000
ОтложитьЧитал
У неё открылись глаза, как будто она забыла, что векам привычнее моргать, и от той сухости глаза будто воспалились; у неё упал подбородок и повисли руки. Она не знала, что подумать и что ему сказать.
Никита прошептал – она не расслышала что, и, приобняв бережно, просунув руку ей подмышку, так что кончики пальцев едва-едва касались груди сбоку, долго целовал, пока она не начала приходить в себя.
Очнулась. Никита держал её пальцы в своих ладонях, а на безымянном пальчике красовалось тоненькое колечко с крохотным бриллиантом, похожим на случайно оброненную слезу. Она даже не заметила, как его лёгкая рука обручила её.
– Это что, ты делаешь мне предложение?
– Нет…
И тут официант не вовремя под руку с заказом. Никита замолчал, дожидаясь, когда же тот разместит на столе блюдо и оставит, наконец-то, их наедине. А тот не ко времени, не к месту пытается угодить своим тщанием.
– Тогда я не поняла.
– Я делаю два предложения. Но это не главное.
– Я не понимаю.
Ушёл-таки официант, наполнив их бокалы шампанским.
– Я беру тебя замуж. И если ты не скажешь сейчас же – нет, то это уже наша свадьба: первая из всех предстоящих в жизни и тайная от всех. Потом ещё будет много всяких свадеб – и бумажная, и ситцевая, и серебряная, и золотая. Если судьба улыбнётся, и до бриллиантовой доживём – счастливо. А потом вместе – в один миг… Но пока не оперился, гнездо надо скрывать от чужого сглаза.
Отчаявшись понять, она уже и не пыталась.
– Это что?! – Вдруг, встрепенувшись и сосредоточив взгляд на кольце, Натали нахмурилась и подняла растерянный взгляд на Никиту: – Меня без меня замуж выдают?
Он поцеловал ей руку:
– Ты моя жена, да или нет?
Молчание длилось недолго. Натали вдруг прикрыла глаза, покачала головой, и из-под ресниц побежал горько-солёный ручеёк. Капелька за капелькой упали ей на блузку, и там, на груди, медленно растекалось серое пятнышко с чернинкой смытой с ресниц туши.
Никита слизнул со щеки слезу и прошептал ей:
– Горько, ой как горько.
И коснулся губ губами.
– Горько и солёно, – прошептала она, отвечая на поцелуй поцелуем.
Никита вложил бокал с шампанским ей в руку, пальцы которой онемели и не могли шевельнуться, другой бокал, тремя пальцами за ножку, неловко взял в свою руку и приподнял.
– Ты моя жена?
– Да, я твоя, – отвечала она, уже совершенно не понимая, отчего вдруг отдавала себя ему в жёны, без смущения, без раздумий, без каких-либо расчётов или условий.
Это был сон. И она не знала, хочет она проснуться либо хочет вовсе никогда не просыпаться.
– Я теперь твой муж.
Чокнулись. Выпили. И под горький шёпот губ закрепили в поцелуе крепость брачных уз, в свидетели беря всю горечь и соль её слезы и капризный апрельский вечер.
Ещё вчера вечером, спроси её кто, собирается ли она выскочить замуж, она бы только рассмеялась и без запинки описала бы суженого: портрет вышел бы не просто иным, а с точностью до наоборот.
– А как же мы будем жить? – вдруг спрашивает она, и, не дождавшись ответа, вдруг машет рукой: – А, всё равно! Я больше не могу тут. Меня, наверное, ноги не держат. Отвези меня домой.
Никита махнул официанту рукой и, когда тот подошёл, говорит ему:
– Заверните всё это нам с собой, и ещё бутылочку шампанского на вынос. И побыстрее, пожалуйста. У нас сегодня брачная ночь. Мы торопимся.
– Поздравляю, – опешил официант и поспешил исполнить распоряжение.
Спроси теперь её кто, как же так случилось, что она, всегда такая гордая и своевольная, слушала и покорялась, Натали не ответила бы определённо, как и Никита не сумел бы объяснить, отчего так вышло, что она приобрела над ним власть. Он будто уловил ритм, всю гамму нот и на лету схватил тональность: первый со вторым, переплелись их голоса и звучали то в терцию, то брали квинту, то сливались в унисон через октаву, и пойди тут разберись, кто первым выводит трели, а кто вторит. Главное, чтоб ни одной фальшивой ноты. Не начавшись, их жизнь превращалась во что-то такое, чему не было объяснения: они вдруг почувствовали, не сговариваясь, что они пара – пара во всём, от постели до бизнеса. И слова тут излишни вовсе, как в лирической симфонии тревожная трель милицейского свистка.
Их ждала безумная ночь, полная откровений, распутства, ласки и нежности, когда границы двух «я» стираются настолько, что перестаёшь ощущать различия между действительностью реальной и вымышленной. Казалось, они были ненасытны, и вышли за пределы человеческих возможностей в своём стремлении к близости. Это был тот редкостный случай, когда можно только удивляться, но нельзя не признать с очевидностью, что две половинки нашли друг друга в том неразделимом целом, о существовании которого прежде ни один из них даже и не подозревал. И мысль догадкой озарялась: до встречи они вовсе как бы и не жили.
Тем не менее, всему есть свои рубежи, в том числе и божественному провидению. Как сказал классик, мы каждый день делаем две вещи, которые меньше всего хотели бы сделать, – ложимся по вечерам спать и поутру встаём с постели. Ну а в жизни, ежели продолжить мысль дальше, происходит то же, но с той лишь разницей, что происходит это таинство единожды в нашей жизни – мы рождаемся и мы умираем; так не есть ли сон наш маленькой репетицией пред сокровенным таинством божественного начала?!
Никита научился обманывать естество, коим наделила нас коварная природа. Он отдавал сну лишь должное – и только-то. Как придётся. Впрочем, это был самый большой, едва посильный долг. В основном он приучил себя отключаться в метро или автобусе, а также он умел прикорнуть стоя и умудрялся даже спать на ходу. Ночь он сократил всего лишь до нескольких часов кряду. Засыпал мгновенно, а просыпался прежде, чем успевали разомкнуться веки. И никогда не потягивался, не жалел о делах, которые мешали отдыху. Казалось бы со стороны, Никита вообще никогда не спал. Он любил жить наяву, а не во сне, и жил лишь бодрствуя.
Его упокоил негой рассвет на час с чуть-чуть. Восстановившись после ночи, окутанной любовной страстью, настолько, чтобы хватило сил встать со сладкого брачного ложа, Никита забросил за плечи набитую вещами сумку, открыл её ключом дверь и вышел в хмурое зябкое утро, заперев её снаружи, чтоб своими руками начать творить их счастье в этой жизни.
Когда Натали проснулась, то услышала на кухне шум закипающего чайника и звон посуды. Она вдруг вспомнила всё – и поняла, что это был не сон. Увы, на кухне она увидела брата Серёгу, с унылым выражением на лице жующего их свадебный шашлык. На часах был двенадцатый час.
Он посмотрел на неё каким-то чудным долгим взглядом, даже жевать перестал, и спросил с тревогой в голосе:
– Что?
И выдернул длинную жилку, застрявшую меж зубов.
Поплотнее закуталась в халат, передёрнула плечами и очнулась от грёз наяву:
– Жуй уж, братец, и не задавай глупых вопросов, – ответила ему Натали с призвуком то ли досады, то ли раздражения в своём охрипшем голосе.
– Ты почему не на работе?
– Я простудилась и заболела.
Развернулась кругом и, без дальнейших объяснений, надолго уединилась в ванной комнате. В ней будто всё опустилось, саднило, и казалось хмурым и неприветливым вокруг, несмотря на яркий свет электрических свечей по бокам ванного зеркала. Она включила воду и склонилась над раковиной, уперевшись руками о край. Подняла голову и уставилась на себя в зеркало. Она смотрела на своё отражение так, как если бы в зеркале видела отражение чужого лица.
Услышать, как провернулся ключ в замке, она не могла. Должно быть, она почувствовала на расстоянии тепло, которое лучилось от него ещё издалека. И выбежала из ванной, бросившись к нему на шею с криком:
– Ты так напугал меня!
Брат Серёга в оба глядел на них и не понимал ровным счётом ничего, как давеча не понимала Натали ни слова из того, что говорил ей Никита. Ему ясно было только то, что в их доме происходит нечто несообразное с тем, как было всегда и как должно было или могло бы быть.
За поздним завтраком Никита так объяснял брату Серёге новое расположение в их семье:
– С сестрой твоей мы договорились: пятьдесят на пятьдесят. Но поскольку она не может сейчас оставить работу, а мне срочно нужен толковый помощник, чтоб развернуть дело, то она поделится с тобой по-братски. Нам двоим оставшихся трёх четвертей за глаза достанет. Тебе четверть. Справедливо?
– А чего делать-то?
– Я выяснил, бытовуха сейчас идёт нарасхват, и капитал оборачивается за день – другой. Выгоднее дела пока нам не найти, ну а там, поживём – увидим. Я забил место – к осени павильоны будут готовы. Осталось только аванс внести. Я договорился – наш павильон на проходе к универсаму, со стороны метро. Рядом автобусная остановка. Пять штук баксов – и магазин наш. Аванс – ровно половина. Кое-какие переговоры провёл, и со склада товар возьмём без проблем. Под магазин дадут, если поначалу частично оплатим.
– А где я возьму деньги?
– Деньги не проблема. Проблема – время. Мы возьмём кредит.
– Кто ж нам, голодранцам, кредит даст?
– Тебе – никто, а мне твоя сестра даст, – и Никита кивнул на Натали.
– Не только дам, но уже дала.
– Что дала? – захлопал глазами брат Серёга.
– Дала, даю и буду давать.
– Да ладно тебе! Шутки эти… Я серьёзно. Ей-то кто даст денег?
– Никто. Сами возьмём, и спрашивать не будем.
Брат Серёга лишь таращился во все глаза.
– Я всё продумал. Я возьму из торговой выручки, а она прикроет. У меня три поставщика, и перекручиваться я смогу долго. Если нужно будет, удлиню цепочку – до четырёх, пяти…
– Слушай, сестричка, ты не того – а не кинет ли он нас со своей тефалью? Ты его давно знаешь? Сердцем чую – вляпаемся мы с ним в историю. Больно шустр отчего-то, как я погляжу.
– Любимую жену не кидают. Её носят на руках.
– Какую жену? У тебя что, ещё и жена есть… – вдруг насторожился братец Серёга, и в голосе металлом заскрежетали враждебные нотки.
– Да, уже есть, – улыбается Никита и кивает на Натали: – Любить никому не позволю, но жаловать уж будьте любезны. Иначе будешь иметь дело со мной.
Брат Серёга опять ничего не понял и перевёл взгляд на Натали.
– Не въехал! – По беззвучному шевелению губ угадывается внутренний шепоток: чего это, дескать, с ним?
Натали невинно пожимает плечами:
– Я его жена. А он мой муж.
– Вы чего, ребята, разыгрываете? – вертит головой брат Серёга, ошалело пуча глаза. – Я что-то ничего не пойму.
– Ты, что ль, дурак, что не понимаешь? – кривится в усмешке на брата сестра и глядит свысока и с издёвкой. – Или что, по-русски разучился понимать?
Тот трясёт головой. А Никита поднимает примирительно руки вверх и говорит:
– Ладно, проехали, ссориться по пустякам не будем. Долго объяснять. Просто поздравь. И давай ближе к делу. О деньгах, вернее, о финансах, которые нам предстоит быстро обернуть в капитал. Мне некогда. Мне ещё точки снимать. И, главное, выручку собрать. Хочу сегодня же успеть внести залог. Итак, ты согласен?
Брат Серёга переводит взгляд с одного на другую и мычит что-то невразумительное.
– Так, короче, – говорит ему Никита. – Я побежал. А ты переваривай. Если даёшь добро, то дожидаешься – меня. Здесь. Пока я не вернусь.
– Но мне бомбить? Сегодня пятница.
– Бомбить надо между делом, если карманных денег не хватает. Но ни в коем случае не наоборот. – И Натали: – Держи свой ключ. – И показывает точно такой же: – Я себе дубликат сделал.
Поцеловал Натали и ушёл, не сказав, когда ждать обратно.
– Что всё это значит? – возвысил Серёга на сестру голос на правах старшего брата, как только за Никитой захлопнулась дверь.
– И не спрашивай, – отвечает Натали и уходит. Задержавшись на пороге комнаты, вдруг обернулась и говорит брату: – Пойду, пожалуй, прикорну часок – другой. У меня как-никак медовый месяц. Надо быть свежей, когда милый пожалует.
Не прошло и минуты, как её голова появилась из-за двери:
– И тебе советую поспать пока. А то ночью за рулём заснёшь.
И скрылась в своей комнате, оставив брата наедине со своим недоумением и бесконечными вопросами, на которые ответа ему так и не дали.
В девятом часу вечера открылась дверь, и на пороге объявился Никита. Натали бросилась ему на шею с криком:
– Ну где же ты так долго был?! Я вся соскучилась по тебе.
– Я…
И поцелуй, долгий и глубокий, опечатал его замолкшие уста, заняв губы и язык более красноречивыми объяснениями, нежели тщета напрасных слов. Натали, запрыгнув ему на грудь, обхватила руками шею, поджала ноги и схлестнула крестом их у него за спиной. Он так и переступил порог с женою на груди, которую поддерживал на весу свободной рукой под зад так, как держат малых детей.
Брат Серёга безмолвно стоял в проёме кухонной двери, неловко переминаясь с ноги на ногу, и глядел широко открытыми глазами. Всё как-то было чудно и разом чудно, не по-человечески. Не так, как должно было бы быть. Он по-прежнему не осознавал, что происходит, но не мог не чувствовать, что это всерьёз и надолго, причём неожиданные изменения в жизни сестры касаются и его. Беда! Удача круто разворачивалась в пока что неведомую никому сторону.
Он вдруг заметил, что Никита приподнял руку, а в руке у него пакет – с продуктами. Торчат бутылочные горлышки. Брат Серёга бросился навстречу, чтобы принять из рук новоявленного зятя сумку, и понёс гостинцы на кухню.
– Мать с отцом хоть знают-то, а?! – крикнул в безнадёге он из кухни, выкладывая из сумки на стол, но на вразумительный ответ, разумеется, даже не рассчитывал уже, догадываясь, какую получит от сестры отповедь.
Четверть часа спустя, Натали накрывала на стол, а зять с шурином толковали по-свойски, как если бы знакомство их уходило на дюжину лет в прошлое.
– Обо мне ты так никогда не заботилась, – с шутливой обидцей в голосе выговаривал сестре брат Серёга, намекая на то, что и посуду за ним никогда не помоет, ни еды не приготовит, не соберёт на стол, когда матери с отцом нет дома, – всё делай, дескать, сам, по-холостяцки.
Хозяйка хлопотала, сияя от счастья и удовольствия. Поставила хрустальную рюмочку да две стопочки на стол и говорит:
– Пока картошка жарится, давайте, может, по глоточку, за нас с Никитой, а то так ужасно хочется услышать горько, чтоб был повод поцеловаться!
Брата не стесняется. Дразнит, счастливая. Смеётся, откровенно заглядываясь на мужа.
– Да, но я за рулём… – сказал брат Серёга, подумал, да и махнул от безысходности рукой: – Какая может быть работа, когда тут такие дела творятся, правда?!
– И правильно, – кивает согласно головой Никита, – не каждый день сестра выходит замуж.
– Но-но! Ты смотри мне, особо не засиживайся тут, у нас своя свадьба – у тебя своя. На кой ляд ты нам третьим лишним сдался?!
– Вы меня уже гоните?! – едва ли не в отчаянии восклицает.
Никита протянул руку и, положив ему на плечо, уверенно придавил книзу. Заставил шурина сесть на табурет.
– Не болтай глупостей. Жена шутит. Давай-ка лучше выпьем – за нас с Наталочкой.
Разлил беленькой, горькой. Выпили, и брат Серёга потянулся вилкой за маринованным грибочком.
– Ты чего?! – вдруг возмущается с очевидным притворством Натали. – А горько, я что, сама себе должна кричать?!
Брат Серёга отдёрнул вилку от плошки с грибами да как заорёт, точно бы с перепугу:
– Горько!
И пока сестра с зятем целовались, успел хорошенько закусить грибочками и колбаской, ещё выпить, покрикивая горько, и опять выпить да закусить. А потом уже с беспокойством говорит:
– Наташка, ты там гляди, а то картошка подгорит – останемся без ужина.
– Ой-йой-йой, – залопотала Натали, и уже хлопочет у плиты, между делом, отрываясь от сковороды, подрезает к столу всякой всячинки, что принёс в дом рачительный муж.
– Это хорошо, брат Серёга, что ты остался, чтоб поздравить нас, выпить по глоточку горькой за наше счастье, – говорит Никита, чокаясь. – Я, кстати, очень опасаюсь людей серьёзно пьющих: с человеком, пристрастившимся к рюмке, общих дел лучше бы не вести, потому как подневольный он, пускай хоть и любезный.
– Не понял, – выпучил глаза брат Серёга и, так и застыв в нерешительности, недонёс свою стопку ко рту. – А ну-ка повтори, что сказал?
– Я говорю: много пить без повода – ума не иметь. А кто не пьёт по поводу да под хорошую закуску…
– Кто?! – часто-часто заморгал брат Серёга, при этом украдкой метая по сторонам настороженный взгляд.
Свою стопку с водкой так и держал он в руке нетронутой.
– Но ещё больше опасаюсь я… – говорит Никита, выпив, и ищет вилкой цели, куда бы уколоть и чем бы закусить, – боюсь тех, кто вовсе капли на дух не переносит – или же должен знать причины, по которым они сторонятся рюмки.
– И это правильно, – вторит зятю шурин.
Натали сунула Никите в рот солёного огурчика, и следом кусочек сала, которое как раз нарезала к столу.
– Во, блин, сказочный сервис, да, брат? – восхищается Серёга, наконец-то опрокинув стопку и накалывая вилкой солёный огурчик. – Я просто не узнаю сестры родной. Ты что с ней сделал? Точно подменили.
И получил шутя ухватником по затылку.
– Почему правильно, ты-то говоришь, не поняла?
– Да потому, что человека не узнаешь, хотя бы раз не напившись с ним на пару.
– А то ещё хворый какой, да? Или, может, зашитый? – подвела черту под бытовыми наблюдениями мужчин Натали.
И на стол легла подставка под горячее, а на подставку – сковорода с жаренной на сале картошкой с луком и грибами.
– Из общей поклюём, никто не против?
– О чём речь, – кивает брат Серёга. – Все свои.
Делает глоток и кричит:
– Горько, ой как горько!
Натали прильнула ненадолго к устам Никиты.
– Ты где такую горькую нашёл, а?! Беленькая, а горькая! Рот так и вяжет… Горькая-прегорькая!
И Натали была слаще мёда, и в течение всего ужина часто и подолгу целовала. Было, даже кормила изо рта в рот, а к концу недолгого ужина, когда брат Серёга предложил распечатать вторую бутылку, и вовсе перебралась к Никите на колени. Наконец, лукаво щурясь, шепчет брату – с каким там намёком?! Говорит прямо, без обиняков и стеснений:
– Ну, всё! Поздравил, выпил, поужинал – пора и честь знать.
Не обижайся, мол, но совесть тоже надо иметь: глаза, что ль, завистью застит?
Брат Серёга вскочил из-за стола, как ошпаренный, и уже не хотел слышать никаких уговоров: посидеть, ещё по малой за успех предприятия опрокинуть да потолковать с родными по душам. Потом, потом – всё потом. Согласился выпить на посошок и тут же, без промедления, вышел из-за стола, откланиваясь и желая им всего-всего.
– Ключи от машины – положил на стол! – вдруг окрысилась Натали, заподозрив вдруг неладное.
– Да ладно тебе, я что, маленький?
– Сказано: на стол!
Брат Серёга, нахмурившись, послушно выложил ключи на стол, и Натали тут же прибрала их в кухонный ящик.
– Утром заберёшь! Когда проспишься.
Посмеиваясь над забавной семейной сценкой, Никита пошёл проводить шурина до порога и спрашивает:
– Насколько я понимаю, ты принимаешь предложение?
– Да, конечно.
– Тогда по рукам.
Протянули друг другу руки и в крепком долгом пожатии закрепили договорённость. Не выпуская руки шурина, Никита говорит:
– Тогда до понедельника. Ровно в девять утра ждём тебя у нотариуса…
Никита по-хозяйски запер дверь и едва успел обернуться, как уже ловил в раскрытые объятия любимую, – и любил её, нося по дому, при свете ламп и люстр.
Если б кто со стороны мог подглядеть, тому могло бы показаться, будто некое хищное создание набросилось на несчастную жертву и алчно терзает. Точно клоки кожи, заживо содранной, летят ошмётками по сторонам. Вот сорвана шкура с ног, вот с рук, и ещё какие-то обрывки летят, как будто кожи лоскутки. И сама, гляди, уже линяет. И не понятно, кто кого одолевает, а битва длится, и нет конца, нет края той иступлённой схватке. И вот упали, покатились, и всё ж таки верх в борьбе взяла. И добивает. Жестоко добивает. И клич победный издаёт. Взмахнув крылами, накрыла жертву – и соки выпивает. До донышка высасывает, ни кровинки, безжалостная, не оставив на посошок.
Осьминожка вдруг затихла.
И не дышит – дышит: ожила едва. Неужели время лечит?
То была не битва. То была игра, которую любовью называют. И которой нет конца, а есть лишь краткий миг отдохновенья…
Перебрались в кухню: слово – поцелуй – глоток чая – поцелуй – и слово наконец. Глаза в глаза впиваются.
Когда страсть чуть притихает, разум просыпается, и трезвый ум задаёт вопросы.
– Как же ты собираешься сводить концы с концами? Ну ладно. Допустим, из торговой выручки ты скопишь на первый взнос, а я прикрою. По очереди будешь перемещать долг, помалу сокращая. Никто не заметит. Расплатишься, и опять по уши в долгах: должен выкупать право долгосрочной аренды.
Никита был удивлён: ему казалось, что Натали мимо ушей пропустила все его слова, ан нет – суть ухватила, и даже просчитала.
– И это очень, очень хорошо, что ты всё понимаешь. Потому что нам нужна будет твоя помощь.
– Сомневаюсь, чтобы доходы с одной точки могли сравниться с моей зарплатой, но на такой подъём ведь никакой зарплаты не хватит, пускай даже с премиями и откатами. А ещё, ты говорил, квартира – и всё такое. Как же мы будем жить? Можно, конечно, потерпеть чуток, ужаться, но не бесконечно. Я ведь не первый день, как на свет родилась. И в делах, пожалуй, знаю поболе твоего.
Никита снял Натали с колен. Он был серьёзен, как никогда прежде. Натали таким его ещё не видела. Он откупорил бутылку коньяку.
– Извини, что коньяк дешёвый.
– Да ладно тебе извиняться!
Она машет рукой, и Никита наливает и говорит:
– О стартовом капитале… Я знаю, что доходов от трёх точек едва хватает, чтобы застолбить место. А ещё оборудование, товар, зарплаты, налоги, время на раскрутку… – расходов не счесть. Если не развиваться, то вряд ли выживем. Выручку первого магазина придётся вложить в открытие второго. Крутиться. Изворачиваться. И так далее. А стоит замешкаться – и волна долгов накроет с головой…
– Ну, вот видишь! Мне страшно.
Натали порывается спрятаться у него на груди, но Никита берёт её за плечи, удерживая порыв, и глядит прямо в глаза:
– Сейчас будет ещё страшнее. Жуть как страшно!
Натали с испугом глядит во все глаза и ждёт, что скажет он. Она верит, что сейчас ей будет по-настоящему жутко.
– Я рассказывал тебе, как братки пощипали меня? Обобрали, но пристроили. Кстати, деньги по доброте душевной предлагали – в долг и под терпимые проценты. Я не взял. Не дурак.
– Надеюсь.
– Свобода выбора дороже. Ну так вот. Я не всё тебе рассказал, вернее, не до конца. Они долго присматривались ко мне…
– Долго – это сколько? Неделю, две…
– А потом вдруг предложили поработать…
– Тебе?!
– Аудитором.
– Не смеши.
– Это с виду кажется – быки тупые. Эти братки крышуют твою фирму, и твои платят исправно, но – есть подозрение… Странно было б, если бы не утаивалась львиная доля. За руку поймать – пойди попробуй. Идёт время – и наглеют твои. Но беспечность, сама знаешь, до добра не доводит. А надо всё и всегда считать да просчитывать.
– Считать… Разве ты умеешь считать?
– Я хорошо считаю. В школе по арифметике у меня была пятёрка, и особенно я любил щёлкать задачки про бассейн с трубами, которые то открывают, то закрывают, да автобусы, что туда – сюда ходят между пунктами А и Б, встречаясь на павороти у пункта С.
– Но это же смешно! Мало ли кто в школьной арифметике чуть петрил?!
– Ты не права, потому что, как ни странно, но очень немногие. Большинство списывало урок, а я всегда решал сам. Как и свои точки, например, обсчитываю сам, причём в уме, это даже слепой со стороны видит. И ещё признаюсь: я учусь на курсах…
– Неужели бухучёт?
Никита кивнул, как будто бы пытаясь скрыть смущения подлую тень.
– Ха! Послушай, без опыта и знаний… Торговая точка – это одно, а фирма со складами и сотнями мелких и крупных клиентов, с прямыми поставками, товаром в пути…
Никита, видя, как его жена распаляется, поцеловал её в губы. Холодно, чтоб остудить. Приподнял её и посадил к себе на колени.
– А ты на что?
И опрокинул полную рюмку коньяку в рот себе.
– Я?!
И поцеловал, напоив жену изо рта в рот. Натали наполовину закашлялась, наполовину рассмеялась.
– Да, ты.
И говорит, понизив до едва различимого человеческим ухом шёпота голос:
– Ты подскажешь мне, где лучше и как правильнее искать, чтобы нарыть то, что нам нужно. А я сострою умный вид: ну что, мол, за детские шалости?! И буду колоть дальше.
Никита набрал в рот коньяку и опять напоил жену изо рта в рот. Она едва не поперхнулась, но тут же взяла себя в руки и сторожко ушки навострила.
– Годовую плату твои внесли. Теперь квартальные. Если я поймаю их на подлоге, то всё, что я… что мы нароем, – они заплатят вдвойне. Причём задним числом за весь прошедший год. И четверть утаённого будет наша.
Натали недоверчиво поглядывает исподлобья и тоже шепчет:
– Ты сам говорил, что крыша никому не платит. Они кинут тебя, а я лишусь работы.
– Они не глупые. Не кинут. Потому что дальше, если я не лоханусь, а с твоей помощью мы не завалим дело, мне проводить аудит ещё и ещё, и не только в вашей конторе.
– Да меня с работы за такие вещи попрут! Да и тебя на порог не пустят, и товара не дадут.
– А мы никому не скажем. И у тебя я больше не объявлюсь. Отовариваться будет мой помощник. Или брат Серёга – что сподручней было б. Как тебе удобней. Все подумают, что я сначала разведал, сделав контрольные закупки, а потом пришёл с проверкой.
– Послушай, Никита, а ты не боишься? Запутаешься – как муха в паутине. Потом не вывернешься.
– Нет, не боюсь, – говорит он с беспечной улыбкой, поит изо рта в рот коньяком и разглядывает глаза в глаза, как она справляется с неожиданно горьким подарком губы в губы. – По первому разу они заплатят сполна.
И опять горько целует.
– Второй раз тоже заплатят, хотя и со скрипом – с отсрочкой, но заплатят.
Она набрала в рот коньяку и поит уже его изо рта. Он пьёт волшебный коктейль и считает:
– Третий раз… Я ведь не бандит – я специалист, причём вольнонаёмный.
– Ты – специалист?
– Да, я спец. И ничего противозаконного или предосудительного делать не собираюсь. А мои гонорары – ой как высоки! Не заплатят?! Жадный платит трижды. А больше мне от них ничего и не надо. Закон восьмой, который я открыл для себя: всегда и всё считать, пересчитывать и просчитывать, но никогда не болтать о полученных результатах, ибо то, что в уме, то и прикуп.
– А точки на рынке? А я?
– Ты моя жена, и никто об этом не должен догадываться. Точки же на всякий случай пускай поработают. Подою чуток, а потом продам своё дело напарнику. Ибо любой бизнес, если не под контролем, то считай – уже не твой бизнес. Главное, вовремя продать. Дорого и в рассрочку.
– А если…
– Никаких если. Напарника примешь как родного. А нет, так брата кровного. Имеешь право. И ни гу-гу. Никто ничего не заподозрит, если держать рот на замке да гнёздышко надёжно спрятать.
Задумалась, глядя в потолок, приоткрыла рот, состроив загадочную гримасу, и вдруг:
– Как скажешь, милый. Я вся твоя. Ты ведь муж мне?
– Муж.
– Муж и жена – одна сатана. Как скажешь, так и будет.
И глаза уже туманятся. Губы тянутся к губам. Руки ищут рук. И Натали не слышит, что он говорит. Её слух ласкает то, как он говорит.
– Я должен провернуть колёсики, маятник качнуть, чтоб часики затикали – пошли. Я должен отдать долги. Я должен развернуться. Я должен вырвать тебя из этого подвала.
– Когда?
– К новому году…
– Когда ты поцелуешь меня так, чтоб опять закружилась голова?
– Я должен, и я обязательно отыщу калиточку, а за калиточкой той – укромную тропку в наш маленький рай. Ты только верь мне, – шепчет Никита, целуя её.
Он целует в губы, а ей мало. Он кусает шею, а ей мало. Её груди обнимают и ласкают ему щёки. Соски готовы лопнуть и жалят своим остриём. Живот трепещет, и бёдра льнут навстречу поцелуям. Он падает пред ней – на колени, и целует, и целует, и целует… И ласкам тем нет ни конца и ни предела. В руках сила. В пальцах нежность. В губах страсть. Из груди стон рвётся, и млеет душа. Мягко и упруго, ненасытно тело: страсть как голод – её не остановишь, не обманешь и не умалишь.
Страсть с лёгкостью срывает все благочестивые покровы, которые накапливались с таким ханжеским трудом веками кропотливой лжи, чтоб стыдливостью прикрыть природные инстинкты. Лишь обнажившись до звериного нага, испытаешь трепет первородных чувств. Живёшь – и знаешь, что такое жизнь без лжи. Без кривды. И счастлив. Без напрасного притворства. И свободен – волен, как никто и никогда, кто не любил в другом себя.
План на жизнь был свёрстан, казалось, окончательный и бесповоротный, и с каждым днём росла уверенность, что завтра непременно будет лучше, чем вчера. Да так, собственно говоря, оно и было.
Когда к концу следующей недели родители Натали вернулись в свой дом, то дом их к тому времени опустел: дочь уже выпорхнула из родового гнезда. Никита снял квартирку для себя и Натали. Там, среди тюков, набитых всяким барахлом, которое с удивительной скоростью перемещалось в пространстве, они были счастливы, наслаждаясь близостью и грёзами в ночи, чтоб средь бела дня те призраки обращались явью, будто по воле провидения.
Никита держал своё слово. За тот год, что они провели в полном уединении, скрывая от чужого недоброго глаза своё временное гнёздышко, он открыл магазин, затем второй, третий… Дошло дело до небольшого оптового склада и даже офиса. Это были времена, когда вложенный в дело капитал обращался едва не в один день, – если знаешь, какие колёсики да как вращать. Никита не знал, он ощущал – как время, как погоду, как любовь – и жил в этой своей круговерти, как рыба в воде или птица в небе.
– Шестой закон в действии: время плюс энергия… – иногда просил он у неё прощения, покидая супружеское ложе с первыми рассветными лучиками, чтоб вернуться поздно за полночь. – Так что главное сейчас не терять драгоценного…
– Никогда не оправдывайся передо мной! – Натали губами впивалась в губы как если бы последний раз в жизни, и сжимала в страстных объятиях, лишь на чуть облегчив его страсть, – и отпускала вдогонку за временем со словами: – Я люблю тебя, милый! И жду.
Никита не терял даром драгоценного, прирастая прибылью день ото дня, – и никогда не путал деньги с финансами, а нерастраченную любовь с капиталом. Она же старалась быть выше ревностных позывов и пустых суетных обид, безропотно принимая свою судьбу. И не смела проклинать время как разлучницу – соперницу более искушённую в делах земных страстей, нежели она сама.
Вскоре, однако ж, Натали с прискорбием узнала и девятый закон, вновь открытый её мужем. Нахмурив лоб, Никита однажды признался ей:
– Закон девятый: движение – это главное, пускай даже временно вспять.
И она разглаживала неожиданную морщинку меж бровей ласками, зацеловывая до зеркального блеска его чело.
– Когда тебе плохо, – успокаивала она его отчаяние, шепча на вдохе между поцелуями, – то кажется, будто весь мир вокруг рушится. – И на выдохе: – Но это, поверь мне, совсем не так. Мир по-прежнему там же, где и был за мгновение до этого, но без твоего участия – уже чуточку иной.