Но добродушный и благородный Сигфрид постарался успокоить свою жену… Совесть его была чиста и свободна от всяких укоров; а потому он и в сердце окружавших его людей не способен был он видеть их черные замыслы. Ласково уговаривал он Кримгильду не тревожиться, обещал вернуться с охоты пораньше; а затем надел свое легкое охотничье платье, привесил меч к поясу, взял копье и щит в руки, простился с женою – и направился с Гунтером и Хагеном на охоту в дремучий Отенсюй лес. Большая свита бургундских королей, псари и загонщики, и стая гончих и других собак, а также и обоз с запасами, все это двинулось вслед за королями и их мрачным спутником, Хагеном.
Охота оказалась очень удачною. Зверь так и шел на ловца, и много всякой лесной дичи и зверя досталось в тот день в добычу. Смелый и ловкий на охоте, Сигфрид всех удивлял проявлениями своей силы и уменья. Начатая на рассвете охота затянулась почти до полудня, и когда солнце стало к нему близиться, Сигфрид почуствовал непреодолимый голод и потребность в отдыхе, и направился к тому сборному месту, к которому давно уже сзывали охотников гpoмкиe звуки рогов…
А между тем Гунтер с Хагеном, тщательно обдумав свой черный умысел, все предусмотрели и приготовили так, чтобы он мог закончиться удачно. В этих видах они распорядились устроить сборное место и раскинуть шатры для отдыха охотников в местности безводной – далеко от ключа. При этом повару дан был приказ – как можно более пересолить век кушанья, предназначенные для королевского стола, а напитков никаких на стол не подавать… Расчет их был верен: жажда должна была вынудить Сигфрида к отысканию студеного ключа – он должен был туда направиться, а за ним следом пошли бы туда и убийцы его, которые не дерзали совершить свое богомерзкое дело на глазах у всей своей свиты…
Все случилось, как по писанному. Сигфрид явился на сборное место голодный, жадно принялся за предложенные ему кушанья, ел много и с удовольствием, и, почувствовав сильную жажду, захотел утолить её вином. Тогда Гунтер с некоторым смущением стал перед ним извиняться в том, что его люди, по непростительной оплошности, не захватили с собою никакого вина на охоту…
– На нынешний день, – добавил король Гунтер, – нам придется довольствоваться водою из лесного ключа.
– Кстати, я знаю на некотором расстоянии отсюда светлый и прекрасный ключ в лесной глуши, – сказал Хаген. – Там хватит воды на всех нас – и притом ещё чудной, студеной… Предлагаю благородному Сигфриду бежать отсюда к тому ключу взапуски со мною! Кто обгонит, тот первый напьется из ключа и выиграет заклад…
– Я бегаю настолько быстро, – сказал Сигфрид, – что мне немного найдется соперников в беге… И я не хочу выигрывать от тебя заклад без всякого труда!
– О, нет! Ты ошибаешься: – в беге я могу с тобою смело тягаться! – настаивал Хаген.
– Пожалуй, уж если ты так думаешь, я готов бежать с тобою взапуски, – сказал Сигфрид – однако же с тем, что ты побежишь налегке, без всякого оружия, а я с мечом на бедре и с копьем и со щитом в руке.
Поспорили, согласились и побились об заклад. Когда же бег начался, то все действительно увидели, что Сигфрид был прав: он далеко оставил за собою Хагена и мчался к ключу с быстротою оленя.
Добежав первый до ключа, Сигфрид отстегнул меч от пояса, отбросил в сторону копье и щит, и, расположившись на траве, жадно припал разгоряченными устами к струе холодной оживляющей влаги. Хаген, прибежав к ключу вслед за Сигфридом, тотчас решился воспользоваться удобной минутой для выполнения своего черного замысла… Осторожно подкравшись, он поднял страшный Сигфридов меч с травы и отнес его далеко в сторону; потом схватил его острое копье, и, высмотрев внимательно кружок нашитый шелками на его платье, вдруг изо всей силы ударил копьем в этот кружок и проколол насквозь грудь Сигфрида, так что копье проникло до самого сердца.
Сигфрид сразу почувствовал, что рана была смертельна; собравшись с последними силами, он вскочил ещё на ноги, как разъяренный лев, и увидел Хагена, который убегал от него, как заяц… Он хотел было устремиться вслед за ним, с оружием в руках – искал оружие… Но оружия не было под руками. Тогда он схватил лежавший на траве щит свой и мощною рукою метнул его вослед убийце. Щит со свистом рассёк воздух и, если б Хаген не успел отскочить в сторону, то был бы убит наповал… Но это последнее усилие окончательно сломило Сигфрида, и он пал на траву, истекая кровью.
Когда страшная весть об убийстве Сигфрида распространилась между бывшими на охоте, все поспешили к ключу, у которого знаменитый витязь лежал, готовый встретить смерть без робости и уныния. Последние минуты его были торжественны. Увидев в окружавшей его толпе и Гунтера, и Хагена – своих коварных убийц, не постыдившихся прийти вместе с другими к ключу, Сигфрид, обращаясь к ним, сказал с укоризною:
– Верьте мне, вы на себя самих наложили руки!
Когда же он закрыл очи навеки, Гунтер и Хаген приказали охотникам взвалить его тело на телегу и отвезти в Вормс; и там они имели жестокость покинуть тело Сигфрида на пороге опочивальни его дорогой и любимой супруги, Кримгильды…
Можно себе представить отчаянье Кримгильды, горе старого Сигмунда и ужас, овладевший всеми нидерландцами, когда на другой день разнеслась по Вормсу весть о страшном злодеянии, которое нарушало все права гостеприимства, и порывало все дружеские и родственные связи между двумя королевскими домами. Все нидерландцы вооружились и собрались воедино около своего старого короля; грозно и злобно смотрели они на бургундцев, но численность их была до такой степени незначительна, что они не посмели и думать о мщении за своего господина.
Хаген предательски убивает Сигфрида.
Похороны храбрейшего из храбрых были очень трогательными, и картина их, в «Песне о Нибелунгах», принадлежит к лучшим страницам этой замечательной немецкой поэмы:
«Отслужив в соборе, понесли тело Сигфрида к могиле – и весь народ кругом сокрушался и плакал, жалея о почившем. Прежде, чем гроб опустили в могилу, над ним ещё долго читали и пели духовные, которых множество собралось отовсюду на похороны Сигфрида. Несчастная Кримгильда так убивалась у тела его, что её много раз должны были отливать водою: – безмерна была её печаль, и нельзя не дивиться тому, что она перенесла её и осталась в живых… Воплям Кримгильды вторили многие женщины. Когда, наконец, уже следовало опустить гроб в могилу, королева сказала:
– Дайте мне ещё раз его обнять, ещё раз взглянуть ему в лицо!
И она просила так упорно, так настойчиво, что ей не могли отказать, и взломали для неё богатый гроб Сигфрида. Тогда она приподняла его прекрасную голову и принесла последнее лобзанье благородному рыцарю… И из светлых её очей закапали кровавые слезы! Она не могла более устоять на ногах, и без чувств упала на руки окружавших её женщин».
По окончании всех печальных церемоний, Кримгильда впала в то тяжелое отупение, которое следует за каждым истинным горем. Она не вникала ни во что, кругом её происходившее, и ко всему относилась безучастно. В Нидерланды она не захотела уехать, не пожелала покинуть Вормс, где погребен был её милый, дорогой, незабвенный Сигфрид; а когда её мать, Ута, основала близ Вормса монастырь и в нем заняла одну из келий – к ней переселилась на житье и Кримгильда, и велела туда перенести останки Сигфрида.
Между тем, безсовестные Сигфридовы убийцы, Гунтер п Хаген, пользуясь угнетенным и нравственно-подавленным состоянием несчастной женщины, потребовали у неё ключей от Сигфридовой казны – и она беспрекословно отдала им эти ключи. Тогда они завладели всем кладом Нибелунгов, оставив Кримгильде лишь самую ничтожную часть сокровищ, составлявших этот древний и богатейший клад. Мало того, желая обеспечить себя и на будущее время от всяких притязаний со стороны Кримгильды, они предложили ей с ними помириться… Она и на это изъявила согласие; но в сердце затаилось у неё иное чувство!.. -
Прошло некоторое время. Кримгильда немного очнулась от своего тяжелого отупения, и, мало-помалу, стала сознавать всю громадность злодеяния, совершенного Гунтером и Хагеном, всю горечь своего одиночества и беспомощности. Затаив в груди своей неистощимую й непримиримую злобу против злодеев, она стала с наслаждением думать о мести, стала искать кругом себя твердой руки, на которую ей можно было бы опереться. Вскоре она нашла себе эту опору…
Кримгильда думала недолго; – она сообразила, что при помощи своего будущего могущественного супруга она в состоянии будет страшно отмстить своим братьям и Хагену – и приняла предложение короля гуннов Этцеля. Братья очень обрадовались такому решению Кримгильды, вовсе не вникая в те внутренние побуждения, которые вынудили её согласиться на второй брак; один только Хаген понял душевное настроение Кримгильды и не советовал Гунтеру отдавать её замуж за Этцеля. Но его не послушали и на советы его не обратили внимания.
И вот, простившись с родными, получив богатые дары, но не получив обратно клада Нибелунгов, Кримгильда через многие страны и множество городов, пустилась в путь к пределам земли могущественного Этцеля, лежавшей далеко за Дунаем. На всем протяжении этого далекого пути её всюду встречали с почетом и принимали с полным радушием. В поэме особенно яркими красками описан прием, оказанный Кримгильде её дядею, епископом Пассауским, и маркграфом Рюдигером.
И так семь лет сряду Кримгильда, будучи замужем, тщательно таила от всех и даже от своего мужа свою непримиримую ненависть к братьям. Только тогда, когда она уже твердо была уверена в возможности отмстить, и отмстить жестоко – она стала упрашивать Этцеля, чтобы он пригласил к себе бургундских королей в гости.
– Я ведь уж так давно не видала своих братьев, что даже соскучилась, – притворно уверяла она Этцеля.
Этцель не мог отказать любимой жене в её просьбе и отправил послов с поклонами и приглашениями в Вормс, к королям-братьям. Кримгильда же со своей стороны призвала к себе послов перед отъездом и наказывала им, чтобы братья её непременно взяли себе в проводники опытного витязя Хагена: – тому, по её словам, было отлично известны все окрестные страны и все соседние народы.
Это приглашение приехать в гости в далекую страну гуннов было сразу же понято так, как и следовало его понять. Мучимый укорами совести, Гунтер совершенно ясно представлял себе, что его сестра не могла, конечно, простить ему его злодеяние и потому предположил, что она готовит ему месть. Хаген же твердо был уверен в том, что всем им готовится западня и гибель, и потому отговаривал братьев-королей от этой дальней поездки. Но отговорить Гунтера оказалось невозможно: на все доводы Хагена он отвечал одно:
– Чему быть, того не миновать! Будем смело глядеть в лицо смерти: – ведь от своей судьбы не уйдешь!
Видя такую решимость короля, Хаген сказал, что и он с ним вместе готов ехать, но при этом добавил:
– Если уж нам действительно придётся погибнуть, то всё же примем меры к тому, чтобы продать жизнь свою как можно дороже!
Напрасно отговаривала королей и их мать, Ута: они решились ехать и быстро собрались в путь.
С небольшим, но избранным войском Гунтер с братьями и Хагеном выехали из Вормса. И почти все эти храбрые витязи были уверены в том, что им уже не суждено вернуться домой из дальнего похода. Но это нисколько их не смущало, и они бодро подвигались вперед по своему пути, и, пройдя уже большую половину его, подошли к берегам Дуная. Надо было через эту широкую реку переправиться, а между тем нигде не видно было перевозчика; тогда Хаген вызвался его отыскать и пошел по берегу реки, внимательно его осматривая. И вдруг, в одной из укромных заводей, за густыми порослями камышей, услышал плеск волн, веселый смех и говор. Осторожно подкравшись, Хаген из-за кустов увидел, что в Дунае купаются вещие морские девы и беспечно между собою переговариваются, побросав свои лебединые сорочки на берегу. А Хаген знал, что, если он захватит эти лебединые сорочки и морские девы это заметят – они готовы будут на всякую услугу ему, лишь бы выручить свои сорочки… Так он и поступил: выскочил из-за кустов, схватил их сорочки в охапку и сделал вид, будто собирается их унести.
Морские девы взмолились к нему тотчас же:
– Не уноси, не уноси! Мы все исполним, чего ты потребуешь!
– Так вот же: если хотите выручить от меня ваши сорочки, то откройте мне, что ждет меня и моих спутников в близком будущем? Да смотрите: предсказывайте так, чтобы я был доволен вашим предсказанием!
И лукавые девы, действительно, чтобы угодить Хагену, предсказали ему благополучный исход предпринятого бургундцами похода.
Но едва только успел Хаген возвратить им лебединые сорочки, как они тотчас бросились врассыпную, и одна из них, удаляясь, прокричала Хагену:
– Мы обманули тебя: предсказали не то, что с вами должно случиться!.. Гибель грозит вам всем до единого! Один только из вас спасется – тот капеллан, что с вами едет в дальний путь…
И морская дева исчезла вместе со век ми своими подругами, к великой досаде Хагена, раздраженного обманом, который был почти вынужден… Взволнованный этой встречей с морскими девами, Хаген однако же продолжал свои поиски и, наконец, успел-таки привлечь с той стороны Дуная какого-то перевозчика, насулив ему всевозможные награды, если он переправит его с товарищами за реку. При этом он назвался чужим именем. Но перевозчик, много видавший людей на своем веку, сразу понял, с кем он имеет дело, и, в то время, когда Хаген готов был уже вступить в его судно, он вдруг отказался его переправить за Дунай. Хаген вскочил на борт его ладьи, а дюжий перевозчик, рассчитывая на свою силу, задумал его тотчас же столкнуть в воду… С веслом в руках, он устремился на Хагена. Завязалась борьба отчаянная, но длилась недолго: Хаген нанес перевозчику смертельный удар, выбросил его в воду, и, овладев его судном, сам переправил всех бургундцев на ту сторону Дуная. При этом ещё раз Хагену пришло в голову испытать судьбу…
Во время одного из переездов через широкий Дунай, на середине реки и на самой её быстрыне, Хаген вдруг схватить капеллана, и, несмотря на его вопли, мольбы и сопротивление, бросил несчастного в воду. Капеллан, после долгой и трудной борьбы с волнами, все же кое-как успел достигнуть жсланного берега и кое-как на него выкарабкаться…
– О, теперь я верю в то, что нам всем суждено погибнуть! – воскликнул Хаген и тотчас же рассказал своим спутникам о зловещем предсказании морской девы.
Затем, совершив последний переезд, Хаген мощным ударом ноги оттолкнул от берега судно, на котором переправлялись бургундцы, и долго смотрел, как волны рекп уносили его вдаль…
Вскоре после переправы бургундцам пришлось выдержать нападение братьев-баронов, Эльзы и Гельфрата. Те ожидали их с войском на пути, так как до них дошел уже слух об yбиении их вассала-перевозчика. Произошла кровавая схватка, во время которой грозный Гельфрат все рвался вперед, ободряя своих воинов лпчным мужеством и восклицал:
– Вперед, вперед! Не щадите этих Нибелунгов! (Так стали все называть братьев-королей и самого Хагена с тех пор, как они умертвили Сигфрида и завладели принадлежавшим ему кладом Нибелунгов).
Но грозный Гельфрат сам пал от руки Хагена, и все войско баронов было рассеяно дружным натиском бургундцев.
Дальнейшее странствие их, однако же, совершалось беспрепятственно и, по-видимому, было обставлено такими благоприятными условиями, которые способны были рассеять всякие мрачные мысли о будущем… Так, в Нассау, братья-короли были чрезвычайно радушно приняты своим родственником, епископом Пассаусским, который угощал их и чествовал не менее, нежели сестру их Кримгильду, когда она проезжала в землю гуннов. Еще приветливее и ласковее были они приняты маркграфом Рюдигером, который устроил целый ряд пиршеств и празднеств, по поводу прибытия королей-братьев, и празднества эти заключились тем, что юный Гизелер был обручен с дочерью маркграфа Рюдигера. Когда же бургундцы изготовились в путь и собирались уже покинуть гостеприимный кров маркграфа, приотившего их на несколько дней, – он всем им поднес подарки на память.
Немного спустя, Нибелунги прибыли ко двору Этцеля. Их встретил знаменитый богатырь Дитрих Бернский с товарищами и предупреждал их об угрожающей им опасности и гибели, которая им готовится.
– Берегитесь! – говорил он братьям-королям. – Вы сюда приехали не на радость. И хотя сам могучий владыка гуннов ничего дурного не замышляет, но зато его супруга таит в груди своей непримиримую злобу против вас.
Но Кримгильда, – как бы в явное опровержение этих предостережений дружественного Нибелунгам богатыря, – приняла братьев-королей дружелюбно и с подобающим почетом. Этот прием, однако же, не мог скрыть от Нибелунгов той ненависти, которою дышало каждое слово Кримгильды, и они заметили, что она уже с первого дня их пребывания при дворе Этцеля, начала строить козни против них, – особенно против Хагена. Но Хаген говорил им прямо:
– Я знаю, что мне не избежать судьбы моей – а потому и презираю всякие предосторожности.
И, как бы в подтверждение этих слов, он, действительно, смело идет навстречу своей судьбе, выказывая явное пренебрежение и ко всем придворным обычаям гуннов, и ко всем козням и замыслам Кримгильды.
Начинается с того, что она подговаривает 400 преданных ей гуннов убить Хагена. Гунны приступают к нему в то время, когда он, с певцом Фолькером, сидит на страже, в сенях замка, и громко, не стесняясь приближением Кримгильды, рассказывает о том, как он убил Сигфрида. Гунны приближаются к нему, готовые на него устремиться, но пугаются его грозных и пламенных взглядов и не дерзают подступиться к нему.
Хаген и Фолькер на страже.
Но это неудавшееся покушение на жизнь Хагена ещё не нарушает общего спокойствия: бургундцы весь день беззаботно пируют во дворце Этцеля. Первый день пребывания Нибелунгов при дворе короля гуннов проходит без кровопролития. Ночью однако же Кримгильда вновь подсылает к зале, где ночуют бургундцы, новых убийц с приказанием тайно умертвить Хагена… Но и на этот раз её замысел оканчивается неудачей: Хаген и Фолькер не спят, а стоят на страже у входа в зал, и гунны, подосланные Кримгильдой, опять-таки не решаются даже и приблизиться к обоим богатырям.
Видя всё это, Хаген на другое утро убеждает королей не снимать с себя оружия… В боевых доспехах короли-братья со свитой отправляются в церковь, и после службы между их служилыми людьми и гуннами завязалось было ссора, которая не обошлась без кровопролития. Но сам Этцель принял меры к тому, чтобы восстановить спокойствие между враждующими сторонами, и как-нибудь замять неприятное столкновение, поспешив пригласить Бургундских королей со свитою к себе на пир.
Но Кримгильда не оставляет своих замыслов: она подстрекает брата своего мужа, чтобы он во время пира перебил всю прислугу бургундских рыцарей. Брат Этцеля с 9000 гуннов отправляется, чтобы исполнить её поручение, в ту часть города, где разместились бургундцы. Он нападает на них, начинает их избивать, и сам убит один из первых, на стороне гуннов; озлобленные этим гунны с яростыо нападают на бургундцев, одолевают их своею численностью и они гибнут все, кроме одного… Брат Хагена, Данкварт, успевает пробиться сквозь ряды гуннов; весь в крови, он прибегает в залу пиршества и приносит братьям-королям весть о том, что вся их прислуга предательски перебита. Тогда уже бешенство Хагена не знает границ! Он выхватывает меч, взывает к братьям-королям о мщенш и начинает рубить гуннов направо и налево… Фолькер, певец-воин, следует его примеру. Благородному Дитриху Бернскому с болыпим трудом удается уговорить Гунтера, чтобы он дозволил выйти нз залы Кримгильде, Этцелю и всем спутникам Дитриха. Между тем все бургундцы следуют примеру Гунтера и Фолькера и с неистовым криком: «Смерть гуннам!» – набрасываются на своих недавних собеседников. Кровь льется рекою; гунны гибнут сотнями под мечами своих грозных противников, которые тащат трупы убитых из залы и сбрасывают их с лестницы, чтобы очистить себе место в зале. При виде этого зрелища, ужас нападает на Гуннов, толпами окружающих залу пиршества – и никто из них не решается подать помощь своим избиваемым собратьям: – тщетно пытается Кримгильда возбудить в них мужество, тщетно предлагает она и золота, и земли, и замки тому, кто принесет ей голову Хагена… Никто не трогается с места и не дерзает вступить в неравный бой с свирепыми бургундцами, руки и мечи которых обагрены ещё неостывшею гуннскою кровью.
Наконец, Иринг, маркграф датсюй, вступает со своею воинскою дружиною в залу и завязывает битву с Нибелунгами. Первый натиск его удачен – бургундцы поколебались; но Иринг, ободренный успехом, рвется вперед и падает от руки Хагена… Тогда бургундцы, в свою очередь, с яростью набрасываются на его дружину и всю её беспощадно избивают.
Следом за Ирингом в залу являются его друзья с воинами, – готовые мстить за него – Хаварт, король датский, и Ирнфрид, ландграф Тюрингский. Во главе своих воинов, они устремляются в залу, бьются насмерть с Нибелунгами, – но никто из них не уходит живой из залы, в которой вновь водворяется мертвое молчание, нарушаемое только воплями толпы, окружающей залу.
Но Кримгильда, неутомимая в своем мщении, посылает на своих братьев новые и новые толпы гуннов, которых те, однако же, ещё успевают отразить с успехом. Но их уже начинает одолевать утомление; их мучит страшная жажда – и короли-братья решаются предложить Кримгильде мир.
– Мир только на одном условии: если вы мне выдадите Хагена головою!
– Никогда! – отвечают ей короли-братья и готовятся к новым битвам.
Тогда Кримгильда приказываешь зажечь залу с четырех концов. Пламя охватывает её стены, врывается красными языками внутрь полопавшихся окон, наполняет едким дымом всю залу – но стены её толсты, своды прочны, и зала выдерживает натиск пламени… Однако же бургундцы выносят тяжкую муку: задыхаются от дыма, пьют кровь, чтобы утолить снедающую их жажду; многие из них падают от изнеможения: только 600 человек ещё способны владеть оружием и биться с врагом; но приступы гуннов все же отбиты с большим уроном…
Тогда ужь Кримгильда и Этцель обращаются с мольбами к маркграфу Рюдигеру, убеждая его вступить в борьбу с Нибелунгами и сломить их упорное сопротивление. Благородный и великодушный Рюдигер всеми силами старается отклонить от себя эту тяжкую необходимость борьбы с королями-братьями; но он – вассал Этцеля и связан с ним клятвою верности. Затаив в сердце грусть и досаду, он весьма неохотно выступает со своими воинами против Нибелунгов… Следя за его движением, Нибелунги даже начинают думать, что Рюдигер идет к ним на помощь.
Когда Рюдигер с воинами своими вступает в залу, между обеими сторонами происходят весьма трогательные сцены. Так например Гизелер, помолвленный с дочерью Рюдигера, заключает с ним договор, в силу которого они друг другу дают слово – избегать встречи во время предстоящего боя. Затем, когда Рюдигер, вступив в битву с Хагеном, расколол его щит ударом своего меча, и уступает ему свой щит, – Хаген, тронутый его великодушием, дает ему слово не касаться его даже и в том случае, если бы он перебил всех бургундцев. Но Гернот не может равнодушно видеть, как Рюдигер побивает его дружину; он устремляется навстречу маркграфу, они бьются долго и упорно – и оба падают мертвые. Вскоре после того и все воины Рюдигера падают, один за другим, в битве, и победа вновь остается на стороне грозных Нибелунгов.
Рюдигер умирает на руках Гильдебранда.
Слух о гибели Рюдигера разносится всюду и вынуждает Дитриха Бернского выйти из бездействия. Он высылает старого богатыря Гильдебранда и своих родичей – разузнать, справедлив ли слух о гибели Рюдигера? Старый Гильдебранд и Амелунги все разузнают в подробности и решаются мстить за Рюдигера, тем более, что и насмешки Фолькера возбуждают их к мести.
Завязывается последняя, ожесточенная, беспощадная битва. В ней гибнут все: и Нибелунги, и Амелунги. В живых остается только Гильдебранд, который и приносит Дитриху печальную весть о гибели Амелунгов. Тогда Дитрих вступает в битву сначала с Хагеном, а потом с Гунтером (только они одни и уцелели из всех бургундцев) – побеждает их обоих и связанных передает Кримгильде.
Кримгильда приносит Хагену голову Гунтера.
Кримгильда сажает всех врагов в отдельные темницы и начинает настаивать на том, чтобы Хаген возвратил ей клад Нибелунгов, некогда принадлежавший Сигфриду. Но тот отвечает ей:
– Пока жив хоть один из господ моих, никто никогда не узнает, где этот клад хранится.
Тогда, по приказанию Кримгильды, к нему приносят голову Гунтера и бросают к его ногам… Но это побуждает его ещё более упорствовать в сохранении тайны.
Видя бесплодность дальнейших расспросов, Кримгильда в изступлении отрубает Хагену голову мечом Сигфрида; а вспыльчивый Гильдебранд, возмущенный её злодействами, не может терпеть их долее – выхватывает меч и поражает им Кримгильду.
Этцель и Дитрих горько оплакивают гибель стольких храбрых витязей и восхваляют их доблести. Этим «плачем» и заканчивается поэма о Нибелунгах.
