000
ОтложитьЧитал
Въ одной изъ нихъ – это было, кажется, на вечерѣ у графини Д*… да, точно, потому что его только и встрѣчали въ двухъ извѣстныхъ гостиныхъ – такъ однажды у этой графини спросили объ немъ. Графиня изволила посмотрѣть на него довольно пристально, чрезвычайно холодно, очень важно, что можно было сейчасъ замѣтить изъ легкаго движенія ея нижней губы. Удивительно, какъ эти графини умѣютъ иногда самымъ незначительнымъ движеніемъ лица такъ много придать себѣ важности! Она взглянула на него и сказала:
– А! это какой-то г. Кремнинъ. Мнѣ его представилъ г. Н*. Я, право, не знаю, что онъ такое… Онъ, кажется, никогда ничего не говоритъ и всегда стоитъ на одномъ мѣстѣ. Вѣрите ли, что онъ былъ у меня раза четыре и еще не сказалъ со мной двухъ словъ! По всему видно, что онъ оченъ простъ.
Этотъ приговоръ графини былъ немножко рѣшителенъ, но нельзя было обвинить ее за этотъ приговоръ. Въ самомъ дѣлѣ, по закону свѣтскости, человѣкъ, который былъ въ домѣ четыре раза и не болѣе двухъ словъ произнесъ предъ хозяікою дома, – такой человѣкъ… какъ не почесть такого человѣка если неумышленно-страннымъ, то простымъ?
Свѣтъ судитъ по своему – и онъ правъ. Бѣдный молодой человѣкъ! Онъ былъ лишній тамъ, гдѣ были:
….. цвѣтъ столицы,
И знать, и моды образцы,
Вездѣ встрѣчаемыя лицы…
Какъ бы то ни было, но съ тѣхъ поръ, какъ онъ показался въ высшемъ кругу и объ этомъ узнали, то нѣкоторые изъ его знакомыхъ, при встрѣчѣ съ нимъ, жали ему руку и гораздо крѣпче и чувствительнѣе прежняго, и улыбались ему съ гораздо большею пріятностью. Есть въ Петербургѣ такіе молодые люди, впрочемъ очень любезные, которые, не имѣя никакихъ средствъ попасть въ высшее общество, смотрятъ съ нѣкотораго рода благоговѣніемъ и съ небольшою, почти незамѣтною завистью на того, который посѣщаетъ эти общества. Однако, иногда между собою, въ своемъ кругу, дома, за трубкою вакштаба, въ кондитерской за чашкою шоколада, разговорясь о томъ, о семъ, они отпускаютъ насчетъ такого человѣка насмѣшки въ родѣ слѣдующей: «онъ, братецъ, лѣзетъ въ знать» и тому подобное.
Въ началѣ декабря въ гостиныхъ заговорили о пріѣздѣ изъ чужихъ краевъ старушки-княгини Л* и о скоромъ бракѣ княжны В*.
Еще новость: княгиня даетъ огромный балъ; на этомъ бал:ѣ будетъ весь блестящій Петербургъ, – и вотъ этотъ блестящій Петербургь ждетъ бала, приготовляется къ балу и радуется случаю разсыпать деньги.
До слуха Кремнина дошла вѣсть объ этомъ балѣ и о скоромъ бракѣ княжны. Какъ бы ему попасть на этотъ балъ? А ему захотѣлось непремѣнно быть тамъ, въ послѣдній разъ посмотрѣть на княжну, въ послѣдній! и навсегда распроститься съ аристократическими гостиными. Это было твердое его намѣреніе… Къ чему же вѣчно влачить жизнь безъ цѣли и надежды? О, жизнь безъ надежды! Понимаете ли вы, что это такое? Это день безъ свѣта, нѣтъ, это удушливый сонъ безъ пробужденія, это темница съ замками, для которыхъ нѣтъ ключей; цѣпь колодника – и ни шагу безъ этого рокового, тяжелаго звука, который гремитъ вамъ: нѣтъ отрады, нѣтъ надежды! Да, онъ рѣшился проститься съ княжною и съ гостиными, въ которыхъ только она одна для него блестѣла.
Онъ поѣхалъ къ Н*. Дома.
– Пожалуйста выполни мою послѣднюю просьбу, – сказалъ онъ ему, не по обычаю только сжимая его руку. – Говорятъ, у княгини Л* на-дняхъ огромный балъ. Я хочу быть на этомъ балѣ.
Н* задумался.
– Ты вѣдь знакомъ съ княгинею?
– Да, и очень; но, право, милый, легче попасть въ Магометовъ рай, чѣмъ на этотъ балъ княгини. Сколько приглашеній!.. Однако… Но ты такъ вооруженъ противъ общества, ты такъ не любишь нашихъ гостиныхъ. Отчего же вдругъ такое желаніе?
– Я прошу тебя…
– А, понимаю, понимаю!
– О, ради Бога!..– И молодой человѣкъ снова схватилъ его руку.
– Я не даю тебѣ слова, но я сейчасъ же ѣду къ княгинѣ, и можетъ быть… Да, кстати, мнѣ еще нужно будетъ кой-куда заѣхать. Я пришлю тебѣ отвѣтъ.
Черезъ два дня Кремнинъ получилъ пригласительный билетъ отъ княгини.
Балъ былъ назначенъ 10-го декабря.
Къ концу этого дня, часовъ въ 11, въ Милліонной не было проѣзда. Улица отъ начала до конца была загромождена экипажами, освѣщена каретными фонарями. Жандармы скакали, кричали, бранились съ кучерами и проклинали виновницу этого съѣзда.
Домъ княгини горѣлъ огнями. Широкая лѣстница, расходившаяся кверху на двѣ половины, была устлана яркаго цвѣта узорчатымъ ковромъ и вся уставлена померанцевыми деревьями. Съ обѣихъ сторонъ у входа на мраморныхъ пьедесталахъ стояли большія курильницы чрезвычайно красивой формы, вывезенныя изъ чужихъ краевъ. У самаго входа пестрый, какъ полишинель, швейцаръ съ огромной булавою; далѣе цѣлый строй лакеевъ, увѣшанныхъ гербами, въ башмакахъ – такихъ ловкихъ, такихъ серьезныхъ. Чувство робости, это непріятное чувство, тяжко сжало молодого человѣка при входѣ. Онъ подумалъ: «въ послѣдній разъ» и немного ободрился.
Княгиня Л* чрезвычайно любила Ольгу. Еще ребенкомъ она всегда любовалась ею, всегда цѣловала ее, и когда Ольга начала подрастать, когда она день ото дня становилась пригожѣе, княгиня была отъ нея въ совершенномъ восторгѣ; княгиня безпрестанно кормила ее конфетами и безпрестанно, смотря на нее, повторяла: «ma belle Olga…» Говорили, будто бездѣтная, одинокая старушка заготовила духовную, въ которой все состояніе свое, послѣ смерти, отдавала княжнѣ. Впрочемъ, то были одни только слухи. Старушка созвала въ свои залы все высшее общество столицы для нея одной и заранѣе радовалась, заранѣе была увѣрена, что она будетъ царицею бала. Ольга была блистательна; въ ней чудно соединялись два идеала красоты: этотъ языческій, соблазнительный идеалъ формъ и другой чистѣйшій, возвышеннѣйшій: выраженіе души и мысли. Гордо поэтическая, дѣвственно-непорочная мысль выказывалась въ этихъ благородныхъ, нѣжныхъ чертахъ лица, душа такъ и сверкала въ этихъ лазурныхъ очахъ. На ней было бѣлое атласное платье, не совсѣмъ длинное, оканчивавшееся ровной полосой воздушнаго газа, сквозь который виднѣлись прелестныя ножки; сверхъ этого платья другое какое-то прозрачное, легкое; брилліантовая пряжка стягивала поясъ, и широкая лента пояса упадала къ ногамъ. Голова ея была причесана просто: все тѣ же длинные, небрежные локоны и у косы одинъ бѣлый цвѣтокъ пополамъ съ розой. На нее просто нельзя было налюбоваться.
Балъ сверкалъ, ослѣпляя, музыка чаровала слухъ, ароматическій дымъ чуть вился въ душной атмосферѣ; все съ самозабвеніемъ прыгало и веселилось.
Графъ, стоя возлѣ своей невѣсты, замѣтилъ тамъ, въ сторонѣ, въ толпѣ, молодого человѣка. – «Кажется, это онъ!» Графъ едва замѣтно улыбнулся и потомъ оборотился къ своей Ольгѣ.
– Знаешь ли, кто здѣсь? – сказалъ онъ ей вполголоса.
– Кто? – простодушно спросила она.
– Я не скажу тебѣ, отгадай…
– Какъ же ты хочешь, чтобъ я отгадала? Ты знаешь, какъ я недогадлива, милый?
Графъ опять улыбнулся.
– Вотъ посмотри направо, тамъ, между барономъ Р* и Т*…
– Что же?
– Ахъ, онъ исчезъ!
– Кто?..
– Твой обожатель, Ольга. Этотъ… какъ-бишь, я всегда забываю его имя… Крениц… Гремнинъ… твой несчастный обожатель…
– А, перестань, Michel; онъ такой жалкій, этотъ молодой человѣкъ!
– Я не понимаю, какъ онъ попалъ сюда. Кто его представилъ княгинѣ? Кажется, онъ немножко страненъ (графъ хотѣлъ сказать глупъ). Но ты должна знать это лучше. Вѣдь онъ танцовалъ съ тобой у графини *?
– Да; но онъ сказалъ со мной только два слова…
– Неужели? Такъ онъ долженъ быть очень любезенъ?
Графъ засмѣялся.
– Онъ очень похожъ на какую-то неловкую и длинную птицу… Ты видѣла въ послѣднихъ листкахъ Musée de familles! Онъ скользитъ на паркетѣ, какъ гусь на льду.
Княжна улыбнулась.
Такъ невинно шутилъ графъ и такъ наивно внимала его шуткамъ она.
А молодой человѣкъ стоялъ сзади; онъ невольно слышалъ почти весь этотъ разговоръ. Онъ блѣднѣлъ и трясся; на глаза его налегъ туманъ. Наконецъ, при послѣднихъ словахъ, кровь задушила его… Онъ посмотрѣлъ съ ногъ до головы на графа – это былъ взглядъ, сверкнувшій вдругъ, нечаянно, какъ искра въ пеплѣ, который, казалось, совсѣмъ потухъ – посмотрѣлъ на графа, скрылся въ толпѣ, а потомъ его не было видно въ залахъ.
Черезъ часъ, можетъ быть и менѣе, онъ опять показался.
Между тѣмъ княжнѣ что-то сгрустнулось, она даже вздохнула… Неужели этотъ балъ утомлялъ ее?
Княжна вышла изъ залы и пошла въ другую комнату: тамъ легче дышать; дальше и дальше… Музыка тише и тише – и вотъ она очутилась въ угольной, небольшой, полукруглой комнатѣ. Въ этой комнатѣ никого не было. Она притворила дверь. Звуки музыки доходили сюда невнятнымъ гуломъ. Княжнѣ стало легко. Она опустилась на табуретку. Въ этой комнатѣ былъ темный свѣтъ, утѣшающій зрѣніе: одна лампа подъ матовымъ стекломъ, и то только освѣщавшая картину, которая висѣла на стѣнѣ. Какъ хороша картина! И Ольга заглядѣлась на нее.
Картина эта была старинной, темной кисти, изображавшая божественную Мадонну съ предвѣчнымъ младенцехмъ. Говорили, что это картина Фра-Бартоломео. Правда это или нѣтъ, но вы видѣли именно божественную Мадонну. Видно, горячо молился художникъ, прежде чѣмъ замыслилъ эту картину, и благодать свыше пріосѣнила его, и животворная кисть начертала неземной, божественный ликъ, и вѣрно художникъ, начертавъ его, палъ колѣнопреклоыенный передъ собственнымъ созданіемъ. Долго смотрѣла княжна на этотъ образъ – и душа ея теплилась моленіемъ, и ей было такъ пріятно…
А черезъ нѣсколько комнатъ отъ нея люди, будто опьянѣлые, безумно кружились и бѣгали подъ громъ музыки, и сладострастное забвеніе туманило ихъ блѣдныя, усталыя лица… А черезъ нѣсколько комнатъ отъ нея…
Но княжна вздрогнула, дверь отворилась. Передъ нею стоялъ графъ. Онъ уже давно повсюду искалъ ее.
– Что съ тобой, моя Ольга? Для чего это ты здѣсь, одна? Не дурно ли тебѣ?
И графъ взялъ ея руку.
– Княгння тоже безпокоится и ищетъ тебя.
– Въ залахъ такъ жарко, здѣсь такъ хорошо.
И она пожала его руку.
– Посмотри на этотъ образъ. Ты видѣлъ его, мой другъ? Посмотри, вотъ какъ должно изображать Мадонну. Вѣдь это нездѣшняя, неземная женщина; вглядись хорошенько. Сядь сюда. Я скажу тебѣ, что я здѣсь дѣлала: глядя на этотъ образъ, я молилась за тебя…
– О!..
И, восторженный, онъ припалъ къ устамъ ея.
Она провела рукой по его кудрямъ, пристально посмотрѣла на него и, послѣ нѣсколькихъ минутъ задумчивости, сказала:
– Знаешь ли, Michel, мы теперь такъ счастливы… Да? Вѣдь ты счастливъ?.. Я боюсь только, надолго ли… Правда ли, говорятъ, будто бы здѣсь нѣтъ ничего постояннаго? Это ужасно! Такъ, мы всѣ живемъ только настоящимъ, только сегодня; а завтра… кто знаетъ, что будетъ завтра?..
– Что это значитъ? Къ чему такія черныя мысли?
– Это только боязнь, другъ мой, потерять мое теперешнее счастье. Я бы не снесла этой потери. Только одна боязнь… Впрочемъ, эта мысль часто со мной, и часто я гоню ее прочь отъ себя.
У Ольги навернулись слезы.
– Полно, полно, Ольга.
И онъ снова цѣловалъ ее – и ея уста такъ жались къ его устамъ.
– Ольга! Ольга! – послышался въ ближней комнатѣ голосъ старушки-княгини.
Въ эту самую минуту молодой человѣкъ уже расхаживалъ въ большой залѣ, гдѣ танцовали, и, казалось, все искалъ кого-то. Странно: въ его глазахъ вдругъ исчезла эта дѣвичья скромность, несмѣлость, которую другіе называли простотою; его взглядъ много говорилъ, но говорилъ что-то страшное. Этотъ взглядъ былъ страненъ на балѣ.
Послѣ разговора графа, который онъ невольно подслушалъ, выбѣжавъ изъ залы, какъ помѣшанный, онъ бросился домой, взбѣжалъ къ себѣ на лѣстницу запыхавшись, и прямо къ своему письменному столу.
На этомъ столѣ лежалъ въ прекрасномъ небольшомъ сафьяновомъ футлярѣ кинжалъ, привезенный ему изъ чужихъ краевъ. Это былъ кинжалъ-игрушка, красиво и вычурно отдѣланный, кинжалъ для забавы, для виду, такъ, чтобъ лежать между изящными бездѣлками въ кабинетѣ какого-нибудь фата.
Внѣ себя, онъ схватилъ футляръ и выдернулъ изъ него кинжалъ. Небольшое лезвіе, мастерски отполированное, ярко блеснуло… Онъ помертвѣлъ; рука его, державшая кинжалъ, дрожала… Онъ вложилъ кинжалъ въ футляръ, а футляръ въ боковой карманъ. Какъ онъ не походилъ на самого себя! Страсть сорвала съ лица его обыкновенное спокойное вьграженіе. Въ эти минуты онъ будто прожилъ нѣсколько лѣтъ: такъ онъ возмужалъ. Быстро выбѣжавъ вонъ изъ своей квартиры, бросился онъ въ свою ямскую карету, отворилъ оба окна, потому что ему было душно, потому что его тѣснили видѣнія страшныя, отъ которыхъ замираетъ сердце и становится дыбомъ волосъ… Душно!.. Но вотъ карета опять у блестящаго подъѣзда, и вотъ онъ опять въ бальной залѣ.
Когда первое волненіе начало въ немъ стихать, когда онъ въ состояніи былъ собрать мысли свои въ порядокъ, все это ему представилось какимъ-то чудовищнымъ сномъ, бредомъ горячки. Онъ схватился за боковой карманъ – но въ немъ въ самомъ дѣлѣ кинжалъ; онъ посмотрѣлъ кругомъ себя: о, это не сонъ! И молодой человѣкъ содрогнулся.
«Быть убійцей!» – подумалъ онъ:– «подлымъ, низкимъ убійцей изъ-за угла – и за что же? за нѣсколько обидныхъзамѣчаній на мой счетъ! Я безумецъ. Но передъ кѣмъ онъ меня выставлялъ въ смѣшномъ видѣ, передъ кѣмъ?.. Все равно, я не въ состояніи быть уличнымъ убійцей». Онъ подошелъ къ двери, которая вела въ другую залу, и увидѣлъ графа. Кровь опять хлынула ему въ голову. – «Графъ, графъ! онъ дастъ мнѣ отчетъ въ своихъ словахъ!..» – О, какъ онъ былъ гордъ въ эту минуту, какія чувства выражались въ каждой чертѣ лица его! Онъ думалъ: – «разсчитываясь съ графомъ, я разсчитываюсь со всѣми этими господами, которые хотѣли подавить, уничтожить меня своею холодноетью» – и онъ былъ доволенъ собою…
Тусклѣе становилось въ залахъ. Залы рѣдѣли. Мазурка кончилась.
«Прощай, прощай, моя Ольга!» – шептала княгиня, цѣлуя ее. – «Что это ты вдругъ такъ поблѣднѣла?.. Я не могла налюбоваться тобой: ты была сегодня хороша, какъ ангелъ».
Графъ побѣжалъ сказать, чтобы подавали карету кннзя В*.
Въ дверяхъ какъ-то нечаянно онъ толкнулъ Кремнина, не замѣтилъ этого, не извинился, и исчезъ.
Карета стояла у подъѣзда.
Графъ у дверецъ кареты. Первая вошла сестра князя, за нею князь, потомъ княжна…
– До завтра, Michel! – сказала ему Ольга, входя въ карету.
– До завтра, до завтра…
Дверцы кареты захлопнулись. «Пошелъ!» Графъ приложилъ руку къ своей треугольной шляпѣ. Онъ видѣлъ въ окно кареты, какъ Ольга кивнула ему головкой.
– До завтра, до завтра!