Первый шаг к мечте

© Мартова Л., 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2018

* * *

 
«Я увидела, что добро и зло неразделимы.
Трудно объяснить.
Понимаешь ли… наши поступки только символы,
сами по себе они ничего не значат.
Наши побуждения – вот что важно».
 
 
«Право же, в жестокости судьбы
есть некоторая утонченность».
 

Э. Л. Войнич «Сними обувь твою»

В поезде пахло едой, и Нина чувствовала голод. Вообще-то она старалась не есть после шести и сегодня плотно пообедала перед дорогой, но запах вареных яиц и жареной курицы, доносящийся из соседнего купе, был невыносимо приятен и разжигал аппетит вместе с воспоминаниями.

Воспоминания тянулись из детства. Того самого детства, которое Нина давным-давно запретила себе вспоминать. Когда-то мысли о нем, прекрасном светлом периоде ее жизни, были так мучительны, что Нина заставила себя больше никогда-никогда о нем не думать. Сначала получалось не очень, но с годами она привыкла.

И вот сейчас детство вернулось. Ударило исподтишка, добралось до нервных окончаний через запах курицы и яиц вкрутую. Мама всегда варила их в дорогу, когда они отправлялись в отпуск на море, и не было ничего вкуснее этой поездной еды, к которой прилагались обязательные помидоры, красные-красные, с тонкой просвечивающей кожицей, еле сдерживающей напор яростно рвущейся наружу сочной мякоти. А еще спичечный коробок с солью.

Нина макала в коробок поочередно то яйцо, то помидор, а мама ругалась, потому что соль становилась влажной, розовой, комковатой, с вкраплениями яичного желтка. Нине нравилось представлять, что это цыплята, клюющие соленые крупинки.

Мамы и папы нет. Нет слишком давно для того, чтобы плакать, но глаза против воли наполнились слезами, и Нина быстро потерла их ладонями, не заботясь о макияже. Чертова курица. И есть ужасно хочется.

Она покосилась на соседа по купе. Высокий, кажется, симпатичный мужчина, чем-то неуловимо похожий на писателя Чехова, точнее, на его портрет, с детства знакомый любому советскому школьнику. Да и российскому, наверное, тоже. Мужчина заметил ее взгляд.

– Ужасно есть хочется, – пожаловался он. – Эта соседская курица так пахнет, что можно с ума сойти.

– Я тоже сижу и про это думаю. – Нина невольно улыбнулась, хотя всего полминуты назад ей вовсе не хотелось улыбаться. – По-моему, еда в поезде обладает какой-то особой магией. К примеру, мой сын в детстве очень плохо ел, но стоило нам сесть в поезд, как он тут же требовал достать еду.

– Мой сын еще маленький, восемь месяцев. – Мужчина снова улыбнулся, теперь уже своим внутренним мыслям. Было видно, что вспоминать о своем сынишке ему радостно. – Но думаю, что подрастет и тоже будет любить есть в поезде. Что ж, давайте знакомиться. В купе мы с вами вдвоем, и есть надежда, что так и останется до самой Москвы. Меня зовут Никита Чарушин. Возвращаюсь домой из командировки. А вы сами местная?

– Да. Я живу в Казани, – кивнула Нина. – И, наоборот, еду в командировку. А зовут меня Нина Григорьевна Альметьева. – И, немного подумав, добавила нехотя: – Можно просто Нина. – Фамильярности она не любила.

Настроение у нее снова испортилось. Скорее всего, из-за слова «командировка». Даже самой себе Нина не хотела признаваться, что волновалась из-за нее ужасно. Командировка неожиданная, заранее неприятная, и, будь Нинина воля, она бы от нее обязательно отказалась. Но в этот раз начальник отчего-то даже не захотел слушать ее доводов. Это было странно, потому что с начальником – основателем и руководителем крупной юридической конторы Сергеем Павловым – она состояла в отношениях близких, гораздо более близких, чем предусматривала корпоративная этика. Вот уже пять лет они были любовниками.

Неженатый Сергей уже три или четыре раза делал ей предложение, но, обжегшаяся на молоке, Нина теперь дула на воду и категорически отказывалась снова вступать в брак. Пару раз в неделю она оставалась у Сергея на ночь, поскольку восемнадцатилетнего сына вполне можно было оставить дома одного, вернее, не совсем одного. К нему тут же приходила девушка, и подобный расклад Нину устраивал и без всякого штампа в своем паспорте.

Сергей не настаивал, и Нина была уверена, что предложения он делал просто для проформы. В то, что Сергей ее любит, она не верила, понимая, что просто ему удобна. У них были общие интересы, служебные и не только, которые можно было обсудить после занятий любовью, схожие темпераменты и взгляды на жизнь. С Ниной было не стыдно выйти в свет – красавицей она не была, но к своим тридцати семи годам сохранила изящную фигуру и миловидное лицо, одевалась со вкусом и выглядела стильно и ухоженно.

Сын ее был парнем самостоятельным и приличным. Учился хорошо, окончил школу и поступил в институт на бюджет, не транжирил мамины нервы и деньги, не курил, не пил, не кололся, занимался спортом, но без фанатизма. С фанатизмом он относился лишь к подаренной ему на восемнадцатилетие машине. Глядя на сына, Нина иногда с усмешкой думала, что он родился за рулем. На самом деле почти так оно и было. Она родила в машине, но вспоминать об этом моменте своей жизни она не любила.

Итак, командировка. Когда Павлов вызвал Нину к себе в кабинет и объяснил суть задания, она сначала даже оторопела от изумления. Их адвокатское бюро должно было провести юридическое сопровождение похорон и оглашения завещания миллионера Георгия Липатова, скончавшегося на восемьдесят шестом году жизни. Когда-то давно Липатов был генеральным директором знаменитого Череповецкого металлургического комбината, который успешно акционировал в перестроечные годы. Последний «красный директор» рыночных веяний не понимал, а потому принадлежавшие ему акции продал и ушел на покой, обеспечив себе достойную старость.

Переехал в соседнюю область, купил бывшую барскую усадьбу на утесе над Волгой, протянул туда, как он сам говорил, «водопровод и цивилизацию» и поселился уединенно в сельской тиши, не привлекая к себе лишнего внимания более четверти века. И вот он умер.

– А мы тут при чем? – устало спросила Нина. – Если я что-то понимаю в географии, Казань от этой усадьбы далековато. Он что, в своей области адвокатской конторы не нашел?

– Я с ним давно знаком, – признался Сергей. – Ему меня не кто-нибудь, а Генрих Падва посоветовал. Липатов создавал трастовый фонд и не хотел иметь дело с громкими и крупными фирмами, ему был нужен кто-то мелкий, но надежный, а тут я и подвернулся.

– Сережа, – Нина смотрела внимательно, и он нагнулся, завязывая и без того завязанный шнурок на дорогом ботинке, – таким людям, как Липатов, не подворачиваются. Они точно знают, чего хотят.

– Какая разница? – Павлов занервничал, и Нина начала нервничать тоже. – Он несколько лет назад заключил со мной договор на юридическое сопровождение всех мероприятий, связанных с его возможной кончиной. Похороны послезавтра, все, что нужно сделать и заказать, я уже сделал и заказал. В рамках наших с Липатовым договоренностей с той стороны мне помогает человек, которого он оставил своим распорядителем. Но представитель нашей фирмы должен успеть приехать в усадьбу Знаменское до похорон, встретить всех наследников, познакомиться с ними и присутствовать при оглашении завещания, соблюсти все необходимые формальности и пробыть на месте вплоть до девятого дня. Это, кстати, обязательное условие не только для нас, но и для всех наследников. Если они претендуют на наследство, конечно.

– Мы же с тобой не претендуем, – резко сказала Нина. Перспектива уехать в неведомое ей Знаменское пугала ее чуть ли не до обморока. – Я так не претендую точно. Если уж ты ввязался в это дело, сорвал на этом Липатове неплохой куш и теперь не можешь отказаться, то пошли кого-нибудь другого. Почему я?

– Потому что я так решил, – резко сказал Павлов. Никогда, никогда до этого он не позволял себе так с ней разговаривать. – Потому что ты – мой лучший сотрудник. – Он снизил обороты, видимо понимая, что ничего не добьется прямым давлением. Нина была из другого теста. – Нина, я очень тебя прошу, поезжай. Я не могу всего тебе рассказать, но мне нравился этот старик, и я хочу, чтобы его последняя воля была исполнена, раз уж так получилось, что это зависит от меня.

– Хорошо, я поеду. – Нина и сама была удивлена вдруг неизвестно откуда взявшейся в ней решимости. – Терпеть не могу наследственных дел и от этого самого Знаменского не жду ничего, кроме головной боли. Но я поеду. Как зовут того человека, которого ты назвал распорядителем дел Липатова? С кем я там должна буду решать все вопросы?

– Вот и хорошо. – Павлов обрадовался так явно, что ей стало смешно. Она прекрасно знала своего любовника, а также то, что он терпеть не может скандалов. – А координаты человека, с которым ты должна будешь поддерживать связь и оперативно решать все вопросы, я тебе дам. Его зовут Рафик Аббасов.

– Добрый друг, – задумчиво сказала Нина. Павлов внимательно посмотрел на нее:

– Ты его знаешь?

– Балда. – Она подошла и легкой рукой растрепала его волосы. Сергей любил, когда она так делала, и встряхнул головой, понимая, что опасность бури миновала. За внезапную и не очень приятную командировку Нина на него не сердится. – Имя Рафик в переводе с азербайджанского означает «добрый друг».

– Я всегда знал, что ты – потрясающе умная женщина. И откуда только ты все знаешь? Каждый раз удивляюсь. А что касается поездки, так это же меньше двух недель, – теперь Павлов говорил извиняющимся голосом, – заодно отдохнешь от всех остальных дел. Выспишься хорошенько на свежем воздухе. Там тихо должно быть, за городом-то. И вообще. Неужели тебе неинтересно посмотреть, как живут миллионеры?

Даже самой себе Нина ни за что бы не призналась, что да, интересно. Еще как. И что ее внезапное решение отправиться в Знаменское как раз и объясняется этим так некстати вспыхнувшим интересом. Уж тем более она не могла поведать об этом своему случайному попутчику, с которым оказалась в одном купе. «Я еду в командировку», – вот и все, что она могла сказать.

– Пойду хоть чаю нам раздобуду, – сказал попутчик. Блики играли на стеклах его очков в круглой оправе. Ну точь-в-точь чеховское пенсне, еще бы бородку ему клинышком, и было бы совсем похоже. – Черный? Зеленый? Сахар? Лимон?

– Черный без сахара, а лимона два кусочка, если можно, – попросила Нина. – Спасибо вам, Никита. А то мне что-то грустно стало. У меня всегда перед любой поездкой такая вот беспричинная грусть. Не люблю из дома уезжать.

Он сходил к проводнице и принес два стакана чаю в железных подстаканниках, бывших таким же обязательным и вневременным атрибутом поезда, как жареная курица. Вкусно запахло лимоном. Чай оказался горячим и крепким, и Нина, обхватив кружку длинными изящными пальцами, немного расслабилась. Ну, не съедят же ее в этом Знаменском, в конце-то концов.

– А я раньше, наоборот, очень любил уезжать из дома, – попутчик продолжил прерванный разговор. – В поездках все всегда новое, неожиданное, не уныло-рутинное, а со вкусом приключений, что ли.

Нина представила возможные приключения и поежилась от внезапно охватившего ее холода.

– А сейчас что, надоели приключения? – спросила она, чтобы отвлечь саму себя.

– А сейчас я снова женился, и дома мне так хорошо, что во всех остальных местах плохо, – серьезно сказал он. – Вот сейчас еду и знаю, что меня ждут. Это же очень важно – знать, что тебя ждут дома.

Нина покосилась на него и ничего не ответила.

* * *

Дверь он открыл своим ключом, стараясь действовать как можно тише, чтобы не разбудить малыша, если тот еще спит, но Полина уже ждала его в коридоре, чтобы с размаху прыгнуть, повиснуть на шее, ткнуться носом в ложбинку между ключицами и вдохнуть мужнин запах, такой родной, такой знакомый.

– Привет, Пони, – ласково сказал Чарушин, продолжающий звать жену ласковым прозвищем, когда-то давным-давно данным ей отцом. – Как вы тут с Егоркой без меня?

– Мы с Егоркой хорошо, а без тебя плохо, – сообщила Полина, снова потерлась об него носом и отстранилась, давая мужу возможность раздеться и хотя бы поставить чемодан, который он все еще держал в руках. – Пойдем, я тебя покормлю. Мне нужно с тобой поговорить.

– Что-нибудь случилось? – осведомился Чарушин, хотя понимал, что ничего серьезного случиться не могло, иначе жена вела бы себя иначе.

– Нет. – Она пожала плечами и потянула его за рукав джемпера. Мол, проходи скорее. – Вернее, у нас все хорошо. И у мамы с Олей тоже. И у твоих родителей.

– А у кого тогда плохо? Не тяни, Пони, я же вижу, что тебе до смерти хочется мне что-то рассказать. Так поведай, не мучайся.

– Неинтересно с тобой, Никита, – нарочито печально сказала Полина, в глазах которой плясали чертенята. Все-таки она очень-очень по нему соскучилась за те пять дней, что его не было дома. – Все-то ты всегда знаешь. Садись за стол. Сейчас подам тебе завтрак, как примерная жена, и все расскажу. Скоро Егор проснется, будет не до разговоров.

Чарушин помыл руки и сел за стол, на котором уже стояла плетенка с хлебом, накрытым чистой накрахмаленной салфеткой, масленка, контейнер с аккуратно порезанными сыром и колбасой, горка блинов, мисочка со сгущенкой и тарелка с аккуратно уложенными рядом ножом и вилкой. До женитьбы Чарушин обычно ел без церемоний, но сейчас ему это все очень нравилось – и негнущаяся салфетка, и сложносочиненный завтрак, и то, что его нельзя съесть без ножа, просто вилкой.

Полина выложила на тарелку жареные сосиски и рядом с ними пышный омлет, который ловко достала из духовки.

– Сядь уже. – Он поймал ее за руку и заставил сесть на табуретку. – Давай, говори, кого на этот раз ты вызвалась спасать, сердобольная ты моя.

Он уже не раз и не два помогал Полининым подружкам, бывшим клиенткам и просто знакомым знакомых ее мамы. У них постоянно что-то случалось, а Полина, его ненаглядная Пони, была не таким человеком, чтобы пройти мимо чужой беды. Слишком много ей пришлось пережить, когда совсем еще девочкой она осталась без отца и взвалила на свои плечи ответственность за мать и больную сестру.

– Тате нужна помощь, – сказала Полина. – Настоящая помощь, Никита. Она хочет заказать тебе частное расследование.

В свободное от служебных дел время майор Чарушин действительно занимался частным сыском. В пределах закона, разумеется, хотя и негласно. Семью, а теперь у него была семья, нужно было кормить. И раз уж Полина, несмотря на рождение ребенка, не захотела отказаться от нескольких последних клиентов, квартиры которых убирала, чтобы не брать у него деньги на маму и Олю, то и ему было не грех подзаработать там, где это не вступало в противоречие с Уголовным кодексом и его собственным кодексом чести.

Тата как раз была одной из таких оставленных на время декрета клиенток – у тридцатилетней одинокой женщины, заведующей химической лабораторией нефтеперегонного завода, Полина прибиралась раз в неделю. Работы там было немного, а Тата ей нравилась, поскольку никогда не позволяла себе разговаривать со своей домработницей свысока, поила ее вкусным кофе, когда заставала в своей квартире, вела разговоры «за жизнь», всегда убирала за собой случайно пролитое молоко или разбитую банку варенья. Для Чарушина было удивительно, что так поступали не все, но Полина о нравах клиентов могла рассказать многое.

– Что-то случилось на заводе? – спросил Никита. – Если да, то я не возьмусь. Это серьезно, такое расследование нужно проводить только официальным путем. Я в бизнес-разборки встревать не собираюсь.

– Нет, у нее частное дело. – Полина забрала у него тарелку, он уже успел съесть все до крошечки, и поставила чистую, на которую ловко шлепнула блин. – У нее умер дедушка. Завтра похороны, потом оглашение завещания. Дед жил за городом, и по воле умершего все наследники должны будут прожить в его загородном доме до девятого дня. Так вот Тата хочет попросить, чтобы ты поехал туда вместе с ней. У нее плохое предчувствие. А у тебя все равно с завтрашнего дня две недели отпуска, так что ты вполне можешь себе это позволить.

Чарушин не верил собственным ушам. Он был уверен, что за пятидневное его отсутствие Полина соскучилась по нему, а она, оказывается, спит и видит, чтобы сослать его в какую-то тьмутаракань только потому, что этого хочется ее клиентке?

– Пони, ты что? – Он внимательно посмотрел на жену. – Ты правда хочешь, чтобы я провел почти весь отпуск не с тобой и Егором, а с твоей Татой, и только оттого, что у нее плохое предчувствие?

– Во-первых, она пригласила меня поехать вместе с тобой, – невозмутимо ответила Полина. – Тата говорит, что усадьба очень большая и мы с Егором там никому не помешаем. Мы даже не будем жить в основном доме, нам выделят один из гостевых домиков. А во-вторых, Тата – одна из самых здравомыслящих женщин, которых я знаю. Если она говорит, что дело нечисто и ей нужна помощь, значит, так оно и есть.

– Ты говоришь, что у нее умер дед. Сколько лет ему было?

– Восемьдесят пять.

– Пони… – Чарушин даже вилку отложил, так и не донеся до рта вкусный, блестящий от масла блин. – Что может быть нечисто в смерти восьмидесятипятилетнего старца?

– Я не знаю. И Тата не знает. – Полина встала и налила мужу чаю. – Но быть может все, что угодно. Во-первых, потому что ты сам меня этому учил. А во-вторых, потому что ее дед – Липатов.

– Липатов? Тот самый?

– Да. Тот самый. Миллионер Липатов, отстроивший усадьбу Знаменское.

– И на похороны съедутся все его наследники?

– Да. И Тата – одна из них. Возможно, она – основная наследница, потому что дед ее очень любил. Поверь, Никита, ей очень важно, чтобы при оглашении завещания с ней рядом кто-то был.

– Она считает, что ей угрожает опасность?

– Нет. – Полина снова пожала плечами. – Ничего конкретного она не считает.

– И ты действительно хочешь поехать?

– Хочу. Хочу, Никита. – Полина выглядела очень серьезной. – Я уже больше года не отдыхала. Наш с тобой последний отпуск был в прошлом сентябре. Ты на работу ходишь, людей видишь, вон в командировки ездишь. А я или дома с Егором, или у мамы с Олей, либо быстренько полы у клиенток мою и обратно. Да, я хочу в Знаменское. Там свежий воздух, там мне не надо будет стоять у плиты, там можно гулять с коляской не по грязным улицам, а по заснеженному лесу. А еще там будет приключение. Не ежедневная рутина, а приключение. Понимаешь?

Чарушин понимал. Со своей будущей женой он познакомился как раз в отпуске, в Коктебеле, откуда они вернулись уже с Егором, хотя тогда этого и не знали. И там на их долю выпало приключение, в эпицентре которого оказалась именно Полина, а Чарушин ее спас и ее сестру Олю спас тоже, хотя так бывает только в сказках^[1].

Тогда Полина показала себя настоящим бойцом и вообще огромной умницей, без подсказок которой Чарушин, может, и не справился бы с расследованием. И теперь его деятельной жене очень хотелось нового приключения, вызывающего выброс адреналина в кровь. Это у него с его работой адреналина хватало, хоть пруд пруди, а ей действительно было скучно и маетно в круге работа-дом-ребенок-мама-сестра-муж.

– Хорошо, – сказал он и предупредительно поднял ладонь, потому что видел, что жена уже готова пуститься в пляс от радости. – Погоди, я пока ничего не обещаю. Пока я согласен встретиться с этой твоей Татой и поговорить о том, зачем ей понадобился сыщик. Если мне ничего не покажется подозрительным, то я возьмусь за это дело и мы с тобой поедем в Знаменское. Только денег с твоей Таты мы не возьмем. Моя помощь будет платой за кров и стол. Я, знаешь ли, как-то не привык одалживаться у наследниц миллионного состояния.

– Спасибо. – Полина просияла и поцеловала его крепко-крепко. – Я сейчас позвоню Тате и спрошу, может ли она к нам приехать.

– Я сам к ней съезжу и поговорю с глазу на глаз. И повторяю, что окончательное решение приму только после этого разговора.

* * *

Тата оказалась миловидной, очень приятной женщиной. Стройная, с хорошей стрижкой густых волос, делающей ее строгой и стильной, одетая в узкие джинсы и кашемировый свитер, она нервно сплетала и расплетала длинные тонкие пальцы без колец. Лишь три модных нынче серебряных браслета со скользя-щими на них шариками-шармами в виде зверушек перекатывались по ее тонкому запястью, тихонько позвякивая.

Браслеты не были дешевкой, но и в перечень элитных украшений не входили. Внучка и потенциальная наследница Липатова могла себе позволить что-то более дорогое, но отчего-то серебряные витые кольца, обхватывающие ее руку, очень подходили ей и к окружающей обстановке. Ничего вокруг не было выпендрежным, нарочитым, колющим глаза своим богатством. В Тате не было ничего такого, что Чарушин ненавидел в состоятельных людях – спеси, показухи, зазнайства, тонкого, но заметного хамства, с которым принято разговаривать с людьми «низшего сословия».

При малейшем намеке на что-либо подобное Чарушин бы встал и ушел, невзирая на Полинино желание поехать в Знаменское, но Тата вела себя идеально, ничем его не раздражая. Спокойно и обстоятельно она отвечала на задаваемые им вопросы, и из ее ответов в голове у Чарушина постепенно складывалась картинка того, с чем ему предстоит работать.

Георгий Липатов после ухода на заслуженный отдых переехал из Череповца в соседнюю область. Купил заброшенное имение в Знаменском с полностью развалившимся барским домом, заросшем сорной травой, привел его в порядок, фактически отстроив заново, вычистил лес, углубил и облагородил пруд, запустил в него рыбу, расчистил русло Волги, подсыпал дороги и зажил спокойной и счастливой жизнью рантье. Он не ввязывался в политику, не выставлял напоказ свое богатство и не претендовал ни на какое влияние на местную элиту.

Слухи о нем, конечно, все равно ходили, так как человек такого масштаба и такого уровня благосостояния не мог не вызывать интереса хотя бы у журналистов, но в общении он был сколь спокоен, столь и непреклонен, в гости не приглашал, интервью не давал. Громкие события не комментировал, и интерес к нему постепенно угас.

К тому моменту, как Знаменское было полностью отстроено и приспособлено для безбедной жизни, Липатову исполнилось шестьдесят семь лет. Жил он фактически затворником, редко выезжая из усадьбы, поскольку все нужное ему привозили на дом. Раз в год Липатов отправлялся в Германию на комплексное медицинское обследование, да, пожалуй, и все. Путешествовать он не любил, да и с возрастом это становилось все тяжелее.

– Ваш дед жил один? – спросил Чарушин у Таты.

– Бабушка умерла двадцать семь лет назад. Дед еще тогда директором металлургического комбината работал. К тому моменту, как он переехал в Знаменское, дети уже были взрослые, разъехались кто куда. Поэтому да, он жил один. У него всегда была экономка, которая вела хозяйство. Чуть более полугода назад он еще обзавелся личным помощником, точнее помощницей, чтобы она вела дела и имела при том медицинское образование, чтобы следить за приемом нужных лекарств и делать уколы, если потребуется. Понятно, что в имении работают еще и садовники, и шоферы, но все они, включая механиков для гаража, были наемными работниками со стороны. В усадьбе не жили. Постоянных обитателей в усадьбе было только трое: дед, экономка Люба и помощница Валентина.

– Они и сейчас в усадьбе?

– Да, конечно. Дед особо оговорил, что их работа на него заканчивается лишь на девятый день после его смерти и они обязаны провести это время в усадьбе и присутствовать в момент оглашения завещания.

– А кто еще должен при этом присутствовать? То есть я понимаю, что все потенциальные наследники, но кто они? Поименно, если можно.

– Я поняла, – кивнула Тата. – Попробую все вам понятно объяснить.

У Георгия Липатова и его жены Софьи четверо детей. Старший сын, Александр, отец Таты, был моряком-подводником и погиб на подводной лодке «Курск» в двухтысячном году. Тате тогда было всего тринадцать, а ее младшему брату Гоше и вовсе пять лет. Мать – Ольга Павловна Липатова – замуж больше не вышла и растила детей одна. Финансово обеспеченный дед внукам и невестке, конечно, помог – купил квартиру, перевез из Видяева в областной центр рядом со своей усадьбой, определил ежемесячное содержание. Он был человеком дела, поэтому богатеньких наследников из внуков не лепил. Семья жила, ни в чем не нуждаясь, но, по современным меркам, достаточно скромно. Каникулы внуки проводили у деда, на море летали в Турцию или Краснодарский край. Никаких тебе Мальдивов и Багамских островов.

Тата окончила школу, затем химический факультет университета и устроилась на работу на нефтеперегонный завод. Там она трудилась и поныне, заведуя промышленной химической лабораторией. Дед купил ей квартиру и продолжал выплачивать ежемесячное содержание, но довольно скромное – в размере ее зарплаты. На жизнь хватало. Двадцатилетний Гоша продолжал жить с матерью, хотя этим обстоятельством был крайне недоволен. Но покупать ему отдельное жилье дед не спешил.

– Почему? – спросил Чарушин. – Вам же он квартиру приобрел. Чем же ваш брат хуже?

– Гошка тоже этот вопрос все время задает, – невесело усмехнулась Тата. – Я же вам уже объясняла, что дед – человек старой закалки. Он не приемлет пустое прожигание жизни и мажорство. Он считает, считал, – снова поправилась она, – что все сначала должны получить профессию, устроиться на работу, доказать, что они что-то стоят сами по себе, а не как внуки Липатова, и уже только после этого соглашался помогать. Мама с Гошей, естественно, не голодают, у них хватает денег на все, что им действительно необходимо. И машину дед Гоше на восемнадцатилетие подарил, вот только не ту, какую тот хотел. Гошка мечтал о «БМВ» последней модели, а дед купил ему «Опель», посчитав, что для начинающего жизнь студента этого вполне достаточно.

– Разумно, – не мог не признать Чарушин. – Так, ваша мама, вы и ваш брат – первые три человека, которые будут завтра присутствовать на похоронах. Кто еще?

Вторым ребенком Липатовых была дочь Вера. Родилась она на два года позже Александра, работала врачом, три года назад вышла на пенсию и сразу уволилась, поскольку тоже получала от отца довольно скромный, но постоянный пансион, позволяющий жить, а не выживать на нищенскую пенсию. Еще в молодости Веру Георгиевну бросил муж, поэтому своих двоих сыновей – Виктора и Николая – она тоже вырастила одна. При помощи отца, разумеется. Жила семья в Москве. Тридцативосьмилетний Виктор работал одним из топ-менеджеров Газпрома, тридцатидвухлетний Николай – журналистом в престижной газете. Все они должны были приехать в Знаменское сегодня к вечеру, вместе с женой Виктора Мариной.

Еще одна дочь Липатова, Надежда Георгиевна, овдовела несколько лет назад и переехала из Череповца, где оставалась все эти годы, поближе к отцу, в город на Волге, в котором жили и Тата с Чарушиным. Вместе с ней на новое место жительства перебрался и ее единственный сын Артем.

– Тете Наде – пятьдесят шесть, Артему – тридцать четыре, – обстоятельно объясняла Тата. – Она всю жизнь проработала учительницей младших классов, а у Темки свой бизнес – авторемонтные мастерские.

– А дочери и внуки Липатова часто к нему приезжали?

– По-разному. – Тата пожала плечами. – Московские – от силы пару раз в год. Как правило, на день рождения. Иногда на Новый год, если за границу не отправлялись. Я бывала каждую неделю, потому что скучала по деду. Мне с ним с самого детства было очень интересно, да и меня он очень любил. Единственная внучка, все остальные мальчишки. Мама иногда ездила со мной, хотя и нечасто. Она же не дочь, а невестка, и у нее с дедом особой близости не было. Тетя Надя наведывалась, конечно. Иногда даже жила в Знаменском неделю-две, а летом и пару месяцев могла провести. Природа там замечательная, дом большой, так что никто никому не мешал. Темка тоже ездил, наверное, раз в месяц, не чаще. Иногда мать привозил, иногда меня сопровождал. Но он работает много, поэтому лишнего времени особо не было.

– А правнуки у Липатова были?

– Только одна. Нателла, дочка Марины и Виктора. Остальные дедушкины внуки так и не обзавелись семьями. Колька и Темка не женаты, я не замужем, Гошка вообще еще малолеток. Так что, кроме Нателлы, никого. Давайте посчитаем. Моя мама, Гошка, и я. Это трое. Тетя Вера, Колька, Витька и его жена Марина. Еще четверо. Тетя Надя и Темка. Итого получается, что на завтрашних похоронах будут присутствовать девять человек. Не считая Рафика, конечно. Рафик десятый.

– Кто такой Рафик? – жалобно спросил Чарушин, у которого от обилия липатовских родственников уже голова шла кругом.

– Рафик – дедушкин приемный сын. То есть это, конечно, не было никак официально оформлено, но Рафик жил в нашей семье с тех пор, как ему исполнилось семнадцать. А сейчас ему, слава богу, уже пятьдесят. Вы должны были о нем слышать. Рафик Аббасов – директор нефтеперегонного завода. Мой непосредственный начальник.

Естественно, Чарушин слышал об Аббасове – одном из самых влиятельных бизнесменов их города. Возглавив нефтеперегонный завод двадцать лет назад, он вытащил его не только из руин, но и из бесконечных войн за собственность. С тех пор завод процветал, рейдерские захваты на него канули в Лету, рабочие получали стабильно, а главное, достойную официальную зарплату и положенный соцпакет, а стоимость бензина в их области была заметно ниже, чем у соседей, поскольку «своим» завод поставлял с существенной скидкой. Аббасов искренне считал, что любой крупный бизнес должен быть социально ориентированным, построил в городе бассейн, спортивный зал, крытый теннисный корт и доплачивал сотрудникам, чьи дети учились на «четыре» и «пять».

С недавнего времени он еще и являлся депутатом областной Думы, куда был «внесен» на плечах своих рабочих, проголосовавших за своего директора чуть ли не единогласно. Взяток он не брал, хотя давал там, где было положено, у основных акционеров не воровал, в развитие предприятия вкладывал всю душу, а главное – незаурядные мозги. И вот, оказывается, при всем этом еще и был приемным сыном Липатова, пусть даже и неофициальным.

– Рафик очень умный, – восторженно рассказывала Тата. – Я знаю это лучше других, потому что у него на заводе работаю. Он взял меня, когда я университет окончила. Помогал, конечно, но спуску, на правах почти что родственницы, не давал. Дедушка ему очень доверяет, то есть доверял… Пожалуй, Рафик – единственный человек, которого он считал равным себе по способностям. Управленческим способностям, я имею в виду. Он и распорядителем своих похорон оставил именно Рафика. Знал, что тот со всем справится. Есть еще юридическая фирма, представитель которой должен сегодня приехать, чтобы соблюсти формальности с завещанием. Но похоронами занимается именно Рафик.