Джанан. Пленница тирана

Пролог

Я подтягиваю ноги к груди и крепко обхватываю их руками. Уткнувшись лбом в колени, медленно раскачиваюсь, чтобы просто не сойти с ума. Слишком хорошо я слышу их голоса. Мама с папой – так я называю любимых тетушку и дядю, заменивших мне родителей – спорят. И это впервые на моей памяти.

– Айрат, девочка погибнет у него. Умоляю тебя, не отдавай! Заид Аль Мансури славится своей жестокостью! У него огромный гарем, весь Эмират об этом знает. Это же такое унижение! Айрат, она мой единственный ребенок, прошу тебя!

– Ты считаешь, что в гареме Эмира ей будет лучше? Ты хоть представляешь, что с ней будет там? Из пяти поставленных ему девушек выживают в лучшем случае две. На это ты хочешь обречь нашу дочь? Чтобы Эмир решил ее судьбу? Она может выжить, но какой ценой? Ты глаза ее видела? Да они кого угодно пленят! Любого, Фаиза! Говорил же тебе не шастать с Амирой где попало! – обычно спокойный и рассудительный, отец наконец взрывается.

– Но мы всего лишь ездили к швее!

– Я сказал вызывать всех на дом до ее восемнадцатилетия! Там бы выдал ее за приличного мужчину нашего круга, и была бы она его единственной женой. Я и так рискую жизнью, отдавая ее Заиду. Когда Эмир узнает о том, что я не послушался его решения, не сносить мне головы. Я ее защищаю!

– Не злись, пожалуйста, – мягче произносит мама. – Я не спорю с твоим решением. Но, может, быстро выдадим ее замуж?

– Насколько быстро, Фаиза? За сутки? Завтра приедут люди Эмира, чтобы забрать ее. К полудню они будут у нас дома.

– Но ты же можешь не отдавать!

Наступает гнетущая тишина. Я представляю, как отец смотрит на маму с одной поднятой бровью. Глаза у него чернее ночи, и, когда он злится, его взгляд становится страшным и давящим. Мне жалко маму, ведь ей приходится находиться рядом с ним в эту минуту. Главное, чтобы она не разозлила его настолько, что он запрет ее в комнате на сутки без еды и воды. Такое уже было, правда, всего один раз и давно. Не знаю, чем мама его разгневала в тот раз, но я тогда сидела под дверью почти весь день и разговаривала с ней, чтобы ей не было так грустно. Перед тем, как запереть, отец точно так же кричал на нее. И сейчас я не хотела, чтобы из-за меня она снова страдала и плакала.

Вскочив с пола, я бегу в соседнюю с моей комнату. Дважды коротко стучу и, не дождавшись ответа, вхожу в комнату мамы. Я не ошиблась. Папа сверлит ее тяжелым злым взглядом, а его бровь вопросительно изогнута, что придает ему еще более грозный вид.

– Я поеду, – выдыхаю с порога.

Отец кивает, но я вижу, что и ему не нравится такое положение вещей.

– Конечно поедешь. Я уже принял решение, только Фаиза еще позволяет себе со мной спорить.

– Айрат, накажи меня как хочешь, но не забирай дочку, умоляю, – начинает плакать она.

Вцепляется в рукав его дишдаши*, но отец, поджав губы, вырывает свою руку и покидает комнату в несколько больших шагов. Резная деревянная дверь так громко хлопает, что я вздрагиваю. Поворачиваюсь к маме и бросаюсь к ней. Обнимаю, мы обе плачем.

– Ты все слышала, да? – спрашивает она спустя какое-то время, а потом сильнее прижимает к себе и гладит по волосам. – Я умру от тоски по тебе.

– Не говори так, ты разрываешь мне сердце.

– Возможно, все не так страшно, как говорят, но ты сама знаешь, какие слухи ходят о Заиде.

– Мама, расскажи мне о гареме. И почему у отца его нет?

Она усаживает меня на край кровати и, устроившись рядом, поправляет мне волосы, чтобы они не падали на лицо.

– В гареме Заида, если верить слухам, около двадцати наложниц. Он очень ненасытный мужчина. Не знаю, что именно он делает с девушками – кроме очевидных вещей, – но слава о его жестокости прокатилась по всем Эмиратам и далеко за пределами страны.

– А очевидные – это какие?

Я хмурюсь, потому что хоть и знаю, что некоторые мужчины женятся на нескольких женщинах, гарем в моем понимании – это просто женская половина дома. Там живут не только жены, но и дети, мать мужчины, может быть, его бабушка, сестры, тетки. В общем, вся родня женского пола с детьми. Но тот гарем, о котором говорит мама приглушенным голосом… даже я понимаю, что речь идет о чем-то другом.

Мама вздыхает, глядя на меня таким скорбным взглядом, что по телу идет дрожь.

– Женщины из гарема Заида, дочка, ходят к нему на ночь. И рожают ему детей.

– То есть там не живут его родственницы?

– Насколько я знаю, нет.

– Но по закону он не может иметь больше четырех жен.

– Они ему не жены, Амира, наложницы. К тому же, таким, как Заид, законы не писаны.

– Что это значит?

Мама начинает отвечать на мои вопросы, и в итоге я выхожу из ее комнаты с горящими щеками, испытав столько стыда, сколько не испытывала за свои неполные восемнадцать. Завтра я стану совершеннолетней, но сейчас чувствую себя подростком, который впервые узнал об отношениях мужчины и женщины.

Вернувшись к себе в комнату, я включаю в гардеробе свет и, прислонившись плечом к дверном косяку, смотрю на потрясающе красивое и нежное платье, которое мы пошили к моему дню рождения. Планировалось пышное торжество, но теперь его, наверное, отменят, потому что завтра утром я сяду в машину Заида и больше никогда сюда не вернусь. Мама сказала, что попасть в гарем к такому человеку – это не то же самое, что выйти замуж. Вряд ли он разрешит мне видеться с семьей, как и им – наносить мне визиты. То есть уже завтра я в последний раз обниму самых близких мне людей, и от одной мысли об этом сердце заходится жалобным плачем. Не знаю, что ждет меня впереди. Знаю только, что стану собственностью тирана, слава о котором облетела, наверное, весь мир.

_______________

*Дишдаша –  традиционная мужская долгополая рубаха с длинными рукавами

Глава 1

Я крепко зажмуриваюсь, но не позволяю себе закрыть уши, хотя очень хочется. Мама кричит так, словно хоронит меня. С другой стороны, кто знает, может, так и есть. Слышу, как хлопают дверцы фургона, в который меня усадили, потом мотор заводится, и мы в конце концов отъезжаем от дома. Не могу слышать стенания мамы, достаточно того, что за эту ночь мое сердце почти умерло от боли. На скамейках рядом и напротив сидят девушки, которых так же, как и меня, везут к Заиду. Нас всего шестеро, и я с ужасом смотрю на них. Неужели этот Заид и правда настолько ненасытен, что ему в распоряжение нужно двадцать шесть девушек? А может, слухи врут, и все мы отправимся совсем не к нему в гарем? По позвоночнику пробегает волна ледяных колючих мурашек от осознания, что я еду неведомо куда. Но отец никогда не отправил бы меня туда, где я буду страдать, правда?

Трое из нас ведут себя абсолютно спокойно и даже немного заносчиво. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что эти девушки четко знают, куда направляются, и их это не беспокоит. Еще одна девушка, как и я, с опаской озирается по сторонам. Я не могу как следует разглядеть остальных, потому что свет в фургон проникает только через маленький люк у нас над головами. Рядом со мной сидит девушка, и она настолько напряжена, что ее спина напоминает деревянную доску. Я украдкой бросаю на нее взгляд, а потом опускаю его в пол. Сказать, что мне страшно, – значит, ничего не сказать, потому что внутри все застывает от животного ужаса перед неизвестностью.

– Я Инас, – внезапно выдает девушка с неестественно ровной спиной, и я поворачиваюсь к ней лицом.

– Амира, – отвечаю хриплым голосом.

– Будем знакомы, сестра по несчастью.

– Почему по несчастью? Может, нас ждет светлое будущее? – рискую предположить я, на что Инас только фыркает.

– Ты правда в это веришь?

Я тяжело вздыхаю.

– Нет, но очень хочется.

– Знаешь, не за тем я сюда ехала, чтобы в гарем попасть, но другого выхода, судя по всему, нет.

– Так ты… ты добровольно едешь к Заиду?

– Не скажу, что прямо добровольно, но да.

– Не понимаю, как можно по собственной воле ехать к такому человеку?

Она наклоняется ко мне и шепчет на ухо:

– Это лучше, чем быть изнасилованной и убитой в борделе. Так я буду в спальне только одного мужчины, в противном случае меня пользовали бы десятки.

Инас отклоняется, а у меня волосы на затылке шевелятся от ее слов. То, что поведала мне мама ночью, пока мы собирали вещи, и так перевернуло мой мир. Она рассказала мне об ублажении женщиной мужчины и сказала, что я должна стать единственной для Заида, только так я смогу выжить. Сказала, что я должна добиться того, чтобы он женился на мне вопреки социальному неравенству. Заид – родственник шейха, высокородный мужчина, а я из среднего класса, и то если брать положение дяди. Моя настоящая семья стоит еще ниже на социальной лестнице. Таким девушкам, как я, не светит брак со знатными мужчинами. Несмотря на то, что мы живем в двадцать первом веке, некоторые традиции не меняются с развитием технологий. Если бы я по сей день жила в своей настоящей семье, то наверняка выучилась бы в обычной школе, потом – только с позволения отца – получила бы какую-нибудь простую профессию, а потом вышла бы замуж за выбранного родителями мужчину. Наверняка за какого-нибудь учителя или сотрудника банка, но уж точно не больше. Как же круто поворачивается жизнь, когда теряешь то, что воспринималось ранее как само собой разумеющееся. Но меня интересует, как же Инас попала в этот фургон.

– Могу я спросить? – робко интересуюсь я.

– Давай.

– Почему так сложилась твоя жизнь, что ты вынуждена… – Я хочу спросить о том, что она должна обслуживать мужчин, но язык не поворачивается.

Инас пожимает плечом.

– Я сирота. Опекун продал меня в бордель. Но я смогла сбежать оттуда. Скиталась, скрываясь от полиции и тех, кто меня искал. Хотела сбежать из страны, чтобы стать свободной, но у меня не было денег. Узнала от одной из девочек, что должен ехать фургон к Заиду, и смогла найти проводника.

– Проводника?

Инас кивает.

– Те четверо мужчин, что забрали нас, – это проводники. – Она снова наклоняется ко мне и продолжает уже шепотом, потому что наши разговоры сильно заинтересовали девушек, сидящих напротив: – Они работают на Заида и возят девочек не только ему, но и поставляют девушек в гаремы по всему Востоку. – Я ахаю от ужаса. – Да не вздыхай. Росла, небось, как тепличный цветок?

– Нет, совсем нет.

– Ох, невинное ты дитя, – заключает она, погладив мою руку. – Держись меня, не пропадешь.

Разговоры стихают. От качания фургона я начинаю дремать, дрейфую на грани сна и реальности, продолжая прислушиваться к тому, что происходит вокруг. Потом просыпаюсь и снова смотрю на Инас.

– Говори уже, – произносит она, почувствовав мой взгляд.

– А как долго нам ехать?

– Если без остановок, то к вечеру должны прибыть. Но это вряд ли. Полиция может остановить нас в любой момент. Так что может быть такое, что нам придется день переждать где-то на перевалочном пункте.

– Ясно, – тихо выдыхаю я. – А в туалет нас пустят?

– Надеюсь, что да.

Мы едем еще пару часов, а потом останавливаемся. Все девочки начинают метаться взглядами по фургону, и я вместе с ними. Наконец задние дверцы распахиваются.

– Выходим по одной, – грубо бросает один из проводников.

Он самый неприятный из всех. И пускай наши фигуры не видно под абаями*, но я все равно чувствую этот сальный взгляд, который так и ощупывает их. Пытаюсь прятать глаза, жалея, что не надела гишуа, чтобы скрыть лицо полностью. Пока девочки выходят, я расстегиваю свой чемодан и пытаюсь нащупать в нем накидку. Не могу пройти под взглядом этого страшного человека. От него у меня по коже бежит холодок. Он излучает жестокость и беспринципность.

– Что ты там копаешься? – рявкает он, и я вздрагиваю. Перевожу на него взгляд, который он тут же ловит и прищуривается.

– Минутку, – дрожащим голосом отвечаю я, а сама еле живая от страха. Краем глаза замечаю, что остальные девочки уже входят в небольшой дом в сопровождении двух проводников.

– Ну же, красивая, я жду, – его голос меняется и становится под стать взгляду: жадный, ощупывающий и как будто… грязный. По крайней мере, я чувствую себя грязной, когда он смотрит на меня. Начинаю быстрее ощупывать вещи в чемодане.

– А могу я взять его с собой?

И тут же жалею и о вопросе, и о том, что вообще задержалась в машине. Мужчина запрыгивает в фургон и захлопывает за собой дверь. Я вжимаюсь в дальнее сиденье, подтягивая к себе чемодан в попытке прикрыться им. Он надвигается на меня, и его улыбка становится шире.

– Вы… вы не должны смотреть на меня.

– Я буду делать с тобой все, что пожелаю.

– Я принадлежу Заиду.

– Господину Заиду, – цедит он сквозь зубы.

– Господину Заиду, – исправляюсь я.

– И, пока мы не доехали, ты принадлежишь мне. Так что будь послушной девочкой и открой лицо.

Я качаю головой и пытаюсь представить себе, что все это страшный сон. Он же не может так поступить. В нашей стране мужчина никогда не будет требовать от женщины открыть свое лицо и уж точно не станет делать грязные намеки. Я как будто попала в параллельную вселенную, из которой отчаянно хочу выбраться. Мужчина нависает надо мной.

– Давай по-хорошему. Сейчас ты выполнишь все мои желания, а я сделаю так, чтобы ты без проблем попала в гарем господина Заида.

– Я и так туда попаду.

– А вот это пока еще вопрос. Ты можешь туда, например, не доехать.

– Я буду кричать, – едва слышно произношу я, когда он тянет руку к шеле***, чтобы сдернуть ее и все же увидеть мое лицо.

Он не озвучивает свое желание, но каким-то образом я чувствую, что именно он собирается сделать. Ужас сковывает мои легкие, и я не могу сделать полноценный вдох. Наконец мясистая рука достигает моего лица, но не успевает он сорвать ткань, как я, совершенно неожиданно для самой себя, отбиваю его руку. Он рычит, и я получаю первый удар по лицу. Он бьет наотмашь со всей силы. А потом все, что происходит в фургоне, превращается для меня в сущий ад, за который я еще долгие месяцы в своих мыслях буду проклинать этого человека.

Когда мама рассказывала об удовлетворении мужчины женщиной, она описывала этот процесс красиво. Говорила, что все это происходит по обоюдному согласию, как правило, по любви или из уважения. Она поведала, что и женщина может получить от этого удовольствие. Но пока этот страшный человек, которого, как я узнаю потом, зовут Малих, удовлетворяет свои потребности с помощью моего тела, я балансирую на грани жизни и смерти. Опухшее от ударов лицо занемело, все тело превратилось в один сплошной источник боли и… я хочу умереть. Если они сейчас выбросят меня где-нибудь посередине пустыни на съедение шакалам, я найду в себе силы произнести одно единственное слово: «спасибо». Потому что жить после такого я точно не смогу. А о том, чтобы попасть в гарем к уважаемому человеку, теперь точно и речи быть не может. Теперь моя единственная участь – удовлетворять таких, как этот Малих. То, что грозило Инас, теперь буду делать я.

Прикрываю глаза, медленно, еле двигаясь, оправляя дрожащими пальцами абаю и гандуру**** под ней. Шальвары***** уничтожены, как и нижнее белье, но хотя бы так я прикрываю свое истерзанное тело. Голова болит и кружится. В процессе борьбы я несколько раз ударилась головой об пол и теперь в полной мере ощущаю последствия.

– Приведи себя в порядок и выходи. Чемодан возьми с собой, тебе нужно помыться и переодеться, – Малих произносит это так, словно выплевывает каждое слово. Говорит с презрением и ненавистью, и я его понимаю. Теперь я – падшая женщина, не стоящая внимания и уважения.

Как только дверца фургона хлопает, я открываю глаза и смотрю на ясное небо через люк в крыше. По вискам струятся слезы, но я не рыдаю. На это у меня просто нет сил. Я лежу и молю Всевышнего о смерти. С совершеннолетием меня.

_____________

*Абая – длинное традиционное арабское женское платье с рукавами.

**Гишуа – Тонкая черная накидка (газ-вуаль), полностью скрывающая лицо.

***Шела – шарф, которым арабские женщины покрывают голову.

****Гандура – традиционное цветное платье, украшенное вышивкой, которое носится под абаей.

*****Шальвары – широкие восточные шаровары, которые надеваются под Гандуру.

Глава 2

Через несколько минут дверь фургона снова открывается, и все мое тело превращается в камень. Я резко сажусь и подтягиваю к себе ноги, пытаясь дрожащими руками снова поправить абаю. Натянуть ее как можно ниже. А еще спрятать глаза. Отец говорит, что мои голубые глаза – мое проклятие, потому что для наших мужчин это экзотика, а в сочетании с невинным взглядом еще и вызов, желание присвоить. А мама рассказывала, что мой родной отец прятал мою мать от большинства мужчин. Что вне дома она всегда носила гишуа, чтобы ее глаз не было видно. Сейчас я понимаю зачем и тоже не отказалась бы закрыть лицо, шелы недостаточно.

– О, Аллах, что он с тобой сделал? – Лицо Инас перекосило от злости и боли.

Она кидается ко мне, но я быстро забиваюсь в самый дальний угол фургона, сжимаясь настолько сильно, насколько могу. Если бы только я могла исчезнуть…

– Тише, Амира, это я, Инас. – Она тянет ко мне руки, но теперь не резко, а потихоньку, боясь снова меня напугать. – Милая, я просто хочу помочь.

Она говорит тихо и нежно, тон ее голоса успокаивает, и я немного расслабляюсь. Позволяю обнять себя, хоть напряжение в теле все еще присутствует.

– Ну все, девочка. Все позади.

Инас гладит меня по голове, прижимая к себе, и я сосредотачиваюсь на ее сердцебиении. Считаю каждый размеренный удар, пытаясь мысленно попадать в ритм. Постепенно все вокруг обретает резкость, хотя до этого было такое ощущение, словно я погрязла в болоте по самую макушку и никак не могу вытянуть голову из грязи, чтобы сделать хотя бы один вдох. Сейчас же легкие понемногу раскрываются, позволяя мне дышать свободнее. Но внутренняя истерика снова сдавливает горло и начинает душить, отчего мои всхлипы больше похожи на икоту, а глаза покраснели от непролитых слез.

– Поплачь, Амира, легче станет.

Я бы и рада, но не могу. Что ж за напасть такая? Обычно мне достаточно увидеть, как женщина возится с маленьким ребенком, чтобы расплакаться от умиления. Я плачу над сериалами, книгами, фильмами. Если палец порежу – плачу. Каждый испуг вызывает такую же реакцию. Но вот сейчас, когда и сама понимаю, что надо бы, не могу. Мне жалко себя. Жалко так, что внутренности сжимаются и горят, но слез все так же нет. Состояние такое, будто вот-вот потеряю сознание или умру, но… Слез! Нет!

– Ох, бедная. Аллах покарает эту сволочь.

– Я сама это сделаю, – хрипло выдавливаю из себя.

– Не говори так, не бери грех на душу.

– Этот шакал сдохнет от моих рук! – категорично заявляю я.

Что ж, раз не получается плакать, буду злиться. Буду взращивать хоть какое-то чувство, которое поможет мне пережить этот ад. Инас открывает рот, но не успевает произнести ни звука, потому что рядом с фургоном раздаются голоса.

– Малих, ты с ума сошел? Эта девка принадлежит Заиду! – слышим мы раздраженный голос одного из мужчин. Когда второй отвечает ему, я вздрагиваю. Тот самый голос, который шептал гадости мне на ухо, когда… Зажмуриваюсь, но не могу закрыть уши. Почему-то мне важно услышать их разговор и запомнить это имя. Я мысленно повторяю его: «Малих. Малих. Малих».

– Пока мы не довезли их до гарема, они все мои!

– Она – та, которая гарантированно попадет в гарем. Без отбора, Малих! Под личным контролем Шуджи.

– До него она тоже еще не доехала, – хмыкает подонок. – Может потеряться или умереть в дороге.

– За сутки? Приди в себя, Малих! Это не обычная девочка, которых мы возим! Заид знает о ней!

– Да ладно! Попросим Хаю, она подлатает девчонку, и та будет как новенькая.

– Если что, я ничего не знаю и не видел, – после непродолжительной паузы добавляет первый мужчина, и мы слышим удаляющиеся шаги.

– Что значит «подлатает»? – спрашиваю дрожащим голосом.

– Откровенно говоря, я и сама не понимаю. Но ты не бери в голову его слова. Все будет хорошо. Пойдем. Надо привести себя в порядок, поесть и постараться отдохнуть. Ночью еще трястись в этой машине смерти.

Инас выводит меня из фургона и ведет в небольшой дом, где проводит мимо каких-то комнат. Опускаю голову и не смотрю по сторонам, чтобы не столкнуться взглядами еще с каким-нибудь мужчиной, который тоже решит, что я его собственность и со мной можно делать все что угодно.

Мы входим в большую комнату, где по углам жмутся испуганные девочки, которые ехали с нами в фургоне, но кроме них тут еще примерно двадцать таких же.

– Так! Все мыться! – раздается с другой стороны крик дородной женщины. – По пять человек. Кто первый?

Голос у нее такой грубый, словно прокуренный. Да и внешность устрашающая. Бросаю на нее взгляд из-под ресниц и снова опускаю его в пол. Слышу, как эта женщина приближается, шурша одеждой, и останавливается прямо перед нами с Инас.

– А с этой что? – понизив голос, спрашивает она. И интонации уже не такие резкие.

– Над ней надругались, – тихо отвечает моя новая подруга.

– Ц-ц-ц. Порченный товар? И куда ее теперь? Ни один гарем такую не возьмет.

– Господин Заид возьмет. Он ждет ее.

– Да конечно, – язвительным тоном отвечает она. – Господин Заид берет только чистых девочек. А эта уже никуда не годится.

– Возьмет! – воинственно заявляет Инас.

– Я поговорю с Малихом, – рявкает она. – Идите мойтесь и переодевайтесь. Через час обед принесут.

Она машет на нас рукой и уходит, а мы с Инас быстро пересекаем комнату под взглядами девушек. Мне, наверное, кажется, но в каждом из них я чувствую осуждение. Или, может, так ощущается грязь, которую на моем теле оставил этот подонок. К счастью, в душ отправляют только меня, остальные быстро моются под краном у входа в ванную, переодеваются и выходят. Я торопливо раздеваюсь и ступаю под теплые струи, которые совсем не приносят облегчения. Кручу кран, чтобы смыть под горячей водой все мерзкие прикосновения, но самое большее, что я получаю, – это усилившийся напор. Мою волосы, а потом начинаю с остервенением тереть свое тело жесткой мочалкой, пока не замечаю на коже красные полосы с проступившими капельками крови. И в этот момент меня прорывает. Я начинаю захлебываться слезами и тру, тру, тру кожу, которая все еще кажется липкой и грязной. Ко мне как будто только сейчас приходит осознание того, что произошло, и на меня разом наваливается весь груз испытанного ужаса.

Я не слышу, как открывается дверца душа, только чувствую на себе руки Инас, которая вырывает у меня из пальцев мочалку и отбрасывает ее в сторону. А потом обнимает меня и ждет, пока истерика не закончится.

– Так, а это у нас тут что такое? Вода вам, что ли, бесплатная? – громыхает злобная женщина. – Ну-ка вышли отсюда!

Инас выводит меня из кабинки, а женщина переключается на девочек, которые задерживаются с мытьем ног. Мы идем в нишу, чтобы вытереться и одеться, и, как только я берусь за полотенце, мои слезы резко высыхают. Кажется, прояви я хоть малейшую слабость, мне будет не доехать к Заиду в гарем. Почему-то сейчас человек, встречи с которым я так боялась, кажется мне спасением.

По возвращении в комнату служанки показывают нам наши места для сна, и мы с Инас опускаемся на матрасы, после чего смотрим друг на друга.

– Знаешь, когда я была ребенком, то мечтала, что в один день превращусь в мужчину и накажу всех, кто обижает женщин, – говорит Инас, промокая волосы полотенцем. – К сожалению, я так и осталась девочкой, но желание наказывать никуда не делось.

– У меня никогда не было такого желания, – отвечаю я, водя ладонью по бедру. Болезненные ощущения от соприкосновения ткани со свежими ранками не дают мне снова задуматься о случившемся. И у меня такое чувство, что, потеряй я этот раздражитель, тут же упаду в обморок от переизбытка негативных эмоций. – А теперь вот появилось.

– Это понятно. Ты сегодня пережила самый большой ужас каждой женщины. Надо сказать, ты еще прекрасно держишься. Расскажи о себе.

– Не люблю говорить о себе. Да и нечего рассказывать. Все как у всех.

– Не хочешь рассказывать – не надо. Не буду тебя пытать. Захочешь – поделишься.

– Мхм, – отвечаю негромко, а потом и сама начинаю заниматься волосами, иначе к вечеру они превратятся в гнездо.

Позже нам приносят довольно скромный обед. Девушки едят под пристальными взглядами служанок и той злобной женщины, а я не могу заставить себя проглотить ни рисинки. Еда встает поперек горла и дальше не движется. В какой-то момент в дверном проеме встает Малих, и я давлюсь воздухом. Резко поворачиваюсь к нему спиной, пока он своим сальным взглядом обводит комнату. Не знаю, ищет ли он меня, но все равно пытаюсь превратиться в пыль под ковриком, на котором сижу. Чувствую, как по всему телу разбегаются колючие мурашки, и меня передергивает. К горлу подкатывает тошнота, и меня бросает в холодный пот от одной мысли, что этот страшный человек сейчас может смотреть прямо на меня.

– О, уже спелись, – ворчит Инас.

– В каком смысле? – выдыхаю дрожащим голосом.

Она кивает в сторону входа.

– Этот проводник, который… – она запинается. – И хозяйка этого дома. Они были бы хорошей парой. Перегрызли бы друг другу глотки, и всему миру стало бы легче.

Инас заставляет меня улыбнуться, и на сердце становится немного легче. Кажется, я смогу пережить еще одну ночь. Бояться буду завтра. Несмотря на мое внешнее спокойствие, внутри все бурлит и содрогается от мыслей о Заиде.

– Обсуждают что-то. А может, кого-то. Мне кажется, тебя, потому что мужчина этот взгляды на тебя бросает.

Я слегка краснею от болтливости Инас, потому что меня учили скромности и послушанию.

– Идет сюда.

– Он? – задыхаясь, спрашиваю я.

– Нет, женщина эта.

Замираю, спина каменеет. Я кожей чувствую его взгляд, от которого кровь стынет в жилах.

– Эй, ты, – зовет женщина, и мы с Инас поднимаем головы. – Да, ты, – кивает она мне. – Пойдем со мной.

Я бросаю встревоженный взгляд на свою новую подругу, и она хватает меня за запястье.

– Я с ней.

Женщина неприятно улыбается.

– Да ничего я ей не сделаю. Синяки замажу.

Я встаю и, низко опустив голову, на негнущихся ногах прохожу мимо мужчины, который обесчестил меня. Пальцы моих рук так крепко сцеплены, что побелели костяшки, а нос улавливает неприятный запах его тела, отчего к горлу снова подкатывает ком и начинается паника. Делаю несколько глубоких вдохов, как только оказываюсь на приличном расстоянии от него, и только потом меня немного отпускает. Женщина заводит меня в другую комнату и закрывает за нами дверь, после чего упирается в нее ладонью, угрожающе нависая надо мной. Я втягиваю голову в плечи и зажмуриваюсь в ожидании удара. Не знаю, откуда у меня такой инстинкт, но я и правда жду, что она сейчас, как минимум, даст мне пощечину.

– Не смей жаловаться господину Заиду или Валиду. Даже Шудже и Хае ни слова, поняла?

– Кому? – дрожащим голосом спрашиваю я, испуганно уставившись в ее мутно-карие глаза.

– Никому, в общем. Закрой свой рот на замок и забудь то, что сегодня произошло, поняла меня? Иначе я тебя уничтожу.

Я быстро киваю.

– Поняла.

– Скажешь, что родители били.

– Хорошо, – соглашаюсь я, а про себя мысленно повторяю: «Малих. Малих. Малих». Хоть бы не забыть его имя с перепугу.

– И о нашем разговоре никому ни слова. Подруге тоже.

– Я поняла.

– Возвращайся назад.

Как только ее ладонь соскальзывает с двери, я дергаю ручку и вылетаю из комнаты с удушливыми запахами пряностей, чтобы вернуться к Инас, но замираю посередине пути, потому что в коридоре, привалившись к стене, стоит Малих. Его бесстыжий взгляд бродит по черной абае, в которую я одета. Опускаю голову и несусь мимо него, стараясь прошмыгнуть как можно незаметнее.

– Малих! – Вздрагиваю от крика женщины за спиной и ускоряю шаг. Теперь я, кажется, бегу быстрее, чем колотится мое сердце. Пытаюсь унять дрожь в пальцах, но мне это не удается, поэтому просто сжимаю ладони в кулаки.

– Что там такое? – спрашивает Инас, как только я занимаю свое место.

– Сказали держать рот на замке.

Она фыркает.

– Сволочи, – шипит недовольно. – Но мы что-нибудь придумаем.

Бросаю на нее взгляд. Да, мы точно подружимся.

– Ты не встревай, я сама найду способ отомстить. – Ужас, который охватывал меня еще минуту назад, начинает медленно трансформироваться в решимость, благодаря которой я смогу пройти через все и исцелиться. Смогу. Сцепив зубы, я все обязательно преодолею. Может быть, не сейчас, но позже обязательно.

– У тебя только внешность невинная, да? – спрашивает Инас, внимательно разглядывая мое лицо. – А внутри коварная женщина.

– Не болтаем! – выкрикивает одна из надзирательниц. – Заканчивайте с обедом и спать! Подъем через четыре часа!

Мы снова принимаемся за еду, которую я просто ковыряю ложкой, а потом располагаемся на отдых. Я устраиваюсь на матрасе, содрогаясь от каждого шороха. Даже несмотря на знание, что Малиха здесь нет, он все равно мерещится мне в каждом углу. Его шаги чудятся мне в шорохе матрасов, даже голоса лежащих на своих местах девушек похожи на его мерзкий шепот, которым он произносил скабрезности прямо мне в ухо.

Я переворачиваюсь набок и, закусив подушку, тихонько скулю. Этот звук тонет в негромкой беседе девушек, но отдается внутри меня, разрывая грудную клетку. Мне снова хочется умереть, потому что с клеймом позора, которое мне поставил этот шакал, нормальная жизнь невозможна. Что делать дальше? Как принять то, что сотворили с моим телом?! Как можно смириться с тем, что я перестала быть чистой? Меня опорочили, унизили, растоптали. Ни о какой девичьей гордости больше не идет речи. Теперь я даже не знаю, смогу ли когда-нибудь поднять взгляд и открыто посмотреть кому-нибудь в глаза.

Недостойная. Опустившаяся. Растерзанная.

Я тихонько вою в подушку, в полной мере осознавая, что теперь я – падшая. Неважно, что это случилось не по моей воле. Факт моей порочности теперь никуда не денется. В груди такое ощущение, что кто-то страшный ковыряет там раскаленным ножом, царапая мышцы и распарывая лезвием органы. Хочу провалиться в темноту и никогда не просыпаться, но жестокая судьба держит меня живой. Не знаю, за какие грехи расплачиваюсь этой агонией, но, должно быть, я действительно сильно грешила, раз чувствую такое.