Ковчег Лит. Том 1

Часть 65

– Марк, если ты продолжишь молчать, ничего не изменится. – Луч сидел в мешке, скрестив руки на груди. Устав сидеть в полумраке, он распахнул шторы, дернув их с такой силой в стороны, что едва не сорвал карниз. – Блядь, класс, – он фыркнул, – то ты болеешь и молчишь, то ты здоров и все равно молчишь.

– Как?

Дыхание перехватило, как после долгого кашля, горло сдавило. На улице была теплая весна, переходящая в осень, солнце светило ярко.

– Что «как»? Марк, ты притворяешься или на самом деле не догоняешь?

– Я не понимаю, что я должен догнать. Я болел, Лера не приходила. Как только я пришел в себя, ты говоришь, что она умерла. – Марк с силой прикусил губу, попав зубами прям в место содранной кожицы. Скривился и облизнулся. – Что произошло?

– Она умерла, – Луч пожал плечами, улыбаясь. Он вертел в пальцах пластиковую ручку от детского планшета, а вот планшет глазами найти не мог. – Ты правда тупой?

– Это ты идиот. Я уже понял, ты сказал. Как, твою мать, это произошло?! – Кидаться было нечем, под рукой были только подушка и одеяло. Если кинуть подушку – не поймет, что это не игра.

Лучевой молчал. Он смотрел на него огромными восторженными глазами, еле-еле улыбался и молчал. Глаза слезились от яркого света и сухого воздуха.

У Леры были толстые ляжки и худые икры. Когда они только ходили по собеседованиям, один из баров на Кузнецком они приметили сразу. Не для того, чтобы работать, нет. Там были странные туалеты – не делились на мужские и женские, черные квадратики плитки чередовались с зеркалами, под потолком приглушенно горели красные лампы.

Это было определенно не место для работы. И туалет там стоял отнюдь не как средство первой необходимости.

Ее «Мартинсы» делали ноги еще тоньше, а широкая юбка до колена скрывала крупные бедра. Трусы, спущенные с колготками до сгиба колен, в черном зеркале отражались как удачный кадр из порно.

Еще ни в одном зеркале Лера не была такой привлекательной, как в этом туалете. Квадрат – тонкие ноги со спущенными до самых ботинок трусами. Черный квадрат – пропуск. Снова зеркало – большая мягкая грудь над спущенным лифчиком, на которой мягким комом лежит задранный свитер. И никаких непропорциональных ляжек, никакого рыхлого животика, валиком свисающего над лобком. Все это – черный квадрат, цензура. И даже ее лицо – цензура, только губы попадают в одно зеркало с подпрыгивающими сиськами.

Как она могла умереть?

– Вы же сосались постоянно, заболели тоже вместе. – Луч рисовал по коленке пластмассовой ручкой от планшета, даже не глядя на перекошенное лицо Марка.

– Чем заболели?

Луч заржал. Марк не понимал, как можно смеяться в этой ситуации – не натянуто, не саркастически, а заливаясь, утирая глаза и морщась. Как вообще можно смеяться?

– Ангиной, Маркуш. Вы же трахались последний раз месяца четыре назад. Чем вы еще могли заболеть вместе? – Луч поднял вверх указательный палец и «покивал» верхними фалангами.

Марк забрался на кровать в кедах. Он сегодня выходил в магазин за туалетной бумагой, которую Лучевой забыл в прошлый раз. А потом накормил его «пастой» с морепродуктами из тайского ресторанчика. Урод.

– А тебя с хера ебет, когда я трахался? С ней.

– Здоровья тебе желаю.

Марк накрыл лоб холодной влажной ладонью, закрыл глаза.

– Чего ты от меня хочешь? Почему ты мне вообще про похороны не сказал? – Лицо начинало гореть, Марк чувствовал, как нервы горят в голове, а дым копится, застилая глаза. Непонятно.

– Я говорил. И Саня тебе звонил, говорил. Даже Женька, по-моему, звонила. Но вы, тверские, люди такие, с ангиной по телефону разговаривать не желаете, слушать – тоже. Лежишь ты такой две недели назад, гноем плюешься в меня, телефоном бросаешься и говоришь: «Луч, достань из шкафа одеяло теплое. Конец апреля, отопление выключили, суки». Я думал – все. Белочку поймал с лекарств своих, в дурку сдавать надо.

– Говна в тебе, как в сортире на даче, Луч.

– Это в тебе говна, как в сортире, Марк. Сходи просрись, пока не сдох от дерьма своего, сопли на хуй намотай и на работу сходи, в институт наведайся. – Луч прищурил глаз и, как дротиком, метнул ручку от планшета в Марка, попав в колено.

– Мразь ты последняя, Лучевой. – Обе ладони закрыли горящее лицо.

Если все, что говорит Луч, – правда, то Марк не против снова слететь с катушек, слечь с ангиной и потеряться во времени и пространстве.

* * *

– А поехали в Питер? – Женя, оторвав бутылку от рта, резко дернула ее вверх, поднимая руку. На дне плеснулось, и пена, взбесившись, полилась на ее голые ляжки.

– А туда нам зачем? – Марк поднял глаза от своей бутылки, на которую смотрел последние минуты две. Как только все замолчали, так и начал смотреть на нее. С одной стороны, все они были не правы, особенно Луч. «Он никогда ничего не хочет, клал он на всех нас». Ему не все равно, он не всегда ничего не хочет. А с другой – смотреть на них не хотелось.

– Тебя топить, – Луч съюморил. – А если серьезно, то почему нет? У вас ведь учеба только в сентябре? – Саша и Женя кивнули.

– Сейчас опять заведет песню «я не хочу ехать», – Саша, в отличие от сестры, махнул свободной рукой. – Марк, поехали, развеешься.

– Там сейчас туристов много. – Он предпринял последнюю попытку отмазаться, с надеждой посмотрев на сестру, не смотря на Луча даже мельком. Даже краешком глаза. – Вот и сольешься с толпой.

Сборы были наполовину шумными. Саша и Женя, приехавшие в Москву без вещей, в Питер поехать так позволить себе не могли. Они шатались по продуктово-бытовым, шуршали дома пакетами, баночками, переливали Марковские шампуни, таскали футболки, звенели стаканами и вином, «чтобы веселее шло».

Марк делал все молча и тихо. Луч пришел с уже набитым рюкзаком и не шумел.

Квартира поделилась на кухню и спальню. – Почему ты не хочешь ехать? – Луч не удержался. – Потому что это не отдых. – Тебе ведь всегда нравилось там.

– Я там был с Лерой.

– Ты там познакомился со мной.

– Луч, там все будет напоминать о Лере.

– Тебе и здесь все напоминает о Лере. Мы напоминаем тебе.

– Вот и катитесь отсюда.

– Так не работает, Марк. Тебе нужно смириться.

– Я смирился. Почему она умерла?

– А ты не понял?

– Нет, не понял. – Марк психанул, швырнув в Луча своей мочалкой, которую купила Женя. Он не понимал, почему никто ничего ему до сих пор не объяснил. Его утешают, поддерживают, но не говорят.

– Поймешь. Не поймешь – скажу, – Луч пожал плечами.

– Я уже не понял.

– Ты тупой.

Они уставились друг на друга. Агрессию можно было поймать, помять руками и порезать.

Поезд долгий и неудобный. Места маленькие и кресла не откидываются, Луч примостился у окна и, сложив руки на груди, спал. Ему не мешали дети, скачущие даже в ночном режиме, духота и застоявшийся запах пота. Все вокруг пыльное и будто жирное. Кожное сало везде, отпечатки, запах чипсов. Он спал.

На завтра у них целая программа: увидеть и узнать Питер заново, познакомиться с ним как в первый раз. А Марк не спал.

И Лера тогда не спала, лезла к нему, приставала, тащила в убогий вонючий толчок, чтобы «ну пойдем, чего ты спишь». Теперь он не спит, а Леры нет.

Вокзал. Заселение. И все такое же, только подмытое. Кожный жир размазан по стенам, ванной, унитазу и столам химическим раствором. Две спальни. Марк хотел с Женей, хотел с Сашей, а подселился Луч.

Активной программе Марк сопротивлялся, как мог: раз увильнуть от поездки не получилось, он решил большую часть проспать, наплевав на планы друзей.

Зашел в комнату, увидел соседа, закатил глаза, поставил сумку и лег. Если на минуту забыть, что постель засалена, с пролежинами, уткнуться, как в поезде, лицом в куртку, можно даже уснуть. Главное – справиться за три минуты, пока терпение еще не взорвалось.

– Ты серьезно спать собрался? – Луч раскладывал в тумбочке вещи, которых было не так много, как у той же Жени, дернул рюкзак на спине Марка. – Тебе помочь?

– Отвали от меня. Я не выспался.

Луч больше не спрашивал – бесполезно. Помощь предлагать – тоже. В коридоре ворчала Женька голосом, до боли похожим на Леркин, Марк закрывал голову капюшоном, утыкаясь носом в расстеленную поверх кровати куртку.

– Мальчики, вы через сколько будете собраны? – Женя просунула голову в щель между дверью и косяком, не постучавшись. – Он, что ли, спит?

Луч кивнул, вздохнув. Он давно уже разобрал вещи, попытался стянуть со спины Марка рюкзак, чтобы тому лицом в кровать хотя бы дышалось полегче, но Марк успешно его послал, не проснувшись. В рот он имел сейчас всех, кто пытался поднять его. Даже когда выспится.

– Ну и что делать? Буди его!

Женя была бы в бешенстве, если бы была Лерой. Та бы уже точно истерику закатила, потому что уже успела накраситься, а Марк спит. Но Женя не Лера, а Леры нет.

– Не надо будить. Не пойдет.

– Да он и так не пойдет, будет спящего всю неделю изображать. – Сашка заглянул в комнату, вслед за сестрой. – Буди его.

– Давайте вы сейчас пойдете, по магазинам пошляетесь, бар найдете, а мы подгоним, как он проснется? – Луч поправил подушку под головой, устраиваясь удобнее. Ему и самому вставать было не очень охота, поэтому отмазываться он начал за двоих.

– Тебе бы в яслях работать, а не с Марком возиться. Там хреново, но хотя бы платят. – Женя зарылась рукой в волосах и кивнула, соглашаясь то ли с Лучом, то ли с собой. Саша только пожал плечами и пошел обуваться.

– Марк хотя бы под себя не ходит, – Луч заржал, снова откинувшись и едва не зацепив головой металлические прутья в изголовье. Кровати и правда как из яслей.

– Это ненадолго.

Просыпаться Марк отказывался принципиально. Но спустя восемь часов Луч спрашивать его перестал. Женя и Саша обрывали телефон, сначала криками, затем угрожали начать пить без них, потом уйти в другой бар, так и не показав им первый «самый лучший», а потом они напились. Луч завидовал, а Марк спал. Уговоры не помогали, крики Жени по телефону – тоже. Луч и сам не понял, откуда у него столько силы, но кровать, на которой спал Марк, перевернул без особого труда, подцепив с одной стороны и просто поставив ее набок.

– Ты совсем, сука, головой поехал? – Марк подскочил, ударившись головой о пол, прогнувшись в спине от так и не снятого рюкзака, и сел, осоловело уставившись на Лучевого. – У тебя хотя бы остатки мозгов в колокольне есть, придурок?

– Вставай, собирайся. Ты выспался. – Луч спокойно сел на свою кровать, натягивая кеды. Марк закрыл лицо руками, мысленно считая до десяти. Так Лера учила разговаривать с Лучом: послушал его – посчитал до десяти, возможно, пятнадцати, – ответил.

– Я не хочу никуда идти. – Он выдохнул, еле поднимаясь с пола: все тело затекло.

– А я хочу пить. В Питере. Улавливаешь?

Этот спор Марк проиграл.

Бар на Фонтанке посреди «Лофта» людьми был забит под завязку, но столики при этом пустовали. Только те, что стояли ближе к бару, служили подставками для липких пустых шотов. Музыка долбила по мозгам вместе с топающей толпой, прыгающей будто не по полу, а по голове Марка.

Вставать после семи вечера тяжело – в голову будто залили свинца, а в глаза – молоко; все вокруг тяжело, мутно и больно.

– Что ты здесь собрался пить? – Марк сел на подоконник у открытого окна, не опираясь об откосы, – за спиной высота второго этажа, и люди как спасательный батут: начнешь падать – подхватят. На него то и дело наваливались какие-то неясные подмутневшие девчонки, высматривая кого-то в гурьбе, извинялись, толкая сиськами в плечо. Лера не извинялась.

– Для начала нам надо Женю с Сашей поймать, а потом уже пить. – Луч от телефона не отрывался, говорил себе под нос – Марк его не понимал и нервничал.

Маленькая девочка на большой платформе подсела к Марку с двумя стопками в руках, расплескав пятнадцать из сорока по рукам, и протянула один шот ему, чокаясь и залпом выпивая яркую липкую муть.

– Говно день.

И ушла.

Луч ржал. Как конь в стойле, заливался, заикался, поглядывая в телефон, похлопал по плечу.

– Пей первую бесплатную. Настолько чмошник, что уже девчонки угощают.

– Я бы сказала – настолько неотразим. – Женя подскочила, объявившись, и села на место девушки. – Выспался?

Марк отвечать не стал – глотнул оставшиеся двадцать пять от безысходности. Пить в Питере было гадко и неправильно.

– Где Сашка? – Луч улыбнулся, опершись плечом на Марка.

– Пошел за настойками. Сказал, что возьмет на всех.

Телефон Луча зазвенел – не слышно из-за шума, – замигал, он ответил и ломанулся сквозь людей в сторону бара. Возвращался он с двумя дощечками в руках, на каждой по семь стопочек разного цвета, лавировал за ним Сашка, стараясь не расплескать настойки на своих дощечках. Женя подвинулась, освобождая место между ней и Марком для настоек.

Они втроем радостно загалдели, заставили выпить вчетвером по одной за приезд. По второй за Питер. По третьей за «пить» и по четвертой за «запить».

Марк пить не хотел, когда напился. Есть хотелось сильнее, Луч лишь пожимал плечами и заливал еще одну. «Есть надо было, когда спал».

В глазах поплыло давнее, знакомое чувство, даже на губах улыбка появилась, перманентная, рабочая. Рефлекс. И сестра какая-то по-особенному пьяная и смешная: тормозит, теряется и много раз повторяет одно и то же. И всем. Каждому по отдельности. И по два раза. Как обкуренная. Сказать бы об этом Лучу и Сашке, но только Луч в черном списке, пока не расскажет про Лерку. А Саше все равно.

Да и Женьке наверняка скучно в «мужской компании», ей бы сюда Лерку.

– Жень, ты скучаешь? – Марк поставил локоть на колено, подбородок – на ладонь, прилипнув к самой вкусной разлитой гранатовой настойке, и посмотрел прямо на сестру, игнорируя Сашу и Луча по бокам.

– Не-а, не скучаю, Марк. – Женя улыбнулась. Легко откинула волосы со лба и растянула губы еще шире, веселее.

Марк завис. Он уже придумал, как будет плакаться сестре и скучать вместе с ней, но, получается, единственный человек, который мог бы поддержать его тоску, не чувствует того же.

– Пей, Марк, последняя твоя осталась. И пойдем. – Луч хлопнул его по плечу.

* * *

Лера ему уже надоела тогда. Они только приехали, встречались едва ли год, но уже поехали отмечать «юбилей». Каждый месяц вместе считался достижением. Они только закончили школу, подали документы в Москву и в Питер и остались там на несколько дней – насколько хватит родительских денег «на дорогу».

Лера очень хотела на какой-то фестиваль под открытым небом. Солнце пекло и жарилось, Лера бегала в туалет, чтобы снять колготки. Потом – лифчик. Только в третий раз она ходила в туалет, чтобы пописать. Марк терпел. Его жарило не только под майкой, но и голые плечи, предплечья. Про русскую баню в штанах и трусах говорить было нечего. Холодный ветер трепал только обожженную кожу на лице; Лера тогда любила всякую неформальную ерунду, гаражные группы, подпольные клубы, которые черт знает как находила. Таскала туда за собой раньше всю компанию, половину класса, а теперь только Марка.

Она рвалась к сцене, пока он лежал на траве и сторожил их вещи. Он достал тетрадь из рюкзака, чтобы потренироваться в упражнениях для вступительных экзаменов.

Почему-то хотелось не решать, а писать. И хотелось только про Леру. Как она его бесит, как надоели ее истерики и постоянные пьянки. Как он любит ее, ее смех и толстые ляжки. Но это не шло, слов не хватало.

Рядом упал прыщавый пацан. Раскидал свои вещи и свалился прямо на них. Писать захотелось сильнее, слов больше не стало.

– Тут же не занято? – он повернулся к Марку, спросил. Кивнул сам себе, протянул руку. – Меня Кирилл зовут.

Марк руку пожал, затормозил, назвался.

– А ты че не у сцены тусуешь? Не твоя группа? На кого пришел?

– Девушку привел.

– А она где?

– У сцены тусует.

Кирилл понятливо а-а-акнул. Марк понял, что ни писать, ни решать не получится. Закрыл тетрадь, засунул ручку в кольцо пружины, убрал в рюкзак Лерки. Заметил презервативы, улыбнулся.

– А ты че не с ней?

– Не моя группа.

– А когда твоя?

Марк пожал плечами. Спросил:

– А твоя когда?

– Не знаю, я сюда случайно попал. Мимо проходил, увидел ограды, шум поймал, захотел посмотреть. Смотрю. Ты чет пишешь?

– Нет.

Разговор не клеился. Кирилл не переживал, Марку было наплевать. Прибежала Лера.

– Зай, нас позвали на вписку сегодня, там типа квартирник местный, гитара, алкашка. Пойдем?

– Кто? – Марк раздраженно завозился.

– Да ребята, я с ними у сцены познакомилась. Пойдем?

– Пойдем, – Кирилл встрял, разулыбавшись Лере. – Я Кирилл, развлекаю Марка, пока он тут.

– Привет, Кирилл. – Лера хлопнула его по «пятерке». – Ты с ними?

– Не знаю, но да, – Кирилл заржал, заикаясь. – Пойдем, покажи, с кем я. – Повернулся к Марку, бросил: – Посторожи.

Они ушли, оставив на Марка еще один рюкзак. Вернулись с толпой, когда солнце уже садилось и прожарка стала «су-вид». Собрались быстро и пошли на квартирник. Полночи пили, под утро домой пошли пешком, дождавшись, когда мосты сведут.

– Вы, короче, в Москву поступаете? – Луч остановился у подъезда хостела, закурил.

Лера прикурила у него. Пошаталась, агакнула, затянулась.

– Я, короче, тоже. К бате перееду, там устроюсь. Затусим еще?

– Давай. «ВК» меня найди.

Марка тоже нашли. Лера потом не раз путалась и присылала «зайчиков», «котиков» и «моя киска жаждет вписки» Кириллу Маяку, вместо Марка Кирюшина.

* * *

Старая компания приняла их как родных. Тот же портвейн, то же пиво, только дороже и «легальное», ведь восемнадцать есть всем. Что-то было и нелегальное, Марк пропустил, а Саша заметил, ходил веселый и тупой, как никогда. Как всегда. Луч ржал, давно не видел их – питерских, – еще с прошлого лета, а Марк как будто вечность назад. И никто не знает про Леру, никто не спрашивал, где она, почему не приехала.

Даша в новом баре заприметила свободное место возле «столичной зануды» – Марк пил и не веселился, непорядок. Даша вроде и не была тогда на фестивале, была только на квартирнике. И, видимо, она одна пропустила общий заговор, не спросила первое правило «квартирного клуба»:

– А ты чего молчишь, как будто не со всеми?

Она так старательно произносила все слова правильно, что сразу становилось ясно – пьяная, еще чуть-чуть, и в слюни.

– Я со всеми, просто скучно.

– Ты столько выпил! Какое «скучно»?

– Да вот… – Он отпил от шота. Невкусно, в «Голицыне» было лучше.

– Скучаешь? Я слышала, что с Леркой… – Она сочувствующе погладила его по плечу, привалилась на него, полуобнимая.

– Зато я не знаю, что… – Он почувствовал ниточку, захотел словить ее. Оглянулся. Луч сидел далеко, не опасно.

– В смысле не знаешь? Она же это… – Даша запнулась, схватилась за кружку с пивом, но не выпила. – Умерла.

– Я знаю, – Марк кивнул, чувствуя, что бар немного кружится. Даша выпила, засветилась непонятно.

– Ну вот… Ты сейчас это… как? – она ему кивнула, мол, «ну, то самое, ты же понимаешь». Он не понял.

Саша рядом заржал, начал маршировать сидя.

– Левой! Левой! Раз-два! Левой! Правой!

Женя возле него захихикала. Даша засмущалась, сжав рукой футболку Марка. Марк понял.

– Скучаешь?

Он кивнул. По крайней мере, качнулось все так, что показалось – кивнул.

Потом квартирник был такой же, но не там же. Здесь были мансардные окна во двор, через которые все группками вылезали на крышу «покурить свежачок» и «переговорить». А курили прям внутри, глаза немного от дыма резало, но гитарные песни смягчали резь. Женя орала на всю, объясняла, почему не пошла в консерваторию, которой в Твери попросту и не было. Саша не был уверен, что он еще со всеми, а все не были уверены, что они с Сашей. Луч ржал. Играл на пустых бутылках, в бутылки, с бутылками. Кидался чипсами в Дашку, ржал над этим и предлагал ей выпить. Даша понемногу трезвела, звала на крышу. Марк пошел.

Ветер был препротивный, пронизывающий, окутывающий. Он отдал Даше свою куртку. Джентльмен. Дже-е-ентльмен. Она так смешно произносила это слово, так морщилась, что становилось ясно – не совсем еще трезва.

– У тебя последний курс, да? – Она отпила воды из бутылочки для сока. Когда закончился «протрезвляющий» сок, налила туда воды из крана. Не хотела быть «не в себе».

– Почти. Переведут официально, когда досдам долги. – Марк сел подальше от края, чтобы отогнать мысли о «Титанике».

– Я вот закончила. Получила диплом-мать-его-экономиста. Черт знает, что с ним делать. Наверное, в Москву поеду.

– Выгодно. – Он приподнял свою бутылку неводы, поднес к воде Даши, стукнулся о нее и отпил. На небе звезд даже не было. Вроде лето, тепло – а кругом тучи, и кое-где луна проблескивает. Внизу шум и гогот, внутри – то же. И слышно, черт бы его побрал, только Луча – ржет и не останавливается.

А разговор склеился – работаешь? Платят? Круто. А живешь где? А как учеба? Вот и я так хочу. Поможешь? Я приеду осенью-зимой. Одна не хочу. Страшно. Страшно. Я же питерская, вдруг москвичи не примут? Может, магистратура? Да ну к черту ее, эту экономику. Дорого. Неэкономично. Как это – у тебя? А Луч? Точно не против? Я съеду, при первой же возможности съеду. Блин, странно так… с парнем жить. А ты приставать не будешь? Ладно, и я не буду.

Или буду.

Она не полезла первой, как Лера. Ждала, намекала целый вечер, была рядом – и вот. Марк притянул ее за свою куртку, поцеловал сначала волосы – мягкие, легкие, прямыепрямые, не как у Леры – кудрявые и пушистые. Зато такие же – каштановые, но с какой-то медью, рыжиной внутри – даже под луной видно. А Даша еще так засмеялась – легко, заигрывающе – не как Луч внутри. Такая костлявая под курткой и приятная. Даже холодная и промерзшая – теплая.

Холодными руками дальше плоского живота и поясницы под кофтой забраться не дала – ни тебе мягких боков, ни валика живота над ремнем брюк. Непривычно. Груди, наверное, тоже нет – не разобрать под широким свитером. А еще «лето» называется.

– Маркуша. Марковский. Мартик, – Луч орал, вылезая в окно. Увидел Марка с Дашей – сразу заржал, грохнулся рядом так, что, наверное, внутри штукатурка посыпалась. Забрал у Марка бутылку, отпил, лег. – А я тебя потерял, думал, что ты опять Лерку ищешь. А ты вот. Нашел.

– Да пошел ты. – Марк махнул рукой, прижав к себе холодной рукой Дашу. Она посмеялась и стала выбиратьсяподниматься. Куртку отдала, не забрала с собой как трофей. Получила, что хотела, теперь могла и напиться.

– Звезды ищешь? – Луч кивнул ему, отвечая сам себе. – Не тут искать надо, я тебя отвезу – где надо.

– Я не хочу никуда ехать ни за какими звездами. – Марк еле попал рукой в рукав куртки, сначала по-дебильному растопырив пальцы, но под ржач Лучевого сложил их лодочкой и нырнул. Луч почти заикнулся про фистинг, но заткнулся.

– Тебя никто и не спрашивает, ты как багаж путешествуешь.

– Дешево и без комфорта?

– Куда повезут, туда и поедешь.

Марк промолчал. Если раньше не хотелось ехать, идти, пить, то теперь и спорить не хотелось – Луч привязался и не отвяжется, притащил брата с сестрой в поддержку. Марк даже не помнил, когда они родились, – сначала мама ходила толстая, просила не прыгать на ней и перестала брать на руки. А потом, как в туалете бара, черный квадрат-цензура, и вот у нее руки уже заняты Женей и Сашей. Вообще, сначала Сашу звали Женей, а Женю – Сашей, но папа каким-то образом умудрялся их путать, когда они были одеты. Мама орала, Марк не понимал – кто мальчик, а кто девочка. А потом приросло, мама сама перестала разделять детей на Сашу и Женю, только Марка отличала от Сажени. И они – раз, поменяли имена. Наверное, на них смотрели как на идиотов.

Разница в три года сначала казалась пропастью, а к восемнадцати и двадцати одному годам превратилась в «братскую дружбу». Как только Марк оказывался в радиусе поражения брата с сестрой, тут же оказывался с ног до головы в СаЖе – это если фигурально. Марка эти двое любили. А Леру не любили, как оказалось.

* * *

Даша сообщениями не надоедала. Нашла его «ВК» через Луча, добавила в друзья, улыбнулась парой скобочек и спросила про самочувствие. Формальности Марк не любил, поэтому и знакомился с кем-то редко. Старался побыстрее опустить, как конфетно-букетный, приветно-какделашный период. С Дашей они так резво перескочили и второй, и первый, что Марк не совсем понимал, какой настал сейчас. Последний «да было дело, пару раз случайно, ничего такого» или начальный «давай сделаем вид, что так и надо, и продолжим»? Но «пару раз случайно» не было, поэтому Марк подозревал второй вариант.

Луч привез их в поле. Вообще, к недолесу возле реки, но через поле. Компания не питерская, а околомосковская. Палатки, ящики стекла, костер из шашлыка и куча купальников.

И утром в поле было лучше, чем в Питере ночью. Реабилитационные курсы затягивались, друзья будто задались целью прокатить Марка по всей стране, заново познакомить его со всеми, кого он знал с Лерой. Только теперь без Леры.

И если Питер закончился двухдневным походом после нежных облизываний, то вечерняя попойка – незапланированным сексом. Он не был пьян, когда целовал ее, подругу Леры. Или не подругу, а знакомую. Он не был уверен, общались ли они вообще когда-то. Когда, уставший и заботливо уложенный спать, он проснулся от своих приставаний к Оле, то не понял, когда начал, но останавливаться не захотел.

Когда он вышел отлить и попить после, то сигареты найти не смог, а Луч его перехватил у начала тропинки, ведущей «в кусты». Он, наверное, жалел и, наверное, это было заметно; наверное, поэтому Луч взял его с собой в поле. Точнее, в магазин, до которого они так и не дошли, застряв в ячмене где-то на полпути. Марк понимал, что за здоровье мозгов уже можно начинать переживать. Потому что он не просто скучал, он тосковал, а еще чувствовал себя скотиной за то, что дважды изменил девушке, которой нет. Ни у него, ни вообще.

Саша и Женя идти в поле не захотели, обозвали идиотами и легли спать. Женька только пообещала, что, «если что», она пойдет искать их с утра.

Марк ныл. Чувствовал себя не на своем месте, хотел вернуться в лагерь и уйти в город одновременно. К людям, чтобы не видеть людей. Хотя бы пешком. До Москвы.

Луч терпел. Он вообще по приезде в Питер стал терпеливее, по крайней мере, старался больше молчать.

Половину дороги, например.

Марк свернул с тропинки, сминая ногами траву и цветы, дошел до небольшого куста возле огромной коряги и спустил шорты.

– Ты что-то ссать часто ходишь. – Луч фыркнул, носком тапка поковыряв землю.

– Ты сколько высосал?

– Не твое дело. Ты меня зачем туда положил? – Марк хлюпнул носом. Подумал, как его утереть, если руками он только что трогал нелицо? Попытался дотянуться плечом в футболке, но только растер все по лицу.

– Ты дурак? – Луч заржал, схватил Марка за подол футболки и задрал ее к лицу. – Сморкайся, сопливец.

– Да пошел ты. – Марк дернул плечом и попробовал пнуть Луча, вырвался.

– Не понравилась Оленька? – Луч подмигнул. – Вот ей понравилось – все слышали.

– Пиздец.

Поднять настроение Марку было трудно. Он даже трезвый не реагировал почти ни на какие шутки, а те, на которые реагировал, его злили.

Луч не узнавал друга, с которым они раньше постоянно лепили над всем, что видели.

Небо медленно светлело над полем. Ярко-оранжевая полоса постепенно росла вдалеке, цепляя облака, лицо Марка справа задевали редкие лучи. Волосы отросли, лохматились и лезли ему в лицо.

– Ты надо мной че, издеваешься? Хочешь сказать, магазин за полем? – Марк снова заныл. Когда ему чего-то не хотелось, с ним не то что говорить, находиться невозможно было. Только после смерти Лерки. До этого он был легче. Только после смерти Лерки, правда, он ничего и не хочет.

– Ты предлагаешь мне одному сбегать тебе за сижками? Оборзел в конец? – Луч снова рассмеялся. Два дурака: один вечно ноет, второй постоянно ржет.

Луч заскучал. Он устроил соревнование по спортивной ходьбе под музыку. А Марк убежал. Ушел далеко вперед и скрылся в поле без единого дерева.

Луч, наверное, хотел бы испугаться, но не мог. Мог бы услышать шорох травы, если бы выключил музыку, но не хотел. Желто-оранжевое небо низко висело над головой, а чистый воздух пробивал легкие, косил глаза и отключал мозги.

Тропинка была одна. А травы по колено – поле. Марк бежал-бежал, забыв, что должен идти. Бежал и просто упал, поскользнувшись на сырой от росы траве. Лег и лежал, слушая музыку вдалеке. Небо серо-оранжевое упало и придавило сверху, а Луч даже не звал. Только потом, когда нашел, внимательно посмотрел.

Футболка задралась, шорты перекрутились, один тапок остался еще на тропинке, носком указывая, куда побежал Марк.

– Лерка была из тех девушек, которые молчат, чтобы казаться умнее, а на самом деле просто не могут придумать, что ответить, потому что в голове пусто. – Марк сглотнул.

Говорил он сдавленно, через нос. Луч его нашел, лег рядом и посмотрел туда же, куда и он – на ярко-оранжевый мачете, разрезающий синеющее небо.

– Может, ты зря не делаешь так же?

Марк даже спорить не стал, замолчал. Сопли грозили начать стекать по щекам, как слезы, глаза щипало.

– Слишком красиво страдаешь. Завязывай.

Луч бросил это через плечо, поднявшись. Пошел к тропинке, а горло как передавило – ни заплакать, ни вдохнуть.

– Ты сказал, что здесь звезды.

– Пока все смотрели на звезды, ты свои по палатке разбрызгивал. Завтра посмотришь, если опять не проебешь ночь.

– Твоими стараниями, – Марк схватил за подставленную руку вернувшегося Луча, поднялся. Поправил шорты. Луч кинул к ногам тапок.

Поле пахло травой, росой и непокошенным хлебом. А хотелось, чтобы ненавистными розами. Розовые духи Лерки просто душили, были не по возрасту тяжелыми и терпкими, но шли ей и в пятнадцать, и в двадцать.