Солдат: Солдат. Превратности судьбы. Возвращение

Нечаеву удалось довольно легко убедить командиров разрешить нам отойти, на время, конечно. Прибывшие с нашим полковником командиры умчались делиться со своими бойцами и командирами полученными знаниями. А что, ведь и правда, с дымом-то оно удачнее выходит воевать. Мне еще и рассказали, что у нас, оказывается, и свои, советские дымовые гранаты есть, в этом году новые выпустили, то-то же я обрадовался. Полковник обещал выбить в дивизии такие гранаты и заодно еще бутылок с КС. Выручает она, что ни говори.

А еще спустя несколько часов мы уже приходили в себя после бомбежки, появились саперы. Прикатив на старой «эмке», они привезли кучу мин, разной направленности, и принялись споро минировать улицу. Стало ясно, что нас, вероятнее всего, перебросят на другую. Эта теперь закупорена сожжёнными танками, да еще и заминируют ее, немцы сюда не полезут. Авианалет был очень тяжелым. Нацики всерьез обиделись на нашу выходку и долбили больше часа. Причем работали именно авиацией, как я и говорил Нечаеву. Потеряли немцы здесь очень много, а вот мы… Нечаев просто светился от того, что за весь бой у нас один убитый и пятеро раненых бойцов, все из второго взвода. Ну да, они же там с пехотой воевали. Хоть и закрылись дымом, да все равно и им перепало. У нашей группы, что жгла танки, был только один легкораненый боец. Один из танков влупил снаряд в дом, высоко ему пушку было не поднять, так он просто выстрелил в ту сторону, с которой прилетали бутылки. Один из бойцов в это время стоял на стене, и от разрыва танкового снаряда его ударной волной отбросило вглубь комнаты, на кучу битого кирпича. Поцарапался немного и ушибов на все тело, но живой, а это и есть главное.

Бах, бах, бах! Взрывы от выстрелов танковых орудий грохочут совсем рядом. От близко лопнувшего снаряда меня всего осыпало кирпичной крошкой, сижу, глаза протираю. Нас, как мы и думали, перекинули на соседнюю улицу, объединив с остатками роты того лейтенанта, что меня в трусости обвинял, когда я вышел на их позиции, пробираясь ночью от фрицев. Как этот лейтеха возмущался, когда узнал, что он будет подчиняться нашему ротному Нечаеву, хотя и формально. Он продолжит так же рулить остатками своей роты, просто в подчинении у Нечаева.

– Сань, тут нас, наверное, и похоронят, – кричит Нечаев. Ему уже тоже прилетело, кусок кирпича попал прямо в голову, хорошо хоть в каске, но говорит, что звенит теперь в голове серьезно.

– Да уж, больше они так уже не полезут, придется им помогать…

– В смысле? – не понял меня командир.

– Самим придется на вылазки ходить, да сжигать по одному. Ну, или сидеть тихими мышками и ждать, им же все равно нас опрокидывать нужно, по-любому пойдут к Волге. Если командование сдуру торопить нас не станет, то тогда сможем пободаться, если же погонят на убой, а по-другому не получится, то всем тут могилка и вырастет.

– Сань, давай, чтобы я больше этого не слышал, лады? Я тебя уже давно знаю, если бы не ты, мы бы уже все погибли, скорее всего. Знаю, что хренового ты не предложишь, но другие… – командир задумчиво покрутил головой, – тебя не поймут.

– Да все я понимаю, даже командиров понимаю. Надо постоянно кусать фрицев, чтобы они не накапливали сил, раздергивать атаками и контратаками. То, что при таких боях большие потери, даже естественно, но, блин, как же не хочется угодить в статистику. Возьми наше подразделение, у нас уже тут костяк сложился, все знают, куда и кому идти и что при этом делать. Опытные люди – на вес золота. Ты заметил, наши уже не дрожат от вида танков, а думают, как его легче сжечь, а это дорого стоит. А раскатают нас, пришлют новеньких, может, вообще новобранцев, так их тут сотнями будут класть, пока они хоть чему-нибудь научатся. Я бы вообще, знаешь, что предложил бы командованию, но как минимум дивизионного уровня, в полку такое не решат…

– Ну, чего придумал? – В этот момент вновь начался обстрел, то ли артиллерия, то ли танки.

– Товарищ командир, товарищ командир! – раздалось в подвале.

– Кто там, что случилось? – Старлей так возмужал за эти дни. Где тот паренек, что жался в первый день к моей спине, трясясь от страха?

– Они двинулись, вы приказали сообщить, когда полезут.

– Хорошо, идем, посмотрим, – это уже мне.

Поднимаемся на первый этаж. Танков еще не видать, объезжают ближайшие дома, не хотят лезть по прямой, кстати, зря. Я бы именно прямо и ехал, и долбил из всего, что стреляет, ну и ладушки, нам так даже и лучше будет.

– Нечаев, ну, ты понял, где они?

– Слева пойдут, там улица шире, сто процентов. Боятся к домам прижиматься, а там что-то вроде скверика есть, вдоль него и пойдут. Оттуда удобно на нас заходить будет, смогут все этажи простреливать.

– Точно, а главное в том, что саперы вдоль этого скверика своих подарков наставили, причем немало. Сам им и подсказывал. Надо только помочь немчуре принять верное решение. – Я беру в руки винтовку, автомат, надеюсь, не понадобится. – Петя, за мной, четыре бутылки прихвати.

– Сам пойдешь? – грустно спрашивает старлей. – У тебя же нога болит, быстро ведь не сможешь идти.

– Да там же бегать-то и не нужно, покажу немцам дорогу, и затихаримся где-нибудь там же. Все, давай, старлей, готовьтесь, мало ли чего, людей береги, помнишь? – А командир был прав, нога действительно болела, причем сильно.

– С шашкой на танк не побежим, помню! – кивнул Алексей Нечаев, наш ротный командир и просто хороший человек.

С Петром пробираясь по ходам сообщения, ага, много уже отрыли таких, и продолжаем рыть каждую свободную минуту, добрались до улицы, по которой, как мы предполагаем, пойдут вражеские танки. Улочку не зря присмотрели, во-первых, там засекли немецкую разведку, а во-вторых, она и правда позволяла немцам меньше рисковать. Другое дело, что они не знают о наших минах. Наблюдатели, что сидели в одном из подвалов и видели, как работают наши саперы, отправились в мир иной. Я там в подвалах после того еще и растяжек навтыкал, пусть лазают, надолго запомнят.

Улица была широкой, а немцы, помня, как у них сожгли за двадцать минут одиннадцать машин, панически боятся лезть на узкие улочки. Вот даже эту широкую сначала авиацией обработали как следует, здания, разумеется, дорогу портить перед проходом танков они сами себе не станут, а дорога-то – заминирована. Нам с Петей нужно пробраться в один из домов и обозначить атаку на танки, чтобы те пошли вдоль сквера и увлеклись обстрелом домов на другой стороне улицы, где и будем мы. Таким образом мы хотим вытянуть их на мины. Получится или нет? Думаю, что должно получиться.

Колонна уже втягивалась на улицу, двигаясь примерно посередине, но все-таки забирая ближе к скверу. Метров пятьдесят-семьдесят до танков, бутылку не добросишь, а вот дымовую гранату вполне можно. Едва только появилось первое густое облако белого дыма, как танки словно ужаленные бросились прижиматься к скверу, нам того и нужно. Жаль только одного, на минах все мы их не сожжем. Вообще думаю, что подорвется один-два, остальные либо отползут назад, либо продолжат движение, обходя подбитых товарищей, хорошо, если полезут левее, тогда появится возможность повторить успех с бутылками, но думаю, что фрицы поступят иначе. Конечно, танки противника не двигались в линеечку, невозможно это, объезжая воронки, кучи мусора и битого кирпича, они так или иначе будут попадать под удар.

Когда идущий первым Т-4 наехал на подарок саперов, а это было ближе к концу улицы, саперы действовали так, чтобы дать немцам втянуться, содрогнулась земля. Как-то уж больно удачно он наехал, аж башню сорвало, боекомплект рванул. Остальные танки, а было их еще семь штук, мгновенно остановились и начали крутить башнями, отыскивая противника. Двигавшийся вторым фашистский танк попытался было объехать левее и… тоже встал, размотав гусянку по дороге. Остальные пошли справа, это, конечно, плохо, нам их не достать там. Фашисты, видя, что взрывов больше нет, осмелели, добавив скорости, и тут же один из них подпрыгнул, попав на еще одну мину. Вот блин, что же я не догадался веревок найти, сейчас бы всех их здесь приземлили, выговор мне, с занесением в личное тело.

Если немцы продолжат движение прямо и на перекрестке пойдут вправо, там их будут встречать три танка, что выделило командование. Танки тут вообще-то отдельная тема. Их мало, их постоянно перебрасывают с улицы на улицу, где они больше всего нужны. А вот если фашисты повернут все же налево, то попадают как раз под бутылки, что им приготовил Нечаев.

Получилось даже чуть лучше. Немцы свернули влево, а когда втянулись на ту улицу, где их ждали, сзади по ним ударили наши танкисты. Впереди поднялся дым и полетели бутылки с зажигательной смесью, немчура сделала единственное возможное в данном случае – рванула вперед. Из-под обстрела бутылок они выскочили, правда уже на трех машинах, но дождавшиеся, пока рассеется дым, танкисты РККА тоже не спали. Пехота врага бегала и суетилась среди развалин, наши двинули в контратаку. Бой завязался неслабый. Петя из автомата, я из винтовки с оптикой за двадцать минут расстреляли все патроны, что брали с собой. То тут, то там стали подниматься вражеские солдаты с руками над головой, такого тут я еще не видел, сдаются.

Как же я удивился, разглядывая куцую колонну пленных, когда увидел того немца, что выпустил меня недавно из подвала и не закричал. Подойдя к нему, тот округлил глаза и открыл рот, прямо как тогда, я спросил его, конечно, на русском:

– Жить хочешь, немец? – Тот непонимающе закачал головой, но начал что-то лопотать.

– Сань, чего тут у тебя? – раздался голос сзади. Командир подошёл.

– Да вот фриц, что меня тогда отпустил и тревогу не поднял, как с ним поговорить?

– Я немного понимаю, давай попробуем, – Нечаев что-то произнес на языке Гете.

– Я, я, – ответил немец.

– Чего ты спросил? – ткнул я в плечо командира.

– Я спросил, знает ли он тебя.

– Спроси, хочет жить?

– А ты как думаешь? – усмехнулся Алексей.

– Мало ли чего я думаю, спроси. – Нечаев перевел, а неплохо он, кстати, говорит. Немец вновь закивал головой, только теперь утвердительно.

– Скажи, поможет нам, будет жить, – попросил я. Фриц внимательно выслушал и только начал было говорить, как стоявший слева через одного солдата от него, высокий, но очень худой фашист вдруг бросился на «моего» немчика. Мы как-то зависли, а худой уже повалил товарища и начал душить. Остальные, надо отдать должное, не рыпались, а то бы вышло хреново. Я мгновенно вытащил нож и, подскочив, левой схватил тощего за лоб, а ножом в правой руке чиркнул по горлу. «Моего» немчика залило кровью из разрезанного горла, и он, едва успев повернуть голову в сторону, блеванул. Точно, не зря он меня тогда не сдал, не вояка и не живодер он. Дождавшись, когда немчик вытрет рот, я подал ему тряпку, а Нечаев сказал ему, чтобы он поднялся.

– Почему этот тощий набросился на него? – спросил я, прося перевести.

– Предателем назвал, – ответил немец, а командир перевел, а немец продолжал говорить. – Спрашивает, чем он может помочь?

– Вот это разговор! – хмыкнул я, а тощий дурак, вот и сдох, как баран.

– Чего ты от него хочешь? – повернулся ко мне Нечаев.

– Сейчас отведу его в сторону, там и поговорим, пойдем, – взял под руку Нечаева, показывая направление.

С фрицем поговорили весьма продуктивно. Я спросил, где у них штабы, те, что он знает, конечно. Оказывается, штаб полка совсем рядом, в паре кварталов отсюда, в дивизионном он никогда не был, но тот находится недалеко от Мамаева кургана, по карте показал. Дальше меня интересовала их долбаная артиллерия. Гаубицы стояли довольно далеко, но фриц уверенно нанес на карту позиции, что были ему известны. Нарисовал прямо на кроках Нечаева позиции танкового батальона, указал занятые немецкими войсками дома, особенно те, в которых большие гарнизоны. Через час, когда Макс Хильбург, так звали немца, развел руками и сказал, что больше ничего не знает, Нечаев помчался в штаб дивизии, правда, я сначала перерисовал его кроки себе, а я повел Макса к берегу. Мне было очень жалко его. Особисты могут и забить его, могут расстрелять. А мне почему-то даже в лагерь его отправлять не хотелось. Не знаю, вроде все тут озверели уже, но вот глянулся мне этот немчик. На вопрос Нечаева убивал ли он наших солдат, ответил достаточно честно, стрелял, как и все, лично не резал, в упор тоже не стрелял, поэтому точно сказать не может. Какой-то он… неправильный фриц, тьфу, он же Макс. Я прямо спросил, через Нечаева, конечно, хочет ли он назад, к своим товарищам? Немец ответил, что лучше плен, так как он не хочет воевать. Я еще спрашивал его о пополнении и снабжении. Нам готовят серьезное испытание, немцы концентрируют против центральной части города около сотни танков и два полка пехоты, это без артиллерии и авиации. Завтра или послезавтра начнется серьезное наступление, фашисты готовятся сбросить наши малочисленные войска в Волгу, любой ценой. Макс заявил, что авиация будет работать одновременно с артиллерией, а уже после них пойдут пехота и танки.

Просто отпустить его я, конечно, не мог, но мучился, не зная, как поступить. В итоге я привел его к переправе и, найдя пару бойцов с малиновыми петлицами, отдал немца им.

– Ребят, там у нас еще около двадцати пленных, будет с кем поработать, этого сильно не бейте, ладно?

– Ты чего, сержант, очумел, что ли? – уставились на меня оба бойца.

– Да видите ли, в чем дело… – я рассказал парням, что фриц сделал для меня, они тоже удивились, почему он не закричал или не стрелял, вроде прониклись.

– Ладно, передадим в особый отдел, ты зря, кстати, волнуешься. Никто их там не бьет, они, как правило, или на конвой прыгают, или говорят спокойно все, что их спрашивают.

– Да не то чтобы волнуюсь, враг он и есть враг, но вот как-то не хотелось бы, чтобы он сдох. Пусть в лагере посидит, поработает. Думаю, пользы больше будет, чем если просто шлепнуть.

– Иди уже, жалостливый ты больно, – сказал один из бойцов, а стрельнув глазами по сторонам, добавил: – Да не болтай об этом, многие тебя не поймут, или сам в лагерь поедешь, или шлепнут.

– Да шлепнут меня в бою быстрее, но за совет – спасибо.

Я хлопнул Макса по плечу и, кивнув, ушел. Надеюсь, доживет до нашей победы. Черт, вот же меня «прибило», слюни распустил, как… Так, надо срочно кого-нибудь убить, а не то и я в пацифизм ударюсь.

Вернувшись на позиции, что мы заняли после закончившейся атаки немецких танков, и узнав, что командир еще не вернулся, лег спать. Петруха нашел где-то шинельку и заботливо укрыл меня. Снилась какая-то хрень. Полностью «провалиться», как мечтал, не получилось, ворочался в какой-то полудреме. Проснулся с приходом Нечаева.

– Спишь, сурок? – легонько толкнув меня в плечо, улыбнулся командир.

– Ага, только сон какой-то хреновый. Как дела у нас? – протерев глаза, спросил я.

– В штабе думают об ударе по укрепленным пунктам, но после артналета.

– Ого. Чего, поверили фрицу, ну то есть Максу?

– Да, это и с их разведданными совпало, просто немец гораздо подробнее все указал, ты молодец.

– Это Макс молодец, надоело ему воевать, видимо, да и неидейный он, как мне показалось.

– Да, я ведь спросил его, он и служит-то всего два месяца, не врет, в документах так сказано. А ты чего же его особистам отдал на берегу?

– А что?

– Так его в штаб затребовали, отправили людей, а им наши сказали, что фрица уже «списали».

– Ой блин, мне теперь влетит…

– Да уже влетело. Мне за тебя перепало.

– Виноват, товарищ старший лейтенант, исправлюсь! – искренне брякнул я.

– Ладно, комдив не забыл, кто тут четыре дня фрицев давит чуть не в одиночку.

– Ой, да ладно уж, прямо «фрицедавителя» нашли, – скромно заметил я.

– А, забудь. Нормально все будет. Там куда хлеще дела обстоят. Меня комполка обматерил, что я все через его голову в штадив докладываю.

– Не, а чего он хотел-то? Такие сведения и нужно комдиву нести, чего сделает комполка, у которого от полка батальона уже не наберется?

– Так-то да, но устав никто не отменял, говорит, что выслуживаюсь.

– Дурак он. Кто если не он все сливки от наших удачных действий снимет? Ладно, в разведку кто пойдет? Дивизионные?

– Да решают еще, а ты опять сам хочешь?

– Ага, чего тут сидеть, слазаем, посмотрим немного, тут ведь рядом все, не в глубокий тыл идти.

– Не знаю, как бы не сорвать нашим операцию. Голову оторвут.

– Да мы аккуратненько, я тут вообще подумал…

– Ой, вот теперь точно не пущу, знаю я, что ты можешь придумать! – голос Нечаева вдруг стал строгим.

– Ты послушай сначала, чего панику поднимаешь.

Вышли с Петрухой, дождавшись темноты. Идея была в том, чтобы, переодевшись во вражескую форму, пройти ближе к немецким позициям. Пробрались к нейтральной полосе, условной, конечно, а дальше пошли во весь рост. Я был с немецкой винтовкой, Петя с МП-40. Проходим одни пустые развалины, другие, и тут вылезают они…

Немцев было четверо, все в камуфляже, с автоматами. Нас взяли на прицел, мы тоже отреагировали. Что-то крикнув на своем собачьем языке, стоявший ближе всех фриц опустил автомат. Я пробормотал известное мне «шайзе» и опустил винтовку. Что дальше произошло, вообще не понял. Петя шел сзади и, когда я лихорадочно соображал, что же, черт возьми, делать, напарник открыл огонь из автомата. Очнулся я, стоя на коленях и прижимая руки к животу. Немцы лежали в пяти метрах впереди, а сзади кто-то стонал. Повернув голову, увидел лежавшего на спине и что-то причитающего друга.

– Петь, – тихо протянул я, – ты живой?

– Отбегался я, командир. – Вижу, как тяжело даются ему слова.

– Братушка, выйдем как-нибудь, – я попытался встать, резкая боль пронзила живот с левой стороны. Меня скрутило, рухнув в грязь, сжался в комок.

– Петь, не молчи, я сейчас! – проговорил я и попытался ползти. Винтовку я бросил, на одних руках, ногами было почему-то больно двигать, я кое-как дополз до друга.

– Прости, братка, не знаю, как это вышло, испугался я, – простонал напарник.

– Куда тебе попали? – пытаясь разглядеть в темноте хоть что-то, спрашиваю я.

– В грудь, покойник я. И тебе из-за меня прилетело.

– Тихо, лежи спокойно, я тебя дотащу. Нам бы отсюда только уползти. До развалин вон метров шесть всего. – Разрушенный дом и правда стоял близко, мы шли в его тени.

– Ты же сам встать не можешь, – шепчет Петя, и у него изо рта течет кровь.

– Блин, Петь, не умирай, мать твою, я тебя еще плавать не научил! – восклицаю я уже в голос, стало на все плевать.

Я попытался перевернуть друга на живот, чтобы подлезть под его руку, поднатужившись, удалось это проделать. Петя стонал, но не кричал, хотя я понимал, что ему очень больно, самому хреново, аж перед глазами круги. Сдвинувшись на метр, остановился, переводя дух. Петя дышит очень часто, прерывисто. Делаю еще усилие и еще, вот уже дыра в стене, в подвал, наверное, на расстоянии вытянутой руки, и… Погасла даже та темнота, что была перед глазами.

«Что за серый потолок? – хлопаю глазами. – То есть как это? Я что, живой?» – одни вопросы. Но если есть вопросы, значит, и правда живой. А где Петя? Где я вообще? Поворачиваю голову, оба-на!

«Вот ни хрена себе сходил за хлебушком!» – На стене, что была в паре метров от меня, висел медицинский халат и два комплекта немецкой формы. Дернувшись от неожиданности, брюхо прострелило сильной болью. Скривился, но подтянуть ноги к груди, как хотелось, не удавалось, слишком больно было шевелиться.

«Твою мать, где я???» – заорал я про себя.

Откуда-то со стороны моих ног послышалось движение. Машинально открыл глаза, но оказалось, поздно. Прозвучало что-то на таком корявом немецком языке, что даже я сообразил, что он какой-то неправильный. Вошедший молодой мужчина, примерно лет тридцати, чисто выбритый, с зачесанными назад волосами, произнес повторно ту же фразу.

– Как же ты в школе учился, с таким языком? – шепотом произнес я.

– Не понял!!! – тут же выпалил мужчина.

– Чего, по-нашему понимаешь, гад? – проскрипел я.

– А где немец? – мужчина совсем потерялся и начал пятиться к выходу.

– Куда побежал, вражина, за хозяевами? – вдогонку бросил я. А плевать, все, что случилось, уже случилось. Если и будет хуже, то пулю-то я себе выпросить сумею.

Еще через пару минут в палату, а это была определенно не палатка, а настоящая палата, в госпитале похоже, вбежали уже трое. Один все тот же белохалатник, а вот двое других… Теперь я завис, причем наглухо. Вижу, что меня о чем-то спрашивают, а не слышу, в ушах стучит набатом и вдруг наваливается темнота. Конец первой серии.

Новое пробуждение принесло новые вопросы. Я нашел себя пристегнутым наручниками к каркасу железной кровати. Ладно хоть ноги не приковали. Я чего, убил, что ли, тут в беспамятстве кого-то? Осмотрелся, немецкая форма на месте, а вот халат пропал. Черт, что же тут происходит-то? Я во сне видел двух мужиков в форме НКВДэшников или наяву? Ответ появился спустя несколько минут.

– Ты меня понимаешь?! – раздался спокойный голос. Уверенно так, как будто не спрашивал, а утверждал, этот обладатель формы служащего особого отдела.

– Да, – коротко ответил я и чуть заметно кивнул.

– Хорошо, – заключил вошедший и задал новый вопрос: – Кто ты? – Хороший вопрос, как бы тебе ответить…

– Гвардии сержант Иванов, тринадцатая гвардейская дивизия, – ответил я, не став уточнять что-либо еще, и так много сказал.

– Кто-о-о??? – Казалось, особист, или кто это такой, сейчас лопнет от возмущения. – И где же ты сейчас, по-твоему?

– Мне бы кто сказал, – ляпнул я и добавил: – Почем я знаю.

– Парень, ты хоть что-то помнишь, что с тобой произошло? Где ты был? Что последнее помнишь? – затараторил особист, но, надо отдать должное, тон его голоса изменился.

– Да фиг его знает, шли с Петрухой… Черт, товарищ…

– Батальонный комиссар Первушин, – быстро представился особист, фу, значит, все-таки у своих!

– Товарищ батальонный комиссар, со мной боец был, гвардии красноармеец Курочкин, его ранили серьезно…

– Очень тяжелое ранение. Без сознания, шансы – минимальны. Ты давай-ка о себе продолжай!

– Виноват. Вышли дозором, осмотреть подступы к укреплённым пунктам противника…

– А почему вы оба в немецкой форме были?

– Так надели специально, чтобы пройти проще было. И ведь далеко прошли.

– Что было дальше? – особист сел на стул и, достав папиросу, закурил. Увидев, как я глотаю слюну, комиссар вдруг встал и подошел ко мне.

– Курить хочешь? – спросил он и отстегнул мне руки.

– Товарищ батальонный комиссар, а зачем меня пристегнули, я что, на кого-то напал?

– Да за немца тебя приняли мои помощники. Пристегнули и докладывать побежали, а мне вот интересно стало, что это у нас за фриц в госпитале лежит, что по-немецки не понимает.

– Это вы про доктора говорите? Так он на немецком говорит чуть лучше, чем я на китайском!

– А ты на китайском говоришь? – удивился, но тут же все понял особист, улыбнувшись, он протянул мне папиросу и, поднеся спичку, продолжил: – Так что же произошло, сержант?

– На немцев выперлись, лоб в лоб. Они нас спросили о чем-то, а дальше стрельба началась. Я пулю вроде словил, отключился ненадолго. Очухался, смотрю, фрицы «готовые» лежат, ну и мы…

– Больше ничего не помнишь?

– Пытался в развалины отползти, но вроде чуток не дотянул.

– Вас разведчики нашли, лежали в обнимку со вторым таким же, в немецкой форме. Думали, вы немцы раненые, притащили вас к нам. Обоих прооперировали.

– Как же это, товарищ комиссар? У нас что, немцев полудохлых лечат?

– Этим мы и отличаемся от фашистов. Врач осмотрел, сказал, что шансы есть, так чего бы не прооперировать. У тебя две пули в брюхе были, у напарника твоего одна, но в груди.

– Товарищ комиссар, – мне прямо не верилось в такое отношение, а главное в то, что мне, выходит, верят, – и вы мне верите?

– Ну, сейчас, конечно, нет, но ты сказал свою фамилию и звание, отправим людей за кем-нибудь из вашего полка, если опознают… Что такое? – комиссар, видя, как я нахмурился, уточнил: – Что, могут не признать?

– Товарищ комиссар, нас пятнадцатого был полноценный полк, а к двадцатому мы в роте даже знакомиться перестали, несколько раз за сутки состав менялся. То нам подкрепление дадут, то наоборот нами кого-нибудь усилят. С твердостью могу сказать одно, если жив старший лейтенант Нечаев, командир роты, он точно подтвердит, – ну, уж Родимцева приплетать не буду, тот мог уже и забыть, хотя вряд ли, он и после войны будет в Сталинград приезжать, поминать своих бойцов.

– Ладно. Пойду, попробуем связаться с тем берегом, но связь тут…

– Понятно, – кивнул я.

– Двадцатого, говоришь, вышли в дозор?

– Вроде бы, точно уже не помню, товарищ батальонный комиссар, там как-то не до календаря было…

– Есть хочешь? – А у меня уже давно в животе урчит так, что на сирену похоже.

– Да, только можно ли мне?

– У доктора узнаю, пристегивать тебя не буду, не сбежишь?

– До того берега мне не добраться, а больше мне идти некуда.

– Ну-ну, – удовлетворенно хмыкнул комиссар и вышел. Вот же блин, угораздило меня так попасть! И, конечно, я обалдел от комиссара. Думал все, сейчас меня немного побьют, да и лоб зеленкой смажут, а тут даже поесть предложил. Минут через двадцать появился врач в сопровождении бойца, наверное, надзирателя моего, и тетки, которая несла поднос с тарелкой, а не котелком. Поставив мне на ноги поднос, охранник с врачом предварительно меня подтянули, подложив подушку к спине, тетка начала было меня кормить.

– Сударыня, руки у меня вроде целы, мне стыдно, право слово, так вас утруждать, – завернул я, охранник только крякнул, врач ухмыльнулся, а тетка санитарка, залившись легким румянцем, проговорила:

– Да кушай уж, сударь, мне не сложно, – и запихнула мне в рот ложку с какой-то противнейшей бурдой. Видя, что я скривился, заметила: – Извиняй, сударь, но тебе пока разносолы нельзя, да и не будет до утра ничего.

– Спасибо, не обращайте внимания, привыкну, – я проговорил с набитым ртом и, прожевав, вновь открыл свою пасть.

Вскоре я, наконец, доел все принесённое, попил водички, еще и порошок какой-то дали. Посетители меня покинули, а я провалился в сон. Опять снились кошмары. Куда-то бегу, стреляю, тут же вижу, что за мной бегут какие-то дебилы в тренировочных костюмах и ботинках на ногах.

– А, твою мать! – проснулся и выругался я. Напротив меня сидел давешний врач.

– Что, сон плохой? – как-то хитро спросил мужчина.

– Ага, снится всякая хрень, вообще не знаю про что и почему?

– А что значат слова, – врач на секунду задумался, но продолжил: – «В очередь, урки драные, в очередь!»

– Это что, я говорил? – Вижу, как кивает врач, я впал в ступор. Блин, наяву-то еле сдерживаюсь, а во сне-то как себя проконтролировать? Я ведь там эпизод из той жизни видел. Мне тогда лет семнадцать было, братишку у меня ушлепки какие-то побили, а я увидел случайно, ну и понеслось. Мне тогда тоже хорошо прилетело, но из пятерых троих я приложил на совесть.

– Говорю же, не знаю я. Доктор, у меня в личном деле есть выписка от военврача второго ранга Михайловского, амнезия у меня, вследствие контузии, это он так написал, а не я придумал.

– А где вы видели Петра Алексеевича? – удивился врач.

– В санбате под Камышином, мы тогда из окружения только вышли, я вообще как овощ был.

– Ясно, а я только хотел спросить, не было ли у вас контузии, а вы и рассказали. Остальные ранения я и так видел. Кстати, в ноге у вас что было, осколок?

– Ага, – кивнул я.

– Больно уж края неровные.

– Так я ножом его вытаскивал, а позже доктор на берегу рану расширял, чтобы вычистить…

– Как это ножом вытаскивал, сам? – уставился на меня врач.

– Да так, лежишь под обстрелом, какие уж тут врачи, нож полил спиртом, да и вытащил его, он не глубоко был.

– А обрабатывали чем? Тоже спиртом?

– Мочой, док, это ж самый лучший «обеззараживатель»!

– Народная медицина, ох уж мне ваши деревенские коновалы!

– Зря вы так, док, как же наши предки лечились, без городских врачей? – усмехнулся я.

– Вот и помирали в тридцать лет от такого лечения! – док свернул разговор, потому как появилась вчерашняя санитарка и принесла поесть.

В этот раз ел все-таки сам и с большим аппетитом. Съел все, до крошки, даже миску вылизал. Пить сегодня дали чай, даже с куском сахара, люблю сладкий чай, даже с медом пил всегда с сахарным песком.

После завтрака захотел слезть с кровати и сделать наоборот, да вот хрен там, только ногу свесил, как тут же скрутило.

– Экий ты прыткий! Куды собрался-то? – тетка сердито взглянула на меня и помогла закинуть ногу назад. – Что, до ветру захотелось?

– Ага, только вот не знаю как?

– В утку, как еще! Ну-ка, – тетка достала из-под кровати железную приблуду и ловко сунула ее под меня. Даже мысли не было терпеть, организм взял свое, и я быстренько опорожнился.

После туалетных процедур меня оставили одного. Блин, забыл даже спросить, как Петро там? Жив ли хоть или уже… Только подумал, как заявился вчерашний комиссар с дико не выспавшимся лицом.

– Здравия желаю, товарищ батальонный комиссар. Тяжелая ночь? – поинтересовался я.

– Здравствуй, сержант, и не говори. Фрицы в городе такое устроили…

– Совсем плохо?

– Держимся пока, насколько хватит, неизвестно. Ночью чуть КП армии не захватили, десант какой-то немцы запустили.

– Через овраг прошли? – спрашиваю я.

– Точно! А как…

– Да так и думал, что там могут ударить. Там стык у нас был, самое слабое место, нащупали, значит, суки?

– Что-то ты какой-то уж больно умный для сержанта, – задумчиво, настороженно так глядя на меня, произнес комиссар.

– А что, сержант должен быть тупым? – я усмехнулся. – Я вообще-то еще два дня назад, девятнадцатого сентября, вообще простым красноармейцем был, это комдив Родимцев меня наградил, за ночную атаку.

– Вон чего, то-то я думаю, что это за сержант такой, о котором в штадиве говорят. Пропал, говорят, без вести, а так воевал хорошо…

– Это вы сейчас про меня? – не поверил я своим ушам.

– А вот не знаю, – развел руками комиссар, – я в штаб дивизии ночью переправился, хотел твоего ротного найти, как его?

– Нечаев, старший лейтенант Нечаев, – машинально ответил я.

– Во-во, Нечаева. Так и не смогли связаться, немец долбит как очумевший. Что мне оставалось делать, генерала Родимцева сюда везти, чтобы он тебя опознал?

– Нет, конечно. А у вас сроки горят? Я ведь никуда не сбегу, слезть-то и то не могу.

– Да не горит, конечно, но ясность бы хотелось внести. Напарник твой все так же, но врачи говорят, что если до сих пор не отошел, возможно, выкарабкается. Но не скоро, – порадовал меня комиссар.

– Жалко парня, такой боец хороший… Видели бы вы, как он танки немецкие бутылками жег, один за другим, ух!

– Что, много сжег? – заинтересовался комиссар.

– За три атаки, что особенно сильные были, пять запалил, там и другие ребята здорово отличились. Мы ведь вообще, как взводом попали, под началом Нечаева, так у нас взвод почти без потерь. В остальных народ косит, а наш держится. За пять дней боев у нас столько людей поменялось, жуть… А в нашем взводе всего четверо погибло, и троих тяжелораненых в госпиталь отправили, остальные в строю. Правда, ранены-то были практически все.