ВБИТЫЙ ПРИНЦИП
I
…Она определённо не имела оснований, чтобы загонять себя в столь странную ситуацию. В ситуацию, из которой не было выхода. И как это всё сложилось? Ведь она прагматична, реалистка до мозга костей. У неё налаженный быт и собственная квартира. Вменяемые родители – и в смысле мозгов, и в смысле здоровья, всегда готовые помочь, да и живут неподалёку. Старшая сестра, тёплые отношения с которой поддерживаются с детства. Стабильная зарплата – не космическая, но на жизнь хватает. Перспективы карьерного роста. Единственный минус – причём несерьёзный, кого в наши дни этим удивишь? – расставание с мужем, случившееся год назад. Однако ей, лично ей, от развода стало только легче. И вообще мужской темой она не заморачивалась: во-первых, на данном этапе она наслаждалась отдыхом от семьи в том виде, в котором её имела, а во-вторых, здесь всё легко наладить – стоит только захотеть. Она привлекательная пшеничная блондинка с утончёнными манерами и вкусом в подборе одежды. Что привлекательная – это точно: во всяком случае, на работе отбоя от ухажёров нет, особенно на корпоративах и прочих междусобойчиках с разрезанием тортиков и распитием спиртного. Рост 175, стройная, с грудью 4-го размера, 38 лет, но выглядит на 30 – может, на 30 с хвостиком. Безупречна в любых экспериментах с внешностью, поддерживает форму, маникюры-педикюры и тому подобное. И тут такой переплёт, такая закавыка, такой облом – называй как угодно…
Алина Скрябина родилась и выросла в Москве, в семье с папой-мамой-инженерами и старшей – на три года – сестрой. Семья как семья, среднестатистическая, сформировавшаяся в период перехода страны на капиталистические рельсы. Что-нибудь осталось в памяти и сердце бой-девчонки Алинки о тех годах? Детсад, начальные классы в школе, живописный зелёный двор в их спальном районе, первые подружки. Сестра со своими творческими кружками и щебетанием по телефону, пока мамы и папы нет дома. Фиолетовые вечера в ожидании родителей после работы. Музыка на папиных компакт-дисках и кассетах, большей частью англоязычная, которая её завораживала, но не до умопомрачения – о чём поют, она не понимала. И мысли, мысли, мысли… Сонм мыслей обо всём на свете. Кто она такая и зачем живёт? Что ей нравится в окружающем мире, а что нет? Красивой ли она вырастет, а когда вырастет, кем станет? Будет ли заниматься тем, что по душе, или – под впечатлением родительских бесед на кухне о скучной и беспросветной инженерной работе – погрузится в трясину бытия, единственная цель которого – добывание средств к существованию? Пубертативный период – это переживаемо: Алинка понимала, что её любовь к куклам, увлечение всякими селебрити из журналов и никчёмные беседы с подружками скоро пройдут, – вон, сестру уже пацаны до дома провожают. А она – что она? Какое занятие из мира взрослых в силах её увлечь? Увлечь так, чтобы она состоялась как личность именно в границах своего увлечения? Рок-музыка, которой в юности бредил папа? Но папа стал не музыкантом, а инженером – натурой нетворческой. Цветы и садово-огородные дары, приковавшие к себе маму? Но мамино хобби по-настоящему живо только летом – на их небольшом дачном участке. Опять же растить урожай для семьи, чтобы потом его съесть, это одно дело, а вот вывести новый сорт, чтобы им гордиться и чтобы весь мир тебя узнал, это совершенно другое. Но мама стала не селекционером, а тоже инженером. Сестра Машка в своём подростковом возрасте перепробовала всё, что только можно – кружки рисования, музыкальную школу, спортивные секции, – но ничто её так и не захватило. Скоро, небось, влюбится – и всё у неё встанет на те же рельсы, что
у мамы с папой. Интересно, что за судьба уготована ей, Алинке? В таком вот «коллоидно-медитативном» состоянии шли – вернее, нескончаемо тянулись – её младые годы. В школе, которая, как внушали домашние, являлась для неё вторым домом, воспитателем характера, шлифовщиком отношений с людьми и самоутверждения, дела шли ни шатко ни валко. Пять классов пролетели как слабо запомнившийся сон, а к шестому Алинка поняла, что любит больше литературу, географию, наконец, историю, но никак не математику с физикой: диаметральное расхождение по наклонностям с тремя остальными членами семьи. Забот прибавилось, когда к курсу обучения добавилась химия: периодическую таблицу с её элементами, формулы кислот и щелочей она худо-бедно выучила, но вот уравнения и реакции никак не желали становиться понятными. К тому времени учителя, смекнув, что растет гуманитарий, махнули рукой на техническую сторону её подготовки. Опросы у доски превратились в формальность; в совокупности с контрольными и лабораторными работами всё это выливалось по итогам в «тройки» – ну и слава Богу.
Когда Алинка пошла в седьмой, она уже знала, что такое месячные, её бедра и грудь округлились, и пацаны из класса, да и те, что постарше, стали смотреть на неё по-другому. После летних каникул, проведённых на даче – с походами на озеро, за грибами, катанием на велике и прочими ребячьими забавами, – в новый учебный год изменилось буквально всё. Слова из популярной песенки «…из цветочков и звоночков, из тетрадок и переглядок сделаны наши девчонки» больше не имели к ней отношения. «Коллоидно-медитативное» состояние куда-то исчезло, и в голове поселились куда более конкретные мысли. Во-первых, Алинка определилась, что ей по жизни светит, а что нет. Технический вуз – точно никак, и даже не из-за трудностей в понимании точных наук, а просто потому что не её. А вот что стало увлекать, так это haute cuisine, или высокая кухня. Термин было ей услышан впервые при просмотре телепередачи о ресторанах с мишленовскими звездами. Понимая, что отечественным заведениям до такой планки расти и расти, она решила, что высокая кухня и всё, что с ней связано, подойдёт. И сообразила, что раз страна встала на новый путь развития, значит, здесь тоже вскоре появится высокая кухня, и она, Алинка, вполне способна внести вклад в её рождение, поступив работать в какой-нибудь ресторан, – а рестораны сейчас множатся как грибы после дождя. Чтобы там оказаться, ей нужно освоить все премудрости кулинарного дела: знать рецептуру блюд, технологию их приготовления, ну и самой, разумеется, готовить на уровне. Вывод был сделан: ни одна из дисциплин, преподаваемых в школе, для избранной цели ей не подходит. Надо поступать в какую-нибудь кулинарную или пищевую инстанцию, – она ещё не знала, как правильно называются подобного рода заведения. Прекрасно, что в их районе такое оказалось – пищевой колледж. Машка, сестра, была первой, кому она поведала о своих планах на жизнь. Разговор с ней произошел под вечер, типовой вечер, который они проводили в ожидании родителей. Воспользовавшись добротой сестры, в очередной раз сделавшей за неё домашку по физике, Алинка спрятала тетрадь в портфель и, откинувшись на спинку дивана, сказала:
– Всё, не могу я так больше. Спасибо тебе, конечно, но…
– Не поняла… В чём дело? Чего не можешь?
– Учить то, в чём не разбираюсь. Противно!
– А что тебе не противно?
– Блюда разные готовить, узнать, как их делают: для кафешек, ресторанов, для обычных потребителей – таких, как мы…
– И давно у тебя это увлечение?
– Сама не знаю. Просто почувствовала, что это моё. А в школе такому не научишься…
– Ясно, не научишься. Тогда тебе надо в пищевой колледж, он тут по соседству. Сходи, узнай, на какие специальности берут. Тогда ещё пару лет отмотаешь в школе – и иди, получай профессию.
– Думаешь?
– Конечно! Не всем же у нас в семье технарями работать… Знаешь что? Раз ты ещё глупая – мы туда с тобой вместе сходим, глянем, что выбрать.
– Почему это я глупая?
– Да я… я не в том смысле, что… Чтобы у тебя крышу не снесло от вариантов, тебе нужен кто-то постарше – чтобы посоветовал. Вот вместе что-нибудь и подберём.
Тем временем природа брала своё, и в том же – седьмом – классе произошло событие, казалось бы, заурядное, но для Алинки это был стресс: она влюбилась. В пацана из своей школы, только годом старше. Он с самого начала сентября стал пристально наблюдать за ней на переменах. Ничего особенного он из себя не представлял, однако стать впервые в жизни объектом внимания особи мужского пола – это уже наиважнейшее событие, очень серьёзная ступень в развитии. Он, Сева, учился в восьмом, и никого из его окружения по именам Алинка не знала; она запомнила в лицо двух-трёх парней, с которыми её пока ещё молчаливый воздыхатель тусовался на переменах. Да и что его зовут Сева, она узнала чисто случайно: кто-то из дружков окликнул его по имени в буфете. Вечно их игра в молчанку продолжаться не могла: повод познакомиться напрашивался – и однажды он нашёлся. Причем повод веский, скорее даже – увесистый.
Когда сентябрьское тепло сменилось октябрьской прохладой, занятия физкультурой перенеслись с улицы в школьный спортзал, и физруки, мужчина и женщина, посвятили первые уроки оттачиванию у своих подопечных навыков игры в баскетбол. В процесс был вовлечен не только Алинкин класс, но и все старшие. А так как для баскетбола нужен «чистый» зал, без снарядов, которые мешали бы играть и тренировать броски – брусья, козёл, турник, канаты, – то они были убраны. Пацаны, и её одноклассники, и те, что постарше, появившимся простором воспользовались: либо до начала, либо после урока, когда физруков в зале не было, они выносили из тренерской баскетбольные мячи и устраивали «Бородино». Правил у этой игры не существовало: соперники, человек по пять, выстраивались в ряд на противоположных концах зала, подкидывали мячи под удар ногой и лупили, стараясь попасть в кого-нибудь из оппонентов. Хорошо накачанный баскетбольный мяч, если он врезается в тебя после такого удара, доставляет немало неприятностей, а может и травмировать. Плотность мячей в воздухе была такой, что они, пущенные с обеих сторон, частенько, как пушечные ядра, сталкивались и разлетались в разные стороны. Отсюда и ассоциация с Бородинским сражением. Однажды вышло так: физра у восьмиклассников закончилась, их девчонки уже переоделись в своей раздевалке, а парни остались в зале, решив напоследок полупцевать друг друга «ядрами». Толком не поняв, в чём дело, и думая, что в зале кто-то разминается, Алинка проследовала туда в своём спортивном облачении – и тут же схлопотала в ухо пущенным со всей дури мячом. У неё потемнело в глазах, и она, успев ухватиться за шведскую стенку, медленно сползла на пол. Мир обрел прежние очертания чуть позже. Алинка осознала, что сидит на пятой точке и что её щеки и подбородок покоятся в его ладонях, а его лицо так близко, что дышит теплом.
– Ну кто так делает! – услышала она голос, к которому явно примешивалась ласка. – Надо сначала смотреть, потом входить… Это я в тебя попал. Прости. Меня зовут Сева.
– Алина…
– Больно? Где?
– Ухо не слышит…
С тех пор у них пошло-поехало – с полным набором атрибутов: бесконечные беседы по телефону, упоительные поцелуи и петтинг, когда удавалось устроить свидание в домашних стенах при полном, разумеется, отсутствии посторонних. До секса так и не дошло: в ту пору единицы из незрелых девушек решались на секс. О том, что у Алинки кто-то появился, быстро догадалась сестра, и немудрено: домашние задания заброшены, телефонная трубка не выпускается из рук, и всё на её, Машкиных, глазах. Какое-то время – наверное, с месяц – она молчала, но однажды, когда младшенькая опять заняла телефон на непозволительно долгое время, а ей самой нужно было кому-то звонить, её прорвало. Едва Алинка опустила трубку на рычаг, сестра, уже достаточно опытная в амурных делах, присела рядом на диван.
– Ну вот что. Кто он такой? Из школы?
– Да… – покраснела Алинка.
– Как далеко у вас зашло?
– В каком смысле? – ещё больше зардевшись, выдавила она.
– В таком!
– До этого не дошло, не волнуйся.
– А что мне волноваться? Один хрен – дойдёт, рано или поздно. Вот что: я на тебя не злюсь, ты не подумай. Романы у всех бывают. Я думаю о последствиях. Маме я ничего не скажу, если ты сама от счастья не ляпнешь, а вот в пищевой техникум мы с тобой нанесём визит, и в самое ближайшее время. Надо что-то решать. Любовь приходит и уходит, а разбитую жизнь наладить очень трудно. Тебя надо сначала на ноги встать, а уж потом всякие члены меж этих ног… впускать.
Алинка вскочила и нервно заходила по комнате. Обижаться, правда, было бессмысленно: она понимала, что Машка желает ей добра. Она просто перевела разговор в другое русло.
– А у тебя-то с институтом что? Определилась?
– Не до конца, – быстро ушла от темы Машка. – Мне нужно что-нибудь экономическое. Времена меняются: говорят, сейчас экономисты везде нужны. А это, скорее всего, в «плешку». Определюсь: до лета куча времени. А ты заруби на носу: к мужикам никогда не подкатывай первой. Надеюсь, ты к этому своему – как его, кстати?..
– Сева…
– Из какого класса? У вас-то все салаги.
– Из восьмого.
– Надеюсь, ты сама к нему не набивалась?
– Нет, конечно. Там…
И Алинка поведала историю с баскетбольным мячом. Выслушав, сестра похихикала и, слава Богу, нюансов происходящего выпытывать не стала.
– Послушай, что я тебе скажу. Только внимательно. Мне маман тоже внушала, когда у меня было что-то похожее. Ты симпатичная девка, и ты имеешь право решать. Но никогда, ни-ког-да не делай первый шаг. Пусть сами напрашиваются, а ты… Понравится – строй в ответ глазки, не понравится – отшивай. Знай себе цену, иначе беды не оберёшься.
– А если мне самой захочется? Ну а вдруг? Так ведь тоже бывает.
– Значит, ты выдашь свою слабость. Он поймёт, что он главный, и начнёт из тебя веревки вить. Может, не сразу, но в голове у него всё равно будет сидеть: она меня сама захотела – зашибись! И он это использует. Рано или поздно.
– Но не все же они такие…
– Глупая ты ещё. Вернее, не глупая, просто опыта у тебя нет. Подрастёшь – поймёшь.
Сказанное сестрой насчет подхода к мужчинам сразу и как-то очень прочно засело у Алинки в мозгу. Раньше никто и никогда с ней об этом не говорил, и услышать такие умозаключения не от шапочной знакомой, а от реально близкого человека, который желает тебе добра, означало одно: поступать надо именно так, как советует Машка. Раз советует не начинать первой, значит, не надо. В дальнейшем этот сестрин наказ сыграет с Алинкой злую шутку, однако пока всё шло как нельзя лучше.
Когда закончились зимние каникулы, сестра потащила Алинку в колледж – поглядеть по сторонам, понюхать, разобраться, что к чему, и, возможно, прямо сразу выбрать специальность по душе. Беседовал с парочкой некий Александр Петрович, представившийся военруком. Он же и провёл сестёр по всему зданию. Рассказывал ясно и лаконично, благодаря чему у Алинки в голове сложилась более-менее понятная картина, каким профессиям здесь обучают и к чему у неё самой лежит душа.
– Очень вам благодарны, – сказала военруку Машка, когда экскурсия закончилась.
– Рад был помочь. Если определитесь, ждём летом с документами, – вежливо попрощался Петрович.
Когда вышли на улицу, сестра спросила:
– Ну, понравилось?
– Да…
– Что конкретно?
– Пойду, наверное, на техника-технолога по хлебу и кондитерским изделиям. Так, по-моему, он назвал. Это я точно смогу.
– Похвально. Сколько технологам платят – я понятия не имею, но без работы не останешься. Кушать-то хочется всем и всегда, – подвела итог Машка.
Так Алинкино будущее и решилось. Отношения с Севой тем временем развивались своим чередом, но до постели у них так и не дошло. Были походы на дискотеки в компаниях и вдвоём, были походы на каток и в кино, а весной, когда растаял снег, в парк, где открылась лодочная станция. В общем, всё как у всех, ничего особенного. На фоне романтичной привязанности Алинка не сразу, но стала осознавать, что, несмотря на все свои плюсы, Сева не её человек, а учитывая, что она скоро уйдёт из школы, встречаться им будет просто некогда. В общем, отношения обречены – уж больно оба они разные. Если Алинкин круг интересов, пусть не обширный, но зато прочно сформировавшийся, был ей понятен и она чувствовала себя в нём уютно, то Севку постоянно мотало из стороны в сторону. То он ни с того ни с сего заболел хоккеем и стал ходить на игры чемпионата страны в Лужниках, то начал охотиться за альбомами Duran Duran и Depeche Mode, пытаясь разучить лучшие песни обеих групп на гитаре, то… Короче, неважно. Важно, что среди всех этих Севкиных закидонов не нашлось ни одного, который бы она приняла. Общность интересов сближает пары, а тут – с точностью до наоборот. Вот какие, например, случались эпизоды. В один тихий и снежный февральский вечер они договорились встретиться и сходить в универмаг – торговых центров тогда ещё не существовало, – чтобы выбрать подарок для Севкиного одноклассника, который в наступающую субботу пригласил их к себе на день рождения. Не самая интересная миссия; к тому же Алинка понятия не имела, что этому парню может понравиться – она его плохо знала, – но уговор есть уговор. И вдруг этот Севка звонит и говорит: «Всё отменяется. Вечером идём на хоккей ЦСКА – «Спартак». Представляешь, совершенно случайно два билета прилипли! Никак не ожидал. Полный дворец спорта будет – 12 тысяч зрителей!» – «А как же подарок?» – спросила она, совершенно огорошенная. – «Подарок можно и завтра купить, у нас ещё три дня».
Ни восторженный тон Севки, ни обещание шикарного шоу Алинку не тронули. Такая перемена планов была ей в лом. Конечно, с милым рай и в шалаше, но столь радикальных шагов, причём с бухты-барахты, Алинка не переваривала. К семи вечера тащиться в Лужники, смотреть игру, в которой она ничего не понимает… Матч этот, будь он неладен, закончится в девять или в начале десятого, оттуда через полгорода домой, дома в лучшем случае в одиннадцать, пока ужин, пока душ… А школу с утра никто не отменял, встать надо в семь. В тот вечер ничего кроме раздражения ко всему на свете, и к Севке, разумеется, который яростно болел за свой «Спартачок», ежеминутно вскакивал с места и что-то орал вместе с остальными фанатами, она не испытала.
Ещё одна история. Как-то по весне, по дороге домой после занятий, Севка, смущаясь, сказал, что в их отношениях надо взять недельную паузу. На вопрос, что случилось, он привёл глупейшую причину: поспорил с одноклассником, что за неделю выучит и сыграет песню «Ordinary World» группы Duran Duran с оригинальными словами и аккордами. Интернет в те годы был еще не сильно развит, и разыскать слова с аккордами представлялось большой проблемой. Стихи – ладно, их ещё можно найти во вкладыше к фирменному си-ди или к кассете, а вот с аккордами настоящая беда: во вкладышах их нет. Однако Севка как-то вывернулся и аккорды всё-таки надыбал – через знакомых своих знакомых. Сыграть песню «на раз», без малейших сбоев, ему предстояло в кругу свидетелей спора. Вот по этой причине – как считала Алинка, наиглупейшей – он взял в их отношениях тайм-аут. Песню «Ordinary World» она, конечно, слышала – приятный ненавязчивый медляк, – но искренне не понимала, как вокруг столь пустякового предмета у пацанов мог завязаться спор. У неё стали всё шире и шире открываться глаза: она не видела в Севке цельности. Сначала ниоткуда взявшееся увлечение хоккеем, а теперь, весной, когда чемпионат закончился, он перепрыгивает на музыку… Она ничего не имела против рока, тем более что сама на нём воспитывалась благодаря отцу, но чтобы так резко менять интересы – это не лезет ни в какие ворота. Мир мужиков в её сознании стал вырисовываться более чётко: эти существа, хоть природа и назначила их вечными спутниками женщин, не способны усидеть на месте, их бросает из крайности в крайность. Но они не понимают, что если глубоко, всей душой не уйти в любимое дело, то никакие результаты не придут. Кстати, спор Севка проиграл: исполняя песню, в паре мест сбился. Об этом он ей рассказал на первом после тайм-аута свидании, на которое пришёл мрачнее тучи.
Мнение Машки, с которой Алинка периодически делилась переживаемым, становилось все более жёстким и безапелляционным: это не твой «клиент», и делать тебе с ним нечего. Надо менять окружение и, оставив последние сомнения, подавать документы в техникум. Там и профессию освоишь, к которой душа лежит, и более серьёзную личность подыщешь. К окончанию учебного года Алинка и сама поняла, что надо поступать именно так.
Летом роман с Севкой оборвался сам собой – без напряга и выяснения отношений. В её голове всё встало на места, окончательно и бесповоротно: он хотел секса, но не получал, и, скорее всего, был уже не прочь переключиться на более доступный вариант; ей же его хотелки и метания банально надоели, – пришла пора двигаться дальше, если повезёт, заиметь в новом окружении кого-нибудь поинтереснее. Алинка поступила в колледж на специальность технолога – на производство хлеба, кондитерских и макаронных изделий. Машкины слова насчёт не подкатывать к мужикам первой застряли в её сознании словно заклинание, и в первый же день учебы, когда новый контингент собрался перед зданием, она, оглядев мужскую часть, поняла: тут не то что подкатывать первой – им ещё придется сильно постараться, чтобы хотя поймать её благосклонный взгляд. Какие все они неотёсанные!
II
Через месяц учёбы, однако, туман на любовном поприще рассеялся. Лёха Алдонин, будущий профи по монтажу, эксплуатации и ремонту холодильных установок, как-то раз после занятий окликнул Алинку у ворот, поправил на плече увесистый кофр и задал неожиданный вопрос:
– Сфотографироваться хочешь?
– Это в каком смысле? – опешила Алинка. В голове её замелькали карточки с голыми красотками, продававшиеся в те времена повсеместно: из-под полы на Старом Арбате и открыто в ларьках, которыми была утыкана вся Москва и где торговали спиртом «Рояль», водкой, вином, пивом, соками, табаком, чипсами, презервативами и иными продуктами «первой необходимости».
– Да нет, я… – поспешил успокоить её Леха, заметив во взгляде беспокойство. – Я хочу пойти в парк поснимать: пруд там, беседки, листву… Глянь, какая красота, – кивнул он на красно-жёлтую палитру осеннего парка через дорогу. – Да и освещение сейчас вполне. Снял бы тебя на природе, а карточки, как напечатаю, подарю. Ты сегодня выглядишь… прямо под фотосессию. Ну, решай. Это на час, не больше.
– Клеишь, что ли? Ладно, можешь не отвечать, – увидев, как он смутился, сказала Алинка. – Пошли.
Лёха поведал, что занимается фотографией уже лет десять. Первый фотоаппарат, «Зенит», ему подарили предки в начальных классах школы. Снимки он делал в основном чёрно-белые, так как цветную плёнку было сложно найти, да и прибамбасы для цветной печати влетали в копеечку. Теперь, с появлением цифровых камер, всё сильно упростилось, хотя цифровые снимки, как он считал, это совсем не то: они «холодные».
Пара бродила по парку в поисках живописных ракурсов, оба попеременно рассказывали о себе, и под конец прогулки Алинка убедилась, что Лёха, несмотря на затрапезную внешность, не так уж плох. Взять хотя бы то, что в отличие от Севки он не бросается из крайности в крайность. У него, если не считать учёбы, есть любимое дело. Причём дело это уже приносило кое-какие плоды: по словам Алдонина, он продал с полтора десятка своих фотографий – в основном пейзажи, звери и птицы Средней полосы – в районные газеты, те, которые почтальоны массово рассовывают по ящикам в подъездах. Конечно, гонорары, по его словам, были смешные, но это уже что-то значит. Фотография, в отличие от хоккея и гитарных экзерсисов, Алинку совершенно не отпугивала, скорее даже наоборот.
Прошло несколько дней, и Лёха, подкараулив её после занятий, вручил веер готовых карточек, напечатанных на цветном принтере. Изучив себя на снимках, Алинка испытала трепет: она даже представить не могла, настолько обаятельной может выглядеть на фото.
– Спаси-и-бо… – протянула она, изучив все карточки до одной. – Я могу их взять?
– Легко. Для тебя и делал.
– А у тебя действительно талант!
– Нравится? – увидев, как она оживленно реагирует, Лёха добавил: – Скорее опыт. Хрен знает… Столько лет этим занимаюсь, вот и…
– Вот и… что?
– Натаскался.
– Нет, дорогой, это не «натаскался». Натаскать можно собаку тапки приносить. Это другое.
Словом, закрутился роман. Никаких социальных сетей в то время не было и в помине; это сейчас, заимев со вкусом сделанную серию фотографий, симпатичная девушка может подать себя всему миру, а тогда… Тогда Алинка просто радовалась новым ипостасям, в которых её представлял Лёхин объектив. Они заходили в самые укромные места парка, ездили в центр – Замоскворечье, Петровка, Бульварное кольцо, – добирались до МКАД, который резко похорошел, и на фоне всего этого великолепия – она, она, она… Сестра, которой Алинка однажды показала коллекцию, долго цокала языком, а потом изрекла:
– Ну что, поздравляю. Не то что твой этот шалтай-болтай… И давно вы с ним… того?
– Месяца полтора. Но у нас ничего стрёмного не было.
– Симпатичный? Высокий?
– Ну, как тебе сказать… Не то чтобы шибко симпатичный, да и роста среднего…
– Зато талантливый. Сразу видно. Ты это… не отшивай его. А целоваться-то целуетесь?
– Конечно! Он мне всё-таки нравится. Но целуемся не на людях, сама понимаешь…
– Кто-нибудь в колледже знает, что вы встречаетесь?
– Догадываются.
– Ну и ладно. Покажешь мне его?
– А как я тебе его покажу? Не домой же его на смотрины приводить.
– Ясное дело. Хотя бы фотку.
– А-а, фотку… Фотку можно. На днях сообразим.
Этот разговор стал не то чтобы катализатором, но повлиял, пусть и косвенно, на дальнейший ход событий.
– Слушай, а почему бы нам не сфотографироваться вместе? – предложила она во время очередного похода в парк. А то я везде одна да одна, хочется видеть рядом и мастера – того самого.
– Ты действительного хочешь? – спросил Лёха с недоверием.
– А почему нет? По-моему, это естественно.
– Вообще я об этом думал… Вернее, не о том, чтобы вместе, а снять тебя в студии, сделать настоящую фотосессию. Выставить профессиональный свет… Классно получится, тем более внешность у тебя модельная.
– Ага-а, модельная!
– Ну уж поверь – я знаю, что говорю.
– А что, у тебя и студия есть?
– Не у меня, а у моего знакомого. Правда, это на другом конце Москвы, но я договорюсь. Если тебе ехать не в лом.
– Где?
– В Алтуфьево.
– А с каких шишей у него студия? Он что, крутой фотограф?
– Никакой не крутой, просто работает в фотографии – на паспорта, пропуска всякие. Но оборудование для художественной съёмки у них есть. Сейчас, сама знаешь, народ почти перестал сниматься, если только на документы… Их могут скоро вообще закрыть – прибыли не приносят. А пока полное самоуправление. Короче, у него свои ключи есть. Если я на вечер попрошу, он даст.
– А-а, вот как…
– Если честно, я портретной съёмкой никогда не занимался, но раз есть возможность – попробуем. С освещением поиграем, с тенюшками… Но это далеко, вот беда.
– Да ладно, фигня. Договаривайся.
Договориться и попасть в студию удалось через пару дней. Открыв входную дверь, Лёха долго шарил в темноте, ища выключатель, и, так и не найдя, щёлкнул зажигалкой. Когда помещение, в котором принимали клиентов и выдавали заказы, залило светом, он запер дверь изнутри и жестом пригласил Алинку в глубь.
Если фотографироваться в ателье на белом фоне было для неё обычным делом, то оказаться внутри оборудованной студии, да ещё и с подиумом, стало настоящим волшебством. Алинку поразило обилие осветительных ламп, крупных фотокамер, всяческих зонтов, отражателей и треног.
– Это во всех салонах так? – удивлённо спросила она.
– Во всех или не во всех – не знаю, но тут одно старьё, – заявил Лёха, пренебрежительно оглядывая аппаратуру. – Думаю, из камер они используют одну, может, две, а вся эта светотехника – она сейчас на хрен никому не нужна: время другое. Мир на цифру переходит. И, взглянув на часы, по-деловому добавил: – Давай прикинем, что тут можно соорудить.
На тайных визитёров никто не давил – сотрудники в салоне ожидались только с утра, – однако оба они понимали, что после сеанса предстоит ещё неблизкий путь домой. Вот почему с постановкой света Лёха особо не усердствовал – сделал всё быстро и по минимуму. Оглядев антураж, Алинка спросила:
– А на чём мы сидеть будем?
– Я не подумал об этом, – почесал затылок Лёха. И, посмотрев по сторонам, торжествующе ткнул пальцем куда-то в угол. – О! Вот что надо!
Перехватив его взгляд, Алинка заметила небольшой топчан, обитый рассохшейся кожей, – скорее даже не топчан, а банкетку, похожую на школьную, только на массивных деревянных ножках.
– Вот на этой хреновине мы с тобой и усядемся, – продолжил Лёха. – Поможешь подтащить?
– Конечно.
Когда всё было готово и авторежим выставлен, Лёха подсел к Алинке и спросил: