Эротика глазами криминалиста (Юридическая теория порнографии)

   Она не сказала ни слова, только босоножки чавкали от воды. С нее и с меня буквально ручьем текла вода. Мы вошли в квартиру. Сбегала в ванную за полотенцем, чтобы вытереть лицо. Провела ее в зал, сказала, что сейчас принесу что-нибудь переодеться, и убежала к себе в спальню. Когда же вернулась… На полу лежала ее мокрая одежда, вокруг нее уже образовалась лужа. Фея стояла перед окном и смотрела на продолжающийся ливень. Она разделась, сняла даже трусики. Я не могла этому удивляться, как будто именно этого и ожидала. Просто подошла к ней и начала вытирать ее мокрую спину, а она продолжала смотреть на ливень.

   Девочка отдернула штору. Подошла вплотную к окну, облокотилась на него и слегка наклонилась вперед, как будто хотела заглянуть куда-то вниз. Потом просто села на него и промурлыкала только одно слово – «Здорово». Что она хотела этим сказать, не знаю. Но моя ладонь уже лежала не ее коленке, и пальцы скользили к ее животу. Коснулась ее теплого лобка.

   Провела пальцами. Уже знала, что она чувствует. Гладила ее, как будто гладила себя. Прикасалась тех мест, которых хотела, чтобы коснулись моих. Знала, как доставить себе удовольствие, и знала, что она испытывает то же, что и я. А потом все сменилось. Уже не было дождя, была только тишина и этот запах. Да, запах свежескошенной травы. Фея прижалась ко мне, положила голову мне на грудь. Чувствовала, как бьется ее сердце, как по моей спине стекали капли воды от мокрой, неснятой мною одежды. Я смотрела туда же, куда и она, на пустынную улицу, залитую водой.

   Однако девочка ушла. Также как и зашла – просто надела мокрую одежду и вышла. Я не могла ее задерживать. Она должна быть свободной, легкой как утренний пар, что иногда выпускаю изо рта. Воздух, что вырывается изнутри, проходя сквозь губы, смешивается с холодом, слегка съеживается, а потом бах… и растворяется, как будто его и не было.

   Видела, как она шла по улице, держа в руке босоножки. Фея шла не спеша, одежда прилипла к ее телу. Даже на таком расстоянии видела, что под одеждой у нее ничего нет, поэтому редкие прохожие оборачивались в ее сторону. Я улыбалась ей, потом задернула штору и только после ощутила свои мокрые волосы, что прилипли к лицу.

   На следующий день ее не было. Сказать честно, я и не ждала ее, просто не верила в это. И в последующий день ее не было. У меня не было грусти. Была обида за себя. Я что-то упустила, потеряла, что-то такое родное, что-то… Я спустилась на этаж ниже, позвонила в 40 квартиру. Открыла старушка, глаза у нее были голубые. Я даже не сразу нашла слова. Спросила, можно ли увидеть Вику, но бабуля удивленно посмотрела на меня и сказала, что в этой квартире не проживает такая. Тогда поинтересовалась, что может Вика живет в другой квартире, но она отрицательно покачала головой, заявив, что знает всех на площадке и таких здесь нет. Стало обидно за себя, что меня обманули. Поднимаясь в квартиру, прошла мимо все еще открытого окна, посмотрела на него с укором, как будто это что-то могло да значить.

   Прошло несколько дней, я заболела. Нет, не то что бы была температура, просто что-то внутри болело и я не знала, что с этим делать. На пятый день надела свое розовое платье. Я купила его еще весной, но так и не надевала. Не знала, зачем взяла, такой фасон не нашу, уж чересчур оно простое. Но платье мне понравилось, и поэтому оно несколько месяцев пылилось в шкафу.

   Шла пешком. Просто хотелось погулять, подумать. И опять лезли эти глупые мысли про человека, его роль в жизни, для чего все это, и почему так получается. Почему, почему? Да какое это имеет значение, ведь кузнечик не задумывается над этим, он просто живет, прыгает и возможно радуется своей короткой жизни. А интересно, он может радоваться?…

   Большой дом. Он был старый, то есть выглядел как старый, так его спроектировали архитекторы. Прошла через шлагбаум. Охранник спросил, к кому я иду. Я ответила, что в 40 квартиру к Вике. Мне не было стыдно, что соврала, хотя он мог наверняка проверить, иначе зачем здесь охранник. Войдя в подъезд, нажала на кнопку лифта и поднялась на 15 этаж, мне нравится эта цифра, она всегда приносит удачу. Выйдя из кабины лифта, поднялась по лестнице и встала напротив окна.

   Чувствовала, как на моем лице появилась улыбка. Окно было открыто, осторожно подошла к нему, положила руки на широкий подоконник и заглянула вниз. Как высоко. Везет птицам, что они могут вот так летать и смотреть вниз. Здесь все выглядит по-иному, а из космоса ты, наверное, себя представляешь богом. Села на подоконник, подставила лицо солнцу, глаза сами закрылись. Свет был столь ярким, что даже смотреть не могла. Сквозь закрытые глаза видела солнце. Оно было красным, ресницы непроизвольно подергивались, но я не стала отводить лицо в сторону. Постепенно привыкла. Смогла различить уже не просто красные пятна, а какой-то фиолетовый салют. Он был похож на красного дракона, который летает в облаках. Сперва он хаотично метался, но постепенно я взяла его под контроль, и теперь он мог двигаться по моему желанию, то вверх, то в сторону, то переворачиваться животом вверх. Я стала рассматривать его длинные усы. Да, у настоящих драконов, оказывается, есть усы. Его чешую и броню на голове. Он казался таким большим и в то же время таким изящным в движениях. Я любовалась им. Казалось, что он реален, а не плод моего воображения.

   Открыла глаза, когда почувствовала, что на меня смотрят. Напротив стояла женщина. Строгий вид. Да, именно строгий, и в то же время уставший. Наверное, начальница. Никогда не могла так смотреть, хотя перед зеркалом пробовала, но кроме смеха ничего не получалось. Не дожидаясь ее порицания, ответила: «Знаю, что так сидеть опасно, но я буду внимательна». Она еще какое-то время постояла, потом не произнеся ни слова, повернулась и пошла наверх. Закрыла глаза. Дракон был рядом, но я ему не разрешила двигаться, он весел в воздухе неподвижно, только хвостом чуть-чуть шевелил. Услышала, как щелкнул замок, открылась дверь, а потом секундное замешательство. Улыбнулась и повернула голову в сторону улицы. Дракон смотрел на меня, как преданное ручное животное. Подмигнула ему, и он с нескрываемой радостью бросился лететь.

   Я сидела на подоконнике и следила за полетом своего дракона, это было для меня новым. Когда же он подлетал, то касался меня, как будто заигрывал. В этот момент чувствовала, как по моему телу проходила горячая волна. Она сперва касалась только кожи, но потом волна проникала в меня и тепло переходило в состояние пожара. Огонь не обжигал, да и не было никакого огня, просто жар. Он вырывался из меня. Казалось, тело начало накаляться. Приоткрыла глаза. Солнце все так же светило. Откинув голову назад, положила руку себе на живот. Платье под солнцем нагрелось. Согнула ногу, платье просвечивалось под лучами. Ладонь легла на коленку, потянула ее на себя, ткань скользнула. Почувствовала, что улыбаюсь. Я это уже видела. Теперь смотрела на свою руку, как она легла между моих ног поверх трусиков. Кончиками пальцев чувствовала свое тело. Плотнее прикрыв веки, снова увидела своего дракона. Он послушно ждал меня. Его длинное тело медленно кружилось в пустоте. Стоило мне мысленно к нему обратиться, как он ожил и бросился ко мне.

   Сколько же живет человек? Век или два? Может все десять веков? Или его срок жизни зависит от него самого, как он сам его настроит, как машину? Или все в другом?… Почему мы так мало живем, почему?

   Мой дракон не уходил от меня ни сегодня, ни завтра. Мы с ним были и на следующий день, а потом еще и еще. Мне хотелось все больше и больше. Дракон учил меня полету, радости, наслаждению, страсти, любви, страху и познанию времени. Хватит ли мне жизни на все это?

   Я найду ответ. Обязательно найду ответ…

4. Этюд

   Чтобы избегать ошибок, надо набираться опыта… Чтобы набираться опыта, надо делать ошибки.

   Елена Стриж Рассказ из книги «Розовый бархат»

   Сегодня день удался с самого утра. Светило солнце, отлично для репортажа на улице. Успели с Виктором, нашим оператором, съездить на выставку, посвященную освоению севера. Буквально за тридцать минут все сняли, еще взяла два интервью, а после заехали в школу. Она после пожара. Ольга из отдела криминальной хроники просила для нее заснять материал. Далее мы полетели к мосту «влюбленных», там днем намечалось театральное шоу, и мы его застали. А после умудрились еще заехать в музей, там новая экспозиция. И вот теперь у меня целых два часа до следующего репортажа. Сижу в парке, устроилась под липой, она еще не цветет, но вот-вот начнет, какой тогда будет тонкий дурманящий запах, люблю его. Сердце так и бьется, а ноги готовы бежать. Это ритм моей жизни, и так уже лет пять. Нет, больше. Семь или и того больше.

   Я работаю на ВГТР «Регион Тюмень», крупнейшая и самая старая телекомпания нашей области. Правда в ней мало что за этот период времени изменилось. Когда Макс (это мой муж) в период перестройки начал там работать, как он ругался и выходил из себя по пустякам. Кругом пенсионеры, им ничего уже не надо, бурчат свои новости, чавкают губами, делая вид, что это кому-то интересно. Они ошибались. С трудом Макс и его команда, только что из институтов, добились своей передачи, и пошло, и поехало. Со временем все же сместили стариков, стало веселей. А вот директор Омекул как сидел, так и сидит на своем месте, жуть полная. И еще умудряется каждый день вести свои авторские передачи. Мы ему показывали отчеты рейтингов. В период, когда он в эфире, а это самый пик, зрительская аудитория практически сходит на ноль. Но нам так и не удалось его сдвинуть. Обидно, а столько интересного в городе.

   Посмотрела на часы – еще полтора часа. Что делать, не привыкла сидеть. Как встаешь, так весь день, только ноги к вечеру гудят, и голова на плечах шатается, хочется прислониться и уснуть. «Хотя, впрочем, куда я бегу», – думала об этом много раз, но так и не нашла ответа и продолжаю в том же духе, порой, кажется, бесполезную работу. Посмотрела по сторонам – юные художники устроились в тени и рисовали парк. Вот счастливые, они понимают и чувствуют время и удовольствие от своего творчества. Я уже и забыла, что такое трепет в душе, когда берешь интервью, заикаешься, вспоминаешь вопросы, а потом монтируешь и чувствуешь улыбку, когда твой материал в эфире. Сейчас это стало рутиной.

   Подошла поближе, чтобы посмотреть на работы художников. Они даже не обратили на меня внимание. Так были поглощены своим занятием, что, если бы даже дождь пошел, вряд ли бы пошевелились. «А у него красиво получается». Несколько лет я ходила в художку, но после бросила и полностью ушла в спорт. Сразу вспомнила, как бегала из школы домой и на гимнастику. Мне она очень нравилась. Я получала дипломы, даже один раз заняла второе место на областных соревнованиях, ездила на сборы. Веселое время было, но после школы все забросила. Хоть у меня и не было потрясающих результатов, но я до сих пор люблю спорт. Вот и бегаю по утрам, еще хожу в тренажерный зал. Чувствуешь, как мышцы спины напрягаются, как пальцы сжимают рукоять, как пресс втягивает остатки живота, вечная борьба с ним. Чувствуешь, как икры мышц поднимают тебя. Это неописуемое чувство восторга в дыхании. Так здорово. Надо только чуточку помочь нашему телу. Как это большинство не понимает? Я стройная, красивая. По крайней мере, мне так говорят. Брюнетка, короткая стрижка, можно сказать, под юношу или мальчика, кому как, хотя мне уже под тридцать семь лет, жуть как много.

   Подошла поближе рассмотреть рисунок того самого юного художника. Цвета странные, пастельные. Я посмотрела, что он рисует. Но в парке и близко не было того цвета, что у него. Но именно это и было замечательным в его работе, не как у всех. У него свой удивительный взгляд. А как он четко накладывает штрихи, рука так и мелькает. Кажется, что он вообще не смотрит на то, что рисует, а просто рисует и все.

– Красиво, – не удержалась, сказала я.

   Он даже не обратил на мои слова внимание, а может не услышал, весь в работе. Но я не отошла, была буквально заворожена его работой, как лист бумаги превращался во что-то сказочное. Казалось, что на его рисунке вот-вот появится эльф на калибре, и они скроются в ветвях дерева. Стала замечать блики на траве, как будто она после дождя. Как это ему так удалось передать.

– Круто, – чисто по-человечески выплеснула я свою эмоцию, и только сейчас он обратил внимание, что около него стоит не просто дерево, а я.

– Ну да, – вяло ответил он и продолжил наносить желтые тени под кустом. – Я вас знаю! – Это был не вопрос, а факт, утверждение.

– Конечно, – решила вступить с ним в разговор, «кто же меня не знает», я, вечно мелькая на экране, то тут, то там.

– Вы мама Женьки, я вместе с ним учился, раньше видел вас раз в школе.

   Женя – это мой сын, уже восемнадцать, а через неделю исполнится девятнадцать. Через пару лет окончит институт, неужели он уже такой взрослый. Как быстро. Кажется, еще вчера зеленкой мазала ему шишки. Жутко любил их показывать и ждал, пока я их смажу, а после бегал по двору и гордился ими как медалями.

   С Максом я познакомилась на том же телевидении, где сейчас работаю. Поступила на литературный факультет, хотела писать рассказы. Подсказали, что новый дух времени требуется в новостях, вот и пришла на телевидение. И с тех пор все так закрутилось, даже не помню уже, когда родила. Женей, сыном, у меня занималась мама. Когда мама вышла на пенсию, напоминала домашнюю кошку, которую вынесли на улицу и посадили на дорогу, та прижалась к земле, оцепенела от ужаса. Что маме теперь делать на этой пенсии. И только рождение внука спасло ее от неминуемой депрессии.

– А я… – А я и не помню этого юношу, была всего несколько раз в школе, да и то, чтобы отпросить сына от уроков. Он весь в меня, занимается бегом. Спорт для него – все. Поэтому три раза в год ездит на соревнования, вот и приходилось ходить к директору, упрашивать, чтобы отпустили. – Можно? – Спросила юношу, чтобы рядышком присесть.

– Да без проблем, – спокойно ответил мне.

– У тебя потрясающе получается.

– Честно? – Спросил он и посмотрел мне в глаза.

– Да, – и зачем-то закивала головой, как бы придавая больше значимости словам.

– Это хорошо, – пробубнил он, – когда кому-то это нравится, приятно. Значит не зря.

– А ты давно уже рисуешь? – Порой не люблю свои глупые вопросы, ведь и так ясно, что давно и что он всего себя отдает этому искусству, достаточно посмотреть на его пальцы.

– Нет, примерно лет восемь, – он это так сказал, как будто живет вечно, и для него десять или пятьдесят лет ничего не значат. – Буду поступать в училище, а если получится, то в институт. В этом году у меня защита, недели три осталось.

– У тебя все получится, обязательно.

– Знаю, – так же спокойно ответил он, не отрываясь от рисунка.

– Хорошо, что уверен в себе.

– Да только надо еще руку набить с портретом, а так у меня уже почти все готово, – и он замолчал, как будто забыл про меня.

– Ну ладно, – стало неловко отрывать его от работы, – желаю тебе удачи.

– Спасибо. – все так же, не отрывая взгляда от рисунка, вежливо ответил он – Если у вас есть время, приходите.

– Куда?

– У меня мастерская…

– Мастерская? – Удивилась я.

– Ну она не моя, она Сандвина, может слышали.

– Конечно слышала, – я ходила на его выставки, не очень понимаю его творчество. Много мрака, тяжеловаты его картины, тени, блики. Даже если у него рисунок дня, то и он тяжелый, как сквозь солнцезащитные очки.

– Он часто уезжает, а я слежу за его цветами и рисую в его мастерской, около гостиницы «Восток», в центре.

– Да, знаю. – Однажды я была в одной из такой студий, забегала заснять скульптуры. Даже не помню уже художника, женщина была, на девятом этаже. – Там еще на первом – магазин-студия.

– Верно. Приходите, я там каждый день, после трех работаю, дверь зеленая.

– Хорошо, я постараюсь, – хотя ведь знала, что не собираюсь никуда идти, у меня и так времени мало, но зачем-то пообещала.

   Однако каждый раз, проезжая мимо этого дома, вспоминала юношу. А ведь я так и не спросила, как его зовут, может у Жени спросить. Хотя не стоит. И все же вспоминала его удивительный рисунок, какой-то уж очень необычный. Буквально воздушный, по-настоящему сказочный. Вроде бы все как обычно, дома и дорожка, деревья и небо, но нет, все не так. По-настоящему сказочно. Наверное, именно это меня и подталкивало еще раз с ним встретиться. Но о чем говорить, он мне в сыновья годится, а в искусстве я не очень разбираюсь, дилетантка. И все же, чтобы отбросить всякие сомнения и ненужные мысли, я специально приехала к трем часам. Вот этот дом. Поднялась на скрипучем, ужасно тесном лифте. «Как они вообще сюда хоть что-то заносят», – рассуждала я, рассматривая царапины на стенах. Такие же тесные лестничные проемы. «Тут и диван не поднимешь», – думала я, подходя к зеленой двери. Она была одна такая чудная.

   Позвонила несколько раз. Тишина. Подождала с минуту и опять позвонила. Наконец за дверью зашуршали шаги, и скрипнул замок, дверь открылась. Лицо у юноши было помятое, волосы торчали во все стороны, как будто он лазил по трубе вместо ершика.

– Привет, – по-дружески сказала ему. Хотелось правда возмутиться, мол, не заставляют даму так долго ждать.

– Извините, я там, – кивнул за спину, – там цветы поливал.

– Можно? – Не дождавшись приглашения, спросила я.

– Да, да, проходите, я тут сейчас, – и, сделав несколько шагов, чуть не сшиб в углу стоявшие доски.

   Запах краски. Как давно это было? Этот запах я запомнила на всю жизнь. Однажды в Питере уже была в подобной мастерской, они мало чем отличаются друг от друга. Раньше мастерские предоставляли тем, кто входил в союз художников, а после – уже тем, кто мог купить себе площади. Но выглядели они почти все одинаково. Комната с хламом, заготовки, смотря кто чем занимался: дерево, глина, картины или металл. Комната, где все творилось – она же и выставочная, и, если позволяла еще площадь, то комната для отдыха, ведь почти все художники тут и живут. Еще кухня и ванная, чтобы руки отмыть.

   Запомнила этот запах. Он, кажется, въелся у меня в подсознание. Там, в Питере, я была на курсах повышения квалификации. Ездили много, вот и увлеклась одним художником, даже не знаю, почему? Так, романтика. Питер, девушка одна, ночи и тоска по дому. Вернее, по сексу. Тогда уже была замужем и родила сына, ему было три года. Макс вечно в командировках, получил должность режиссёра выходных передач. Девяностые, время перестройки, все искали что-то новое, что-то непохожее на тот ужасный застой, что творился на телевидении. Вот они и рыскали с оператором и корреспондентом по всем городам и поселкам Тюменской области. Я его люблю, но как-то за работой все стало стираться. Стало обыденным. Ты уже не ощущаешь вкуса еды, не чувствуешь тепла солнца, ты просто бежишь и бежишь. А тут в Питере все встало на свои места, а еще он… Красавчик, как в кино, бородка, рваный шарф, грязные от красок руки, и вечно говорил невпопад. Вот я и прилипла к нему. Именно в его мастерской я в первый раз изменила мужу, а ведь не хотела. Просто так. Думала о ласке и нежности, спокойствии и удовлетворении, но ничего этого не оказалось. Разве что был секс. Но он оказался таким странным, что я даже ничего не помню. Зашла в ванную и через минуту вышла, так и не ощутив прилив сил от воды. Полное разочарование.

   После у меня было несколько возможностей на стороне погулять, но отказалась, боялась, что все опять повторится. Если женщина говорит, что у нее никогда ничего не было на стороне, то чаще всего она лукавит или не подвернулся случай. Но когда есть возможность, когда он есть, как женщина, так и мужчина стараются не упустить момента. Ах… Потом жалела, вот только не знаю, о чем. О том, что не решилась или потому, что была просто неактивна. Как ни странно, женщине так же тяжело найти партнера на стороне, как и мужчине. У нас у всех свои стереотипы, заложенные в сознание. Мы не с каждым готовы. Ищем свои идеал. Ну, почти идеал. А после сомнения. Вдруг это выплывет наружу. То есть страх за себя, за семью, как ни как – это дом. Но если все складывается как по картам, то сомнения уходят в сторону. Становишься на время свободен от обязательств. Вроде бы просто, разовый флирт и секс, без обязательств и последствий. Ты выпускаешь пар, что скопился в тебе. Эмоции. Удовлетворяешь голод чувств, а после опять живешь обычной жизнью, как и все, как всегда.

   Запах краски. Я стояла в коридоре и вдыхала его. Было приятно вспомнить. Давно это было, очень давно. Все, что было плохое – забылось, только запах остался неизменным.

   Юноша появился из ванной, впопыхах причесался. Попытался пригладить волосы и все суетился вокруг меня, приглашая войти в мастерскую. Да, все те же мрачные картины, но среди них были и яркие, как лучики света. Они были его, этого юноши.

– Кстати, Галина, – наконец я решилась представиться и протянула ему руку и тут же добавила, – Николаевна.

– Лешка, – тут же отрапортовал он и пожал руку, – может чай?

– Кажется, ты хотел рисовать?

– Да… да… – заикаясь, сказал он и быстро выскочил из комнаты, – я сейчас, располагайтесь.

– А ты кем хочешь стать? – вдогонку спросила его. Ответа не последовало, только шум за стеной.

– Я готов, – в дверях появился Леша, держа в руке большую картонку с прикрепленной на ней бумагой, – хочу оформлять книги, – вдруг вернулся он к вопросу.

– Книги? – Немного удивилась. Я представляла художника, который рисует картины.

– Ну да, сейчас иллюстрации в книгах паршивые. Ой, – заикнулся он, – извините, плохие.

– Почему? – И присела в кресло, стоящее посреди комнаты. Наверное, специально для модели.

– А… вот… – Опять начал заикаться, положил свою картонку и взял книгу с полки, – это стихи Омар Хайям «Как чуден милый лик».

   Я взяла из его рук увесистую книгу и сразу обратила внимание на первую обложку. На ней в графике изображены две фигуры: старца в чалме и юной девы, которая обнаженно лежала перед ним. Начала листать. Почти каждый рисунок был с обнажённой девушкой. Все это выглядело так романтично, так легко и спокойно. С удовольствием стала рассматривать рисунки и даже почитывать сами стихи. Но больше всего меня все же привлекали сами рисунки. Грудь, бедра, овал лица, томный взгляд и пухленькие губки. Нежно, сексуально, прекрасные рисунки.

– А… вот другая книга, те же стихи, но рисунки. Посмотрите на них.

   Взяла в руки книгу и ожидала увидеть что-то более романтичное, но вместо этого увидела рубленые тела, как будто их вытесали из сырой глины. Просто ужасно.

– Теперь понимаете, в чем разница? Он, – Леша имел в виду художника, – похоже, даже не читал текст, вот и рисовал всякую фигню.

   Я слушала его рассуждения и изредка вставляла слова. Это впервые со мной. Обычно я говорю, профессиональная привычка, но теперь слушала его рассуждения, и мне они нравились. Сидела в кресле, а он рисовал меня. Как там у него это получается, не знаю. Любопытство раздирало, но сидела и терпеливо ждала. А он все рассуждал об энергии, о состоянии души. Для чего живет человек, что главное – это любовь и радость от простого, что нас окружает. И это говорит юноша, который мало что еще видел в своей жизни. Но говорил так, как будто прожил не одну жизнь. Удивлялась ему и продолжала слушать.

   Наконец он закончил и сказал, что это только набросок, чтобы я не судила о нем строго. Кажется, он даже стеснялся его показать, поскольку остался сидеть на месте. Впрочем, было чего стесняться. Я подошла и заглянула ему за плечо. На белой бумаге углем была нарисована женщина. Сразу узнала в ней себя. Плечо вздернуто, как будто прикрываюсь от брызг воды. Подбородок опущен, хочется спрятать носик и не намочить его. Но… спина обнажена, из-за руки выглядывает обнаженный сосок. Он так нагло торчал на этом белом листе бумаги, что невольно почувствовала, как краснею.

   Первое желание – возмутиться. Но я ведь не девочка. Меня он опять удивил. Он младше меня на двадцать один год, но как он чувствует тело. В своем сыне я не замечала подобного. Мне кажется, что он мальчик, такой же мальчик, как и мой сын. Но Леша, он иной. Он чувствует не только настроение человека, но и его характер. На рисунке была я, но мне было лет на десять меньше, чем сейчас. Я была эротична. Грудь вздернута вверх, как у девочки. Сейчас она стала овальной и чуть опустилась. Время сказало свое. Тело стало меняться. Как бы я ни старалась выглядеть девочкой, молодой, годы уже стали говорить о своем. Морщинки. И та же самая грудь уже не та.

– Красиво, нежно, – призналась я, наверное, сама себе, чем ему.

– Правда? – Робко спросил он.

– Да, – подтвердила я и по-матерински потрепала его по голове.

   Я ушла в смущении. Как он мог меня такой увидеть. Считала себя гордой, даже надменной, но не робкой. Всегда держу голову прямо и смотрю вперед, а тут все по-иному, все. Шла и думала о рисунке. Меня смущало то, что он нарисовал меня полуобнаженной. Совершенно незнакомый человек, юноша, мальчишка, но взгляд мужчины. На душе такое ощущение, будто я позировала ему в голом виде. Стоило прийти к такой мысли, как внутри что-то заскрипело. Как несмазанная телега, с трудом поворачивая колеса, скрипит и медленно, нехотя трогается. Прижала ладонь к груди. Ныло, так ныло. Давно я не испытывала такого чувства смущения и откуда-то появившийся стыд.

   После еще несколько раз заходила к нему. Так просто. Он угощал меня чаем. Сам собирал травы, прекрасный чай. Но главное – в его мастерской такой покой, будто время останавливается. У него постоянно играла запись. Кажется, она бесконечная, пели лесные птицы. Сперва это раздражало. Но я прислушалась, стало интересно. А потом уже не могла представить эту мастерскую без птиц.

   Теперь Леша мало говорил, сосредоточенно что-то рисовал. Я не спрашивала, просто сидела и отдыхала у него. Мне было очень грустно, что рано или поздно приедет хозяин, и я перестану сюда заходить. А впрочем, что я тут вообще делаю? Как девочка, прихожу к нему на молчаливое свидание. Мне стало смешно от этих мыслей. Но это именно так. Я прихожу, несмотря ни на что. Я смотрела на него и даже любовалась. Удивительно, как это я могла так поступить, сидеть и любоваться мальчиком. А он красивый. Влюбилась бы, если была девочкой.

   Каждый раз подходя к дому, у меня щекотало в груди. Возникал стыд, что тащусь наверх и звоню в дверь. Но я не могла поступить иначе. Мне хотелось еще чуточку побыть там, а в голове вертелся все тот рисунок, где он, не спросив меня, нарисовал меня так откровенно. В конце концов не выдержала и спросила:

– А у тебя модели есть? – В своем голосе почувствовала надлом.

– Нет, что вы, откуда? Это дорого. Портреты рисовал. Вот может в следующем году, если поступлю, то получится.

   Я молчала и смотрела на него, как он пыхтя черкал грифелем по листу. Он то улыбался, то хмурился. О чем он думает, когда рисует, придумывает свои истории, чтобы оживить фантазии. И тут он опять заговорил.

– Однажды предложил Оле, вместе учимся. Она посчитала меня бзикнутым, чуть по шее не надавала, – тут он шмыгнул носом и сам себе улыбнулся. Похоже, все же она ему надавала.

– А хочешь… – Я остановилась, не зная, стоит ли продолжать. И все же продолжила, – хочешь, я могу немного тебе попозировать как модель.

– Да?… – Удивленно, не веря своим ушам, спросил он.

– Да, – утвердительно сказала я, а в груди все так и скрежетало, чьи-то коготочки так и впились в меня.

– Здорово, – только и вымолвил он. Глаза хлопали, а пальцы не знали, куда деть карандаш. Мне стало смешно.

– Ну да. Ведь тебе нужно практиковать руку. Ведь так ты говорил.

– Да, – нараспев сказал он, – я сейчас, – он быстро соскочил и выбежал. Уже через минуту он вернулся с новым листом и уселся. – Я готов, – отрапортовал он.

– Э… – Такого поворота я не ожидала. Думала поговорить, хотя считала, что зря вообще это сказала.

   Была минута, когда я расслабилась, зафантазировалась и растаяла в своих мечтах. Я просто дурочка. Но уже было глупо отпираться, перенести на потом, а после… Но нет, в груди все так ныло, так ныло. Хотелось восхищения, восторженного взгляда, а еще… Не знаю… Я не могла себе признаться. Хотелось просто внимания, пусть не мужчины, а юноши. Удивительно, но я истосковалась по этому ощущению в груди, а она так ныла.

– Прямо сейчас? – немного испугано спросила я.

– Я готов, – повторил он и стал крепить лист бумаги к планшету.

   Тяжело, как будто на плечах был тяжеленный рюкзак. Я встала с кресла, и, стараясь держаться более ровно, вышла из павильона. Голова гудела. Мысли так и плясали, как мячик в пинг-понге, прыгали из стороны в стороны. И ни одной идеи, ни одного решения. Зашла в соседнюю комнату, где стоял диван. И что теперь? Покрутила головой. Он там ждет. Я взрослая женщина, мать его одноклассника, журналистка. У меня репутация, я известна, и я не могу вот так… Глупо, просто глупо. Но зачем же тогда так говорила? Чтобы поиграться? Чтобы потом вот тут стоять и ныть? Мне было стыдно за свои слова и уж подавно за поступки. Не должна была так поступать, и вообще не должна была сюда ходить. Что подумают, если кто узнает. Вот вляпалась.

   Посмотрела на стены. Я и раньше видела их, но как-то не придавала значения. На стенах висели маски. Разные, их было с десяток. Были карнавальные, большие с рожками, а были новогодние, и были для человека «Х». Вот Венецианская с колокольчиками, а вот просто с перьями. Одну из них я сняла и посмотрела на нее. Большие глаза, золотистый нос, мелкий узор переходит по краям в радужную окраску, а посередине лба, как у принцессы, большое фиолетовое перо. В детстве мне папа покупал не такие, а попроще, на Новый год. Мы кружились вокруг елки и пели песни, а после рассказывали истории и загадывали желания. И казалось, что меня никто не узнает, это только я вижу их такими, как они есть, хотя мама и папа были тоже в масках.

   Надела маску и подошла к зеркалу. Воспоминания, такие теплые и загадочные. «А почему бы и нет?!», – вдруг подумала я, смотря на свое отражение в маске. Ведь главное – инкогнито, а тело оно и есть тело. Приняв такое простое и в то же время логичное решение, мне стало легко. Я быстро сняла с себя всю одежду. За стеной сидел юноша, который впервые увидит обнаженную женщину. И я опять засомневалась. Но чтобы не стоять и не дрожать от страха, вышла в коридор и направилась в зал.

   Идти было неловко. Даже дома не ходила обнаженной. Муж стал большой, не по должности, а стал просто большой, живот выпирает, лицо округлилось, стал неуклюжим, бесформенным. А сын, он уже не мальчик, все понимает. Поэтому идти по пустому коридору в чужом доме обнаженной было неловко. Шагала неуклюже, как утка, даже смешно. Выпрямила плечи, грудь подтянулась. «О боже», – подумала я и вошла в зал.