Глава 8
Внезапный отъезд полковника Брэндона из Бартон-Парка и его упрямое нежелание объяснить причину лишили покоя миссис Дженнингс. Она уже три дня сгорала от любопытства и строила всевозможные беспочвенные предположения. Наконец, она пришла к выводу, что случилось что-то страшное, а именно страшно важное и страшно печальное. Но всё же, несмотря на весь «ужас» произошедшего, она по-прежнему считала, что Брэндон не должен был отменять прогулку с друзьями.
– Произошло настолько что-то ужасное, что об этом ему даже говорить было страшно, – рассуждала она. – Я сразу поняла этого по его лицу. Бедный человек! Я боюсь, что он стал жертвой обстоятельств… Имение Делафорд никогда не давало дохода более двух тысяч фунтов в год. А его брат – некудышный хозяин. Я думаю, что это он разорился и попросил у полковника денег. А что еще может быть ужаснее? Хотя… Возможно, это касается мисс Уильямс… Кстати, вы заметили, как он сразу сосредоточился, когда я о ней вспомнила? Может быть, она заболела в Лондоне? Ой, она такая слабенькая и болезненная. Предлагаю любое пари, что дело касается именно мисс Уильямс. Как я сразу не догадалась! Вряд ли из-за каких-то там делишек Брэндон так поспешно отправился в Лондон. Да и с делами у него всегда всё в порядке, так как он очень благоразумный человек и именье у него в идеальном состоянии… Я вся в нетерпении. Что же там произошло? А может быть, всё-таки не дочери, а его сестре стало хуже в Авиньоне, и она послала за ним. Он так спешил, как можно торопиться только к любимому человеку… Ой, ну, как бы там ни было, я желаю ему поскорее выбраться из этих неприятностей, а вместо всяких там дел желаю ему найти хорошую жену.
Элинор, которая теперь была неравнодушна к судьбе полковника, тоже беспокоилась о нем, но не высказывала своих предположений вслух, как это делала миссис Дженнингс. Она не считала, что в Лондоне случилось нечто трагическое, но ей тоже было интересно узнать, что же произошло? В то время как вся компания строила догадки о причине срочного отъезда Брэндона, ее сестра и Уиллингби хранили гробовое молчание и даже не отпускали в адрес полковника своих язвительных шуточек, это настораживало Элинор, поскольку эта тема должна была их интересовать. Молчание с их стороны продолжалось день ото дня и это еще больше удивляло ее.
Беспокоила ее и отсрочка их свадьбы. Элинор понимала, что причина кроется, видимо, в финансовых затруднениях Уиллингби, которого сложно было назвать богатым джентльменом. Его поместье, по расчетам сэра Джона, приносило в год фунтов семьсот – восемьсот, но жил он явно не по средствам, и часто жаловался на безденежье. Элинор казалось странным, что Марианна и Уиллингби до сих пор держат свою помолвку в тайне, при этом, не скрывая от окружающих свои близкие отношения. А была ли тайная помолвка? Может быть, ничего и не было. Это вопрос настолько волновал Элинор, что она решилась открыто поговорить с младшей сестрой.
Казалось, что лучшего и желать было нельзя, Уиллингби был сама любезность с миссис Дэшвуд и обеими сестрами Марианны, а саму Марианну окружал такой нежностью, на какую только способно влюбленное сердце. Их скромный коттедж стал для него вторым домом, и он бывал у них намного дольше, чем у себя в Алленхэме. И если их всех не приглашали в Бартон-парк, то с утра пораньше он уже был у них и оставался до самого вечера. Весь день он проводил с Марианной, а его любимый пойнтер лежал у ее ног. Но о женитьбе пока не было и речи.
Спустя неделю после отъезда полковника, когда Уиллингби снова засиделся у них допоздна, миссис Дэшвуд, невольно считая его членом своей семьи, упомянула о своем желании весной немного перестроить коттедж. Уиллингби был решительно против.
– Что! – воскликнул он. – Перестраивать этот дорогой мне коттедж. Нет! На это я никогда не соглашусь! Ни камня не дам ни прибавить ни убавить к стенам этого благословенного дома, которому отныне принадлежат мои чувства.
– Не стоит так волноваться, – сказала Элинор, – до перестройки дома дело не дойдет, так как у нашей матушки нет на это средств.
– Я так сердечно этому рад! – обрадовался он. – Оставайтесь всегда так же бедны, если это позволяет вам оставаться счастливыми людьми!
– Спасибо, Уиллингби, – ответила с улыбкой мать семейства. Можете не сомневаться, ради комфорта я не принесу в жертву сентиментальные чувства близких мне людей, к которым я отношу и вас. Что же касается денег? Весной я получу свои выплаты, но уж лучше приберегу их на потом, чем расстрою вас. Неужели Вам, на самом деле, так нравится этот дом, что вы не находите в нем никаких изъянов?
– Да, очень, – сказал он. – Для меня он само совершенство! Более того, я считаю только этот тип дома достойным местом для простого человеческого счастья. Если бы вы знали, как я счастлив в нем! Хочу сказать, что даже свой дом я хочу перестроить в коттедж!
– С такими же грязными узкими лестницами и кухней, которая дымит? – заметила Элинор.
– Да, – воскликнул он таким же невозмутимым тоном, – он будет точной копией этого, со всеми его удобствами и недочетами! Снова и снова я повторяю, что нигде я не был так счастлив, как под крышей этого дома!
– Я льщу сама себе, – заметила Элинор, – что нигде даже в лучших домах и комнатах, вы не встретите большего к себе расположения, чем здесь!
– Разумеется, что в жизни могут быть разные обстоятельства, – сказал Уиллингби, – Но это не значит, что они смогут изменить мое доброе отношение к этому месту и всем, кто здесь живет.
Миссис Дэшвуд посмотрела с удовольствием на Марианну. Ее прекрасные глаза были устремлены на Уиллингби и откровенно говорили, как хорошо она его понимает.
– Знаете, когда я жил один, как затворник, в Алленхэме, – продолжал Уиллингби, – я так страстно желал, чтобы хоть одна живая душа поселилась поблизости, в этом коттедже. Каждое утро я проходил мимо него и ждал. Как я был счастлив, когда узнал от миссис Смит, что этот милый коттедж в Бартон-Парке снова ожил! Но это ничто, по сравнению с тем чувством счастья, которое я ощутил здесь! Разве это не так, Марианна? – сказал он с любовью в голосе и выразительно посмотрел на девушку, а затем продолжил уже обычным тоном. – Я прошу вас, миссис Дэшвуд, не переделывайте этот милый дом, чтобы он не утратил свою неповторимую атмосферу… Не приносите ее в жертву ради простых удобств… А эта милая гостиная, в которой мы познакомились и провели столько счастливых часов? Если вы уберете эту стену, она превратится в коридор, по которому все будут проходить мимо и даже не вспомнят о том, что здесь было.
Миссис Дэшвуд еще раз заверила гостя, что пока оставит в этом доме всё, как есть.
– Вы так добры ко мне, миссис Дэшвуд! – сказал он искренне и тепло. – Вы подарили мне надежду. Если вы выполните еще одну мою небольшую просьбу, то я буду на небесах от счастья. Обещайте же мне, что не только ваш дом, но и вы, и ваша семья останутся без изменений! И чтобы ни случилось с нами завтра, вы всегда будете ко мне так добры, как сейчас.
Такое обещание тут же было ему дано, и Уиллингби весь остаток вечера выглядел, как и обещал, счастливым и умиротворенным.
– Надеюсь, завтра мы увидим вас за обедом? – спросила миссис Дэшвуд, когда он уезжал от них, – Я не приглашаю вас с утра, так как мы должны быть в Бартон-Парке и нанести визит леди Миддлтон.
Он пообещал быть у них в четыре.
На следующий день миссис Дэшвуд отправилась к леди Миддлтон только с двумя своими девочками. Марианна нашла какой-то неубедительный предлог, чтобы остаться дома. Ее мать не настаивала, так как догадалась, что Марианна хочет поговорить с Уиллингби тет-а-тет, в том, что он опять приедет к ним с утра пораньше, мисс Дэшвуд не сомневалась. Когда они возвращались домой, ее догадка подтвердилась. Издалека они заметили около коттеджа парную двуколку Уиллингби, и слугу, который ожидал у калитки.
Но то, что произойдет в ее доме через несколько минут, миссис Дэшвуд не могла себе и представить. Когда они вошли, из гостиной выбежала заплаканная Марианна, прижимая платочек к глазам и не замечая их, бросилась вверх по лестнице. Они вошли в гостиную, где у камина увидели Уиллингби, который сидел к ним спиной и молча смотрел на огонь. Гость обернулся и по выражению его лица все поняли, кто является причиной горьких слез Марианны.
– Что с ней, Уиллингби? Она заболела? Ей плохо? – воскликнула миссис Дэшвуд.
– Я надеюсь, что нет, – ответил Уиллингби, стараясь быть вежливым с натянутой белозубой улыбкой, которую он не преминул продемонстрировать и тут же добавил, – Похоже, это мне надо быть больным, потому что я страдаю от разочарования!
– Разочарования?
– Да, потому что я не имею возможности больше встречаться с Марианной. Сегодня утром у меня был разговор с миссис Смит. Она наглядно объяснила мне, кто хозяин в этой жизни. Увы, бедные родственники вынуждены подчиняться богатым, поэтому я не могу ослушаться миссис Смит и по ее срочному поручению уезжаю в Лондон. Я уже простился с ней и Алленхэмом и теперь вот, полный противоречивых чувств, приехал к вам… попрощаться.
– В Лондон?… И вы собираетесь уезжать уже завтра утром?
– Нет, я еду прямо сейчас.
– Но, это так некстати. Но миссис Смит вам действительно неловко отказать. Но надеюсь, что ее дела не разлучат вас с нами надолго? – учтиво поинтересовалась миссис Дэшвуд.
При этих словах Уиллингби залился краской.
– Вы очень добры! Но я даже не знаю, когда я смогу вернуться в Девоншир. Мой следующий визит к миссис Смит будет в лучшем случае через год.
– Но разве миссис Смит – ваш единственный друг? И разве Алленхэм – единственный дом, где вам рады? Постыдитесь, Уиллингби. Неужели вы не можете принять наше приглашение?
Он покраснел еще больше и, потупив взгляд, прошептал:
– Как вы добры, сударыня.
Потрясенная миссис Дэшвуд посмотрела на Элинор с изумлением. Старшая дочь выглядела растерянной. Они обе молчали некоторое время, не зная, что сказать. Уиллингби тоже не проронил ни слова. Наконец, миссис Дэшвуд, собравшись с духом, заговорила первой:
– Я могу только прибавить к сказанному, мой дорогой Уиллингби, что вы всегда желанны в Бартон-Коттедже! Это я говорю не для того, чтоб вы остались здесь прямо сейчас и этим рассердили миссис Смит. Только вы сами знаете, чем может вам грозить ее гнев! Поэтому мы сейчас не обсуждаем, когда вы приедете к нам. Решение за вами.
– Мое обещание сейчас, – пробормотал Уиллингби застенчиво, – касаются такой темы, что я, право, не могу даже надеяться, что когда-нибудь…
Он осекся на полуслове. У миссис Дэшвуд перехватило дыхание, и она не могла говорить. Возникла нелепая пауза, которую нарушил Уиллингби, с глупой улыбкой на лице он протараторил:
– Я думаю, что мы всё сказали друг другу и нет смысла продолжать этот разговор. Я не могу больше мучить себя, находясь в обществе друзей, которых далее не смогу посещать…
Он быстро обвел всех взглядом и выбежал из гостиной. Они видели в окно, как он прыгнул в свой экипаж, и через насколько минут скрылся из виду.
Миссис Дэшвуд была так обескуражена, что не находила слов и ходила из угла в угол в своей крохотной бедной гостиной. Эти инстинктивные метания, должно быть, помогали развеять ей тревогу, вызванную неожиданным отъездом так и несостоявшегося зятя.
Элинор тоже была в потрясении, но в отличие от своей матери, она не металась по дому, а переживала все чувства глубоко в душе. Их последний разговор врезался ей в память странными подробностями: Уиллингби был не похож сам на себя, нервничал, краснел, натянуто шутил, отверг приглашение ее матери поселиться у них и, наконец, просто сбежал, не попрощавшись. Еще вчера он восторгался их коттеджем и вел себя, как настоящий влюбленный, а сегодня… О ужас! Элинор впервые допустила невероятную мысль, что у Уиллингби никогда не было серьезных намерений в отношении Марианны. Сначала она предположила, что между влюбленными произошла бурная ссора, но истерика Марианны свидетельствовала о другом – между ними произошел разрыв.
Что послужило причиной их расставания было неясно, но горе ее сестры казалось безграничным. Элинор сочувствовала ей всем сердцем, но Марианна не искала в ее сочувствии облегчения своим страданиям, а наоборот, горько несла свой крест. Через полчаса в гостиную вернулась мать. Несмотря на то, что ее глаза были красными и припухшими от слез, она старалась вести себя, как ни в чем не бывало.
– Наш дорогой Уиллингби, теперь, наверное, всего в нескольких милях от Бартона, Элинор, – сказала она, сев за шитье, – но с каким тяжелым сердцем он поехал!
– Все это очень странно, мама! Так поспешно уехать! Какое-то невероятное стечение обстоятельств. Еще прошлым вечером мы были все так счастливы, но какие-то десять минут полностью перевернули все! Самое ужасное из всего, что только можно нам пожелать! Да и говорил он и вел себя не так как всегда. Ты сама это видела, мама. Что всё это может значить? Может они поссорились? Что еще могло его заставить отказаться от твоего приглашения?
– Нет, он не отказался. Он хотел, но не смог его принять, Элинор. Сначала мне всё это тоже показалось очень странным, как тебе, но потом я всё обдумала и во всем разобралась.
– Правда?
– Да, мне теперь всё абсолютно ясно. Впрочем, тебя, Элинор, которая сомневается везде, где только может, моя версия, видимо, не убедит. Но думаю, что дело обстоит именно так. Миссис Смит стали известны его отношения с Марианной. Не одобряя его выбор (возможно, у нее были другие виды на него!), она решила немедленно удалить его отсюда. А все эти дела, которые она ему поручила, не что иное, как просто уловка, чтоб отправить подальше. Кроме того, он сам подозревает, что старая леди не одобряет его связь, поэтому он сейчас не объявил о своей помолвке с Марианной. Вся эта ситуация ставит его в неловкое положение, он страдает от своей зависимости от богатой тети, но вынужден согласиться и уехать по первому ее требованию из Девоншира. Только не говори мне сразу: «Может быть, так, а может, и нет». Я не желаю выслушивать каких либо придирок к моим доводам, пока ты не найдешь другое объяснение всему этому! А теперь, Элинор, что ты на это скажешь?
– Ничего, мама. Ты уже сама заранее озвучила мой ответ.
– Но тогда скажи хотя бы своё обычное: «Может быть, так, а может, и нет». Я всегда не могу понять, что ты чувствуешь на самом деле! Ты во всем видишь только плохое, а не хорошее, ты сейчас, наверное, думаешь о том, что Уиллингби виноват перед Марианной и не пытаешься понять истинные причины его поведения. Да, я вижу, ты осуждаешь его за то, что он так поступил с нами. Но кто сказал, что даже порядочный мужчина не может оступиться? Возможно, у него были мотивы, которые вообще необъяснимы, и он пока вынужден сохранять их в тайне?
– Мне трудно поставить себя на место Уиллингби. Но искренне хочется верить, что такая резкая перемена в его поведении всё-таки имела веские основания, а не была беспочвенной. Я думаю, мама, ты недалека от истины в своих суждениях. Но если у него и были какие-то тайные мотивы, то почему бы ему не сказать о них прямо? Ведь это так ему свойственно, всё говорить в глаза. А тут вдруг такая скрытность?
– Я так и думала. Ты осуждаешь его. Пойми, он жертва обстоятельств, которые оказались сильнее его. Он уехал против своей воли. По необходимости. Но, если ты, действительно, согласна с моей версией, то я счастлива, да и он оправдан!
– Не совсем. Возможно, миссис Смит, на самом деле, против этой помолвки, если это помолвка, но почему бы Уиллингби не рассказать нам всё как есть, ведь мы же не чужие ему люди? Зачем скрывать помолвку от нас?
– Скрывать это от нас? Моя дорогая девочка, ты что, обвиняешь Уиллингби и Марианну в скрытности? Это странно слышать, тем более, что ты сама каждый день призывала Марианну не выставлять свои чувства напоказ?
– У меня нет доказательств каких-либо их отношений, – сказала Элинор, – но весть об их помолвке…
– Я достаточно довольна и первым, и вторым известием!
– Но ведь ни он, ни она и слова об этом пока не сказали!
– А я и не хочу никаких слов, поступки говорят сами за себя. Да разве его поведение и отношение к нам последние две недели, не лучшее доказательство того, что он любит ее и рассматривает как свою будущую жену? И что?! Он вел себя как наш близкий родственник! Или, может быть, я чего-то не понимаю? Моя милая Элинор, разве можно было после всего этого, сомневаться в их помолвке? Как такая мысль пришла тебе в голову? Как можно было подумать, что Уиллингби, после доказательств нам своих чувства к Марианне, сможет покинуть ее на долгие месяцы? Не предложив руку и сердце?
– Я принимаю все оправдания, – сказала Элинор, – в пользу помолвки, кроме одного. И это одно перевешивает все другие – их обоюдное молчание при расставании.
– Как странно все это! Ты, конечно, можешь плохо подумать о нем. Но что касается их взаимных чувств, то это их глубоко личное. Или ты думаешь, он действительно, не имел серьезных намерений или разочаровался в Марианне?
– Нет, сейчас я так не думаю. Он должен любить ее, и я уверена, всё еще любит ее.
– Но что же это за любовь, если он покидает ее с такой легкостью, без всяких обязательств, как ты сама только что сказала?
– Ты должна помнить, моя дорогая мама, что я никогда не была уверена до конца, что они помолвлены. У меня всегда были сомнения на этот счет. Но они всегда были такими смутными, и, возможно, исчезли бы совсем, если бы я нашла какое-то подтверждение этой тайной помолвки.
– Хорошенькое дело! Наверное, ты поверишь в их помолвку только тогда, когда ты увидишь их перед алтарем. Мне больше не надо никаких доказательств, но почему ты не доверяешь им? Конечно, сомневаться в своей сестре ты не можешь, но за что ты так недолюбливаешь Уиллингби? Он – благороднейший человек с чувствительной душой, как ты можешь видеть в нем коварного обманщика?
– Нет! Я надеюсь, что нет, что он неспособен на обман. Я люблю Уиллингби, искренне люблю, и подозрения в его адрес меня ранят также больно, как и тебя. Ни в коем случае я не считаю его двуличным. Меня просто насторожило его поведение, я никогда не видела его таким, как сегодня. Надеюсь, что виной всему сложная ситуация, в которой он оказался. Но почему бы ему не рассказать обо всем открыто нам, своим друзьям. Тем более, что это в его характере – всегда говорить в лицо другим, то, что он думает, даже если это ранит окружающих. Но, к сожалению, трудно предсказать, как поведет себя человек в той или иной ситуации.
– Очень мило! Вот видишь, у нас нет оснований не доверять Уиллингби. Пусть мы знаем его недавно, но всем остальным он очень хорошо знаком в Девоншире и никто ни разу не сказал о нем ничего дурного. Ах, если бы он не был связан финансовыми трудностями и мог сам назначить дату своей женитьбы, то, несомненно, поступил бы иначе. Он просто вынужден был уехать не простившись и не поставив нас в известность… Только уж очень как-то все сразу… Но это не важно! Может быть, пока и в правду не стоит трезвонить направо и налево о помолвке.
В этот момент в комнату вошла Маргарет, и дамы умолкли в ее присутствии, а у Элинор появилась возможность обдумать в тишине разумные доводы матери. Как бы она хотела, чтобы все они оказались верными.
Марианна спустилась из своей комнаты только к обеду и заняла своё место за столом, не проронив ни слова. Ее глаза были красными и припухшими от слез, казалось еще мгновение и слезинки снова покатятся по щекам. Она боялась встретиться взглядами с матерью и сестрами и не притронулась к еде. Растроганная мать с нежным сочувствием погладила ее по руке и Марианна больше не смогла сдерживать переполнявших ее чувств – она разрыдалась и выбежала из комнаты.
Она проплакала наверху до самого вечера и была так измотана, что на нее больно было смотреть. Малейшее напоминание о Уиллингби переполняло ее душу и из блестящих глаз снова и снова срывались слезинки. В доме теперь старались и не вспоминать о Уиллингби, но это мало помогало Марианне, куда бы она ни бросила взгляд, всё в этом маленьком летнем коттедже напоминало ей о нем.
Глава 9
Первая ночь после разрыва с Уиллингби была ужасной. Марианна так и не сомкнула глаз до рассвета, укоряя себя за доверчивость и легкомыслие. Утром ей было стыдно смотреть в глаза матери и сестрам, она тихо встала с постели, спустилась в гостиную, и, собравшись с силами, пообещала себе не разрыдаться при первых же словах утешения от них. Но тут же нарушила данное себе обещание: чувства взяли верх и слезы тихо покатились по щекам. Она вся сжималась от нестерпимой боли при малейшей попытке миссис Дэшвуд и Элинор, хоть как-то утешить ее и всем своим видом отталкивала их сострадание, чем еще больше расстраивала мать и сестру. Когда сели завтракать, Марианна снова не притронулась к еде и, медленно поднявшись из-за стола, вышла в сад, в надежде, что на свежем воздухе сильная головная боль после бессонной ночи пройдет, и она сможет отвлечься от грустных мыслей.
Но, сама того не замечая, она отправилась в окрестности деревушки Алленхэм и отрешенно бродила по знакомым тропинкам, вспоминая о своем недавнем безмятежном счастье.
К вечеру ее душевная тоска только усилилась. Марианна села за фортепиано и раз за разом проигрывала одни и те же любимые мотивы, которые она напевала вместе с Уиллингби, и каждый звук наполнял ее сердце воспоминаниями. Наконец, они переполнили ее настолько, что уже никакая новая душевная рана не причиняла ей боль. Она часами сидела за инструментом, пела и плакала. Ее прекрасное пение то и дело обрывалось и через секунду из гостиной доносились громкие рыдания. Любимые книги тоже оказались плохими врачевателями, поэтому она изредка перелистывала лишь пару томов, которые особенно нравились Уиллингби.
Но такое бурное испепеляющее чувство не могло сжигать ее изнутри вечно. Через несколько дней отчаяние перешло в тихую меланхолию, она по-прежнему еще плакала и предпочитала совершать прогулки в одиночестве, откуда неизменно возвращалась вся в слезах, но внутренне Марианна стала немного сильнее.
От Уиллингби не было ни одного письма, и, похоже, Марианна их не ждала. Элинор снова забеспокоилась по этому поводу, но мать, считала, что всё идет своим чередом и снова находила разумные объяснения всему, чему хотела.
– Это даже хорошо, что он не пишет, Элинор, – сказала как-то она, – ведь все письма нам привозит сэр Джон, поэтому нам вряд ли бы удалось сохранить нашу тайну.
Элинор согласилась с матерью, что так действительно проще сохранить тайну их помолвки, но, вдруг предложила отбросить все романтические объяснения и прямо спросить Марианну, помолвлена ли она с Уиллингби.
– Мама, может быть, ты спросишь Марианну, – сказала она, – связана она обязательством о помолвке с Уиллингби или нет? От тебя, своей матери, такой доброй и такой всепрощающей, этот вопрос будет более уместен, чем от меня. Она обязательно скажет тебе правду.
– Ни за что на свете я не задам такой вопрос Марианне! Возможно, что он не обещал ей ничего. Тогда представь, как ей станет больно? К тому же, это так навязчиво! Я никогда не заставлю ее рассказать правду, после того, как мы добивались признания о том, что произошло и по какой причине. Я знаю Марианну, и знаю, что она действительно меня любит… И я буду не последней, кому она расскажет об своих отношениях. Я не хочу выпытывать признания у своего ребенка, потому что мой долг поддерживать ее в любой ситуации.
Элинор намекнула матери, что ненавязчивость иногда может привезти к трагедии, принимая во внимание юный возраст ее сестры и важность всей этой истории для ее дальнейшей жизни. Но материнская тревога и здравый смысл, свойственные взрослой женщине, без следа растворились в романтический деликатности миссис Дэшвуд.
Прошло всего несколько дней и имя мистера Уиллингби вновь прозвучало в присутствии Марианны. Сэр Джон и миссис Дженнингс, естественно, не были столь учтивы, и их любопытные расспросы только подливали масло в огонь. В один из вечеров миссис Дженнингс, случайно взяв томик Шекспира, воскликнула:
– О, вы не окончили читать «Гамлета», Марианна! Остановились на самом интересном месте, вижу осталось совсем немного. Давайте, отложим эту книжицу до возвращения нашего дорого Уиллингби, а то он вернется, а мы уже без него перевернули последнюю страницу. Хотя… А вдруг он приедет только через несколько месяцев.
– Месяцев? – воскликнула Марианна в сильном удивлении. – Нет, всего несколько недель!
Миссис Дженнингс замолчала, пожалев, что вспомнила о нем так некстати. Зато Элинор вздохнула с облегчением, теперь она не сомневалась, что Уиллингби что-то пообещал Марианне и даже, возможно, назвал дату своего возвращения.
Прошла неделя с тех пор, как он покинул Девоншир. Это было первое утро после его внезапного отъезда, когда Марианна решила пройтись не одна, а с сестрами. Однако на прогулке она всё равно старалась держаться особняком. Если ее сестры хотели пройтись по холмам, она мгновенно сворачивала на узкие боковые дорожки. Если они намеривались спуститься в долину, она тут же взбиралась на холмы и исчезала там, пока они не догоняли ее. Однако Элинор не обращала внимания на капризы сестры и покорно следовала за ней, боясь оставить ее одну в таком состоянии. Наконец, барышни утомились и Элинор предложила отдохнуть на краю живописной долины, которая была все еще зеленой, и где начиналась извилистая дорога, которая когда-то привела их в Бартон. Сестры остановились, огляделись по сторонам и вдруг вдалеке увидели свой коттедж, с этой новой точки они никогда раньше не рассматривали его. Позади на холме они вдруг заметили движущийся силуэт – это был всадник, который направлялся прямо к ним. Как только всадник приблизился, Марианна восторженно закричала:
– Это он! Конечно это он, я знала это! – и бросилась ему на встречу. Элинор только успела крикнуть ей в след:
– Постой, Марианна! Ты ошибаешься. Это не Уиллингби. Этот человек ниже ростом и у него не та осанка.
– Та! Та! – воскликнула Марианна, – Конечно его! Его внешность, его одежда, его лошадь. Я всегда знала, что он скоро вернется!
И она, не останавливаясь, быстро пошла навстречу незнакомцу. Элинор, которая точно знала, что это не Уиллингби, чтобы защитить сестру от недоразумения, поспешила за ней. Когда до всадника оставалось ярдов тридцать, Марианна присмотрелась к нему и остановилась. Вдруг она резко повернулась и побежала назад, как вдруг услышала голоса своих сестер и третий такой же знакомый мужской голос. Когда она снова остановилась, то с удивлением узнала всадника, это был Эдвард Феррарс.
И это сейчас был единственный человек в мире, который мог быть прощен за то, что не был Уиллингби, единственный, кто мог получить от нее улыбку. И она, сдерживая свои слезы, ответила на его приветствия и к радости ее сестер на некоторое время забыла о своих несчастьях.
Эдвард спешился и пошел рядом с ними в Бартон, куда, как выяснилось, он и направлялся.
Все три сестры ему несказанно обрадовались, особенно Марианна, что удивило Элинор. Для Марианны – это была встреча ее сестры со своим героем, счастливое продолжение их холодного романа в Норланде. Для Эдварда – не больше, чем встреча с любимой женщиной. Похоже, он был в замешательстве от этой неожиданной встречи по дороге в Бартон и невпопад отвечал на вопросы Элинор. Марианна сразу обратила на это внимание и снова начинала недолюбливать Эдварда за его неуклюжесть, невольно сравнивая его с Уиллингби, чьи манеры были безупречны.
– Вы к нам, наверное, прямо из Лондона? – спросила она с надеждой, наивно полагая, что все, кто бывает в Лондоне, наверняка знакомы с Уиллингби.
– Нет, я уже недели две, как приехал в Девоншир, – ответил Эдвард.
– Две недели? – переспросила Марианна, удивляясь, что он так долго здесь и до сих пор не встретился с Элинор. Она еще больше разочаровалась, когда узнала, что Эдвард остановился не у них, а у каких-то друзей недалеко от Плимута.
– А Вы давно уехали из Сассекса? – спросила Элинор.
– Уже почти месяц, как я уехал из Норланда.
– И как там дорогой наш Норланд поживает? – воскликнула Марианна.
– «Дорогой, дорогой Норланд», – передразнила ее Элинор, – всё как всегда, – усеян опавшей листвой. Ах! – вздохнула Марианна. – Я помню эту завораживающую пору, прозрачный сад… Как мне нравилось бродить по дорожкам Норланда, когда ветер кружит опавшую листву. Это незабываемо! Жаль, что от того безмятежного времени не осталось и следа. Здесь всегда тщательно подметают опавшую листву, складывают в кучи и вывозят с глаз долой.
– Здесь нет никого, – сказала Элинор, – кто испытывал бы такие же чувства к опавшим листьям, как ты.
– Да, меня многие никогда не понимали… – произнесла она в глубокой задумчивости… И вновь оживилась:
– Вот, пожалуйста, посмотрите, Эдвард, это долина Бартон. Однажды увидев, вы не сможете забыть ее никогда. Взгляните на эти живописные холмы! Вы когда-нибудь видели что-нибудь подобное? Вон там – Бартон-Парк, видите эти деревья? А за ними уже виднеется уголок нашего дома, а вот у холма и наш коттедж во всей красе.
– Здесь, действительно, очень красиво, – заметил он, – а как там у подножья холма? Нет слякоти зимой?
– Как можно думать о грязи при виде такой красоты?! – удивилась Марианна.
– Увы, – заметил он с улыбкой, – к этим живописным холмам мы идем по достаточно грязной дороге.
– Вы удивляете меня, – сказала Марианна вслух, скорее, сама себе, чем собеседнику. Эдвард как будто не услышал этих слов и продолжал:
– У вас хорошие соседи здесь? А Миддлтоны – приятные люди?
– Нет, с ними нам не повезло! – не задумываясь, ответила Марианна.
– Марианна, – не выдержала Элинор, – как ты можешь такое говорить?! Как ты можешь быть, так несправедлива? Они очень уважаемая семья, мистер Феррарс, и относятся к нам с дружеским расположением. Разве ты забыла, Марианна, сколько приятных дней мы провели вместе с ними?
– Всё равно «нет», – сказала Марианна тихим голосом, – а также столько болезненных минут!
Теперь Элинор пропустила мимо замечания сестры и постаралась занять гостя рассказом об их новом доме, бытовыми условиями, предстоящим ремонтом и прочими житейскими вопросами, которые иногда так удачно отвлекают собеседника от личных проблем. Но Эдвард говорил неохотно, и его холодность и сдержанность сильно обижали ее. Элинор была вне себя от досады, но решила не выдавать себя ради прежних встреч, и продолжала беседовать с ним так, как беседуют близкие друг другу люди.
Миссис Дэшвуд, похоже, и не удивилась, увидев на пороге летнего коттеджа мистера Эдварда, его приезд в Бартон, казался, ей вполне естественным.