Михаил Скобелев. Его жизнь, военная, административная и общественная деятельность

Глава II

Начало турецкой войны. – Переход через Дунай. – Отвага Скобелева. – Удачи и неудачи

Мы коснемся истории войны 1877 года лишь настолько, насколько это необходимо для оценки военной деятельности Скобелева. Но с этой же целью нельзя обойтись без беглого очерка общего плана действий русских войск. Русское общество и даже весь русский народ привыкли считать Скобелева самым выдающимся героем турецкой кампании; эта справедливо заслуженная слава была плодом исключительно личных способностей Скобелева, но никак не его служебного положения в армии. В начале турецкой войны Скобелев занимал такие ничтожные должности, что, судя по этому, почти невозможно было предположить, какую роль должен был играть молодой генерал в последовавших затем событиях.

Причины турецкой войны общеизвестны, хотя еще не вполне раскрыты все пружины, руководившие герцеговинским восстанием, из-за которого началась сербская война. Восстание это было вызвано главным образом экономическим гнетом, действиями мусульманских помещиков и чиновников; немало способствовали восстанию агенты различных соперничающих держав, в числе которых находилась одна личность, в то время игравшая роль отчаянного панслависта, а впоследствии поселившаяся в Германии и издававшая в Берлине газету, имевшую связи с германской имперской канцелярией^[3]. Эти международные люди, возбудившие восстание, были наилучшими подготовителями австрийской оккупации, которая, судя по заявлениям босняков и герцеговинцев, хуже всякого турецкого ига. Известно, что восстание Боснии и Герцеговины, бывшее исходным пунктом всех балканских столкновений и самой русско-турецкой войны, вскоре отошло совсем на задний план. Русская дипломатия устроила даже отдельное соглашение с Австрией, о котором Австрия не замедлила уведомить князя Бисмарка. В силу этого соглашения Австрии была предоставлена оккупация восставших турецких провинций на тот случай, если Россия займет Константинополь. Константинополя мы, как известно, не заняли, уступая угрозам Англии, подстрекаемой тою же Австрией, но австрийцы избрали благую часть и, однажды войдя в Боснию и Герцеговину, решили остаться там на неопределенное время. С точки зрения босняков и герцеговинцев, вся наша турецкая кампания и привела лишь к ухудшению их положения.

Но босняки и герцеговинцы были только предлогом. Турецкая война была затеяна под влиянием двух совершенно противоположных мотивов, определивших всю внешнюю политику, отстаиваемую нашими националистами. Один из этих мотивов – идейный – состоял в стремлении освободить христианское население Турции из-под мусульманского ига; другой, гораздо более практический, сводился к стремлению овладеть турецкими проливами, а быть может и самим Константинополем, с чисто стратегической и коммерческой целями, а именно – доставить нашему военному и торговому флоту выход из Черного моря в Средиземное. Несомненно, что в последнюю русско-турецкую войну первый – идейный – мотив одержал верх, хотя постоянно слышались голоса, требовавшие, чтобы Россия вознаградила себя за понесенные жертвы более ощутимым образом – путем захвата Константинополя и проливов.

Каковы бы ни были мотивы, нельзя не признать, что последняя турецкая война была начата нами без строго обдуманного не только политического, но и чисто военного плана. В этом вопросе сходятся и наши, и иностранные писатели, и теоретики, вроде генерала Богдановича, и боевые генералы, подобные Зотову.

Вот что писал, например, генерал П. Д. Зотов, находившийся в момент объявления войны в Могилеве:

“Война объявлена, и конечно, она должна быть с нашей стороны наступательной, для которой первое условие успеха – значительный перевес в силах. Достаточно ли их у нас? В Европейской Турции, по газетным сведениям, под ружьем 250 тысяч армии. Мы мобилизовали 8 корпусов… к половине июня на Дунае можно сосредоточить 6 корпусов, которые в сумме составят менее 200 тысяч. В 1828 и 1853 годах мы были уже наказаны за нарушение основных правил стратегии – не пренебрегать неприятелем; но уроки не пошли впрок. Мы увлеклись впечатлением действий Черняева, рассказами о том, что турки бегут при виде больших русских сапог”.

Генерал Черняев

Два дня спустя тот же генерал жалуется на крайние беспорядки. В каждом полку оказывался некомплект, в некоторых полках более 100 человек. Расчеты оказались чисто бумажными. Местами мобилизация была затруднена бездействием губернских властей, причем иные администраторы заботились лишь о “величии своего звания”. С приближением к Дунаю непорядки все увеличивались, а между тем еще до перехода через границу многие получили отличия. 16 мая Зотов пишет: “На пути слышал много рассказов о знаменитом товариществе Грегера, Горвица и Когана; это тоже что-то вроде канцелярии. Войска жалуются на недостаточность, несвоевременную доставку и недоброкачественность продуктов; но товарищество сильно поддерживается… При армии сверх того огромный персонал интендантских чиновников”.

О наших железнодорожных неурядицах и говорить нечего. По показанию Салова был, например, такой случай: Чугуевский уланский полк должен был сесть в Дубно; приходит телеграмма: “Сесть в Здолбунове, за 45 верст”. Полк по тревоге скачет в Здолбунов, здесь стоят вагоны для посадки; вдруг поезд уходит по чьему-то приказанию в Дубно, и полк вынужден ехать назад, чтобы сесть там! Главным средством успеха мобилизации считалось соблюдение строжайшей канцелярской тайны. Секретничанье дошло до того, что 30 июня в главный штаб приехал Контакузен с вопросом: “Где 16-я дивизия?” Оказалось, что сам штаб не знал этого.

Этих немногих отрывочных замечаний достаточно, чтобы обрисовать условия, найденные Скобелевым, который, бросив все свои среднеазиатские дела, променял почетный и независимый пост губернатора целого Ферганского края на совершенно неопределенное положение в дунайской армии.

12 апреля 1877 года была объявлена война, и в тот же день наши войска перешли границу. 10 июня произошла переправа через Дунай. 15 числа авангард перешел через Дунай против Зимницы и после упорного боя овладел высотами противоположного берега и городом Снеговом. При этой переправе Скобелев ограничился более чем скромной ролью охотника, или, если угодно, добровольца. Для него, уже отличившегося в целом ряде серьезных битв в Средней Азии, не нашлось подходящей должности в армии. Оставалось одно: самому себя назначить, и Скобелев сам себя произвел в ординарцы М. И. Драгомирова.

Свиты Его Величества генерал-майор Михаил Иванович Драгомиров

В ночь переправы, после второго рейса наших лодок, Скобелев отправился на тот берег вместе с Драгомировым, штабом дивизии и адъютантами.

Едва отчалили, как турки стали осыпать лодку пулями. Переехали благополучно. Бой кипел всюду. Генерал Драгомиров осмотрел все происходившее, насколько это было возможно в страшном дыму и в утреннем тумане. Все показалось ему страшно бестолковым.

– Ничего не разберешь, лезут, лезут, ничего не разберешь, – повторял он.

Скобелев был рядом с ним: оба были пешком. В раздумье и молча глядел М. И. Драгомиров; вдруг раздался голос Скобелева:

– Ну, Михаил Иванович, поздравляю!

– С чем?

– С победою, твои молодцы одолели.

– Где, где ты это видишь?

– Где? На роже у солдата. Гляди на эту рожу! Такая у него рожа только тогда, когда он одолел; как прет, любо смотреть.

Драгомиров взглянул и постиг тайну, еще не разъясненную ни в одном учебнике тактики: читать победу на лице солдата. Около девяти часов утра турки отступили. Еще на правом фланге поддерживалась перестрелка.

– Не пора ли остановить солдатиков? – спросил Скобелев Драгомирова.

– Пора-то пора, да некого послать, все ординарцы в расходе.

– Хочешь, пойду?

Скобелев отправился. Это был первый его подвиг за Дунаем, о котором все говорили с удивлением^[4].

В белом кителе пошел он тихою походкою, “как будто прогуливался на бульваре”, как говорит Верещагин, “как совершенно опытный боевой офицер”, по словам Драгомирова… Скобелев отправился в самый жар сражения: слева наши стрелки в виноградниках, а справа стреляют с высот турки. Он идет, подходит к стрелкам, остановится с одним поговорить, другого ободрит, и таким образом, везде один, открыто и медленным шагом, он обошел все войска, передавая приказание Драгомирова.

И тем не менее, по словам Верещагина, нашлись начальники, которые сделали Скобелеву выговор, сказав, что он “суется не в свое дело”.

Относительно дальнейших действий Скобелева мы будем следовать главным образом рассказу Куропаткина. Этот близкий товарищ Скобелева в предисловии к своей замечательной книге оговаривается, что именно вследствие близости к покойному едва ли мог писать вполне беспристрастно. Но сличение показаний Куропаткина со множеством других сведений убеждает, что именно его рассказ наиболее беспристрастен.

В начале турецкой войны наши войска одерживали блестящие победы. Это был самообман, основанный на полном незнании сил и планов неприятеля. Мы привели выше мнение Зотова, который полагал, что у турок около 250 тысяч войска, и все-таки считал двинутую нами армию недостаточной. На самом деле у турок было 494 тысячи отлично вооруженного войска. Достаточно сказать, что у каждого турецкого пехотинца приходилось от 500 до 1000 патронов на ружье, тогда как у наших было в среднем по 60 патронов. План турок состоял в том, чтобы завлечь нашу армию в глубь страны и здесь по возможности окружить ее со всех сторон; следует сознаться, что турки были на шаг от выполнения этого плана.

Карта театра войны России с Турцией в 1877-78 гг.

Наши так называемые победы в начале кампании были прямым следствием плана, придуманного турками, которые почти беспрепятственно дозволили нам занять значительную часть болгарской территории. Через три недели после взятия Систова наши войска захватили область шириною до 90 верст и глубиною до 150. Вновь сформированный отряд генерала Гурко опередил всех: 25 июня он занял Тырново. Об этом событии генерал Зотов, впоследствии имевший под своей командой Скобелева, пишет в своем дневнике: “4 июля был взят Никополь, в то же время Гурко занял Казанлык и Шипку, 7 июля взял Шипкинский перевал, но проглядели важное событие, а именно: движение энергичного Османа-паши, полководца, которого если не по образованию, то по природным военным талантам можно поставить наряду со Скобелевым”. В начале войны Осман-паша находился в Видине. Граф Н. П. Игнатьев, близко знакомый с турецкими генералами, несколько раз предупреждал Криденера о силе видинского гарнизона и энергии Османа-паши. На это предупреждение не обратили должного внимания. Пока мы занимали Тырново и Шипку, турки успели выйти из Никополя и Видина и сосредоточились в Плевне, с того времени ставшей их опорным пунктом. Как легко взглянули наши полководцы на происшедшую перемену, показывает распоряжение, полученное генералом Шильдер-Шульднером, занять Плевну. Отряд Шильдер-Шульднера атаковал Плевну 8 июня, не имея ни малейшего понятия о силе неприятеля. По словам Куропаткина, у нас поход считался почти оконченным: многие офицеры, назначенные в армию в начале июля, боялись, что опоздают на войну и не будут иметь случая отличиться! Шильдер-Шульднер был отбит с большим уроном. Впечатление этого первого понесенного нами поражения было необычайное. Турки необычайно ободрились, у нас явилось смущение. Слухи преувеличили число турецких войск, сосредоточенных в Плевне. До сих пор еще многие военные историки уверяют, что при осаде Плевны мы имели дело с неприятелем, далеко превосходившим нас силами. Мнение это лишено основания, и, основываясь на данных, собранных полковником генерального штаба Артамоновым, Куропаткин утверждает, что силы Османа-паши в начале борьбы под Плевной не превышали тридцати тысяч. Против этих сил мы двинули более значительную армию под командою Криденера. Правда, у Османа-паши была отборная армия, которою распоряжался он сам; снабжение армии было отличное, и турецкие орудия били несколько дальше наших.

18 июля было произведено второе, еще более несчастное нападение на Плевну. В этом деле участвовал Скобелев. Но что мог сделать “генерал Скобелев-второй” в своей подчиненной роли, когда всем руководили лица, очевидно неспособные к борьбе с таким противником, как Осман-паша?

После перехода через Дунай Скобелев в течение долгого времени оставался не у дел; затем ему поручили произвести рекогносцировку к Рушуку, но не дали ему никакого отряда. Скобелев отказался от роли “соглядатая земли обетованной” (по выражению Верещагина). Во время второй атаки на Плевну решились наконец поручить Скобелеву, кроме казаков, еще батальон пехоты. С одним этим батальоном Скобелев спас войска, бывшие под командою князя Шаховского и помогавшие Криденеру, от окончательного поражения, о чем официально донес сам Шаховской. С горстью солдат Скобелев бросился на отовсюду наступавших турок, которым не пришло в голову, что они имеют дело с несколькими сотнями солдат; ему удалось таким образом отвлечь внимание неприятеля и обеспечить Шаховскому отступление.

В этом деле Скобелев обнаружил рыцарские черты своего характера. Между прочим, он призвал Сергея Верещагина (брата знаменитого художника) и сказал ему:

– Поручаю вам удаление с поля раненых. Я не сойду с места, пока не получу от вас известия, что последний раненый унесен с поля.

Поздно вечером Сергей Верещагин и сотник Ш. пришли с разных сторон и доложили Скобелеву, что все раненые подобраны.

– Я вам верю, – сказал Скобелев и только тогда начал отступление.

Во время всей этой смелой атаки С. Верещагин был подле Скобелева. Под Скобелевым была убита лошадь. Верещагин соскочил с седла и предложил свою. “Вижу, – сказал Скобелев, – простая гнедая… (он употребил непечатное слово). Нет, не хочу. Неужели нет коня?” Но пули и гранаты сыпались в таком количестве, что Скобелеву пришлось сесть на простую гнедую кобылу и наконец уехать с поля сражения.

“Вторая Плевна” стоила нам, по подсчетам Куропаткина, 168 офицеров и 7167 солдат. Генерал Зотов говорит об этом деле: “Криденер обвиняет Шаховского, и наоборот; одно ясно, что встрепка нам дана порядочная. Отступление уподобилось бегству, паника распространилась даже за Дунай”.

Много лет спустя Куропаткин выясняет причины поражения. Различные отряды действовали без всякой связи между собой; сверх того, все усилия были потрачены с целью взять Гривицкий редут, хотя значение этого редута было ничтожно. Куропаткин подтверждает, что отступление произошло в беспорядке, добавляя, что если бы Осман-паша не остался на занятой позиции, а решился преследовать, то мог бы истребить отбитую армию. Но действия кавалерии на левом фланге под начальством “Скобелева-второго”, пишет Куропаткин, были образцовыми несмотря на неблагоприятную местность. Что значит в таких случаях искусство военачальника, ясно из того, что на правом фланге кавалерия генерала Лошкарева ровно ничего не сделала и даже усилила замешательство во время отступления.

После “второй Плевны” война приняла совершенно новый характер. Из нападающей стороны мы стали в положение обороняющихся. Стремительный поход Гурко, уничтожавшего по пути железнодорожные станции и даже целые участки железной дороги, завел его отряд так далеко, что он не мог поспеть ко “второй Плевне”, а между тем с появлением всех сил Сулеймана-паши войскам Гурко пришлось отступить назад, за Балканы. Результатом было предоставление населения оставленной части Болгарии турецким неистовствам. Тяжело было даже положение рушукского отряда, против которого выступила вдвое превосходившая его по силе турецкая армия. Одним словом, на всех пунктах нам пришлось перейти к обороне, выжидая подкреплений, и если бы турки не обнаружили нерешительности в атаке, то положение нашей армии могло стать критическим. Турки упустили время, и прибытие гвардии и других свежих войск решило участь войны в нашу пользу. В самое критическое время – когда ожидали подкреплений – военный талант Скобелева проявился в полном блеске.