000
ОтложитьЧитал
Глава 50
В конце марта на предприятии затеяли проводить Ленинский зачёт, так чтобы к 22 апреля уже закончить. Ивану по графику выпадало на 24 марта.
Комиссия состояла из трёх человек, среди которых ему была известна только Галина. Возглавлял Комиссию и фактически проводил зачёт представитель парткома. Это был мужчина лет пятидесяти, сухой, подтянутый, в строгом костюме и – к моменту захода Ивана – с уставшими глазами. Предыдущих он спрашивал про последний съезд КПСС, международную обстановку и уже выслушивал про национально-освободительное движение, поэтому последнему аттестуемому он решил задать другой вопрос.
Когда вошёл Иван, он согнал с лица улыбку, вопросительно помолчал, глядя на нового, и, пока не заглядывая в папку с его делом, спросил:
– Как вы относитесь к диссидентам?
– К диссидентам не имею никакого отношения, – спокойно и равнодушно произнёс Иван.
– Как так? Вы же должны иметь какое-то мнение.
– Я к их числу не отношусь, среди моих знакомых таковых нет, и меня никогда не интересовало – по поводу чего они бузят.
– А что вас интересовало?
– Я пять лет учился в МГУ, это само по себе требует большого времени. Кино, книги интересовали, с третьего курса занимался историей.
– Какой историей?
– Исключительно средних веков.
– А новейшей? – удивился партийный человек.
– Нет.
– Почему? – он уже нахмурился.
– Не знаю.
– Ну хорошо, с диссидентами вы не знаетесь, а про академика Сахарова слышали?
– Слышал. В газете его писатели осуждали, – Иван опять произнёс эти слова, как будто говорил о чём-то обыденном.
– Не только писатели, вначале его осудили академики.
Проверяющий помолчал и добавил:
– А вы не согласны?
– С чем не согласен?
– С оценкой его политических взглядов, – уже с расстановкой сказал Василий Петрович.
– А я с ними незнаком. Там ведь в статье что сказано: «Сахаров – плохой, его надо осудить».
– Ну не совсем так.
– Может быть, но главное, что мне ненавязчиво, но всё же предлагают осудить человека с чужих слов.
– А вы что же, не доверяете уважаемым людям? – при этом проверяющий оторвал руки от стола и развёл их в стороны.
– Я бы сказал по-другому: эти уважаемые люди не доверяют мне. Они считают, что я не в состоянии сам разобраться. Вы дайте мне не комментарий, а прямую речь Сахарова, – я, может быть, его первый заплюю. Поэтому, так как я не знаю, о чём идёт речь, я и не интересуюсь этим вопросом.
– Насколько я понимаю, в партию вы вступить никогда не стремились? – задал провокационный вопрос представитель парткома.
– Я пока только в школе учусь.
– В какой школе? – насторожился ведущий, а Галина напряглась – она по слухам знала, что от Ивана можно ждать непредсказуемых шагов.
– В школе коммунизма – у меня в профсоюзном билете на каждой странице написано: «Профсоюзы – школа коммунизма».
Представитель парткома не знал, как реагировать, он был в явном затруднении: поставить зачёт он не мог, так как комсомолец явно проявлял идеологическую незрелость, но, с другой стороны, ничего крамольного он и не говорил, вот только вёл себя странно: то апатично, то вроде как насмешливо и совершенно непохоже на других. Он немного помолчал и сказал:
– А вы, молодой человек, не считаете ли, что комсомолец должен иметь активную жизненную позицию, а не пассивную, как ваша?
И, не дожидаясь ответа, обратился к комсоргу:
– Галина, а он ведёт в отделе хоть какую-то общественную работу?
Галина, умница, всё это время хранившая молчание из-за опасения только навредить и как будто ждавшая обращения к ней старшего товарища, ответила уверенно, громко и без тени сомнения:
– У нас к нему нет никаких претензий, все поручения выполняет, а главное – перед вами вожатый 1-го отряда, за свою работу в прошлом году получивший Почётную грамоту от предприятия.
Василий Петрович новыми глазами внимательно посмотрел на этого странного комсомольца: «Так вот он какой, этот «Ванечка», о котором с восторгом рассказывала вернувшаяся из лагеря дочка».
Третий член Комиссии решил тоже задать вопрос:
– И чему вы в лагере детей учили?
– Ничему не учил и лекций не читал. Там главное другое: пересчитать, накормить, спать положить.
Члены Комиссии рассмеялись, напряжение спало. С лёгким сердцем, подобревшими глазами, но по-прежнему с серьёзным лицом Василий Петрович предложил аттестовать комсомольца Лукина и пожелал ему успехов в лагере предстоящим летом.
За дверью Ивана ожидали Валентин и Надежда:
– Ну что – поставили зачёт?
– Сдал. По-моему, с оценкой «удовлетворительно».
– На зачёте оценок не ставят.
– Ну… значит – сдал.
Они ещё стояли, когда вышла Галина и, обращаясь к Ивану, сказала:
– Так, я там говорила, что ты активный и все поручения выполняешь, – правда, не знаю какие. Считай, что ты мне должен, ты рисуешь хорошо, вот тебе комсомольское поручение – нужна стенгазета к 1 апреля.
Иван стоял, скрестив руки, в этот момент ему пришла на ум блестящая фраза, он готов был сам рассмеяться над ней, но усилием воли сдержался, для чего ущипнул себя. Между словами Галины и его ответом не было никакого промежутка.
– Не, ко Дню смеха никак не успеть, разве что к Пасхе… берусь исполнить комсомольское поручение, – произнёс он с напускным кисло-усталым видом, неимоверными усилиями сохраняя серьёзность.
Валентин и Надя взорвались хохотом, с некоторым запозданием и сомнением к ним присоединилась и Галина. Иван торжествовал: оказывается, что он тоже может шутить, сохраняя невозмутимость.
Глава 51
В конце апреля после работы Надя пригласила Ивана пройтись с ней домой, не пояснив, однако, зачем. Впрочем, Ивана мало интересовало, куда вместе с Надей он идёт и зачем, но на Лесную улицу шёл с волнением. Единственный раз он был там прошлой весной после поездки в Абрамцево, и эти воспоминания для него были тягостными.
Когда пришли на квартиру, Надежда оставила рабочую сумочку дома, переменила пальто на плащ, что-то взяла, а что-то выложила из карманов. Они снова вышли, при этом она всё время поглядывала на часы. Сделав небольшой круг, они снова вернулись, потому что ей, по её словам, стало холодно. Она предложила войти в соседний дом и немного погреться. Они поднялись почти на пятый этаж. Здесь было лестничное окно на улицу, из которого открывался хороший обзор на подъезд, в котором жила Надя.
Они встали возле окна и потекла обычная беседа ни о чём. Иван на сей раз больше слушал и просто смотрел на Надю, чем говорил. Через какое-то время он обратил внимание на то, что Надя расположилась таким образом, что она видела Ивана и в то же время смотрела на улицу. Иногда на несколько секунд она отворачивалась от него и просто смотрела в окно. Он тоже посмотрел, но ничего не увидел. Потом ещё раз, уже вслед за ней, и опять ничего не увидел, что могло бы заинтересовать их.
Они проговорили чуть более часа, потом спустились вниз и подошли к её подъезду. Она попрощалась с ним, а Иван ушёл в раздумьях. По дороге домой он пришёл к выводу, что неспроста они грелись на лестнице в соседнем доме. Вероятно, она ожидала возможного визита к ней в установленный час кого-то, о ком Иван не подозревал и о ком ему вовсе не нужно было знать. Когда он оборачивался, то видел только пустынное пространство около подъезда и изредка входящих и выходящих людей. Надя же наблюдала постоянно и наверняка видела больше.
Он расстроился из-за этой маленькой женской хитрости и навязанной ему проходной роли в её важном деле. «Кого она ждала? И приходил ли он? С какой целью?» – эти вопросы крутились в голове у него весь вечер. Однако совсем другие, более важные, вопросы мучили его несколько дней: «Неужели она думает, что я не догадаюсь – зачем мы там стояли? Или, может быть, ей безразличны мои догадки?»
Глава 52
На следующей неделе после работы Надежда опять взяла Ивана с собой и в дороге пояснила: «Мне нужна помощь в поиске торта. Ты, конечно, в этом деле ничего не понимаешь, но мне одной скучно».
– А зачем тебе торт?
– У меня сегодня вечеринка в весёлой компашке, можно сказать – гульбище. Заодно меня и проводишь, это, правда, далеко – почти МКАД.
Иван незаметно вздохнул и после небольшой паузы спросил:
– А про вино ты не забыла?
Надя внимательно посмотрела на Ивана и поняла. За простыми словами она почувствовала не просто слова, а главное – то, что побудило их сказать.
– А по вину у нас есть другие специалисты.
Слово «другие» она произнесла нараспев, наблюдая за реакцией Ивана. Надя не заботилась о том, что какие-то слова и поступки могут причинять ему боль. Она готова была защищать свою свободу всеми средствами и, хотя Иван никогда не посягал даже в мыслях на её право жить, как ей хочется, упреждала заранее такие возможные попытки. Ей нравилось наблюдать свою полную власть над ним.
Поездив и побродив за тортом, они оказались на станции Чухлинка, и Надя предложила доехать до Новогиреево на неожиданно подошедшей электричке. Станцию они случайно проехали и очутились в Реутово. Теперь отсюда проще всего было попасть на улицу Сталеваров только пешком через МКАД.
Они уже опаздывали, а МКАД, даже в те годы, – это по три полосы в каждую сторону почти непрерывного потока. Надя, всегда отчаянная, готова была побежать, но Иван схватил её за руку.
– Ты что, боишься? – улыбнулась она.
– Рядом с тобой мне ничего не страшно. Страшно только за тебя. Просто на дороге так нельзя, давай договоримся на берегу. В опасных ситуациях командовать должен один.
– Ты что, командовать мной собрался?
– Ну что ты? Я бы не дерзнул. Командуешь ты. Но, команды должны быть простые: «Бежим – стоим. Бежим – стоим». Я же только выполняю. Фразу: «Я бы не дерзнул» – он произносил, напустив придурковатый вид. Надежда оценила и рассмеялась:
– Ну ладно, согласна – командуй.
Преодолев в несколько приёмов шесть полос, они по пустырю добрались до улицы Сталеваров.
Уже смеркалось. Дойдя до нужного дома, Надежда повернулась на одной ноге, согнув в колене другую, и сказала: «Ну всё. Дальше тебе нельзя. Взять с собой я тебя не могу: для таких компаний ты слишком умный – тоску на всех наведёшь».
– Да, я – так-о-о-й.
Последнее слово он произнёс с грустью и горечью. Безусловно, она почувствовала и поняла тональность, подтвердив это взглядом и улыбкой. И он тоже наперёд был уверен, что она поймёт правильно.
Эту фразу он говорил во второй раз. В первый раз никто из окружающих не понял подтекста. На прошлой неделе рассказчик в мужской компании травил очередную байку и перед завершающими словами, за которыми должен был следовать смех, для усиления эффекта сделал паузу. И в этой паузе Иван за него абсолютно точно закончил сюжет, который только так и мог завершиться. Все удивились – не сидел ли он рядом в кустах, и похвалили: «Иван – молодец, голова».
Ивану тогда моментально пришла в голову мысль сыграть роль полного дурака, которого умные дяди с издёвкой похвалили за пустячное дело, и дурак, даже не понимая, что над ним смеются, произносит: «Да, я – так-о-о-й!» Удивительно и обидно было то, что никто не понял, что он в этот момент «играл роль на сцене», а вовсе не гордился своим умом.
С Надей такого случиться не могло – она всегда чувствовала тончайшие нюансы, она была самым умным человеком, которого он когда-либо встречал в своей жизни.
Назавтра в обеденный перерыв они пошли гулять: Надя обедать не хотела, а Иван хотел хоть что-нибудь услышать про вчерашний вечер. Но Надя ничего не рассказывала, они взяли мороженое и посидели на лавочке, потом посидели на корточках возле пробивающейся зелени. Дети, возвращающиеся из школы, не понимали, чего рассматривают в луже взрослые дядя и тётя. Потом заметили собаку и решили покормить её колбасой, благо были рядом с магазином. Но собака почему-то опасалась подходить близко, Иван сидел с серьёзным видом и больше думал о вчерашнем вечере, чем о собаке. Оторвав кусочек, он бросил его и обратился к Наде:
– Чего она не подходит?
– Сделай лицо попроще, а то она тебя боится.
– Боится? Не может быть… Я думаю – уважает.
Надя рассмеялась, а Иван грустно смотрел в сторону: о прошедшем вечере Надя вовсе не упомянула.
Глава 53
Иной раз её поведение было ему совершенно непонятно.
Перед вторыми майскими праздниками всё начальство отдела с утра уехало на какие-то торжественные мероприятия, и отдел остался беспризорным более чем на полдня. Народ расслабился. К Надежде зашёл какой-то её знакомый. Это был высокий и красивый молодой человек, безупречно одетый. Он приходил не первый раз, но этот визит был особенным. На сей раз они сели рядом и, склонив головки, о чём-то мило ворковали.
Иван сидел на своём рабочем месте, на расстоянии трёх метров от них. Он старался чем-то заниматься, старался не прислушиваться, но через полчаса он не выдержал и ушёл. Обойдя всех знакомых и выпив крепкого кофе в буфете, он через час вернулся. Они всё так же сидели. Он стал перебирать на столе бумаги, нашёл то, что искал и опять ушёл по своим делам. Бумаги были такие, которые можно было выбросить в урну в коридоре, что он и сделал. Он снова вернулся через час, но зашёл с другой стороны помещения и, приоткрыв дверь, опять увидел их спины. Тогда он ушёл совсем и вернулся только после обеда одновременно с начальством.
Иван ни секунды не сомневался, что Надя знала, что он находился рядом, когда пришёл её знакомый, и что она видела, как дважды Иван уходил. Почему нельзя было поговорить со своим знакомым в другом месте? Почему надо было так жестоко себя вести? Эксперимент над ним ставит? Или, может быть, надо мной? А потом приходил к мысли, что он сам виноват в том, что тешит себя какими-то бесплодными надеждами. Она ему ничем не обязана, а его личные переживания никого не волнуют.
Через несколько дней он, случайно увидев визитёра проходящим мимо корпуса, проследил за ним. Тот вошёл в соседний корпус. Иван расслышал, как он, входя в лифт, сказал: «Мне четвёртый». Зачем он стал следить за ним и что, собственно, он мог выследить, он объяснить себе не мог. Он был расстроен, и ему хоть что-то надо было делать. Иван не стал подниматься за ним сразу, а вернулся только после обеда и на четвёртом этаже увидел его фотографию на доске передовиков. Победитель соревнования имел редкую фамилию – Ватрушкин, а имя по инициалам было угадать сложно.
Возвращаясь в свой корпус, он встретил друзей, среди которых была и Люба. Его спросили:
– Ты что такой грустный?
– Да вот сегодня, оказывается, именины Ивана, а я до сих пор трезвый.
– У Иванов столько в году именин, что можно и спиться, – засмеялся Шурик.
Люба же серьёзно сказала:
– Знаю отличный и недорогой ресторан, предлагаю после работы, доберёмся за 20 минут.
Действительно, всё оказалось замечательно, а официант был очень любезен. Посидели недолго, пили лёгкое вино и налегали на сладости. В книгу отзывов написали официанту благодарность. Когда Иван провожал Любу, она сказала, что не сможет поехать в лагерь, так как не хочет оставить маму, которая не очень хорошо чувствует себя в последнее время.
До начала лагерной смены оставалось две недели, нужно было давать ответ Сергею Сергеевичу – едет он в лагерь или нет. Он поколебался и сказал: «Да».
Глава 54
За неделю до отъезда Ивана Надя случайно увидела приказ о его командировке. Ещё через два дня она спросила: «Говорят, ты уезжаешь?» Он ответил утвердительно. У обоих от этого бессмысленного вопроса и ответа осталось чувство досады.
Они за два года научились чувствовать друг друга, предугадывать мысли и реакции, понимать истинные причины сказанных слов, слышать несказанное, оборванное на полуслове, но оставалось ещё совсем чуть-чуть.
Она не понимала его, вернее – не хотела понимать. Год назад он признался в любви, после чего вёл себя совершенно пассивно. Он не был похож ни на одного из её знакомых. Другие ухажёры надоедали ей до тех пор, пока она не прогоняла их. Этот – нет. Здесь была какая-то замечательная и непонятная интрига. Свои слова о том, что она ждёт великое и светлое чувство, она, конечно, помнила. Но женщины так часто произносят, мысленно или вслух, удивительно «логичную» фразу: «Я сказала? Ну и что? Мало ли, что я сказала!», что не видят в ней ничего странного. Так и Надя – слова помнила, но не придавала им абсолютно никакого значения.
Она, прекрасно видевшая его несомненную самобытность мышления и удивительное своеобразие поведения, не желала понять, что он не может вести себя как все. Иногда ей хотелось просто подразнить его. Ей было интересно, что он будет делать дальше, а он ничего не делал – он просто был рядом. «Что же, пусть помучается», – решила она, а он просто взял и уехал.
Скажи она: «Не люблю сейчас, но быть может…», у него была бы надежда и цель. А так – она просто друг, и нет у неё перед ним никаких обязательств, а у него – нет никакого права ревновать «друга» к её образу жизни… и вряд ли появится.
Иван слова Нади об ожидании великой любви воспринял очень серьёзно. Он, с его отточенной за годы обучения на мехмате логикой, всегда стремился к абсолютно точным и конкретным формулировкам. Она сказала, что не может ответить взаимностью и что ждёт великое и светлое чувство. Иван объяснил себе эти слова однозначно: в её душе любви к нему нет. Это понятно. Что такое женское ожидание «некоего чувства», он не мог себе вразумительно объяснить. Своей любви он мог дать единственное и безупречно точное определение: любовь – это Надя. Но его Надя ждёт какого-то другого человека, которого полюбит. И это тоже понятно.
Для него его любимая была не просто обворожительной женщиной, она была ярчайшей личностью. Он не понимал, что женское начало в женщине всегда первично, а всё остальное – наслоённое, второстепенное и подчинённое. Женское начало невозможно истребить ни образованием, ни интеллектом. Женщина, пусть даже самая-самая, всего лишь и прежде всего – женщина.
Глава 55
1 июня Иван уехал в лагерь. Многие, кто был в прошлом году, не смогли. Старожилы Шурик и Володька поехали, Иван попал с ними в корпус старших отрядов. С ними стали работать совсем новые девушки, к которым надо было привыкать.
Одна из них, Катя, по жизни играла роль возвышенной и утончённой особы. Все эти возгласы из серии «Ах, театр. Ах, искусство» раздражали Ивана. Её глупая чрезмерная восторженность была фальшивой. Демонстрация утончённости чувств была смешной. Она проникновенно говорила: «Мы отдыхали в Феодосии и не могли не посетить музей Айвазовского. Так замечательно!» Или ещё: «На картинах Шишкина такая удивительная прорисовка мельчайших деталей, просто чудо».
Когда же Иван спросил её: «Почему у Шишкина только на одной картине изображены животные, а на остальных голые пейзажи», она удивилась и после раздумий ответила, что, вероятно, только там они уместны. Раньше Иван и сам не знал, что медведей в сосновом лесу на картине Шишкина нарисовал Константин Савицкий, но об этом ему рассказала Люба. Эти и многие другие детали из мира живописи он узнал от Любы, которая говорила ему о них без ненужного пафоса, как говорят знающие люди, а не те, кто пускает пыль в глаза. Не меньшие знания Люба проявляла в области театрального искусства и современной эстрады. Он невольно сравнивал знания и манеру держать себя Любы и глупой Екатерины – сравнение было явно не в пользу последней.
К тому же в самом начале смены к Кате наладились ходить её подружки, работающие вожатыми в другом корпусе. Они не просто ходили по нескольку раз в день, они ещё и приставали с вопросами к нему, Шурику и Володьке о том, что и как надо делать с детьми.
Иван, помня свои прошлогодние трудности, делился с «гостями» чем мог. Но потом это стало его настораживать – он заметил в их поведении фальшь. Они иногда спрашивали одно и то же, наверное забывая об этом, а к советам не прислушивались. В их вопросах и глазах он увидел не интерес к работе, а интерес к мужской части коллектива. Такой плохо спрятанный интерес вызывал у него внутреннюю усмешку. Он отвечал на вопросы, но уже с еле заметной улыбкой.
Обеим подружкам шёл 26-й год. Одна из них, Вика, была за главную. Другая, Марина, вела себя потише. У Вики в ранней молодости случилась любовь, но мальчик быстро сбежал. Потом появился ещё мальчик, ещё мальчик, а потом – аборт. Мама тогда кричала, кричала и сказала: «Дура, у них у всех одно на уме!» Для усиления аргументации она сказала даже более ёмко: «Ду-у-у-р-р-ра…» с ударением на последнем слоге, но не помогло. Не помогло потому, что у Вики хватило смелости себе признаться, что только «это одно» и у неё самой было на уме. Но годы шли, и бесшабашная свобода стала страшить, грозя перерасти в «никому-ненужность». Она решила, что пора замуж, тут подвернулся лагерь, и она поехала, захватив с собой Марину, с которой они дружно сходились в том, что все мужики – сволочи. По недалёкости ума они не понимали, что, давая такую характеристику мужчинам, они дают убийственную характеристику прежде всего себе. Рядом с настоящими женщинами сволочи задержаться не могут, а вокруг Вики и Марины только такие и крутились.
Многолетняя лёгкая доступность отразилась на их манере общения – она была развязная, но они считали её просто лишённой бабушкиных предрассудков. Марина, менее разговорчивая, изображала из себя женщину-загадку. Иван про обеих ничего не знал, да и знать не хотел, а «загадочная» улыбка Марины оказывала на него тошнотворное действие.
Вскоре случилось событие, после которого их как ветром сдуло. В середине смены в гости в лагерь приехали Люба и Анюта. Сергей Сергеевич никогда не препятствовал приезду старых вожатых, был рад их видеть и кормил в столовой. Увидев их и поговорив с ними, Иван загрустил.
Когда они собрались уезжать, Иван пошёл провожать их до ворот и шёл молча. Любе и Анюте тоже было тоскливо оттого, что не смогли в этом году поехать в лагерь. Любе, кроме того, было грустно видеть рядом с Иваном красивых женщин, и она, не отдавая себе отчёта в истинной цели своих слов, сказала: «Какие у вас в корпусе девушки красивые ходят». Она не их хвалила, она просто хотела узнать о них мнение Ивана. Если бы Иван стал уверять Любу и Анюту, что это не так и что Люба с Анютой лучше, они бы восприняли это как пустой комплимент. Но Иван ответил то, что думал, и ответил с раздражением и досадой: «Да что нам с Володькой до их красоты, они для нас чужие, нам хочется, чтобы на их месте были вы».
Это было так неожиданно и искренне, что они не знали, что ответить. Он произнёс не дежурный комплимент, не придуманные слова, а слова, шедшие от сердца. Вернулся он в корпус расстроенным, и первыми, кого он увидел, были пришлые Катины подружки. Он не стал с ними общаться, а, когда они ушли, он уже не мог сдержаться и наговорил Кате грубостей – но не лично в её адрес, а в адрес её подружек. Он не стал говорить о своих подозрениях относительно истинных целей хождения подружек, но накричал, что не понимает, почему они сюда таскаются и торчат здесь по часу, будто у них в своих отрядах нет своих забот.
Катя, конечно, не могла не рассказать всё своим подружкам и в тот же день. После этого они перестали бесцельно ходить в корпус. Через несколько дней Иван пришёл к выводу, что зря он сорвался и что ничего плохого девушки не делали. Да, красавицы были глуповаты, но он вспомнил слова Лены, однажды переданные ему Надей, о том, что девушкам без общественной работы никак нельзя. Иван пожалел, что сорвал их «общественную работу» по расширению круга своих знакомств.
И главное, что он понял – родные лица Любы и Анюты спровоцировали этот срыв. Когда они прощались у ворот, они договорились о непременном возвращении на Карадаг. Люба взяла на себя опрос желающих, возможные сроки в сентябре и билеты.