000
ОтложитьЧитал
– Обманывал!
– Но в чем?
– Он с самого начала знал, где я нахожусь. И вся эта игра была навязана тебе, а не тобой.
– Зачем?
– Если я изложу все в двух словах, ты сразу пошлешь меня… Поэтому давай выпьем по бокалу пива, и я расскажу тебе свою историю с начала и до конца…
* * *
– Как ты знаешь, когда мне было семь лет, я уехал с родителями в Канаду. Учился там в школе в одном классе с будущим генералом Робертом Асинугой. Мы в детстве были врагами. Я невзлюбил его с первого взгляда. Это был рыжий задиристый пацан, которому нельзя было верить ни на полногтя.
Когда он был рядом со мной, я всегда с тревогой поглядывал на него со стороны, стараясь угадать, какую гадость он может мне подстроить. Но у меня на это не хватало воображения. Он всегда заставал меня врасплох, как, впрочем, и других. От него доставалось всем, на него постоянно жаловались, его наказывали родители и педагоги. Его таскали к директору каждый день и там подолгу «читали мораль».
Дома по вечерам он стоял в углу возле окна злой и непримиримый, готовый воспламенить своими огненными волосами занавеску. Но он сразу же менялся, как только его прощали. Выйдя из угла, становился хитрым и вероломным, он как будто светился обжигающим солнцем озорства.
Ко мне Роберт Асинуго имел особое расположение. Что-то было во мне такое, что не давало ему покоя. Все – и самые мелкие, и самые крутые издевательства, он сначала пробовал на мне, а потом уж подстраивал другим.
Однажды он втянул меня в соревнование как можно дольше смотреть, не мигая, в одну точку. Он даже показал, как это нужно делать. Я смотрел в его немигающие глаза, серые с зелеными крапинками, на черные точки зрачков и не мог предположить, что он сделает меня посмешищем для всего класса.
Я уставился в окно, а он заметил время. Я слышал его возню возле себя, но не оборачивался, чтобы выиграть соревнование. Оказывается, он повесил мне на спину плакат с надписью: «Египетский сфинкс, устремленный взглядом в загадочную глубину веков».
Одноклассники толкались около меня, читали эту надпись, покатывались со смеху, а я неподвижно стоял и не мигал. С тех пор меня так и прозвали «египетским сфинксом».
Но всех его проделок не перечислишь. В конце концов, мне стали ненавистны его рыжие вихры, его покрытая веснушками шея, щеки, нос, мне был неприятен его голос, его манеры.
Самым неприятным было то, что учился он отлично. Он был способным и настойчивым парнем, легко разбирался в самых сложных предметах и особенно в математике, в которой я был слаб. Мне казалось, что учиться хорошо могут только послушные, воспитанные дети, поэтому он был в моих глазах нарушением законов природы. – Я подозревал, что он уж не так способен, чтобы схватывать все на лету. Подозревал, что тайком от всех он специально учит материал вперед по учебнику, чтобы потом уязвить всех, и особенно меня, своими знаниями. Этим в старших классах он изводил меня сильнее, чем прежде своими проделками и драками. Что бы я ни придумывал, что бы я ни делал, он всегда оказывался впереди меня. Делал все лучше с каким-то вызывающим мастерством и проворством. Не было ничего, в чем бы я его опережал.
В учебе я невольно соревновался с ним и отвечал урок не столько преподавателям, сколько ему. И почти всегда он уничтожал меня, дополняя ответ какими-нибудь новыми сведениями.
Но вот в восьмом классе произошло чудо, которое сразу изменило наши отношения. – Я участвовал в выпуске стенной газеты как самодеятельный художник, потому что неплохо рисовал карикатуры и виды. Роберт тоже рисовал, и мне казалось, что и рисует он лучше, чем я. Рисунки его были старательные, чистые, тогда как у меня часто были поспешные недоделки.
Однажды после выпуска очередной газеты он подошел ко мне и прямо сказал:
– На этот раз твоя взяла. Майкл, в твоих рисунках есть талант. Точно есть! А я всего лишь навсего хорошо рисую.
Я опешил и несвязанно пробормотал:
– Да нет, что ты. Тебе показалось… Не вижу ничего хорошего.
– Не притворяйся! У тебя в рисунках каждая черточка живая!
После уроков мы вместе пошли домой, и на улице он мне доверительно сказал:
– Хочу заняться радиотехникой. Заходи ко мне, может, вместе смастерим что-нибудь.
Так мы подружились и стали ходить друг к другу. С годами он все больше удивлял меня широтой своих знаний и необыкновенной силой воли, с которой брался за любое трудное дело и осиливал его.
У него не было призвания, он сам говорил мне об этом. Он увлекался всем: математикой, историей, радиотехникой, астрономией. По каждому предмету вырывался вперед. Во дворе он, как прежде, казался мне мальчишкой. Но дома, несмотря на свои буйные огненные вихры и озорные глаза, он был волевым человеком, способным сокрушить любую крепость.
Однако он нисколько не задавался. Бобби был внимателен, не пренебрегал никакими занятиями, и мы чувствовали, что он как будто уже не у нас в классе, а где-то далеко впереди – взрослый зрелый человек, которому ясно многое из того, над чем мы еще не задумались.
После окончания школы мы разошлись. Я некоторое время занимался бизнесом, а потом уехал на север и стал штурманом. Живопись осталась моим хобби. Не появлялся я в нашем городе несколько лет.
Нет художника, который не мечтал бы о выставке своих картин. Лучше всего, конечно, персональная выставка, но для начала неплохо получить хотя бы кусочек стены в каком-нибудь углу. И вот, наконец, я его арендовал. Уличная реклама извещала прохожих о выставке картин местных художников. Список фамилий авторов был длинным, и потому я попал в число тех, которые скрывались за словом «и другие».
– Я не знаю, была ли толпа у входа в выставочный зал при открытии выставки – меня там не было. В среде начинающих художников принято относиться к славе с некоторым пренебрежением. Поэтому я пошел на выставку только к концу первого дня.
Неспеша продвигался я к своему залу, ожидая, что там никого не будет, а если и окажется кто-нибудь, то не обязательно около моих картин.
И вдруг я увидел Роберта Асинугу. Он внимательно и долго рассматривал мой пейзаж «Сентябрь», склонив голову и улыбаясь. Я узнал его сразу, хотя внешне он очень изменился. Его волосы не были прежними рыжими вихрами, а уложены в аккуратную и продуманную прическу. Одет он был в строгий безупречный костюм. И только нос в неистребимых веснушках напоминал прежнего озорника Бобби.
Я едва поборол в себе желание убежать – я спокойно мог увидеть около своей картины кого угодно, только не его. Мне почему-то стало стыдно за нее, как будто Роберт подсмотрел что-то личное и посмеется надо мной.
Убежать из зала было, конечно, неудобно, и я, затаив дыхание, подошел к Бобби сзади, соображая, как с ним заговорить. Но, не отрывая взгляда от моей картины, он неожиданно сказал:
– Молодец, Майкл! Здорово ты стал рисовать! Я бы никогда так не сумел.
Потом он повернулся ко мне и, нисколько не удивившись моему присутствию, поздоровался:
– Привет, Михаил!
Я взглянул в его глаза, серые с зелеными крапинками, и знакомое с детства ожидание подвоха охватило меня. Однако он только критически оглядел меня и, кажется, остался доволен.
Я смущенно пробормотал:
– Как ты догадался, что я рядом?
– Почувствовал твое дыхание. А ты возмужал…
Он сказал это шутливым тоном, которого я испугался и потому решил перевести разговор на него самого.
– А как ты живешь, Бобби? Чем занят? Я слышал о тебе много странного. Говорят, что ты закончил экстерном университет, сделал какое-то открытие, работал в обсерватории профессора Шварцберга, а потом вдруг поступил в медицинский и перешел в военный институт…
– Да, я работаю в закрытом институте нейрохирургии. Думаю, что мне удастся получить пропуск для тебя. У нас там чудеса! Занимаемся протезирование нервных волокон…
– Извини, но я не имею об этом никакого представления.
Роберт посмотрел на меня долгим презрительным взглядом, каким, вероятно, смотрит страус на воробья, который осмеливается называть себя птицей.
– Возможности обработки информации даже у самого мощного суперкомпьютера приравниваются к нервной системе улитки. Наш мозг может хранить информацию, которая заняла бы двадцать миллионов томов. Люди используют менее сотой доли процента своих возможностей.
Бобби снова посмотрел на меня тем взглядом, от которого мне захотелось втянуть голову в плечи.
Мы вышли из зала на набережную. У самых дверей Роберт столкнулся с седым представительным мужчиной, который предупредительно отступил перед ним, давая дорогу и, слегка поклонившись, поздоровался.
– Кто это? Твой подчиненный?
– Нет, этому человеку я делал операцию.
– Ты можешь делать операции? Роберт Асинуго, я преклоняюсь перед тобой! – Я никогда не выносил вида чужой крови.
– Дорогой Майкл! Как мне хочется задрать нос! Я всю жизнь добивался, чтобы ты сказал мне эти слова. Я считал талантом тебя! Ты рисовал, а я удивлялся, что у тебя получается совсем не то, что видел я, но это было гораздо лучше. В детстве мы с тобой…
– Да-а, в детстве было кое-что. Но ты скажи мне, почему ты оперировал этого человека?
– Он участник войны. Пуля вырвала у него часть позвоночника, спинной мозг был поврежден, частично перебиты нервные волокна. Остался жив, но нижняя часть тела отнялась. Долгие годы валялся в постели, его возили в коляске. Красивый, умный, добрый человек был обречен на участь безнадежного калеки. И только нам удалось заменить поврежденный участок спинного мозга. Использовали микротоки для протезирования нервных волокон. Пока лучшие материалы удается получать только в космических условиях. Поэтому я и не прерываю связь с профессором Шварцбергом… Я тебе все покажу!
Серо-зеленые глаза Бобби хитро улыбнулись.
– У меня там чудеса! Ну, представь себе, что у кошки отрезана лапа, которая отнесена на другой стол. Различные устройства, конечно, питают эту лапу, но с основным организмом она не связана. И вот ты щелкаешь кошку по носу, а лапа на соседнем столе, выпускает когти и пытается тебя цапнуть. Сам понимаешь… Я прочел твое письмо профессору Шварцбергу…
Андрей Дизель нетерпеливо перебил затянувшийся рассказ Михаила.
– Ты так и не сказал мне о главном! Ты летал на ракете «Феномен»?
Михаил на минуту замолчал, о чем-то раздумывая, но потом все же ответил:
– Меня там не было, но там был мой мозг.
– Что? Ты пошел на такое?!
– Встретимся завтра, и тебе все станет ясно.
– Нет, я, пожалуй, не соглашусь на твое предложение.
– Тебя не интересует все это даже как журналиста?
– Очень интересует, но кажется подозрительным, что ты рассказываешь мне о вещах, скрываемых от прессы…
– Ну, как знаешь, – Михаил хитро прищурился и с усмешкой смотрел на Андрея, лицо которого то краснело, то бледнело и выражало весь спектр сомнений, подогреваемых жгучим интересом.
* * *
Андрей Дизель и Михаил стояли на углу около площади и пожимали друг другу руки. Андрей понимал, что Михаилу надо куда-то идти, и они прощались. Андрей все же обещал встретиться с ним на следующий день, не предполагая, что это случится гораздо раньше. Не более чем через пятнадцать минут он будет лежать на операционном столе, а генерал Роберт Асинуго будет сосредоточенно, молча, изредка сердито поглядывая на сестер, оперировать его слабеющее тело.
Они попрощались. Андрей перешел через площадь и, выйдя за белую черту, помахал Михаилу рукой.
В ответ Михаил поднял обе руки, соединенные в рукопожатии, и вдруг лицо его испуганно вытянулось. Андрей обернулся и увидел мчащийся на него грузовик. Страшно, пронзительно взвизгнули тормоза, раздался крик: «Андре-е-й!» Он почувствовал сильный удар в бедро и навзничь упал на мостовую.
* * *
Андрей пришел в себя от резкого света. Его удивляла и тревожила странность его состояния. Он думал, что если уж он попал под автомобиль и остался жив, то сейчас должен был бы страдать от боли. В последнюю секунду там, на площади, он еще чувствовал сильный удар в бедро бампером автомобиля. А теперьу него словно нет ни этого бедра, ни ног, ни рук, ни даже головы. Да, это невероятно, но у него нет тела. Если бы оно было, оно болело бы, дышало, оно чувствовало бы… Может быть, он умер, тело его мертвое, и только мозг еще работает?
А может быть, это и есть смерть? Может быть, у трупа мозг временами просыпается, но не может никому сообщить об этом, так как не управляет ничем, кроме своих мыслей.
– Неужели я мертв? Надо стараться как-то провести время. Провести время? Это понятие потеряло для меня смысл, потому что мне безразлично быстро или медленно оно идет. Сколько времени прошло? Год или час?
Неожиданно послышались звуки. Они возникли не сразу, не вдруг, но когда Андрей заметил их, ему стало радостно, как от долгожданной удачи. Он прислушивался и все больше убеждался, что слышит звуки из внешнего мира. Это было тиканье часов. Слышно только тиканье часов и никаких других звуков. Может быть, там ночь?
* * *
Андрей не заметил, как наступило забытье. Разбудил его громкий разговор около него, почти над ухом. Разговаривали двое. Голос одного он узнал сразу. Это был Роберт Асинуго. Другой голос, глуховатый и озабоченный, принадлежал Михаилу.
– Вы уверены, что операция прошла удачно?
– Майкл, ты сам видишь, что тело живет, дышит, мы даже отключили искусственные легкие. Послушай сам, как работает сердце – как у здорового человека. Синяки и ссадины пропали, бедро почти срослось. На голове с трудом найдешь следы швов. Раны хорошо заживляются, когда человек лежит без движения так долго.
– А как мозг?
– Анализ питательной среды показывает, что обмен веществ в норме. Значит, мозг живет. Мы будем хранить его тело, потому что это тело живого человека, и поддерживать мозг питанием, потому что он, может быть, мыслит.
– Долго ли это будет продолжаться? Сколько времени мозг и тело смогут существовать отдельно? Вы говорите, что вложить мозг на прежнее место в череп уже невозможно? – спросил Михаил.
– К сожалению, пока это сделать нельзя. Череп слишком деформирован. Смерть фактически наступила сразу после удара. Спасти мозг оказалось возможным только удалением его из черепной коробки. Но это даже к лучшему.
– К лучшему для кого?
– Для науки, конечно. А может быть, и для пациента. Пока нас, добровольно пошедших на риск, было только двое. Твой мозг уже на месте… – Я жду, когда ты передашь на полотне ту фантастическую картину, которую наблюдаешь.
– Да, никто не поверил бы, что предметы могут казаться такими. Стволы сосен определенно синие, ветви космато желтые, как будто они сделаны из соломы. И березы поражают ядовитым оттенком желтизны. Небо мутновато оранжевое, облака ослепительно голубые.
– Вот-вот, интересно знать, покажется ли нормальному человеку привычно зеленой ярко-желтая сосна, которую ты нарисуешь с натуры. Нарисуешь так, как ее видишь ты. Но Тэсс, возможно, увидит, что это самая обыкновенная сосна и не удивится. Ведь нормальный человек с детства называет этот цвет зеленым…
– Тэсс? Если бы мой мозг был на месте, от одного этого имени у меня бы закружилась голова, – подумал Андрей.
Она стояла возле его койки. Да, это была именно она, дочь профессора Шварцберга. Это был ее голос. Она, уверявшая его в том, что не выносит Роберта Асинугу, теперь обращалась к нему с нескрываемым восхищением и уважением. Говорила что-то о его светлой голове, золотых руках… Он мучительно ощущал, как улыбается Тэсс, глядя на рыжие волосы Бобби, его веснушки, ничуть не поблекшие от возраста… Догадывается ли Роберт, что Тэсс так восторженно относится к нему? Нет. Он слишком занят своими проблемами, чтобы замечать чувства подчиненных…
– Что показывает контрольный экран? – спросил Михаил.
– Пока ничего.
– А может быть, он слышит нас, но пока не может сообщить об этом?
Андрею стало страшно: Роберт Асинуго мог подумать, что он ничего не слышит, а только мыслит, оторванный от всего, и не будет с ними говорить.
– Но я слышу! Слышу! Как сказать им об этом? Дорогой Миша, догадайся же ты! Говори больше: я ведь только этим и могу жить сейчас, слушать и слушать жизнь.
Андрей снова прислушался. Говорил Роберт.
– Возможно, что и слышит, но как мы узнаем об этом. Сейчас очень нужен первый толчок со стороны мозга, сильная волевая попытка связаться с какой-нибудь частичкой тела. Надо пытаться! Контрольный экран включен.
– Андрей! – громко сказал Роберт, – если ты меня слышишь, если ты меня понял, сделай попытку чем-нибудь пошевелить. Мы смотрим на экран, мы увидим, что ты пытаешься.
Андрей понял его, но как трудно сосредоточиться, когда не чувствуешь того, чем должен двигать. Надо представить себе, что падаешь, и вслед за этим сделать движение, чтобы удержаться. Так бывает во сне, когда после этого вздрагиваешь и просыпаешься. А еще лучше вообразить себе страшную опасность, которая должна быть яркой и сильной.
Андрей вспомнил мчащийся на него автомобиль, услышал, как взвизгнули тормоза, увидел испуганные глаза шофера и бросился в сторону, кажется, даже побежал. И тут же раздался радостный крик Михаила:
– Бобби, он жив, он ответил!
Андрей услышал голос Тэсс:
– Только что звонили из скорой помощи. Везут к нам пострадавшего. Опять уличная катастрофа.
– Кто он?
– Доктор Брандт, известный ученый-экономист.
Минутное молчание. Затем скользящий звук – Андрей представил, как Роберт Асинуго с загоревшимися глазами потирает ладони. Его голос, чуть прерывающийся от волнения:
– Материал сам идет нам в руки!
– Бобби, неужели ты решишься?
– А почему нет? Я сделаю мозг Андрея дублером мозга доктора Брандта. Мы вживим в его мозг искусственные волокна.
Страшная догадка обожгла Андрея. Он снова представил мчащийся автомобиль и одновременно невыносимая боль пронзила тело. Андрей потерял сознание…
* * *
Больничная койка на мягких колесиках была осторожно выдвинута на веранду, выходящую в сад. Если опереться локтями на подушку и приподняться, то можно увидеть клумбы цветов, высокую ярко-зеленую траву и тропинки, посыпанные желтым песком. Такими они, вероятно, казались другим. Но Андрею трава казалось ярко-красной. Он едва узнал куст розы с коричневыми листьями ветвей и совершенно зелеными, салатового цвета, лепестками. День был яркий, солнечный, весенний, а ночью пронеслась гроза. Как обычно, после грозы все на земле выглядело празднично, все как будто улыбалось и жмурилось от солнца.
Рядом с Андреем стояла счастливо улыбающаяся Тэсс. Ее лицо было похоже на это сегодняшнее утро, свежее и ясное после ночной грозы.
– Страшно представить, что было бы, если бы я не смог разбудить свое тело. – Я не смог бы прекратить это мучение, не смог бы даже уничтожить себя. Как будто я прежний, такой как был, а между тем в моей голове нет сейчас мозга. Я с тобой разговариваю, а фразы, прежде чем они будут произнесены, рождаются вон в той коробке. Там находится мой мозг. Как это тебе нравится?
После слов Андрея Тэсс растерялась и как-то невыносимо трогательно полуоткрыла рот. Он повторил тем же тоном:
– Как это тебе нравится?
– Да, даже не верится. Но Роберт уже год живет так. Говорит, что пока не доведет свой мозг до совершенства, он будет существовать отдельно от его тела.
– Ее волнует только он, Асинуго! – подумал Андрей. – Странно, но меня это нисколько не задевает. Кажется, когда-то она мне нравилась, я был даже влюблен…
– Вам звонил главный редактор мистер Кислов. Он с нетерпением ждет вашей статьи. И вашего полного выздоровления, конечно.
– Он знает?!
– Нет, конечно, нет. Он просто надеется, что вы расскажете, что чувствовали, находясь в состоянии клинической смерти. Вас выпишут примерно через месяц. Мы поместим черную коробочку с мозгом в изящный чемоданчик. Автоматика, обеспечивающая его постоянным питанием и кислородом, будет находиться тут же. Она займет немного места, как и приборы, регулирующие температуру и давление. Помните только одно предупреждение: вы не должны уходить от своего мозга дальше, чем на пятьдесят метров. Может нарушиться связь. Ваш мозг окажется в одиночестве, а тело – в состоянии глубокого обморока, что очень опасно… Принесите, пожалуйста, бумагу и ручку.
Тэсс радостно взглянула на него.
– Вы будете писать?
– Да, попробую.
Андрей поднялся на койке и, не слезая с нее, облокотился на перила. В саду от жаркого солнца поднималась испарина ночного дождя. Солнечные лучи пятнами расцвечивали мокрую траву, от чего она сверкала разноцветными алмазами. Ему захотелось выйти в сад. Он уже с легкостью мог передвигаться без посторонней помощи, но пока Тэсс ему этого не разрешала.
– Я пришел в себя от резкого света, слепящего глаза сквозь закрытые веки, – начал Андрей… – Я пришел в себя от резкого света… – Что же это? Он все помнил, помнил каждую мелочь, но фразы получались какими-то сухими, невыразительными, как математические формулы. – Этот дядя Кис! Как он не понимает, что давно пора заменит состав редакции! Взять молодых, продвинутых! Если он не сделает это, обанкротится. Может быть, это произойдет через месяц, а может быть через год…
Андрей неожиданно поймал себя на том, что вместо душераздирающего описания клинической смерти, которого ждал от него Юджин Кислов, набрасывает на листе бумаги экономический расчет последствий возможного банкротства…
И снова страшная догадка обожгла его. Андрей опрометью бросился в туалет, подбежал к зеркалу. На него из зеркала смотрела его собственная испуганная физиономия. Только выражение лица и мысли были абсолютно чужими. От волнения как будто закружилась голова, он почувствовал, что ему надо полежать. Неуверенными шагами вышел из туалета и направился к веранде. Ноги не очень слушались. Координация движений еще не совсем наладилась, но Роберт уверял, что мозг быстро справится с этой задачей. Чей мозг? Его или…
* * *
– Без искусственного биоточного стимулятора, которым мы пользуемся в лаборатории, сердце может остановиться. А в остальном… Никто и подозревать не будет, что ты носишь в руке свой разум. Можешь носить его и в рюкзачке под пиджаком. Можешь работать, веселиться, влюбляться… Ну, конечно, тебе придется периодически приходить на консультации в наш институт. А потом… потом Роберт вставит твой мозг туда, где ему положено быть, – Михаил дружески похлопал его по плечу. – Дядя Кис ждет тебя в машине.
– Но что он скажет, когда убедится в том, что я уже не журналист? Он заподозрит неладное, он разоблачит всех нас!
– После операции на мозге могло произойти все, что угодно. Это нормально. Скажешь, что теперь увлекся экономикой. Но если будут затруднения, обращайся к Тэсс. У нее прекрасный слог. Она даже пишет стихи. Мы сделаем все возможное для того, чтобы у тебя не было никаких проблем, и никто ничего не заподозрил.
Андрей шел по песчаной дорожке. Неожиданно из-за кустов выбежал лохматый черный пес. Хищно присел на все четыре лапы и бросился к нему, яростно лая. Андрей ускорил шаг. Это окончательно взбесило пса и он, уже не лая, а громко хрипя, рванулся к нему. Андрей не успел увернуться, и пес вцепился в правую ногу. Раздался треск материи. Андрей остановился. Пес отскочил в сторону и, осклабясь белыми клыками, рычал, захлебываясь о ненависти. Андрей схватил первый попавшийся под руку камушек и бросил в собаку. От точного удара пес перевернулся в воздухе, жалобно взвизгнул и растянулся на траве. Его бока тяжело вздымались, а глаза смотрели на Андрея с невыносимой собачей грустью. Андрею стало жалко его. Он хотел нагнуться к нему и погладить, но тут подбежал санитар и, осторожно подняв раненое животное, понес его к зданию.
Андрей подумал, что пес выживет. Если дышит, значит отойдет.
– Какая неожиданная сила в моих руках! Надо быть осторожным.
Андрей поднял порванную штанину и осмотрел ногу. На икре были вдавленные в кожу следы клыков. А боли не было. Он ущипнул себя за ногу. Никакого ощущения. Вот это да! Андрей щипал свои бока, щеки, руки, но не чувствовал боли – только легкое прикосновение. Не почувствовал он и как крепко сжал его в своих объятиях дядя Кис. Только по глазам понял, что тот искренне рад его видеть живым и здоровым. Если бы он знал!
Андрей сел на заднее сиденье лимузина главного редактора и открыл окно. Они мчались в город. Ветер упруго бил в лицо. По сторонам мелькал пятнистый, ультрамариновый и желтый лес. На широких газонах росли необычайные цветы. Белый цвет оставался белым. Черный – черным. Остальные цвета поменялись местами. Автомобили теперь спокойно ездили на красный цвет. Как можно будет жить в таком искаженном мире? А впрочем, это кажется ему непривычным только в первый день. Человек всегда удивляется новому… И все-таки, может быть, стоит вернуться?
Ведь эти ощущения возникли внезапно. Еще месяц назад все было нормально: трава – зеленая, небо – голубое. Теперь же трава стала ярко-красной, небо полыхало заревом пожара. А это отсутствие боли! Он хорошо помнил, что первым ощущением после операции была боль во всем теле…
Андрей посмотрел на уже начинающий покрываться белым золотом затылок дяди Киса.
– Нет, надо переждать. Переждать хотя бы несколько дней. Тогда можно будет сказать Юджину, что мне нужна консультация нейрохирурга. Сейчас мне нечего ему сказать. Меня бы не выписали, если бы я не был в полном порядке.
* * *
Прошли две недели. В институте нейрохирургии Роберта Асинуги не было. Он отсутствовал уже несколько дней – уехал в Лондон на международную конференцию по биотокам.
Все это Андрей узнал от Тэсс. Она встретила его радостно, и в ее восклицании чувствовалась не тревога, а уверенность, что с ним все хорошо. Как не хотелось ему ее разочаровывать!
– Подожду возвращения Роберта, – твердо решил Андрей, хотя в глубине души осознавал, что ему вовсе не так уж хотелось этого. Теперь рядом с ним была Тэсс, и она будет с ним всегда, желает она этого или нет. Она нужна ему. Нужна как доктор, владеющий тайной его перевоплощения.
* * *
22 августа 1986 года на первой полосе международной газеты «Калейдоскоп» появилась статья о попытке похищения крупнейшего специалиста в области мозга Роберта Асинуги, а также маленькое сообщение о возвращении на родину ведущего репортера газеты «Калейдоскоп» Андрея Дизеля вместе с молодой женой миссис Тэсс Дизель.
Андрей прислонился к иллюминатору. Над ним простиралось перламутрово-оранжевое небо, а внизу плыли голубые муаровые облака. Он мучительно ощущал, что все неповторимое, личное, присущее отдельному человеку исчезло, испарилось. Был только мозг! Мозг, наполненный грандиозными прожектами. Мозг, жаждущий совершить прорыв через непознанное.
Андрей достал из внутреннего кармана пиджака фотографию. Это его мать. Нет, он не помнил ее, как и не помнил своего брата, своих друзей. Ему пришлось заново учить собственную биографию. Сможет ли он жить с этим?
* * *
В аэропорту Шереметьево-2 Андрея и Тэсс встречали двое неизвестных ему мужчин в штатском. Крепкое рукопожатие, дружеские объятия. Кто они? Неужели старые знакомые? По спине пробежали колкие мурашки. Но он не испытывал страха. Он ощущал себя свободной, уверенной в себе личностью.
Андрея и Тэсс посадили в разные автомобили с тонированными стеклами. Тэсс отчаянно сопротивлялась, выкрикивая что-то о правах человека. Холодный ум Андрея взвесил все обстоятельства: значит, им предстоит допрос, и допрашивать их будут по одиночке. Неужели они что-то пронюхали?
Он выглянул в окно, в тайне надеясь, что здесь, на родине все встанет на свои места. Но деревья и кусты были покрыты ленивой и влажной темно-красной листвой, и во всем этом ощущалась какая-то неземная прелесть. Словно это ландшафт незнакомой планеты.
* * *
Белый, как в больнице, кабинет. Андрея давно ждут. Кто этот человек со строгими задумчивыми глазами и непропорционально большим черепом?
– Познакомьтесь, это доктор физико-математических и медицинских наук профессор Раевский.
– Я не задержу вас надолго, – Раевский с неподдельным волнением обнял Андрея за плечи. – Вам только предстоит рассказать мне все, что вам известно об эксперименте генерала Асинуги.
Горячая кровь обожгла лицо. Значит, Андрей был прав.
Да не волнуйтесь вы так! Вы полагаете, что вы один такой на планете Земля? Мне пришлось дольше ждать, чем вам, возвращения в этот мир. И, как и вам, я видел его в искаженном цвете. Но теперь удалось решить и эту проблему. Нас еще мало, и мы должны быть вместе. Вместе – потому, что есть другие, подобные нам, и они очень опасны.
Наши дни
22 августа – в день рождения своего мужа дочь Раевского Люба проснулся в четыре утра. Ночью разразилась гроза. Грохотало так, что дрожали стекла. Внезапно сверкнула молния, и Любе показалось, что она ударила в стоявшую на подоконнике клетку с попугаем. Но птица была жива, только забилась в угол. Люба закрыла все форточки и несколько раз без всякого смысла прошлась по квартире. Ее мучили какие-то воспоминания. Она увидела себя в опутанном проводами кресле, к черепной коробке прикреплены датчики. Вокруг только белые стены и столики с приборами. В комнату вошел отец. Профессора Раевского сопровождали двое мужчин и женщина в белых халатах и марлевых повязках, скрывавших их лица.
– Это моя дочь Люба.
– Как вы себя чувствуете?
– Нормально, если можно считать нормальным то состояние, когда сознание существует как бы отдельно от тела.
– Люба, тебе придется ответить на несколько вопросов. Их задаст тебе мой коллега.
– Скажите, что вы ощущаете, когда ваше сознание покидает реальность и погружается в прошлое или улетает в будущее?
– Мне казалось, что рядом со мной находится какая-то невидимая Сущность, которую я называю третьим мужем. Примерно раз в четыре года его внешний облик в моем представлении менялся. Сначала он был мужчиной на 16 лет старше меня, затем юношей – на 20 лет моложе, потом инвалидом. Время от времени внешне он выглядел женщиной, но по сути всегда оставался настоящим мужчиной. Иногда он зарабатывал миллиарды, в другой раз становился бомжом. Независимо от того, кто спал со мной в одной постели – кот, собака или законный супруг, рядом был всегда только он, третий муж. Он заставлял меня брать себя в руки, когда все шло наперекосяк. Он заставлял меня идти в парикмахерскую, когда я становилась похожей на ведьму. Он заставлял меня вставать в шесть утра и работать, когда мне хотелось все послать к чертям собачьим. Он сажал меня за компьютер и заставлял на время забывать о хлебе. Но в это время деньги на хлеб сами приходили ко мне без всяких усилий с моей стороны. А из подсознания в его незримом присутствии рождались вещие строки. Однажды я вдруг ввела в компьютер странный текст:
Ты видишь этот узкий след?
То след от вспышки метеора
В молчанье погрузился
Космос над Кореей
Внезапно я очертила над головой круг и резким движением опустила руку. Это было 14-го апреля, а утром 15-го поступило сообщение о крушении в Южной Корее китайского самолета «Боинг 767».