл глаза. Досадливые мухи, житья от них нет. Жара на улице неимоверная и укрываться совсем не хочется, даже и простынёй. Но если не укрываться, то подлая муха будет постоянно на тебя садиться, а это бесит. Так что приходится париться под простынёй.
Я уснул и проспал до конца тихого часа. Разбудил меня голос друга:
– Эй, Смык, вставай, пошли.
Я с трудом разомкнул веки и недовольно покосился на Толстого:
– Куда?
– Пошли-пошли. На полдник, Смык, давай вставай.
Я откинул мокрую от пота простынь и резко поднялся на кровати. Оглядев комнату, я окончательно проснулся.
– А где все?
– Да уже там, ты что-то больно сильно вырубился, я тебя будил минут пятнадцать, – сказал Толстый.
В комнате нас было шестеро. Мы – самые главные в нашей банде пограничников. Я, Толстый, Делюга, Самсон, Красный и Чудо-тварь.
У всех нас, кроме Самсона, были клички. Самсон было настоящим именем, но оно было таким необычным, что необходимости придумывать для него оригинальный позывной не было. Самсон Штерн – он еврей. Он у нас был мозг, всегда придумывал что-то оригинальное и мудрое.
Толстый – Олег Рукомойников, погоняло такое, потому что жирный. Он был нашим ангелом хранителем. Он всегда выступал миротворцем в ссорах и вот как сейчас, до последнего оставался ждать, если кто-то вдруг отстал. Даже в таких мелочах, как пожрать в столовке.
Делюга – Пашок Астахов, он лучше всех решал материальные вопросы, если банде не хватало вдруг на что-то, или срочно надо было добыть сумму денег для спонтанной цели.
Красный – Витёк Прокопенко, он до двенадцати лет везде с дедом таскался. Его дед был старым коммунистом. Он постоянно учил нас жизни и травил всякую шнягу про Красную Армию и товарища Сталина. Витёк вроде как стеснялся, но в глубине души был тот ещё коммуняка. Вот и окрестили его Красным.
Коля Чехов – тут без особой логики, просто есть такой святой – Николай Чудотворец, а он вот – Николай Чудо-тварь. Он не обижался на эту кликуху, потому как мы однажды выяснили, что «тварь» – это вовсе не обидно, так как результат творения Творца, а стало быть, по сути, всё что Бог, то есть Творец создал, то и есть тварь. А он, получается, не просто тварь, а Чудо…
Ну а я – Костя Пресмыкаев, Смык. Это от моей фамилии, из корня слова вытащили вот и всё. Каких-то отличительных черт у меня нет. Я вообще, если честно – серость.
Я потёр глаза кулаками, натянул шорты, футболку, сунул ноги в грязные шлёпанцы и сказал:
– Ладно, погнали.
Толстый суетливо выбежал из комнаты в коридор, я потащился следом.
Мы жили в двухэтажном корпусе на верхнем этаже. Большинство комнат здесь занимали другие пограничники, а на первом жили тёлочки. Очень, кстати, удобно – если вдруг мы бандой отважимся залезть ночью к ним в комнату. Правда, пока ещё такого не было.
Сейчас корпус был пуст, все и впрямь давно ушли в столовку.
Я спустился за Толстым по скрипучей деревянной лестнице, и мы вышли на улицу. Жара шпарила невыносимая, я прикрыл ладонью глаза от солнца и спросил:
– Что там сегодня на полдник?
– Говорили, что котлеты по-киевски привезли, по два куска пиццы на человека и по бутылке пепси, – с важным видом, заявил Толстый.
– Да не п… – сказал я.
Мы миновали турники, качели и танцплощадку, впереди показалось одноэтажное здание столовки.
Обычно до начала каждого приёма пищи здесь толпились у входа все обитатели лагеря. Питание у нас было пять раз в день: завтрак, обед, полдник, ужин и перекус перед сном. Перекус перед сном нам раздавали вечером в комнатах, это обычно были печенья с кефиром, или что-то в этом роде. Все остальные приёмы пищи мы получали в здании столовой.
До положенного времени двери в столовку всегда были заперты на ключ. Буфетчицы готовили еду, потом за полчаса запускали дежурных (кого-то из лагеря), и эти дежурные расставляли еду по столам. Когда всё было готово, двери отпирали и нас запускали внутрь.
Как правило, минут за пятнадцать до такого открытия у входа толпились голодные подростки, ожидая, когда можно будет войти и занять место. Глупо в общем, ведь места были для каждого и не могло быть такого, что кто-нибудь не получил бы свою порцию. Но все всё равно зачем-то ждали заранее и создавали столпотворение.
Сейчас мы с Толстым опоздали, и уже никого на улице не было. Все давно уже ели, или даже закончили есть. На входе мы столкнулись с группой пацанов из чужой школы, они выходили на улицу и враждебно на нас пялились.
Мы приняли вызов и не отводя глаз замедлили шаг.
– Смотри какой свин, – громко сказал один из пацанов.
Толстый остановился, я стоял рядом.
– Кто сказал? – прорычал он.
– Что именно сказал, жирдяй? – съязвил тот же голос.
Это был коренастый козёл с наглой рожей. Наверное, самый из них основной. Эти ребята явно не знали на кого нарываются.
Я вышел вперёд, опережая друга:
– Подойди, – сказал я коренастому козлу.
В минуты ярости Толстый становился очень опасным, и чтобы избежать лишних недоразумений, в этот раз я решил сам отстоять его честь.
Коренастый козёл ухмыльнулся и скрестил на груди руки.
– А ты кто такой, чтоб я к тебе подходил? Сам подойти!
Я ответил:
– Я уже подошёл и я здесь один. А ты стоишь там среди своих, как будто прячешься. Ссыш что ли, лох?
Это подействовало, и козёл двинулся навстречу.
– Кто лох? – вызывающе спросил он, по-бараньи выпятив лоб.
Вместо ответа, я двумя руками схватил его за шею и с размаху ударил коленом под дых. От неожиданности он не успел заслониться, и удар пришёлся прямо в «солнышко». Хватая ртом воздух, коренастый опустился на землю и скорчился.
Друзья терпилы оторопело молчали, я взял Толстого под локоть и быстро увёл в столовку.
В помещении пахло выпечкой и повидлом. Как я и предполагал, на полдник не было ничего примечательного – ватрушка с вареньем и стакан молока. Стоило ради этого вообще делать отдельное посещение столовки?
В большом зале, в шахматном порядке были расставлены квадратные столы, каждый из которых был рассчитан на четверых. Половина столовой была уже пуста. В некоторых местах сидели малознакомые нам пацаны и тёлки. Парни из нашей банды всегда занимали места в глубине зала.
Когда мы подходили к своим, Толстый недовольно пробурчал:
– Зря ты вмешался, я должен был сам ему жопу надрать.
– Ладно, в следующий раз будет твоя очередь, – рассеяно отозвался я.
Мы уселись за стол с двумя нетронутыми порциями полдника, за соседним столом вальяжно потягивали молоко наши друзья. Чудо-тварь пригубил стакан с таким видом, будто пил дорогое вино.
Он спросил:
– Выспался, Смык?
Чаще всего мы называли его сокращённо – Чет. Как я уже говорил, Коля Чехов не обижался на своё погоняло, но, во-первых, всегда говорить «Чудо-тварь» было не очень удобно, а во-вторых, мы старались не произносить это при посторонних, потому что люди непосвящённые могли бы воспринять слово «тварь» как уничижительное, что могло породить пренебрежительное отношение к Чету, который никогда не прощал обид. Он вообще был злой и к тому же самый сильный из нас. И когда я упомянул, что Толстый приходя в ярость мог натворить плохих дел, то это по сравнению с тем на что был способен Чудо-тварь, сошло бы за детскую шалость.
Чет был старше всех нас, но учился с нами в одном классе, потому что в младшей школе его оставляли на второй год. Он был высокий, широкий в плечах и с крепкими, почти как у взрослого мужчины, мышцами. У него было идеальное зрение, и он всегда стригся наголо. Позапрошлой зимой в нашей школе произошла трагедия – один старшеклассник провалился в открытый канализационный люк. При падении он сломал шею и умер.
Официальной версией был несчастный случай, но мы подозревали, что дело не обошлось без Чудо-твари. Тот старшеклассник незадолго до смерти прилюдно унизил Колю Чехова, который не был тогда ещё таким сильным и потому не мог сразу ответить на оскорбление. Он лишь пробурчал себе под нос нечто вроде: «посмотрим ещё, кто из нас лох», а через несколько недель тот парень упал в колодец.
Конечно, быть может, мы и ошибаемся, Чет ведь никогда об этом не рассказывал, да и мы не обсуждали тот случай, даже между собой. Но было в нём много такого, что пугало иногда до дрожи в коленках. И как бы ни были мы привязаны друг к другу, а страх к потаённой жестокости Чудо-твари никогда не отпускал до конца никого из нас.
– Спасибо, что не стал меня будить, Чет, – сказал я, усаживаясь за стол.
Найдя в моих словах нечто смешное, Чудо-тварь заржал как конь.
Самсон задумчиво смотрел в окно. Он как и остальные уже давно поел и теперь просто сидел и пялился по сторонам, изображая из себя какого-то киношного бандюгу.
– А что это за типы там были у входа? – спросил он.
Самсон был маленького роста и щуплого телосложения. Он плохо видел, но не носил очков. Вместо этого он постоянно щурился и иногда оттягивал пальцем веко на глазу, чтобы навести резкость.
– Ты это про кого? – переспросил я с набитым ртом.
– Как про кого? Кому ты под дых сейчас дал пока Толстый тебя ждал.
– Это я ему должен был под дых дать, – проворчал Толстый. – Петушня какая-то выёживалась. На меня наехал один из них, а Смык влез!
– Как понять «наехал»? – вступил в разговор Красный.
– Да ничего серьёзного, – сказал я. – Так, трындели между собой, мол, смотри какой свин, на Олега. Вот я и вмешался, сами знаете, Толстый взбесится и начнёт молотить, пока несчастный кровью не умоется, зачем нам это? Третий день только здесь.
– С чего это ты взял? – спросил Олег. – Я что, припадочный, по-твоему?
Я не стал ничего отвечать и залпом выпил молоко.
– Они угомонились после этого, или надо наподдать? – уточнил Самсон.
Как же, подумал я, «наподдать», уж ты-то в драку самым последним полезешь, мафиози хренов.
– Не, всё нормально, Самсон, мы разобрались уже.
– Хорошо, – с важным видом закончил разбор наш маленький босс.
Его самодовольная рожа внезапно меня разозлила. Я с раздражением встал и сказал:
– И что вы тут сидите столько времени не могу понять?
Самсон переглянулся с Делюгой и они заговорщически захихикали.
Видя, что я напрягаюсь, Красный, верный своим коммунистическим принципам о равенстве и братстве, торжественно раскрыл все карты:
– Пашок какое-то дельце провернул, буфетчица сказала подождать пока все не уйдут, и будет какой-то сюрприз.
Делюга фыркнул:
– Вечно ты всё сливаешь, никаких тайн с тобой не сохранить.
– Это от кого, от нас тайны? – начал злиться и Толстый. – Я думал мы тут самые близкие!
– Не напрягайся, Суфле, он шутит, – сказал Чудо-Тварь.
– Слышь чё, «Суфле»! Рот заткни свой! – заорал Толстый.
Я решительно встал:
– Пойдём, Олег, не надо обострять.
Толстый шумно дышал:
– Пойдём, пойдём, – настаивал я и потянул его за футболку.
Рукомойников резко встал, скинул мою руку и быстро зашагал в сторону выхода. Ну вот, всё-таки без конфликта не обошлось.
– Зачем ты так, Чет! – с укоризной сказал я и поспешил за Толстым.
Никто из четверых даже не попытался уладить эту мелкую склоку.
Я выбежал на улицу и окликнул Толстого:
– Олег, погоди, постой!
Я догнал его и положил руку на плечо, но он одёрнулся:
– Отвянь!
– Да хватит, что такого, в самом деле?
– Ага! Что такого?! Я что вам, плюшевый мишка?! Я что-то вообще не вижу, чтобы кого-то так же стебали как меня! Может тебя стебут, а Смык? «Суфле»?! И вообще, какого хрена ты сегодня за меня заступаться стал перед этими сопляками? Ты не много ли на себя взял, Смычок, а?! Пшёл нах!
И он быстро зашагал прочь.
На сегодня с меня было достаточно, и я не делал больше попыток его успокоить. Я хотел было крикнуть ему вслед последнее слово, но потом передумал. Уж больно сильно жирная свинья разнервничалась. Не зря говорят: «в тихом омуте черти водятся». Всегда такой спокойный и миролюбивый, он был чем-то вроде смазки между ржавыми шестерёнками, когда кто-то из нас начинал вдруг междоусобный конфликт. А сейчас на тебе! Мне стало жаль его, а его эта моя жалость только ещё больше разъярила.
Что ж, мне оставалось лишь надеяться, что всё само собой образумится.
Внезапно во мне поднялась непонятная злоба на всех моих товарищей. Мне казалось, что они затеяли против меня какой-то заговор. Что то, что Толстый так театрально обиделся на Чудо-тварь, распсиховался и ушёл куда-то – было галимой постановкой. Мои подозрения укрепились, когда побродив после полдника около часа по территории, я в одиночестве вернулся в корпус и застал в комнате всех пятерых, весело что-то обсуждающих.
Как только я вошёл, смех тут же стих. От этого я ещё сильнее завёлся и спросил, глядя в упор на Рукомойникова:
– Ты ж вроде ушёл куда-то обижаться?
Толстый отвёл взгляд в сторону и пробурчал что-то невразумительное. Я с ненавистью переводил взор с одного пограничника на другого, потом нервно прошёл через комнату и сел на койку.
Теперь мне стало ясно: они специально разыграли этот конфликт с Толстым, чтобы он вышел и вывел меня из столовки. А потом, когда на улице он от меня отвязался, то сразу же вернулся к ним. Красный говорил о каком-то сюрпризе от буфетчицы, который она обещала Делюге. Что это был за сюрприз?
Стараясь подавить предательскую дрожь в голосе, я проговорил:
– Что за дела, пацаны?
И уставился на Самсона.
– В смысле? – лениво отозвался Штерн.
– Ты о чём? – поддакнул Делюга.
Я взорвался:
– Хорошь горбатого лепить! Вы там базарили про какой-то сюрприз от буфетчицы в столовке! Сейчас я вхожу, а вы тут все ржёте и сразу затихли как меня увидели! А ты вообще… обиделся! – заорал я на Толстого, словно обвиняя его в том, что он так быстро перестал обижаться.
На мгновенье воцарилась полная тишина, затем Чудо-тварь несколько раз громко чавкнул жвачкой и сказал издевательским тоном:
– Ты дурачок что ли, Смычок?
И тут все покатились со смеху. Все, кроме меня. В голову мне бросилась кровь, ноги сделались ватными. Второй раз за день я слышу это «Смычок», меня никогда так раньше не называли и я вовсе не согласен на такое изменение моей кликухи!
Обуреваемый слепой яростью, я кинулся на Чудо-тварь и стал его бить. Чехов был выше меня на голову и, как я уже говорил, вообще самым сильным из нас. Он с лёгкостью отбил мои удары, вывернул мне руку и влепил унизительную пощёчину:
– Успокойся, Костя! – сказал он грозно, не выпуская вывернутую руку.
– Пусти! – крикнул я, чувствуя, что ещё чуть-чуть и расплачусь.
Он отпустил, но настороженно следил за моими движениями.
С трудом совладав с собой, я шумно выдохнул и сел на свою койку. Больше всего в тот момент мне хотелось выйти из комнаты, уйти подальше от корпуса и дать волю слезам где-нибудь, где меня никто не увидит. Но я знал, что именно сейчас этого делать никак нельзя, я бы окончательно опустился в глазах своих друзей, и дальше всё становилось бы только хуже.
Резким движением я вытащил из-под кровати дорожную сумку и принялся в ней рыться, делая вид, что что-то ищу. Все молчали, и мне казалось, что они сейчас смотрят на меня и перемигиваются между собой. Я боялся поднять взор и удостовериться, что то, о чём я думаю – правда. Что они продолжают надо мной куражиться, и вот-вот последует новая волна унижения.
Порывшись в сумке, я достал книгу, которую взял с собой читать, но за минувшие дни ещё ни разу не открывал. Я бросил её на подушку и задвинул сумку обратно под кровать. С запозданием пришла мысль, что всего этого делать не стоило. Наверняка они сейчас начнут глумиться ещё и над книгой!
Я лёг на бок, положил перед собой увесистый том и, наконец, опасливо оглядел соседей. Вопреки моим страхам, никто из них на меня не смотрел – каждый занимался каким-то своим делом. На мгновение мне даже показалось, что молчали они всё это время вовсе не из-за меня, а просто потому, что темы для разговоров были исчерпаны.
Красный и Делюга, не издавая ни звука, играли в карты, Толстый листал какой-то глянцевый журнал с сиськами, Чудо-тварь пялился в окно, а Самсон вообще спал. Или делал вид, что спит.
Может это уловка? Может они просто хотят, чтобы я думал, что на меня никто не обращает внимания? А стоит мне расслабиться и потерять бдительность, так они снова примутся за свои издевательские штуки?
– Что за книга? – спросил, как ни в чём не бывало, Чудо-тварь.
Урод!
Я ничего не ответил и подперев голову кулаком раскрыл корешок.
Это были «Дети капитана Гранта».
– Что за книга? – невозмутимо повторил Чудо-тварь. – Коость?
Ага! Теперь я Костя! Даже не Смык! А пять минут назад, когда они меня доводили, я был Смычок!
Вообще говоря, в нашей банде считалось признаком уважения, когда тебя называли по имени. Не то чтобы клички были оскорбительными, нет. Но имя придавало солидности и делало тебя как бы более значительным.
– Константин, ты не слышишь меня?
Это «Константин» вызвало во мне непроизвольный смешок. Увидев, что я засмеялся, Чудо-тварь заржал тоже. Все обиды тут же забылись.
– Пошёл ты, мудак! – сказал я и засмеялся ещё сильнее.
Все в комнате как-то сразу оживились. Делюга с Красным отвлеклись от карт, Толстый с интересом уставился на мою книгу, а Самсон встал с кровати и спросил:
– Не, правда, Смык, что за книга? Мне тоже интересно.
Я молча развернул том и Чудо-тварь с выражением прочитал название.
– Оооо, – деланно восхитился он. – Вот это дааа.
– Иди на хер, Чудо-тварь.
– А я читал, ничего книга, – заявил Самсон. – Там вообще трилогия, это первая часть. Дальше «Двадцать тысяч лье под водой» и «Таинственный остров». «Таинственный остров» – самый интересный.
– Круто, – отозвался я и добавил, чтобы хоть как-то дать сдачу Чехову, – а вот Чудо-тварь ничего не читает, поэтому он тупой.
Я ждал, что он ударит меня «для галочки», потому сразу увернулся, подставив плечо так, чтобы было не слишком больно, но и в то же время, чтобы сраный садист этим удовлетворился.
– А ну дай, – потребовал Чехов, протягивая руку к книге.
– Это ещё зачем?
– Дай! Крыса, что ли?
Я отдал ему том, он отошёл к своей койке, улёгся и начал читать.
Теперь, если я подойду и потребую книгу назад, он мне её не отдаст и начнётся тупая игра, с целью показать своё превосходство. Я то знал, что он не прочитает и десяти страниц, но сделает теперь всё, чтобы я его уговаривал. Чудо-тварь был тварью мстительной.
Но я не стал ему подыгрывать и сказал:
– Ладно, как начитаешься, отдашь.
Он ничего не ответил. Разочарованный моим отказом от борьбы, Коля делал вид, что углубился в чтение.
Я откинулся на подушку и с облегчением вздохнул. Казалось, что конфликт исчерпан. Я успокоился и снова почувствовал братскую привязанность к пограничникам.
В дверь постучали.
– Да-да, – по-хозяйски откликнулся Самсон.
На пороге возникла помощница нашей классной руководительницы, их ещё называли «пионервожатыми» по старой советской привычке всякие бабки, работавшие в лагере. Её звали Ангелина Шубина, и она была мечтой каждого из нас.
– Привет, мальчики, – сказала Ангелина Шубина.
Мы синхронно привстали на своих койках, только Самсон продолжал лежать как лежал, даже не поменял позы.
– Привет, Ангелина, – легко ответил он, в то время как все остальные впали в ступор.
Наверное, она прекрасно всё видела и ей это определённо нравилось. А ещё ей нравилась уверенность Самсона, хоть на вид он был далеко не красавец и к тому же ниже её ростом. Ангелина была высокой и стройной брюнеткой, с отчётливо выступающей вперёд грудью и длинными ногами. Она была старше нас на один год, закончила десятый класс.
Не пересекая порога комнаты, она обратилась уже прямо к Самсону.
– Меня Нина Павловна послала передать, что сегодня, в полвосьмого в клубе будут показывать кино «Маска». Кто хочет пойти – должен оставить заявку, чтобы она рассадила всех по местам.
– А ты пойдёшь? – спросил Самсон.
Господи, как я ему завидовал!
– Да, пойду, – ответила Ангелина Шубина и слегка покраснела, от чего стала ещё красивее.
– Тогда меня тоже запиши, – заявил Самсон и не отрывая от неё взгляда, обратился к нам, – пацаны, вы со мной?
Мы наперебой заговорили: «да», «конечно», «не откажусь», стараясь высказываться так, чтобы наше согласие прозвучало как можно более оригинально, непосредственно и сильно.
Ангелина чуть заметно усмехнулась.
– Хорошо, я передам Нине Павловне, чтобы всех вас записала, – сказала она и ушла.
Самсон встал с кровати и громко пёрнул. Мы засмеялись.
– А слабо так при Шубиной а, Самсон? – спросил Делюга.
– Потом, – небрежно отозвался Штерн. – Сначала я её трахну.
Меня эти его слова больно задели, но я ничего не сказал.
Сказал Делюга:
– Ага, конечно, мечтай.
– Я не мечтаю, а ставлю цель, – заявил Самсон.
На этом обсуждение Ангелины Шубиной закончилось, и мы поговорили про фильм «Маска», который нам будут показывать в клубе и который каждый из нас уже неоднократно видел.
«Клубом» в лагере называли небольшое здание вроде дома культуры, где была сцена и зрительный зал. На второй день после приезда сюда, там показывали всякие глупые представления, так называемые сценки. Школьники готовили для этого свои номера, но выступали не все, в основном только младшие, или всякие творческие коллективы под руководством своего учителя.
Нас сия чаша миновала, потому как фактически главным нашим наставником был Антон Маратович, а сюда он не приехал. Так что мы по большей части были предоставлены самим себе. Разве что классный руководитель из школы время от времени справлялась «всё ли у нас в порядке».
Представление на открытие смены было отстойное, больше всего нам понравилась старшая группа художественных гимнасток, где девки нашего возраста, одетые в купальники, крутили на сцене всякие фигуры. Это длилось от силы минут пятнадцать, а всё остальное время была отъявленная дичь.
На фильм мы пришли ровно в назначенное время и расположились в заднем ряду. Зал был заполнен на три четверти, и, проходя мимо Ангелины Шубиной, которая сидела рядом с учителем, все мы, напустив на себя как можно больше важности, делали вид, что её не замечаем.
Все, кроме Самсона – он небрежно кивнул Ангелине, и она улыбнулась!
Чёрт! Я начинал ненавидеть Самсона Штерна!
Мы расселись по своим местам. Толстый сел рядом и ткнул меня в бок.
– Дружище, ты извини, если что не так. Я сегодня был не прав.
К тому моменту я уже забыл о минувших событиях и с завистью наблюдал, как Ангелина украдкой поворачивает голову в сторону Самсона.
– Без обид, Смык? – настаивал Толстый.
– Да-да, всё нормально, – машинально ответил я.
В зале потушили свет, и начался фильм.
Униженный жизнью Джим Керри вытянул свой счастливый билет и, найдя волшебную маску, показал всем неудачникам мира, что чудеса случаются. Надо лишь терпеть, ждать и надеяться.
Я ненавижу Самсона Штерна.
Я ненавижу его.
***
Каждый день с девяти до одиннадцати вечера в лагере устраивали дискотеку на открытой танцплощадке, исключение составляли лишь дождливые вечера. Когда закончился фильм, дискотека была в самом разгаре и, выйдя в тёплое вечернее лето, мы зашагали прямиком туда.
Делюга с Красным обсуждали Стэнли Ипкеса и его собаку Майло, Толстый шёл рядом со мной, задумчиво глядя под ноги, Самсон что-то настойчиво втолковывал Чудо-твари. А у меня из головы никак не выходила Ангелина, которая весь фильм бросала заинтересованные взгляды на Штерна. До сегодняшнего дня я и не подозревал насколько сильно она мне нравится! Раньше я думал, что это моё чувство примерно такое же, как и у других пацанов, ведь такие как Шубина нравятся всем! Однако я никогда не подумал бы, что влюблён. Никогда, до сегодняшнего дня. И вот сейчас я по-настоящему это понял! И потому теперь я ни за что не прощу Самсону Штерну того, что она выбрала его, а не меня!
Мы приблизились к танцплощадке. Из дребезжащих колонок протяжно выл Ляпис Трубецкой. Я сделал хмурое лицо и вместе с остальными принялся изображать из себя серьёзного рубаку-парня, которого непонятно каким ветром занесло на эту педерастическую тусовку. Все ведь знают, что нормальному пацану танцевать просто так в падлу, за исключением тех оправдательных моментов, когда он сильно пьян. Поэтому я, как и положено, стоял рядом со своей бандой и с презрением смотрел на танцующих. Среди них показался давешний задира, которого я уделал возле столовки. Он весело выплясывал и дебильно лыбился, будто и не было сегодняшнего унижения, а его тупые дружки старательно создавали вокруг него круг. Видно это ничтожество был у них главным. Терпила вытряхивался и дёргался как последний гомосек, а его пристяжь угодливо подстраивалась под его дурацкие телодвижения. В какой-то момент, он вдруг повернулся в нашу сторону и поймал мой презрительный взгляд, тогда его довольная рожа как бы моментально прокисла, а танец как-то сразу пошёл наперекосяк, и очень скоро сия команда пидоров ретировалась в другой конец танцплощадки.
– Что мы тут вообще забыли? – услышал я голос Толстого.
– А что ещё делать? – отозвался Чудо-тварь.
– Да ладно, постоим, посмотрим на тёлочек, – закрыл тему Делюга.
«Посмотрим на тёлочек», ну да, за этим только мы сюда и ходим, что верно – то верно. Я покосился налево и ощутил приятную слабость в коленях. Возле группы малолеток стояла Ангелина и, улыбаясь, смотрела на меня! Я неловко улыбнулся в ответ, чувствуя как "загораются" уши, и тут начался медленный танец.
Ту-ту-туу
Туу-туу-ту-ту-туууу
Опять эти Скорпионс со своим «Ветром перемен».
«Неужели я ей всё-таки нравлюсь?», лихорадочно подумал я. Возможно, с Самсоном она была любезна просто из вежливости, но на самом деле она ждёт, чтобы я проявил инициативу. Я ведь мужчина, чёрт возьми!
Туу-туу-ту-ту-туууу
Из-за моей спины вышел Самсон и, решительно подойдя к Ангелине, пригласил её на танец. Обнявшись, они стали медленно кружиться на месте.
Чувства, обуявшие меня в тот момент, трудно описать словами. Мне захотелось уйти подальше от этой дискотеки и подальше от лагеря. Уйти куда-нибудь далеко и не видеть больше никого из знакомых. Никого!
Кто-то мягко дотронулся до моего плеча.
– Потанцуем, Костя?
Я обернулся и увидел Фаину, малолетку и дурнушку, учившуюся на два класса младше нас. По-сравнению с Ангелиной она была просто маленькой, неотёсанной мышкой. Фаина в меня влюбилась, и это все знали.
– Что-то не хочется, Фаина, – сказал я, злобно покосившись на хихикающих пацанов.
Девочка грустно потупилась и, собираясь уйти, ответила:
– Ну… ладно.
И тут я почувствовал к ней сильную жалость. Мало кто из девочек отваживался приглашать на танец парней, тем более старших. А она была к тому же ещё и некрасивой, вечно державшейся в стороне. Её избегали и в школе, и здесь – все будто боялись заразиться её неприглядностью.
Повинуясь внезапному импульсу, я догнал её и взял за руку:
– Стой, Фаина, я передумал, давай, давай потанцуем.
Её лицо засветилось от счастья, я взял её за талию, она положила руки мне на плечи и мы закружились.
Wind of chaaanges
Схватившись за живот, Чудо-тварь ржал как припадочный. Глядя на нас с Фаиной, вся банда веселилась от души. «Давай-давай» – изобразил жестами Красный. Не убирая рук с талии Фаины, я сместил ладони чуть вперёд и показал козлам сразу два средних пальца. Они заржали ещё сильнее, и на мгновенье я перестал думать о танцующей чуть поодаль паре.
– Тебе нравится в этом лагере, Костя? – спросила Фаина.
– Что? А, да… в общем, нормально, – сказал я, размышляя о том, что такого мог шепнуть сейчас Ангелине Самсон, от чего она так весело смеётся.
– И мне нормально, – сказала Фаина, хотя по её вечно грустному лицу этого было совсем не заметно.
Когда ты оказываешься наедине с девушкой, которая тебе нравится, у тебя всегда пропадают слова для поддержания разговора. Ты боишься неловкости, стараешься как-то заполнять паузы, в общем, либо молчишь как идиот, либо несёшь всякую чушь. Но когда рядом с тобой девушка, которая тебе полностью безразлична, ты чувствуешь себя естественно. Тебе неинтересно, что она о тебе подумает. Хочешь – молчи, хочешь – говори, как привык. И это, как я слышал, привлекает их ещё больше.