Но Элинор не разделяла восторженного настроения сестры и честно призналась ей, что не уверена, что их отношения с Эдвардом могут закончиться браком. Ее волновала сдержанность, которая иногда охватывала его, возможно, она не свидетельствовала о равнодушии, но все же ничего хорошего явно не сулила. Сомнения в ее взаимности, даже если он их испытывал, должны были вызвать у него тревожное волнение, желание добиться любимой, но не уныние и скуку, как это часто бывало. Разумеется, причиной его тоски могла стать зависимость от матери, не позволявшая ему дать волю чувствам.
Отношения с матерью у Эдварда были настолько сложными, что он редко переступал порог отчего дома и не спешил обзаводиться собственным, во всяком случае, до тех пор, пока не выполнит все надежды, которые возлагала на него мать. Вот почему Элинор не позволяла себе питать надежды на скорый брак. Иногда ей даже казалось, что Эдвард и вовсе не испытывает к ней каких-то особых чувств, как считали ее сестра и мать. Более того, чем дольше продолжалось их знакомство, тем менее ясным становилось его отношение к ней: увы, но робкая любовь постепенно превращалась всего лишь в дружбу.
Мать Эдварда настолько контролировала каждый шаг своих сыновей, что ее влияние на себе ощутили даже Элинор и ее мать. Миссис Дэшвуд однажды в разговоре недвусмысленно дала понять, как, по мнению миссис Феррарс, должны будут выглядеть будущие невестки. Ее мальчикам подойдут только состоятельные и разумные девицы, и они не позволят себя окрутить их, кому попало. Намек был понят. Оскорбленная миссис Дэшвуд вышла из комнаты с единственным желанием – поскорее покинуть этот дом.
Обида еще не успела остыть, когда принесли письмо, только доставленное по почте, и оно оказалось как нельзя кстати. Ее дальний родственник – сэр Джон Мидлтон, состоятельный джентльмен из Девоншира предлагал ей на самых выгодных условиях снять у него небольшой летний дом. Он был готов привести в порядок коттедж, если только миссис Дэшвуд подойдет это жилище, и сделать всё возможное, чтобы нуждающаяся родственница почувствовала себя в Девоншире, как дома. Для начала он искренне приглашал миссис Дэшвуд с дочерьми погостить в Бартон-парке, его нынешнем имении, чтобы она сама решила, в какой перестройке нуждается Бартонский коттедж, прежде чем сочтет возможным переехать туда. Миссис Дэшвуд приняла это предложение, даже не дочитав письмо до конца. Если еще час назад она бы поколебалась стоит ли перебираться из Сассекса в далекий Девоншир, то после неприятного разговора с невесткой препятствие превратилось в преимущество. Они уедут подальше от Норланда. Ничего другого она теперь и не желала. Лучше покинуть навсегда это место, чем жить поблизости, приезжать сюда с лицемерными визитами и терпеть общество невыносимой Фанни. Она тотчас написала ответ сэру Джону и с благодарностью приняла его предложение, но прежде чем отправить письмо, решила посоветоваться с дочерями.
Элинор поддержала ее, так как всегда считала, что лучше совсем уехать из Норланда, чем оставаться здесь в таком окружении. К тому же этот дом в Девоншире, по словам сэра Джона, был настолько скромен, а оплата такой маленькой, что возражений у нее не осталось совсем. Поэтому она не стала отговаривать мать, и письмо с согласием было немедленно отправлено.
Ответ в Девоншир еще не был отправлен, но миссис Дэшвуд не смогла отказать себе в удовольствии и гордо объявила за завтраком своему приемному сыну и его жене, что она подыскала прекрасный дом и сегодня же начинает готовиться к отъезду. Пасынок и невестка были настолько удивлены эти известием, что некоторое время не знали, что и сказать. Миссис Фанни так и не нашла нужных слов, а Джон после продолжительной паузы вежливо поинтересовался, как далеко от Норленда поселится его дорогая мачеха. Она ждала этого вопроса и торжественно произнесла, что переезжает в Девоншир. Пасынок и невестка снова потеряли дар речи, и только Эдвард вздрогнул от этих слов и инстинктивно наклонился к миссис Дэшвуд.
– Девоншир, – почти по слогам повторил он и, глядя в глаза миссис Дешвуд, спросил, – Вы, действительно, хотите переехать туда? Но ведь это так далеко отсюда? А где в Девоншире Вы планируете поселиться? Я признаться, не очень хорошо ориентируюсь в тех местах.
– Мы будем жить в Бартоне, это в четырех миля к северу от Экзетера, – пояснила миссис Дешвуд. – Правда, это всего лишь летний домик, небольшой уютный коттедж. Но я надеюсь, что многие из моих друзей навестят меня на новом месте. Я подумываю пристроить к дому еще одну или даже парочку комнат, так что места хватит всем. Главное, чтобы мои приятели не побоялись дальней дороги, а достойный прием я им всегда обеспечу. Дорогая Фанни, Джон, я надеюсь, что вы станете первыми моими гостями, – с легкой иронией произнесла леди, а затем, наклонившись к Эдварду негромко и ласково добавила. – А для вас, мистер Феррарс, двери моего нового дома всегда открыты, – После этих слов она приосанилась и выразительно посмотрела на миссис Дэшвуд, всем своим видом давая понять, что теперь для нее совсем неважно, одобряет Фанни возможный брак между Элинор и Эдвардом или нет.
Торжественно объявив родственникам о скором отъезде, миссис Дешвуд вдруг задумалась, а не поторопилась ли она так громко хлопнуть дверью? Ей так не хотелось разлучать Элинор и Эдварда. Словно почувствовав ее почти неуловимое сомнение, Джон стал уговаривать мать не торопиться с отъездом и даже подыскать другой дом рядом с Норландом. Похоже, он искренне жалел об отъезде мачехи и сестер и переживал, что не сможет выполнить обещание, данное отцу – обустроить их на новом месте. Джон рассчитывал сам перевезти мебель и вещи в их коттедж, но на семейном совете решили отправить багаж морем. Всё имущество четырех леди уместилось в одной большой лодке, куда погрузили кое-что из мебели, посуду, постельное белье, скатерти и книги и, наконец, осторожно поставили, чтобы не повредить, пожалуй, самую ценную вещь – маленькое комнатное фортепиано Марианны.
Миссис Фанни по-хозяйски оглядела чужую поклажу и вздохнула с сожалением при мысли о том, что совсем скоро от нее уплывут эти чудесные сервизы, которые так замечательно смотрелись бы в ее новой гостиной. И она решила обязательно приобрести новую приличную мебель, чтобы не отставать от свекрови.
Миссис Дэшвуд сняла коттедж ровно на год. Домик оказался скромный, но опрятный, со всей необходимой мебелью, поэтому новым хозяйкам оставалось только преступить его порог. Никаких формальных затруднений ни с той, ни с другой стороны не возникло, поэтому миссис Дэшвуд, прежде чем отправиться на запад, необходимо было распорядиться имуществом, которое не поместилось в лодку и решить, какая прислуга потребуется ей в Бартоне. Легкая на подъем и энергичная дама не привыкла откладывать дела в долгий ящик и поэтому, когда она что-то страстно желала, то благодаря своей предприимчивости получала весьма быстро.
Так лошади, оставленные ей покойным мужем, были выгодно проданы вскоре после его кончины, а теперь, по настоянию старшей дочери, она согласилась продать и карету, пока представился удобный случай. По правде сказать, она подумывала сохранить карету для дочерей, но послушала Элинор и назначила за нее хорошую цену. Старшая дочь также убедила ее не брать с собой всю прислугу, а ограничиться лишь двумя горничными и лакеем, из тех, кто верно служил им в Норланде.
Лакей и одна служанка тут же были отправлены в Девоншир, чтобы убрать дом к приезду своей госпожи. Миссис Дэшвуд решила сразу поселиться в собственном коттедже, предварительно его не осмотрев, так как полностью доверилась мнению сэра Джона. Кроме того, она не была знакома с леди Миддлтон и посчитала неудобным останавливаться у нее первое время в Бартон-парке. Тем временем приближался долгожданный день отъезда из Норланда, и довольная миссис Дэшвуд уже не скрывала радости, предвкушая счастливые перемены в своей жизни. Впрочем, как и ее невестка, которая тоже с нетерпением ждала, когда же они все, наконец, уедут. С той только разницей, что она открыто не выражала своих чувств и лишь изредка совершенно безразличным голосом предлагала свекрови и золовкам остаться. Все понимали, что в эти редкие мгновения ей движет не вежливость, а скорее привычка при встрече с родственниками перекинуться парой фраз. А поскольку других приятных тем для обсуждения у них не было, то дамы с удовольствием говорили о предстоящем переезде.
Пока Фанни замерла в ожидании, для Джона пробил час истины – он понял, что, наконец, выполнит обещание, данное умирающему отцу, и всю оставшуюся жизнь будет жить спокойно. Так как он не сделал этого, когда вступил в наследство, то предстоящее расставание могло стать прекрасным поводом исправить досадное недоразумение. Но Джон снова тянул время, и миссис Дэшвуд стала понимать по его постоянным намекам, что на большее рассчитывать не стоит, ибо он и так оказал им более чем достаточную помощь, почти полгода предоставляя стол и кров в Норланде. Пасынок, то и дело сокрушался, что жизнь дорожает с каждым днем, расходы по содержанию дома все время растут и что он, как человек, занимающий не последнее положение в свете, вынужден поддерживать свой имидж, что тоже стоит денег. Джон был так убедителен, что со стороны могло показаться, что он задавлен нуждой и вынужден считать каждый пенс.
День отъезда пришел также внезапно, как и приглашение из Девоншира. Не прошло и двух недель, как миссис Дэшвуд получила первое письмо от сэра Джона Миддлтона, как всё уже было готово к отъезду. Дом был убран, столовое серебро, скатерти и маленькое фортепиано Марианны доставлены, оставалось только прибыть самим хозяйкам.
Как это часто бывает перед отъездом, радостное ожидание сменилось у дам ностальгией и две из них самые чувствительные, мать семейства и Марианна, даже всплакнули на дорожку.
– Милый, мой милый Норланд! – шептала Марианна, гуляя в одиночестве у порога отчего дома в последний вечер перед отъездом. – Мы еще не уехали, а я уже скучаю по тебе! Есть ли еще такое место на земле, где я снова смогу почувствовать себя дома. Милый сердцу уголок, возможно, я последний раз вижу тебя в сумерках вечернего сада и больше никогда не переступлю твоего порога. Тенистые аллеи, завтра вы будете также встречать тихим шелестом первые звезды, но всё это будет уже без нас, и ни один лист не упадет с этих густых крон от того, что нас здесь больше нет. Мы больше никогда не увидим вас, но кто ещё кроме нас сможет восхититься вами!
Глава 3
Рано утром подали экипаж. Миссис Дешвуд с тремя дочерями, наспех простившись с Джоном и Фанни, отправились на Запад. Первую половину пути их одолевали тягостные чувства от этого поспешного и равнодушного прощанья, которое перечеркнуло последние десять лет их счастливой жизни, но чем ближе они подъезжали к Девонширу, тем легче становилось на душе. За окном кареты проносились сочные зеленые луга и перелески в легкой осенней дымке, а сам Бартон-Вэлли, как только они въехали туда, привел их в настоящий восторг. Первозданные густые леса и простор лугов, не знавших острой косы, сразу покорили впечатлительных леди. Проехав еще около мили, они, наконец, достигли собственного дома, который просто утопал в зелени. Высокая ограда была так плотно увита жимолостью и плющом, что они не сразу заметили среди бойкой листвы романтичную калитку, которая, казалось, сама приглашала усталых странниц войти.
Что касается самого дома, Бартон Коттеджа, то он был довольно маленький, но весьма уютный. Это был, в общем-то, обычный летний дом со всеми недостатками временного жилья: старая черепичная крыша, ставни, непокрашенные в зеленый цвет, как это приличествует особняку, и густо увитые плющом стены. Маленький коридор вел прямо через дом в такой же маленький сад. Справа и слева от него располагались крошечные гостиные, не больше восьми шагов в длину и столько же в ширину, за ними ютились подсобки, кладовые и узенькие лестницы на чердак. В доме были еще четыре спальни, для каждой из хозяек, и еще две комнатки на чердаке. Коттедж не выглядел старым и запущенным, даже наоборот, он содержался достойно, но, по сравнению с Норландом, он был невероятно беден. На глаза у леди Дэшвуд навернулись слезы, но, увидев своих слуг, она быстро смахнула слезинки и решила, что будет выглядеть счастливой. Тем более, хорошая погода располагала к безмятежности и тихому счастью в гармонии с природой. Стоял ранний сентябрь, теплый и сухой, и солнечные лучи сквозь едва желтеющую листву освещали их новое пристанище, которое они выбрали себе сами.
Осмотревшись, миссис Дешвуд пришла к выводу, что всё не так уж и уныло. Во всяком случае, место для строительства их коттеджа было выбрано идеально. Он находился в низине и был защищен от ветров высокими холмами, некоторые из них были распаханы, другие поросли высокой травой и лесом. Деревушка Бартон как раз находилась на одном из этих холмов и была видна из окон коттеджа, как на ладони. Чудесный вид на бескрайнюю долину, которая, казалось, начиналась прямо у порога их дома и заканчивалась где-то за горизонтом, завораживал романтично настроенных юных леди, а гряда холмов, тянущаяся по другую сторону от коттеджа, вселяла в них чувство защищенности. Наиболее высокие из них растворялись в голубой дали. Но это был уже не Бартон, а совсем незнакомая им местность.
Размером дома и его обстановкой миссис Дэшвуд, как не странно, осталась вполне довольна. Теперь интерьер Норланда, созданный ею, представлялся ей вычурным. Правда, и здесь она испытала непреодолимое желание добавить уюта, и даже пересчитала деньги, специально отложенные на всякие милые безделушки, но в последний момент решила обустроить дом по-новому.
– Что касается дома, то он находится в хорошем состоянии, хотя и маловат для нашей семьи, – сказала она Элинор. Но сейчас осень, и уже поздно говорить о каком-то ремонте. Может быть, весной… Когда у меня будет достаточно денег, я, вероятно, кое-что здесь переделаю. Эти гостиные, обе, конечно, малы, для тех вечеров, которые я собираюсь давать для своих друзей. У меня есть мысль, одну гостиную разделить пополам, а затем соединить с коридором и второй гостиной. Тогда получится просторный зал, потом мы отдельно у входа пристроим еще одну художественную гостиную, и вместе со спальнями и комнатками под крышей – все это составит очень даже уютный коттедж. Еще мне бы хотелось, чтобы лестницы стали изящнее. Но не всё сразу. В общем-то, заменить лестницы будет несложно. Всё упирается в деньги. К весне будет видно.
Забавно было слышать всё это от женщины, которая рассчитывала жить всего на пятьсот фунтов в год и при всех своих прочих достоинствах не смогла сэкономить в жизни ни одного пенса. А поскольку до весны было еще далеко, новые хозяйки коттеджа решили создать уют исходя из своих нынешних финансовых возможностей: расставили книги на полках, распаковали инструмент Марианны и водворили его на самое видное место, а в гостиной развесили рисунки Элинор. На следующее утро к ним заглянул владелец этого коттеджа – сэр Джон Миддлтон, подтянутый джентльмен лет сорока. Он поинтересовался, как дамы добрались, всего ли у них в достатке, и сообщил, что его дом и сад всегда к их услугам. Они виделись лишь однажды, много лет назад он приезжал к ним в Стэнхилл, но его кузина была еще так молода, чтобы почти не помнила этой встречи. Сэр Миддлтон держался непринужденно, но сразу стало понятно, что ему не безразлична судьба дальних родственниц. Он честно признался, что хотел бы поселить их у себя, но поскольку дамы сразу решили жить самостоятельно, то он пригласил всех ежедневно обедать у него, пока они не обживутся на новом месте. Так как его приглашение звучало искренне, они охотно приняли его. А всего через час после ухода сэра Джона, из Бартон-Парка в коттедж доставили огромную корзину, полную фруктов из его сада. Он также взялся доставлять все их письма, приходящие почтой, пообещал каждый раз пересылать им свои свежие газеты и на словах передал просьбу леди Миддлтон. Она хотела познакомиться с семейством Дэшвуд, как только это будет удобно.
Разумеется, им не терпелось увидеть особу, от которой во многом зависело их благополучная жизнь в Бартоне, поэтому, ее милость они принимали у себя уже на следующий день. Леди Миддлтон было не более двадцати шести – двадцати семи лет. Высокая и статная, с правильными чертами лица, она была полна благородства и аристократизма. Ее манера держаться была безупречна, что не всегда можно было сказать о ее супруге. Но первое приятное впечатление о ней к концу их первой встречи рассеялось. Леди Миддлтон при всей светскости оказалась холодной и довольно равнодушной особой, с которой не о чем было поговорить.
Весь разговор свелся к обмену банальными любезностями и общением со старшим сыном леди, которого она предусмотрительно захватила с собой. Хорошенький мальчик лет шести стал одним единственным предметом внимания и обсуждения всех присутствующих дам.
– Как его зовут? И сколько ему лет? – Все восхищались его красотой и задавали ему бесконечные вопросы, на которые, конечно же, отвечала его мать. А он пока цеплялся за нее и стыдливо опускал голову, она с изумлением спрашивала, чего же он стесняется в гостях, когда так шумно ведет себя дома. Затем еще десять минут ушли только на то, чтоб узнать, кого малыш любит больше: своего папу или маму. Или двоих сразу? И почему?
Вскоре Дэшвудам представилась возможность увидеть и остальных детей четы Миддлтон, так как сэр Джон не ушел до тех пор, пока не получил от них обещания отобедать вместе в Бартон-Парке уже на следующий день.
Усадьба Бартон-Парк находилась приблизительно в полумиле от коттеджа. Впервые барышни заметили ее во время прогулки. Скрытая высоким холмом, она была не видна из окон коттеджа. Но стоило обогнуть холм, и перед ними возвышался новый особняк, и сразу было видно, что его хозяева живут в роскоши. Миддлтоны были не только богаты, но и гостеприимны. Хозяин дома сэр Джон с юности любил шумные компании, со временем его образ жизни с удовольствием разделила супруга. Они скучали, если у них кто-нибудь не гостил. Поэтому они имели много друзей, гораздо больше чем кто-либо во всей округе. Разные по характеру и темпераменту, они прекрасно дополняли друг друга, при этом каждый не мешал развиваться прирожденным талантам спутника жизни. Так, сэр Джон был спортсменом, леди Миддлтон – матерью. Он охотился и увлекался стрельбой, она воспитывала детей. Это были их главные увлечения в жизни. Правда, леди Миддлтон еще имела возможность портить воспитанием своего сына ежедневно и круглый год, в то время как сэр Джон ходил на охоту только в сезон. Но они оба, в любое время года и в любую погоду с удовольствием вместе бывали в гостях и принимали гостей у себя. Это заменяло им природу, образование и всегда поднимало настроение сэру Джону, и давало необходимую передышку леди Миддлтон.
Леди Миддлтон, по праву гордилась изысканностью своего стола и всего, что ее окружало, и это больше всего поднимало ей настроение во время домашних приемов. А вот сэр Джон просто получал удовольствие от общения. Он приглашал в гости столько молодых людей, сколько мог вместить его большой дом. И чем больше шума и суеты от них было, тем больше удовольствия он получал. Завсегдатай всех молодежных балов Девоншира, каждое лето он организовывал пикники на природе, чтобы отведать холодной ветчины и жареной дичи. А зимой он так часто устраивал балы у себя, что только неугомонные пятнадцатилетние барышни могли мечтать, чтобы танцы проводили еще чаще.
Каждый приезд новой семьи для Миддлтонов становился настоящим событием, а тут еще нагрянули сразу три девицы, которые были весьма хороши собой и к тому же прекрасно воспитаны, чем сразу привлекли внимание сэра Джона.
Правда, старшая дочь миссис Дэшвуд Элинор сначала показалась ему простоватой и без претензий. И он решил, что этой непритязательной девушке ничего другого не остается, кроме как сосредоточить свое внимание на самой себе и она вряд ли примет участие в шумных вечерах. Впрочем, это наблюдение не изменило дружеского отношения сэра Джона к четырем одиноким леди. Заботясь о своей кузине и ее дочерях, он как человек порядочный и сострадательный испытывал радость. А поселив у себя под боком, в коттедже, сразу несколько женщин, он начал испытывать удовлетворение охотника, который уважал только себе подобных мужчин, но никогда бы не решился поселить их в своих владениях, что бы потом не пришлось делить с кем-то охотничьи трофеи.
Сэр Джон сам встретил своих гостей на пороге дома и сразу пригласил миссис Дэшвуд с дочерями в художественную гостиную. Показывая им эту светлую довольно просторную комнату с причудливым растительным орнаментом на тканевых обоях и цветистой мебелью, он несколько раз посетовал, что упустил одну важную деталь и не пригласил никого из его молодых приятелей, чтобы развлечь барышень.
– Правда, сегодня меня неожиданно навестил один молодой человек, – сказал с улыбкой гостеприимный хозяин, – это просто мой друг, который остановился в Бартоне. Если честно, он не так молод и горяч, но я надеюсь, что юные леди простят меня за такую скромную компанию и, со своей стороны, я обещаю, что такого никогда больше не повториться, – пообещал сэр Джон. Он рассказал девицам, что спохватился слишком поздно. Когда утром он отправился к соседям, чтобы собрать у себя достойное общество, то выяснилось, что все уже куда-то приглашены. Ведь нет ничего лучше, чем провести теплый лунный вечер в компании друзей. К счастью час назад в Бартон прибыла мать леди Миддлтон, женщина очень веселая и общительная, поэтому есть надежда, что девушки сегодня не будут скучать. Три мисс Дэшвуд, не избалованные вниманием и общением, были несказанно рады познакомиться сразу с двумя новыми людьми.
Первой им была представлена миссис Дженнингс, мать леди Миддлтон. Женщина оказалась очень веселая и такая же грузная. Она была в годах, но довольна собой и говорила без умолку. За столом она успела рассказать несколько пикантных историй о мужьях и любовниках, вслух понадеялась, что ни одна из девушек не оставила своего сердечка в Сассексе, и с удовольствием отметила, что девушки всё-таки покраснели, хотели они того или нет. Смущенная Марианна отнесла это замечание на счет старшей сестры и внимательно посмотрела на Элинор, как та выносит все это. Взгляд сестры вогнал в краску Элинор еще больше, чем анекдоты веселой миссис Дженнингс.
Полковник Брэндон, который был представлен вторым как старый друг сэра Джона, похоже, часто бывал в этом доме и чувствовал себя также естественно, как леди Миддлтон в роли жены, а леди Дженнингс в роли тещи.
Он не проронил ни слова за столом, но его молчаливое присутствие никого не смущало, хотя его внешность была неприятна. По мнению двух сестер, он выглядел как типичный старый холостяк, ему было уже за тридцать пять, а его лицо могло оттолкнуть даже последнюю старую деву в округе. Возможно, он был не глуп и благоразумен, но явно не заинтересовал барышень.
Увы, в этот вечер они не нашли никого, с кем в дальнейшем смогли бы сойтись ближе. Леди Миддлтон была скучна и холодна, полковник Брэндон – мрачен и не разговорчив, а миссис Дженнингс – невыносимо весела. Леди Миддлтон за весь вечер оживилась лишь раз, когда после обеда вошли четверо ее детей и стали требовать всеобщего внимания. Они теребили подол ее платья и совершенно не давали ей говорить ни на одну из тем, не касающуюся их.
Когда выяснилось, что Марианна прекрасно играет на фортепиано, хозяин тут же открыл инструмент и все собравшиеся затаили дыхание. Марианна, у которой к тому же был редкий голос, в этот вечер исполнила почти все романсы, которые леди Миддлтон после замужества привезла в Бартон-парк и ни разу и не открыла, так как своё бракосочетание она отпраздновала тем, что навсегда оставила музыку, хотя, по словам ее матери, блистательно играла, а по ее собственному мнению, просто любила музыку.
Марианну осыпали комплиментами. После каждой песни сэр Джон во весь голос выражал свой восторг – так же громко, как рассказывал что-нибудь остальным гостям, пока она пела. Леди Миддлтон то и дело одергивала его, удивляясь, как можно так невнимательно слушать музыку и всё время просила Марианну обязательно спеть ее любимый романс – как раз тот, который Марианна только что исполнила. И только полковник Брэндон слушал ее молча, но так внимательно, что его молчание стало для нее самым лучшим комплиментом. В этот момент Марианна почувствовала к полковнику некоторое уважение, невольно выделив его среди прочих слушателей, которые были лишены даже зачатков хорошего вкуса и почему-то не стеснялись этого.
Музыка явно доставляла полковнику удовольствие, и хотя он не впадал в экстаз, как чувствительная девица за фортепиано, но его внимание было очевидным. Она впервые с жалостью подумала о нем, решив, что в тридцать пять лет чувства притупляются, и искусство уже не дарит такого наслаждения, как в молодости. Марианна мысленно простила своего верного слушателя, как того требует человеколюбие.