Феномены мозга

© Двойнин А. М., предисловие, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2023

Предисловие

На полках современных книжных магазинов нет недостатка в литературе, претендующей на раскрытие «тайн и загадок мозга» или «удивительных возможностей человеческой психики». Вместе с тем не всегда подобные книги написаны профессионалами и основываются на академическом научном знании.

Книга «Феномены мозга», в которой собраны работы известного невролога, физиолога, психиатра и психолога конца XIX – начала XX века Владимира Михайловича Бехтерева, – особого сорта. Она написана ученым, научный авторитет которого непререкаем, а открытия в области медицины и психологии заложили фундамент для исследований феноменов психики и мозга в различных областях знания. Эта книга приоткрывает завесу тайны, которой до сих окутаны такие явления, как гипноз и внушение; освещает проблему передачи мыслей на расстояние – телепатии.

Конечно, при чтении следует понимать, что вошедшие в данное издание отдельные труды ученого написаны достаточно давно и являются классическими. Большинство из них впервые опубликовано в начале XX века. Поэтому они основываются на научном материале, который был доступен в ту эпоху и соответствуют уровню знаний того времени. Может показаться, что чтение подобных классических трудов лишено смысла, если не ставить перед собой специальную задачу разобраться в давней истории вопроса. Однако читателю, который погрузится в интеллектуальную атмосферу творчества первопроходцев исследования гипнотических состояний психики, неврологических и психических механизмов внушения и так называемой телепатии, предстоит убедиться, насколько точно описана природа этих явлений, насколько современно звучат многие идеи автора.

Имя Владимира Михайловича Бехтерева (1857–1927) давно вписано в золотой фонд мировой науки, а сам ученый в настоящее время кажется фигурой легендарной, почти мифической. Для всего этого есть причины. В 16 лет он поступил Петербургскую медико-хирургическую академию, успев за время обучения принять участие в Русско-турецкой войне (1877–1878). После получения блестящего высшего образования в России В.М. Бехтерев защитил докторскую диссертацию по медицине и стажировался за рубежом. Его учителями были крупнейшие психиатры, физиологи и психологи: Э. Г. Дюбуа-Реймон, П. Флексиг, В. Вундт, Ж.-М. Шарко и др. Благодаря своему таланту, настойчивости и уникальной продуктивности В. М. Бехтерев реализовал блистательную научную и гражданскую карьеру, став профессором, академиком, а также генерал-лейтенантом медицинской службы Русской императорской армии и тайным советником.

За свою жизнь ученый сделал так много полезных дел для развития науки, образования и распространения медицинских знаний, что их хватило бы на несколько жизней. Он работал практикующим врачом, описал новые заболевания и разработал методы их терапии, создал ряд лекарственных средств и препаратов, основал больше трех десятков учреждений, научных обществ и почти дюжину научных журналов, опубликовал столько работ, что исследователи его творчества до сих не могут точно их сосчитать. По некоторым данным число научных работ, написанных В. М. Бехтеревым, приближается к двум тысячам, включая опубликованные на русском и иностранных языках. Такой потрясающей продуктивности в эпоху отсутствия компьютерных технологий современные ученые могут только позавидовать!

При этом нынешние возможности дистанционного сотрудничества, проведения высокотехнологичных экспериментов, компьютерных расчетов и оперативного доступа ученых к массивам информации В. М. Бехтереву и не снились! Следует отметить, что наряду с преимуществами цифровой эпохи, которые существенно облегчили жизнь ученым, значительно возросли требования к организации научного исследования и качеству результатов, строгости и обоснованности выводов. В разы усилилась конкуренция за научные открытия и в сотни раз увеличились темпы производства научной информации. Это заставляет современных ученых прикладывать титанические усилия, чтобы оказаться на гребне мировой исследовательской «волны».

Зная неимоверно деятельную натуру В. М. Бехтерева и потрясающую продуктивность, легко представить его в авангарде современной психоневрологии, сидящего у магнитно-резонансного томографа и изучающего мозговые процессы методами нейровизуализации…

Важно упомянуть, что В. М. Бехтерев не был не кабинетным ученым, а страстным экспериментатором, который мог находить поводы и места для проведения своих экспериментов в самых неожиданных обстоятельствах. Например, заинтересовавшись таким явлением, как телепатия, которая демонстрировалась в народных театрах, он прямо в театре приступил к своим экспериментам, чтобы проверить гипотезу о передаче мыслей при помощи «психической энергии». При этом его нисколько не смущала сомнительность самого предмета исследования. В одной из своих работ он пишет: «…крайне желательно, чтобы к изучению явлений мысленного внушения серьезные научные деятели перестали относиться с тем пренебрежением, которое, за малыми и всем хорошо известными исключениями, проявлялось в их среде до позднейшего времени». Этот отрывок из текста показывает научную смелость В. М. Бехтерева и готовность исследователя браться за решение даже тех проблем, которые находятся, по мнению некоторых его современников, за границами научного познания.

Спектр проблем, входивших в разные годы в сферу научных интересов ученого, поражает воображение: морфология и физиология нервной системы; физиологические механизмы рефлекса; причины и симптоматика заболеваний позвоночника; генез, диагностика и терапия ряда невротических и психотических расстройств; патогенез галлюцинаций; психические эпидемии и бесоодержимость; гипноз и внушение в норме и при алкоголизме; работа мозга при осуществлении творческого процесса; телепатия; половое поведение и воспитание детей; физиология и научная организация труда представителей разных профессий; психология социальных групп и др.

В. М. Бехтерев оставил отчетливый след и в развитии отечественной психологии. Несмотря на то, к настоящему времени сложилась традиция называть его не только психиатром, психоневрологом, но и психологом, признавая тем самым его заслуги в данной дисциплине, сам ученый вряд ли согласился бы с такой идентификацией. Исследования психологической проблематики В. М. Бехтерев вел с иных методологических позиций, нежели современная ему психологическая наука. Психология того времени представляла собой науку, эмпирически изучавшую сознание как субъективный опыт. В рамках данного подхода считалось невозможным исследовать психику с объективной стороны, так как субъективный опыт (содержание сознания) доступно только его носителю. Поэтому ключевым методом исследования служила интроспекция – самонаблюдение: испытуемые должны быть наблюдать за собственными психическими процессами и состояниями, а потом давать психологу-исследователю отчет.

В период разразившегося в психологии методологического кризиса (конец XIX – начало XX века) стала очевидной необъективность и неточность получаемых методом интроспекции научных данных. Методологическая позиция эмпирической психологии была признана многими учеными бесперспективной. Начали появляться новые проекты психологической науки: психоанализ, бихевиоризм, гештальтпсихология, описательная психология и др. В отечественной психологии в 1920-е годы также разразилась большая дискуссия о том, какой должна быть психология и на каком философско-методологическом фундаменте строиться.

Автором одного из таких проектов стал В. М. Бехтерев, предложивший так называемую объективную психологию, или рефлексологию. Первая его работа – «Объективная психология» – вышла еще в 1907 году. Основная идея данного проекта заключалась в том, чтобы рассматривать психику с объективной стороны, а не изнутри, субъективно. С этой же объективной стороны, психическая деятельность должна исследоваться как совокупность рефлексов, которые формируется под влиянием внешней среды на нервную систему организма. Парадоксально, но таким образом психология, по сути, заменялась физиологией нервной системы, призванной объяснить через рефлекторную деятельность все многообразие поведения человека и социальных групп. (Социальную психологию В. М. Бехтерев обозначил как коллективную рефлексологию!)

Такой редукционистский и механистический взгляд на человека сближал проект В. М. Бехтерева с американским бихевиоризмом. Его создатели предлагали отказаться от изучения психики в принципе и сделать предметом психологии поведение, которое они трактовали как совокупность реакций на стимулы внешней среды.

Несмотря на определенную популярность рефлексологических идей в отечественной науке в 1910-1920-е годы, данный подход, как и другие подобные проекты (например, реактология К. Н. Корнилова) был впоследствии ликвидирован. В борьбе новых психологических подходов в нашей стране победила культурно-историческая психология Л. С. Выготского, который не только показал ложность исходных методологических посылок рефлексологии и бихевиоризма, но и доказал возможность объективного изучения психики без сведения ее к нервным процессам. Поэтому В. М. Бехтерева, о влиянии которого на психологию сказано выше, в строгом смысле слова правильнее называть рефлексологом, а не психологом.

В книге «Феномены мозга» психологическая и неврологическая проблематика переплетается, а автор демонстрирует то, как сложные клубки вопросов о психоневрологической природе феноменов гипноза, внушения и телепатии могут быть элегантно препарированы научным мышлением и экспериментом. Читать эту книгу достаточно легко даже неискушенному читателю. Повествование о проводимых автором опытах и их обстоятельствах иногда напоминает художественный рассказ – автор говорит об исследованиях как о личных событиях, фактах своей биографии. И все это потому, что у В. М. Бехтерева есть еще один из неупомянутых талантов – писать просто о сложном. Читателю остается лишь перевернуть страницу и погрузиться в тайны и загадки феноменов мозга.

19 мая 2023 г., г. Москва

Двойнин Алексей Михайлович

кандидат психологических наук, доцент департамента психологии Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики», эксперт Российской академии образования

Гипноз^[1]

Со словом «гипнотизм», или сокращенно «гипноз», публика обычно связывает понятие о чем-то таинственном, о загадочном действии особой «магнетической» силы одного лица-магнетизера (гипнотизера) на другое (гипнотизируемое) лицо. Здесь мы имеем отзвуки господствовавшего прежде понятия о «животном магнетизме», т. е. об особой силе, подобной магнетизму, которая будто бы свойственна животным организмам. При этом влияние одного человека на другого объяснялось истечением этой силы в виде так называемого флюида с концов пальцев (при пассах) или из глаз гипнотизирующего во время сеансов гипноза. И поныне этот взгляд особенно охотно поддерживается так наз. магнетизерами, пользующимися явлениями гипноза в своекорыстных целях эксплуатирования доверчивых лиц. Так именно смотрел наиболее известный из магнетизеров Месмер, живший в конце прошлого столетия, прославившийся своими «магнетическими» сеансами, особенно в Вене и в Париже, вследствие чего и самая теория истечения особых флюидов часто обозначается именем месмеризма.

Наука давно отрешилась от этих и подобных им необоснованных теорий, хотя некоторые из ученых и придерживались при объяснении явлений гипноза подобной же точки зрения (Льюис во Франции, у нас врач Каптерев и некоторые другие).

Существенный шаг в научном разъяснении явлений гипноза сделал в свое время Бред, написавший в 40-х годах истекшего столетия исследование о гипнотизме, затем французский врач в Нанси Льебо, лечивший гипнотическим внушением больных и тоже написавший об этом методе интересное сочинение. Наконец, видную роль в истории вопроса сыграл знаменитый невропатолог Шарко, демонстрировавший в парижском госпитале Сальпетриер явления гипноза на истеричных врачам всего мира, съезжавшимся в Париж. Он рассматривал гипноз как особое нервное состояние, вызываемое физическими приемами. Однако Шарко встретил резкого противника своих взглядов в лице проф. Бернгейма (в городе Нанси, близ Парижа), вызывавшего гипноз путем словесного внушения и рассматривавшего самый гипноз как внушенный сон и все явления, наблюдаемые в гипнозе, как результат одного лишь словесного внушения. Эти разноречия сыграли затем большую роль в выяснении явлений гипноза, почему названные четыре исследователя и должны считаться основоположниками учения о гипнозе. Ныне же по гипнозу имеется огромная литература.

Понятия о гипнозе и внушении в обыденной жизни постоянно фигурируют рядом друг с другом и трактуются нередко как почти равнозначные. Это объясняется исключительно тем, что силу внушения наука познала через гипноз, а когда процесс внушения был лучше изучен в гипнозе, то и самый гипноз такие авторы, как Бернгейм, стали объяснять действием внушения. На самом же деле между понятиями внушения и гипноза нет ничего подобного тождеству. Под внушением мы понимаем обыкновенно влияние одного человека на другого, чаще всего через посредство слова, которое действует на другого человека не путем убеждения, как это мы наблюдаем ежечасно в беседах, а путем непосредственного прививания ему тех или других мыслей и состояний. Понимаемое в этом смысле внушение представляет собою явление, которое наблюдается везде и всюду в социальных условиях жизни, и притом наблюдается в бодрственном состоянии человека при общении людей между собою, в гипнозе же проявляется лишь с особенною яркостью и силою.

Что же такое гипнотическое состояние? Известно, что Шарко рассматривал его как особое нервное состояние, подобное истерии, Бернгейм – как внушенный сон, некоторые признавали его за особую эмоцию или душевное волнение (аффект), а я признавал правильным рассматривать его как особое видоизменение естественного сна.

Мнение Шарко, признававшего в гипнозе особое нервное состояние, подобное истерии, ныне совершенно оставлено, с тех пор как опыты показали, что гипнозу в той или иной степени поддается большинство людей, если не все. Признать же всех истеричными, очевидно, нельзя. Этой теории нанесен окончательный удар, когда выяснилась необходимость признать гипноз и у животных за явление, совершенно аналогичное и родственное человеческому гипнозу. Особенно убедительные данные в этом отношении были представлены работами В. Данилевского и позднее Мангольда о гипнозе животных.

Определение Бернгейма, пользующееся широкою распространенностью, по которому гипноз есть «внушенный сон», также должно быть признано неудовлетворительным. Дело в том, что такое понимание гипноза предполагает, что все в гипнозе объясняется внушением и что самый гипноз вызывается всегда лишь внушением. Между тем имеется ряд фактов, которые решительно говорят против такого толкования явлений. Сюда относится, например, указанная еще Шарко повышенная механическая нервно-мышечная возбудимость, наблюдаемая иногда в глубоком гипнозе и характеризующаяся тем, что при простом механическом раздражении, производимом над нервами или мышцами, происходит сокращение соответствующих мышц. Явление это никак не укладывается в рамки одного «психического» воздействия, обозначаемого внушением.

Правда, некоторые из явлений гипноза Бернгеймом признавались результатом выучки истеричных в Сальпетриере при постоянных демонстрациях проф.

Шарко, но мы увидим ниже, что на самом деле это не так, ибо в нашей клинике было выяснено, что это явление действительно наблюдается в глубоких степенях гипноза, соответствующих летаргии Шарко. Д-ром Финне у нас был подтвержден и другой факт для глубоких степеней гипноза, что магнит, приближаемый незаметно от больных к тому или другому нерву, вызывает сокращения соответствующих мышц. Эти явления с внушением, конечно, не могут иметь ничего общего. Другие данные были в свое время представлены мною. В одном, например, случае дело шло о болезни невропатолога, страдавшего раком позвоночника, приведшим вследствие разрушительного процесса к поражению спинного мозга, к параличу и контрактурам (сведению) нижних конечностей. Все лечение ввиду неизлечимости состояния, скрывавшейся от самого больного, сводилось, собственно, к возможному облегчению его морального состояния. Для этой цели ему одно время были применяемы массаж ног и пассивная гимнастика стоп и вместе с тем, по его просьбе, внушение, производимое мной по методу Бернгейма. И вот что оказалось: усыпление больного под влиянием внушения достигало средней степени гипноза, в котором больной подчинялся внушениям, но вспоминал многое по выходе из гипноза. При этом и анестезия была настолько умеренная, что о расправлении сведенных конечностей вследствие появлявшейся при этом болезненности не могло быть и речи; между тем пассивная гимнастика стоп, производимая простым фельдшером и состоявшая в простом поворачивании стоп в голеностопном суставе справа налево, приводила к глубокому гипнозу, сопровождавшемуся столь значительной анестезией (бесчувственностью), что полное расправление сведенных конечностей производилось без всяких болей. Таким образом, ясно, что словесное внушение не могло достигнуть того, что могло быть осуществлено простым «физическим» воздействием, а отсюда следует, что нельзя все в гипнозе, как и самый гипноз, сводить к одному словесному или психическому воздействию. Еще один пример.

Среди моих пациентов был один крестьянин-инородец из новобранцев, не понимавший русского языка, который страдал спинномозговым порезом, или неполным параличом, и которого я исследовал в отношении рефлексов, получаемых с большеберцовой кости. Для этой цели я должен был многократно молча поколачивать по передней поверхности берцовой кости. Не прошло и пяти минут, как я заметил, что мой испытуемый заснул. Предположив, что дело идет о гипнозе, я сделал, в целях испытания, внушение запахов и разных вкусовых веществ, и оказалось, что внушенные галлюцинации удавались полностью. Этот факт заставил признать, что дело шло в данном случае не об обыкновенном сне, а о гипнозе; между тем данный крестьянин-инородец внушению вовсе не подвергался и даже не понимал русского языка. Ясно, что и здесь дело шло о воздействиях механического характера, приведших к гипнозу при отсутствии внушения. Я имел также случай, когда под влиянием простого внушения удавалось вызвать у одной из женщин гипноз умеренной степени, тогда как сильное освещение зеркалом без всякого внушения вводило ее в столь глубокое гипнотическое состояние с характером летаргии, что вывести ее из гипноза можно было не иначе как путем сильного механического расталкивания с окриком или путем применения сильного фарадического тока, тогда как внушение проснуться, даже повторяемое с настойчивостью, оставалось безуспешным. То же было и в другом моем случае.

Эти и подобные им факты не оставляют сомнения в том, что гипноз вызывается не одним внушением и что физические воздействия оказываются иногда более действенными, чем словесное воздействие в форме внушения.

К такому же заключению приводит и тот факт, что дети в младенческом возрасте легко усыпляются путем методического поглаживания или легкого похлопывания по спине и монотонного напева колыбельной песни, тогда как словесное внушение здесь не играет роли.

Наконец, в настоящее время, как мы уже говорили, установлено, что гипноз животных является совершенно аналогичным гипнозу у людей, а у животных о словесном внушении не может быть и речи.

С другой стороны, нельзя признать безоговорочно и то сближение гипноза и сна, доходящее почти до отождествления, которое делает Бернгейм. Гипноз и сон при известных чертах сходства имеют и существенные отличия. Так, с гипнотиком можно говорить и получать от него ответы; далее, во время гипноза наблюдается повышенная внушаемость, каковой не бывает в обыкновенном сне: загипнотизированного можно заставить путем внушения автоматически ходить, выполнять те или другие действия и т. п. Это и послужило для меня в свое время основанием к тому, чтобы признать гипноз не за сон, хотя бы и внушенный, а за своеобразное видоизменение сна, точнее – родственное сну состояние.

К сказанному следует добавить, что гипноз отличается от обыкновенного сна еще одною особенностью, так наз. раппортом. В глубоком гипнозе между гипнотизируемым и гипнотизатором устанавливаются особые отношения: первый слышит только слова второго, подчиняется ему во всем, исполняет его внушения беспрекословно, тогда как на воздействия сторонних лиц он совершенно не реагирует.

Посмотрим теперь, на чем основывается эмоциональная теория гипноза. Она опирается на тот факт, что при некоторых эмоциях утрачивается способность воспроизводить пережитое во время сильной эмоции и вместе с тем во время переживаемой эмоции обнаруживается повышенная внушаемость. Эти обе черты, как известно, наблюдаются и в гипнозе. Но при сходстве в указанном отношении все же гипноз не подойдет ни под одну из известных нам эмоций, а чтобы признавать его особой эмоцией, следовало бы указать его биологическую природу, ибо так наз. эмоции, или, выражаясь объективно, мимико-соматические состояния, вырабатываются в жизненных условиях как определенные реакции при тех или иных внешних условиях. Испуг при внезапном внешнем воздействии, страхпри опасности, стыд как защитный рефлекс против посягательств на половую сферу, ревность как опасение утраты полового объекта и т. п. – все это мимико-соматические состояния, выработавшиеся как целесообразные рефлексы при соответственных условиях.

Какую же эмоцию или какое мимико-соматическое состояние представляет собою гипноз как родственное сну состояние?

Если гипноз, как мы знаем, наблюдается и у животных, то вполне естественно, что корни его происхождения находятся глубоко в органическом мире. И действительно, в целом ряде животных, от низших до высших, мы наблюдаем особые состояния «оцепенения», или явления так наз. мнимой смерти, которые у тех же животных могут быть вызываемы и искусственно.

Когда жучок или паук ползет по бумаге, достаточно легкого удара по столу или по листу бумаги, чтобы он мгновенно и на долгое время сделался неподвижным, иначе говоря, замер в оцепенелом состоянии. Если, захватив змею за хвост, мы быстро встряхнем ее в воздухе, то увидим, как она мгновенно оцепеневает и становится твердой, как палка. Быть может, этим объясняется древнее «чудо», когда в руках Моисея, открывшего источник воды, жезл превратился в змею. Птичка под пристальным взглядом неожиданно появившейся змеи цепенеет и становится ее жертвой, хотя, казалось бы, легко могла улететь и тем избегнуть гибели. Крупный африканский грызун капибара, несмотря на то, что обладает быстрым бегом, точно таким же путем попадает в пасть змеи. Аналогичные примеры оцепенения представляют и более высшие позвоночные, до обезьян включительно. В условиях культурной жизни человека такие явления наблюдаются сравнительно редко, но и здесь мы знаем случаи «остолбенения» или «оцепенения» при внезапно возникающих внешних раздражениях, как, например, при пожарах и землетрясениях. Вспомним библейское сказание о Сарре, превратившейся при виде гибели Содома и Гоморры в «соляной» столб. (Название «соляной» здесь употреблено, конечно, в качестве сравнения.)

Спрашивается: каков биологический смысл этих явлений, характеризующихся внезапной скованностью движений? Наблюдения показывают, что они развиваются при внезапном появлении опасности. Но какой же смысл этих реакций и каким образом господствующий в природе естественный отбор мог удержать такое явление? Из вышеизложенного ясно, что во всем животном мире, до человека включительно, мы имеем общий тормозной рефлекс, развивающийся при условиях внезапных раздражений, поражающих мимико-соматическую сферу. Хотя этот рефлекс приводит в отдельных случаях к гибели индивида, в общем, однако, он является защитным, а следовательно, и полезным. Полезность этого тормозного рефлекса видна из того, что состояние оцепенелости является для большинства случаев в полной мере спасительным средством для животного.

Жучок, принимая неподвижное положение, становится менее заметным как цель для хищников. Известны опыты, что даже птенцы легко схватывают ползущую гусеницу, тогда как спокойно лежащую гусеницу они оставляют в покое. И сама птичка в минуту опасности спасается путем неподвижного положения или состояния оцепенения от хищников. То же самое следует иметь в виду и по отношению к высшим позвоночным.

Если в отдельных случаях развитие этого рефлекса оказывается гибельным для индивида, то нельзя упускать из виду, что то же мы наблюдаем и во всех вообще прирожденных рефлексах. Они оказываются целесообразными для огромного большинства случаев и могут оказаться как раз нецелесообразными и даже вредными в отдельных случаях. Примером может служить хотя бы мигательный рефлекс: будучи крайне полезен для глаз вообще, так как с помощью его частицы пыли удаляются со слизистых оболочек к внутреннему углу глаза, тот же рефлекс может оказаться и крайне вредным, если какой-либо острый предмет попадет под верхнее веко, ибо при мигании в этом случае возможно тяжелое повреждение роговицы глаза.

Полезность общего тормозного рефлекса с характером оцепенения использована в природе еще и в другом отношении, в интересах воспроизведения потомства, когда самка животных при условиях спаривания должна быть неподвижным существом. Это мы видим на земноводных и даже у птиц. Домашняя курица, на которую вскочил петух, захватив ее клювом за загривок, внезапно оцепеневает, останавливаясь как вкопанная, и остается без малейшего движения в момент спаривания. Оцепенелость, связанная с появлением внезапных сильных раздражений того или иного рода, может обнаруживаться и под влиянием слабых и монотонных и вообще однообразных раздражителей. Примером может служить известное завораживание змей звуками флейты, укрощение зверей пристальным взглядом и т. п.

Указанное состояние оцепенелости, наблюдаемое в природе, и есть прообраз гипнотического состояния, которое мы изучаем в лабораториях и клиниках. И то, что мы называем гипнозом, является лишь искусственным воспроизведением общего тормозного рефлекса в виде сноподобной оцепенелости в той или иной степени.

Для вызывания гипнотического состояния у животных могут быть применяемы разные искусственные приемы, с которыми мы отчасти уже познакомились. Ящерицу, обладающую необычайной бойкостью движений, можно ввести в гипноз с помощью легкого поглаживания по грудке, предварительно закрыв ей глаза. Животное после этого оцепеневает, и ему можно придать, как и лягушке в гипнозе, любое положение, которое оно сохраняет долгое время. Известен старинный (еще с XVI столетия) эффектный опыт Кирхера над куриными. Если петуха или курицу предварительно успокоить и затем осторожно, пригнув туловище его к доске, провести от головы линию мелом впереди клюва, то птица останется в оцепенелом состоянии со взором, устремленным вдоль проведенной линии. По личному опыту могу сказать, что всякую птицу, даже из певчих, можно загипнотизировать. Для этой цели достаточно, взявши в руки птицу, ее успокоить и, повернув брюшком вверх, поместить на краю стола, оставив голову в свешенном положении за краем стола; затем стоит легонько почесать пальцем шейку птицы, как она со сложенными лапками и крыльями на долгое время останется в неподвижном положении, без всякого движения, причем можно осторожно вытянуть ей лапку, приподнять крыло и даже осторожно воткнуть иглу в ее тело, и она остается без движения.

Наконец, искусственный гипноз может быть вызываем особыми приемами и у млекопитающих. Между прочим, Мангольд предложил особый прибор, который мгновенно гипнотизирует животных, таких, например, как кролик. Прибор необычайно прост и состоит в том, что животное ставится в станок, причем спина его упирается в крышу прибора. Затем с помощью особых лямок животное привязывается к крыше прибора под мышки и за ляжки, после чего при посредстве особого вoрота крыша мгновенно поворачивается на полукруг (180°), и животное благодаря этому оказывается мгновенно лежащим на крыше прибора лапами кверху. Этого маневра достаточно, чтобы животное оказалось в гипнотическом состоянии. Очевидно, что в данном случае особую роль играет внезапное раздражение полукружных каналов уха как статического органа, поддерживающего равновесие тела, вследствие быстрого смещения содержащейся в них эндолимфы, как, по-видимому, дело обстоит и в случае быстрого сотрясения змеи за хвост.

Что касается человека, то у него мы получаем искусственное состояние оцепенелости или гипноза как с помощью физических приемов, например пассов, так наз. магнетического взгляда или длительных монотонных звуков и т. п., так и с помощью словесного внушения. Последнее имеет место потому, что у человека как существа социального слово как символ играет особо важную роль, замещая собою другие конкретные, т. е. физические, раздражители. Можно даже определенно сказать, что словесные раздражители в человеческом обществе играют гораздо более важную роль, нежели те или иные физические раздражители.

Для вызывания гипноза у человека я пользуюсь обыкновенно комбинированным раздражением, и физическим и словесным одновременно. С этой целью данное лицо усаживается в кресло, ему предлагается смотреть на блестящий кончик врачебного молоточка, после чего тотчас же начинается внушение о приближении сна, о расположении ко сну, о наступлении самого сна и т. д. Обыкновенно эта процедура длится не более одной-двух минут, чтобы с последним словом «засыпайте» человек впал в состояние гипноза той или другой степени, что зависит от индивидуальных условий гипнотизируемого лица.

Таким образом, мы приходим к выводу, что гипноз не является ни болезненным нервным состоянием наподобие истерии, как учил Шарко, ни искусственно вызванным сном или внушенным сном, как учил Бернгейм и как многие его до сих пор понимают, а представляет особое биологическое состояние в виде сноподобного оцепенения как общего тормозного рефлекса, наблюдаемого у различных видов животных, не исключая и человека. Это-то состояние может быть воспроизводимо то в большей, то в меньшей мере искусственным путем, с помощью физических мер у самых различных видов животных, а у человека еще и путем словесных воздействий.