000
ОтложитьЧитал
Глава двенадцатая
Вражеские проделки
Случилось это на втором году жизни Валеры в Таёжке. Быков к тому времени сдал. Хозяйство держал по минимуму, работал на пилораме. Поднимался рано утром и возвращался домой поздно вечером. После смены шёл в монастырь, он только организовывался в Таёжке и каких только послушаний не нёс Валера: староста, алтарник, клиросный, звонарь, псаломщик, пономарь, казначей, строитель, благоукраситель, завхоз. Вернувшись домой, раскочегаривал обе печки – русскую и голландку.
Рынок недвижимости в Таёжке имел характерные особенности, отличный пятистенок Валера купил по цене, за которую в губернском городе, если что и можно было приобрести – забор. Хозяин дома после свершения сделки достал бутылку:
– Давай обмоем.
Валера если что и пил – вино. От водки отказался.
– А я выпью, – хозяин взял с полки гранёный стакан.
И посоветовал, закусывая солёным огурцом, в морозы с утра протапливать русскую печку, а вечером – голландку. Загрузить дровами топку, растопить, после чего вьюшку по чуть-чуть последовательно прикрывать, дабы ценное тепло не улетало в небо. А через три часа трубу до упора закрыть и никаким угарным газом не отравишься.
– Тепло дом отлично держит, – заверил хозяин, – не беспокойся. Топи, как говорю, и Ташкент в самые лютые морозы тебе обеспечен.
У Валеры времени на оптимальную технологию не хватало. Обе печи растапливал вечером, после чего пил чай, молился и на боковую. За день температура в доме опускалась до двенадцати градусов. Зато ночью две печи даже с открытыми вьюшками (когда их «закрывать по чуть-чуть», если сон с ног валит) нагоняли жару.
В таком режиме Валера прожил два месяца. Произошёл странный случай после Крещения.
Об этом празднике нельзя не рассказать отдельно. Не был престольным в Таёжке, однако по размаху приближался к нему. Таёжка чем интересна. Северные деревни в своём большинстве начали дружно хиреть в девяностые годы. Как распустили колхозы да совхозы, забросили поля, порезали скотину на фермах, так и пошёл процесс под уклон. Таёжка в отличие от соседних деревень более десяти лет держалась, только в нулевые годы начала резко сдавать. Добрая треть села разъехалась. Заколачивали дома, бросали подворья на произвол судьбы – покупателей не находилось. Однако до этого массового исхода, в девяностые годы, сельчане успели полюбить Крещение, как никакой другой праздник. Мороз под сорок, а то и ниже – это не останавливало, едва не народное гуляние. Началось ещё при батюшке Антонии. Он завёл традицию рубить купель на реке и ходить после ночной службы крестным ходом к ней освящать воду. Батюшка не призывал совершать погружение, да какое Крещение без него. Смельчаков каждый раз находилось предостаточно.
Батюшка уехал, традиция не только не сошла на нет – наоборот. На Крещение до трёхсот и более машин прибывало в село. Бывшие таёжкинцы именно в этот день рвались на родину. В селе столько жителей не осталось, сколько паломников приезжало.
Валера как главный устроитель праздника в один год сломал традицию: не в ночь на Крещение крестным ходом идти на Иордань, а утром после литургии. Небезопасно, когда масса людей высыпает в темноте на лёд, тем более не все паломники благочестиво к празднику относились, иные в подпитии лезли в воду. Попробуй в темноте угляди за бесшабашными экстремалами. Прожектор ставили, да разве один может осветить всю праздничную территорию?
При температуре ниже сорока обморозиться легче лёгкого.
«Выскочил из купели, – вспоминал Валера, – волосы на голове мгновенно колом встали, кожу на ногах, пока одевался, прихватило, лоскутами целую неделю слазила. Это притом, что одевался быстро – друзья вещи подавали. Мы в тот год палатку не ставили. Прямо на льду. Рядом с нами мужичок пьяненький дрожал: “Ребята, одёжку мою не видели?”. Не мог по темноте сориентироваться, где раздевался. Явно нос-уши поморозил…»
А ещё Валера рассказал такой случай:
«Когда в последний раз ночью Иордань освящали, народу, как всегда, полным-полно понаехало, сходни только в четыре утра убрали из проруби. Это обязательно, иначе вмёрзнут, ни за что не вытащишь потом, весной ледоход унесёт, а жалко, Миша Лаврентьев отличные сделал. Я ночью воды крещенской не набрал, не до того было, днём пошёл. Спускаюсь к Иордани, берег высокий, спуск крутой, смотрю – у проруби два мужичка. Один ещё ничего, второй ну очень хорошо праздник отметил, прежде чем до проруби добрался. Штормит его, но он полушубок, брючишки скинул в желании продолжить праздник погружением. Из себя щупленький, в чём только душа держится, но горячий, плюнь – зашипит, кальсоны ядовито- зелёного цвета снимает… Второй мужичок погабаритнее первого, на полголовы выше, в пуховике, шапке-ушанке, в унтах собачьих, в руках бутылка. И не проявляет интереса к погружению. Возможно, группой поддержки выступал. Я шаг ускорил, кричу: “Стой!” Полезет в воду (а сходней-то нет) и запросто может уйти под лёд, глубина метра полтора (мужичок не выше) и течение… Напустился на мужичка, пригрозил участковым, заставил одеться. Вроде бы вразумил, портки натянул, полушубок накинул.
Я воды набрал, поднимаюсь на яр, где-то на середине подъёма оглянулся… Что ты будешь делать – пьяненький опять стягивает штаны. Его неугомонная душа пламенно требовала крещенскую купель. Пришлось вернуться и предложить более трезвому товарищу под нашим контролем окунуть жаждущего Иордани. Тот с энтузиазмом согласился, дружок его взял разгорячённого внутренним жаром за одну руку, я – за другую… Мужичок, надо сказать, был с крестом на груди. Кожа у него сразу гусиной сделалась. Подняли его над прорубью, он ноги в коленях согнул. “Только не с головой!” – заверещал, но мы ухнули полным погружением. “Ё-моё! – заблажила голова мужичка, первый раз вынырнув из воды. – Хватит-хватит!” Я говорю: “Три раза положено!” Группа поддержки меня поддерживает. Три раза полным погружением засунули в купель… Каждый раз с головой отправляли, чтобы ни один бес за темечко не уцепился, всех крещенская вода пожгла испепеляющим огнём… Надо было видеть, как он взлетел на яр… Полушубок накинул, остатки одежды схватил и дунул в тепло, только пятки засверкали. Даже про бутылку забыл…
На следующий год крестным ходом к реке после литургии пошли, батюшка освятил Иордань, и целый день народ колготился у купели, вечером сходни вытащили, а прорубь от пьяненьких экстремалов, подобных горячему мужичку, задраили досками, намертво вморозив в лёд…»
Случай, к которому наконец-то мы подошли, произошёл с Валерой дней через десять после Крещения. Как обычно, поздно вечером Валера вернулся домой, печи затопил, лёг… А уснуть не может. Крутится с боку на бок. На душе неуютно, тревожно. Состояние то самое, которое Валера характеризует «как в трансформаторной будке». Днём никаких событий, выбивающих из равновесия, не произошло, всё в привычном ритме, вдруг навязчивое, неуходящее беспокойство…
Сна ни в одном глазу. Лежит с открытыми глазами. Темно, тишина до звона в ушах. Вдруг на чердаке резкий громкий звук. Будто Голиаф на один конец плахи-пятидесятки метров пяти длиной наступил, второй оттянул до предела и отпустил… Распрямляясь, плаха по другой такой же шарахнула. Что могло на чердаке дать такой звук? Валера не сказать, испугался – насторожился, ждёт, что дальше будет происходить над головой. Если повторится непонятное, хочешь не хочешь – надо брать фонарь и лезть на чердак…
Подождал-подождал, больше странных шумов не последовало, уснул.
Утром времени только-только чаю попить да на пилораму бежать, не до чердака, а вечером полез. Посветил фонариком… Вот это фокус: в трубе русской печи дыра сантиметров сорок диаметром. Что интересно, кирпичи валялись не под самой трубой, в отдалении.
Дом был крыт шифером, стропила деревянные. Рядом с трубой доски струганые.
– На гроб себе лет десять назад заготовил, – объяснил при продаже дома бывший его хозяин. – Увозить не буду, говорят, нехорошая примета. Оставляю тебе.
– А если на что-нибудь другое пущу. Можно? Доски отличные…
– Почему бы нет. Тебе рано о домовине думать.
Было чему гореть на чердаке. Затопи Валера печь с дырой в трубе – сгорел бы вместе с домом. Спал бы, а искры из дыры летели на сухие до звона доски и стропила…
После этого случая русскую печь Валера ни разу не топил. Голландкой обходился. Дело шло к весне, никольские, рождественские, крещенские морозы миновали, так что выдержал. Прохладно, конечно, было – спать ложился в свитере и носках. Летом с помощью Миши Лаврентьева нашёл печника в соседней деревне, он русскую печь переложил, голландку вовсе решили убрать.
«Считаю, – говорит Валера, – Господь попустил бесам пугнуть меня. Стук на чердаке – их проделки. Тем самым Господь дал знать, на чердаке непорядок…»
Глава тринадцатая
Свеча за Автандила
Жора Майсурашвили называл себя сибирским грузином. Родился в Назарово, это Красноярский край, жил в Канске, а потом приехал в Таёжку. Его старший брат занялся заготовкой и переработкой леса и подтянул Жору. Поначалу тот жил в Выселках, благодаря ему Валера устроился на пилораму. В храм Жора ходил крайне редко. Зато первым откликался, если нужны были мужские руки в церкви. Как правило, на Крещение Валера с Жорой вдвоём начинали обустраивать Иордань. Глядя на них, другие мужчины подтягивались, даже те, кто вообще в церковь не заходил, помогали чистить лёд от снега, рубить прорубь, устанавливать сходни…
Когда Жора на Выселках жил, по утрам они вместе с Валерой ходили на пилораму. Как-то по дороге заговорили о рыбалке, Валера спрашивает:
– Спиннингуешь?
– Не-е-е, – помотал головой Жора, – жить хочу!
Однажды отправился он в заветное место за щуками. Берег крутой, обрывистый. Хорошо с него блеснить, но и лететь, если вдруг оступишься, войдя в азарт… Стояла августовская благодать, тепло, солнце на закате, самое время для хищниц подводного царства выходить на охоту. Комарики тоже роем вьются – сожрать готовы, да сибиряк Жора не первый год в тайге, щедро намазался репеллентом, дабы кровососы не мешали предаваться любимому занятию. Раз с крутого берега заброс сделал, другой да третий. Срываясь с гибкого удилища, опишет красивую дугу металлическая рыбка на привязи, чмокнет вода, впуская её в свои глубины, натянется леска, вытаскивая к берегу аппетитную обманку. Только снова и снова она, прошив наискосок реку, выскакивала на поверхность без добычи. Жора подумал: не его день, придётся ни с чем возвращаться домой в тоскливом настроении. Однако ошибся. Уж чего-чего, а не тоскливых эмоций через мгновение получил через край. Начал вращать катушку после очередного заброса, вдруг удар, будто трактор дёрнул. Как пушинку, сорвало Жору с кручи, леска ниткой лопнула, а Жора оказался в воде… Хорошо, умел плавать, у самого берега глубина была сразу с головой…
– Представляешь, какая дура схватила? Лично я не представляю…
С «дурой» был ещё один случай. Жора хоть и сибирский грузин, всё одно заводной и горячий. Спиннинговать бросил, увлёкся другой не менее азартной рыбалкой – острожить щук. Не вслепую швыряешь блесну в воду, знать не знаешь, что в глубине вокруг неё творится. С острогой выходишь один на один с противником, и победа зависит от зоркости твоего глаза, твёрдости рук и выдержки. В тот раз получилось почище, чем полёт с берега со спиннингом в руках. Загарпунил щуку, да такой попался экземпляр, что буксиром поволокла лодку. Жора понял, опять с «дурой» связался, но острогу, была эксклюзивного изготовления, бросить жалко, вдвойне жалко – к её рукоятке фонарик классный прикреплен. Острога засела в щуке так, что не идёт обратно, как Жора ни дёргает. Щука, не обращая внимания на ранение, мотором потащила лодку… Осень, темень хоть глаз коли, а чудище речное норовит выдернуть Жору за борт. В воду он не хотел, разжал пальцы, расстаться с эксклюзивной острогой и фонариком…
Жоре вообще везёт на таёжные приключения. Однажды, снег только лёг, отправился за сеном. Это уже когда женился и уехал с Выселок в Таёжку к молодой жене. Тесть с тёщей держали корову. Косили для неё километрах в трёх от Таёжки. Приехал Жора на покос, стожок по размеру как раз в сани войдёт, начал грузить, видит, у кромки леса собака образовалась. Жора вилами работает, сам посматривает в сторону непрошеного гостя, тот не уходит. Чё, спрашивается, надо? Надоел Жоре соглядатай, закричал грозно: «Пошла отсюда! Чё надо?» Собака вдруг как завоет. Волк. Хорошо, лошадь не из трусливых. Жора бросил грузить сено, четвёртая часть стожка точно осталась, поджёг её, отпугивая волка. Сам кое-как верёвкой воз укрепил, взлетел на него и по газам, точнее – по вожжам. Погнал лошадь в деревню. Вилы в руке наготове держит, пустить в ход, если отбиваться придётся. Волк или испугался Жориного грозного вида, или Жора не показался ему аппетитным – не пустился в погоню, ушёл в лес.
Жена у Жоры Оксана – сибирская красавица. Скуластая, нос, как у гречанки, идеальной формы, глаза карие, волосы мелко вьются с рыжинкой, кожа белая. Что-то у молодожёнов застопорилось с деторождением. Жора сетовал на судьбу Валере: грузину позор без сына, у него даже дочки нет. Год прожили – никакого движения к беременности, второй. Валера подвигает Жору молиться Богу, просить Пресвятую Богородицу помочь в деторождении. Жора ни «да», ни «нет». В храме появлялся по великим праздникам: на Крещение да на Пасху приходил куличи с Оксаной святить. И всё-таки собрался обратиться к Богу с просьбой о даровании чада. В субботу вечером пришёл в церковь, подозвал Валеру к алтарю, в свидетели, надо полагать, перекрестился, дал обет:
– Господи, если родится у меня сын, закажу свечу высотой с новорождённого.
В семье тем временем обстановка накалялась всё больше и больше. Жора обвинял жену в отсутствии детей, она не отличалась смирением, вовсе не с потупленным в пол взором выслушивала скандальные речи супруга, вообще не слушала, в ответ загибала пальцы, сколько у Жоры только в Таёжке было подруг. Жора перебивал своими аргументами, мол, не девушкой-скромницей взял тебя, тоже успела в «гражданском браке» побывать. Бесы, конечно, порезвились, расшатывая брачный союз Жоры с Оксаной. Покатилось дело к разводу. Горячий Жора, разругавшись с женой, переселился на Выселки, вернулся в своё прежнее пустующее жильё.
Пришло время оформлять развод, поехали враждующие супруги в район. Жора на своей машине, Оксана – на автобусе, встретились в загсе. Оксана подходит и говорит:
– Жора, я – беременная.
Жора подхватил супругу и начал её подбрасывать от счастья.
Понятное дело, от развода супруги отказались. Родился у них сын, назвали его Автандилом. В соответствии с данным Господу Богу обетом поехал Жора к батюшке Евгению и заказал свечу полуметровой высоты, с таким ростом Автандил появился на свет Божий. Батюшка Евгений развернул при церкви компактное производство свеч и выполнил Жорин спецзаказ. Вскоре Жора пришёл в таёжкинскую церковь с большущей свечой, торжественно вручил Валере:
– В алтарь за Автандила.
Плюс к свече пожертвовал на храм пять тысяч рублей. Радости по случаю рождения сына не было предела. Через месяц батюшка Евгений приехал в Таёжку служить литургию, заодно Автандила окрестил.
– Что ж я раньше не попросил сына у Бога, – ругал себя Жора, – вот бы напорол дури – развёлся с Оксаной. И обратился за советом к Валере: – Кого на твой взгляд дальше просить – ещё сына или дочку? Оксана сильно дочь хочет…
Глава четырнадцатая
Староста церкви
Старостой церкви в Таёжке несколько лет была Клавдия Петровна. Вошла в церковные служащие в результате демократических выборов, самолично организованных. Решительно внесла себя любимую в перечень кандидатов, состоящий из единственной фамилии. С себя начала перечень и собой же решительно закончила. Голосование провела без избирательных участков, прозрачных урн, видеокамер, европейских наблюдателей и яростной предвыборной борьбы, зато с тщательно оформленными подписными листами проголосовавших за её кандидатуру. В коих присутствовали фамилии, имена и отчества, адреса, паспортные данные и разборчивые подписи односельчан, отдавших свои голоса за Клавдию Петровну. Автор несколько загнул, говоря во множественном числе. Был всего один подписной лист. Клавдия Петровна пробежалась по знакомым и набрала аж двенадцать голосов в свою пользу. Это её нисколько не смутило. Как говорится, покажите, кто больше набрал голосов. После чего завладела ключами от храма на правах законно избранного старосты.
На что рассчитывала в плане коммерческой выгоды – трудно сказать. Возможно, смотрела в перспективу, пришлют постоянного батюшку, потекут денежки в церковную кассу: епархия будет отпускать средства на ремонт храма и его содержание (была из тех, кто считает, что денег в церкви куры не клюют и поросятам не дают), благодетели найдутся, а кому как не старосте заведовать суммами. В ожидании хороших времён без дела не сидела, развернула начальную деятельность: накупила на свои деньги свеч, иконок. И торговала ими, отнюдь не в интересах церкви.
Характеризуя Клавдию Петровну, следует сказать, ей, исконно деревенскому жителю, была в полной мере присуща западная ментальность. В Европе, а особенно в США страсть как любят сутяжничать. Соседа притянуть к судебной ответственности за громко лающую собаку, или тот же сосед не теми глазами смотрит на жену заявителя. Судиться – нормальный тон, и доблестью считается выигранное дело. Что называется – будь бдителен, ворон не лови и не подставляйся.
Устроилась Клавдия Петровна в дом инвалидов на должность завхоза. Как работник добросовестностью и прилежанием не блистала, зато нашла повод подать в суд на администрацию, в результате тяжбы получила неплохую денежную компенсацию и перешла работать на почту, где тоже слупила через суд деньги в свою пользу. Можно сказать, профессионал.
Валера несколько раз бывал у неё в доме. В красном углу, как положено, икона, а на столике под ней лежали не Священное Писание или Псалтирь, там размещались кодексы: Уголовный, Гражданский, Трудовой…
К церкви Клавдия Петровна относилась как к учреждению, не более того. Не причащалась. Муж её, Борис, мог в алтарь вломиться ничтоже сумняшеся. В его понимании это было всего лишь одно из помещений церкви. Деревенские мужики о нём нехорошо отзывались, мог чужую сеть проверить. Ловили, не один раз бит был. Ещё та семейка. Владыка однажды отправил в Таёжку священника на разведку. Это ещё до Валеры было. Батюшка, пообщавшись с Клавдией Петровной, составил следующее мнение о «всенародно избранной»: ей не то что старостой, нельзя доверить полы в храме мыть.
Однако владыка никак на это не прореагировал, то ли в суете забыл, то ли что – Клавдия Петровна продолжала заправлять в церкви. При Валере владыка прислал в Таёжку иерея отца Романа. Служил он в Таёжке чуть более года, при этом несколько месяцев искал подходы, как бы избавиться от Клавдии Петровны. Вела она себя по-хозяйски, не забывала козырнуть при любом удобном случае, что не какой-то самозванец – село оказало ей полное доверие на основе демократических выборов. Вела себя с отцом Романом по-хозяйски. Могла в алтарь заглянуть, проходить не решалась, однажды сунулась, отец Роман так шуганул, что больше не отваживалась. Но продолжала заглядывать с контрольными проверками, хозяйка как-никак. Могла сделать строгое замечание: «Покрывало у вас какое-то не такое!» Имелся в виду плат.
Поначалу Клавдия Петровна пыталась Валеру на свою сторону привлечь, дескать, давай вместе будем, он категорично отказался, после чего был записан в список врагов. Полутонов Клавдия Петровна не знала.
– Это наша церковь, наша! – заявляла Валере. – Приехали на готовенькое отец Роман да ты и пальцы гнёте. Не будет по-вашему! Не надейтесь.
К ключам от церкви отца Романа не подпускала и церковное имущество не передавала.
«Ты что с бабой справиться не можешь?» – негодовал владыка.
«Не получается», – ответствовал иерей.
В отличие от Клавдии Петровны батюшка был из тех, кто не любит скандалы, всячески старался избегать конфликтных ситуаций, считая, всё можно уладить мирно. Староста это прекрасно чувствовала. И твёрдо вела свою кривую линию.
Был случай, приехала семья креститься. Родители и двое детей. Родственники Миши Лаврентьева. Жили в сорока километрах от Таёжки. Вроде и недалеко, да дорога, как после артобстрела, канавы да рытвины. В последний раз в советское время ремонтировалась, больше никто к ней дорожной техникой не прикасался. В субботу батюшка крещение провёл. И велел новокрещёным на следующий день с утра ничего не вкушать и явиться на причастие.
Клавдии Петровне такой расклад не понравился, у неё были другие планы – ехать за грибами. Казалось бы, ну и езжай с Богом, при чём здесь староста и таинство Святого Причастия. Притом, что к ключу от церкви, как говорилось выше, относилась трепетно, оставлять его батюшке не хотела ни под каким видом. Поэтому сделала ход конём. Утром пошла к Мише Лаврентьеву, родственники ночевали у него, и сказала, что батюшке срочно понадобилось уехать. Затем батюшке сообщила – крестившиеся передумали причащаться, отбыли с утра пораньше восвояси, мол, хватит и того, что приняли таинство крещения. И поехала преспокойненько за грибами, оставив людей без причастия…
Валера и негодовал на Клавдию Петровну, и по-человечески было жалко – крутил враг человеческий ею как хотел. Был такой случай. В начале Успенского поста отец Роман поставил старосте условие – на Преображение причаститься: «Я третий месяц в Таёжке, вы ни разу не исповедовались, ни разу не причастились! А вы ведь не просто прихожанка, вы церковный служитель».
На Преображение Клавдия Петровна отговорилась, повинившись, что по забывчивости утром приняла таблетку и запила молоком. Валера видел реакцию батюшки. Тот, сдерживая себя, замолк на какое-то время («Молится, чтобы не сорваться», – подумал Валера). Помолчав, батюшка жёстко предупредил, если Клавдия Петровна не примет Христовых Таин в ближайшее воскресенье, он как настоятель церкви отстранит её от всех дел до той поры, пока не причастится.
Валера держал плат во время причащения и видел, с каким затравленным видом подошла к Чаше староста в назначенный батюшкой день. Какой там благоговейный трепет: «Содетелю, да не опалиши меня приобщением…» Какая там молитва от самого сердца: «Господи Иисусе Христе Боже мой, да не в суд мне будут Святая сия…» Какая там просьба кающегося грешника: «Очисти, Господи, скверну души моей и спаси мя, яко Человеколюбец». На Клавдию Петровну было жалко смотреть. Никогда её такой, всегда более чем уверенной в себе, не видел: глаза бегают, напряжена… Кое-как причастилась…
Развязка со старостой наступила следующим образом… Батюшка Роман приехал в Таёжку в период, когда здание бывшего дома инвалидов переоборудовалось под обитель. Покровская церковь была по большому счёту летней. Две печи в ней имелись, однако, чтобы нагнать к определённому дню (к примеру, на Крещение Господне) температуру в морозы, следовало топить их беспрерывно двое суток. В обители можно было вести службы в тепле, но Клавдия Петровна не разрешала евхаристический набор выносить из «своей» церкви. Нет, нет и нет! Всё, что в церкви, числится на ней, выносить нельзя. Казалось бы, что значит «нельзя», кто настоятель церкви? Это если рассуждать абстрактно, не зная Клавдию Петровну.
На Введение в храме было холодно, Перед Николой зимним евхаристическое вино замёрзло в алтаре. Натопить Клавдия Петровна толком церковь не натопила, сама с полчаса выдержала на службе, ещё до «Херувимской», и ушла. Причастников-мужчин набралось в тот день человек шесть. Валера замёрз до последней степени и не в силах больше терпеть самовольство Клавдии Петровны после службы выступил инициатором пойти всем причастникам к старосте.
– После принятия Христовых Таин причастия, – сказал решительным тоном, – все мы Христоносцы! Неужели таким количеством не сможем подействовать на неё? Сколько можно терпеть её выходки! Пора служить в обители, дальше ещё холоднее будет, а мы здесь зарабатываем туберкулёз!
Христоносцы все как на подбор широкоплечие, возрастом настоящих мужиков – от тридцати до сорока. По дороге к дому Клавдии Петровны разрумянились на морозе. Такой компанией ввалились в дом, заполнив собой всю горницу.
– Мир вашему дому! – пропел Валера.
Клавдия Петровна при виде нежданных гостей засуетилась, стала сама не своя, обычно суровая, тут расплылась в улыбке. И разрешила перенести евхаристический набор в обитель.
– Конечно! Такой холод у нас в церкви!
От чая гости отказались. Валера побежал в церковь, скорей-скорей перенести антиминс и евхаристический набор в обитель.
Позже прихожанка расскажет, в тот день вечером вместе с Клавдией Петровной ехала она в автобусе в город. Староста ругала себя, сокрушалась, что на неё затмение нашло, будто чем-то опоили. Своими руками отдала всё из алтаря.
– И чашу, и ложку (так называла ложицу), и покрывало (имелся в виду плат) – всё отдала. Это же на мне всё числится.
– Да никуда не денется, – успокаивала Клавдию Петровну соседка по сиденью. – Что ты беспокоишься! Приличные люди, не пойдут же они продавать церковное имущество.
– Я за всё в ответе, – повторяла Клавдия Петровна. – Вы мне доверили, а я простодыра – «берите», даже расписку не потребовала!
Наученная горьким опытом Клавдия Петровна в дальнейшем стояла, как кремень. Отец Роман в Великий пост набрался храбрости, стал настаивать на передачу ему ключей от храма. Клавдия Петровна откладывала под разными предлогами, потом сказала, пусть батюшка к ней один домой приходит, дескать, Валере идти далеко с Выселок.
Батюшка позвонил Валере:
– Один не пойду, такое ощущение – меня хотят подставить.
В итоге он вызвал к церкви участкового, главу администрации Таёжки, подошёл Валера. И состоялось историческое стояние на паперти церкви, закрытой на красноречивый замок.
Клавдия Петровна не соглашалась отдавать ключ. Потрясала подписным листом, который документально подтверждал её полномочия старосты:
– Народ мне церковь доверил, а не кому-то! Значит, ключ должен быть у меня! Я – местный житель! Вы сегодня здесь, завтра уедете, и церковь останется бесхозной?
– Я – настоятель церкви! – свои доводы приводил отец Роман. – Я послан в Таёжку митрополитом! Церковь относится к нашей епархии.
Участковый послушал-послушал и говорит:
– Ничего не пойму в ваших делах! Кто отвечает за церковь? У кого должны быть ключи от неё? Нужен какой-то документ.
Участковый, мужичок лет тридцати пяти от роду с простоватым лицом, но светлой головой. Предложил следующий вариант разрешения конфликта: пусть батюшка или кто привезёт официальный документ с мнением митрополита по спорной ситуации. Если оно будет в пользу отца Романа, а Клавдия Петровна заартачится в передаче ключа, он своей властью разрешит спилить замок и поставить новый. В противном случае, дескать, не обессудьте…
Все согласились с данной постановкой вопроса. А Клавдия Петровна решила тянуть резину до конца.
Мнение митрополита по старосте было известно, осталось зафиксировать его на официальной бумаге. Преградой встала погода. Или непогода, кому как нравится. Начиналась весенняя распутица. Дорогу к губернскому городу в тридцати километрах от Таёжки пересекала река. Летом через неё налаживалась паромная переправа, зимой намораживалась ледовая. Наш конфликт возник ранней весной, когда одну переправу закрыли, вторую запустят в эксплуатацию только после ледохода.
К владыке отправился батюшка Роман, терпеть старосту он больше не мог и торопился быстрее, до распутицы, съездить. Валера вызвался добросить его на своей машине до районного села. Отправились вчетвером, ещё две насельницы обители поехали для молитвенной поддержки. Поддержка понадобилась. Подъехали к реке, а вместо льда поле воды. Верховодка. Машина у Валеры не амфибия. По земле-то не всегда надёжно ездит.
Вышли из автомобиля, встали у воды.
– Что называется, съездил по-быстрому, – сказал батюшка, глядя на мутные воды, плещущиеся у ног.
Вдруг на другом берегу, как в сказке («откуда ни возьмись»), появился мужичок, машущий руками. От берега до берега расстояние такое, что человеческий голос не в силах был его преодолеть, посему неизвестный мужичок семафорил верхними конечностями, мол, айда, пошли и показывал вниз по течению. Решили, он указывает направление, где есть возможность переправиться. Так и оказалось – река делала поворот, за ним метрах в шестистах имелся переход. Лёд местами дыбился, но был прочным. И главное – никакой воды. Валере однажды приходилось переправляться, когда вода по колено стояла. Валера с батюшкой перекрестились, батюшка перекрестил лёд перед собой, и они пошли. Валера вызвался в сопровождающие. Женщин оставили на берегу молиться. Прошли удачно, Валера вернулся обратно, батюшка поехал за заветной бумагой.
Привёз её через два дня, торопился, пока лёд не пошёл вернуться в Таёжку. Размашисто подписанная митрополитом бумага гласила, что Семёнова Клавдия Петровна в епархии старостой не числится.
Срезать замок не понадобилось, Клавдия Петровна в присутствии участкового прочитала бумагу и отдала ключ от храма со словами:
– Своё заберу.
Всё из церковной лавки в мешок из-под сахара, который держал муж, выгребла.
Валера стоял у алтаря с отцом Романом и возмущался:
– Батюшка, как так? В лавке не всё на их деньги куплено, вы свечи привозили, маслице!
Отец Роман махнул рукой:
– Валера, не искушайся! Пусть забирают и уходят. Не хочу связываться.
В заключение стоит сказать следующее. Через два года весной все реки в округе вышли из берегов, подобного наводнения старожилы не помнили более пятидесяти лет. Многие деревни в округе подтопило. Богом хранимую Таёжку стихия обошла, ни один дом не пострадал, кроме… Правильно – затопило Клавдию Петровну. И это не авторский вымысел для красного словца.
«Жалко её, – говорит Валера, – была дана такая возможность поработать Богу и людям…»