000
ОтложитьЧитал
2.
Бывают такие люди, с которыми всё происходит легко и просто. Никаких тебе страхов, тревожностей, неловкостей или дискомфортов. Разговоры складываются сами собой, секреты открываются без опаски быть осужденным, а тело будто само тянется к чужим рукам за горячей лаской. Можно не заметить, как стал называть этого человека другом, как разболтал ему все свои тайны, а после позволил залезть под футболку, касаясь сначала кожи, а потом – сердца.
С Евой мы выбрались в парк уже на следующий день. Это место было милым, пахло цветами и сладкой ватой, потому что совсем поблизости была площадка с аттракционами и киоск со вкусностями. Мы сошли с каменной дорожки, затерявшись в высоких деревьях, которые, должно быть, растут здесь с самого основания парка, а когда голоса людей и музыка из колонок совсем затихли, наконец-то остановились. Ева залезла в свой сиреневый рюкзак и вытащила оттуда тоненький клетчатый плед. Она встряхнула его, тут же принимаясь аккуратно его раскладывать на траве, а потом, закончив, плюхнулась поверх, вытаскивая непонятно откуда, как какой-то фокусник, баночку вишневой колы. Она сделала несколько глотков, оставляя на краях смазанные следы красной помады.
– Хочешь? – спросила она, заметив, что я пристально смотрю на банку.
– Нет, спасибо.
Ева бросила на меня странный взгляд, но сразу же отвернулась. Сквозь крону дерева, под которым мы расположились, просачивались лучи палящего летнего солнца. Они били тонкими струйками, одна из которых падала Еве на лицо, задевая светлые ресницы и будто делая акцент на брызге рыжих веснушек на её щеках.
– Почему ты захотела встретиться? – спросил я, с трудом отводя взгляд от этого зрелища.
– Ты не похож на свою сестру, ты гораздо интереснее. Она такая ханжа, такая узколобая и вредная, а ты кажешься мне очень открытым и прогрессивным человеком. Я права?
– Пожалуй.
– Расскажи мне, что тебе нравится?
– Например?
– Ну, какой твой любимый цвет? Какую музыку слушаешь? Любимые книги? Чем занимаешься в свободное время?
– Я люблю желтый, – коротко ответил я.
– Хочешь быть человеком-загадкой? Ладно, валяй. Я тоже люблю жёлтый. Видишь, как мы похожи? Я думаю, это судьба. – Она широко улыбнулась.
– Вера сказала, что ты художница.
– Ты спрашивал обо мне?
– Просто любопытство.
– Можно мне тоже полюбопытствовать? Почему ты обращаешься к себе в мужском роде? То есть, это нормально, я принимаю такие вещи, но мне интересно. Прости, что спрашиваю.
– Я понимаю, это может смущать, но ты привыкнешь. Мне так просто комфортнее, что ли, спокойнее. Проще и приятнее быть Маром, чем тем, кем я жил здесь до того, как уехал.
– Еще одна тайна, надо же! Чем больше мы говорим, тем меньше я о тебе узнаю.
– Это не тайна. Просто, здесь было тяжело. Маленький город, маленькие люди, сама понимаешь, – я криво улыбнулся, пожимая плечами.
– С маленькими мозгами, ага. Тебя здесь обижали? – Ева сжала кулаки, будто готовясь прямо сейчас навалять всем, кто посмел меня когда-либо задеть.
– Нет, просто не понимали. Сейчас всё в порядке. Это совсем не важно.
– Я тоже отсюда уеду однажды. Куда-то, где меня будут уважать и воспринимать всерьез, слушать, замечать. Может, даже в другую страну, более прогрессивную и толерантную. Чтобы не смеялись надо мной и не называли дурой. Хотя, может я и правда дура, раз верю в это?
– Нет, конечно. Ты дура, только если думаешь, будто верить в лучшее будущее – глупо. Ничего не мешает тебе выбраться отсюда, не сейчас, но однажды.
– Мне кажется, я уже проебала все шансы и стала слишком взрослой для чудесного спасения. А вообще, какая разница? – она подпрыгнула на месте и снова залезла в рюкзак. На этот раз оттуда она достала пачку желтых M&M.
– Большая разница! Не отмахивайся от своих мечт, это очень важно. Я верю, что у каждого человека в этом мире есть своя миссия, у кого-то глобальна, у кого-то совсем маленькая, но главное, что никто не находится здесь зря. Тем более такие как ты. Если ты художница, это уже делает тебя особенной, ведь у тебя есть дар создавать прекрасное. Значит, ты уже живешь не зря! – Ева посмотрела на меня смущенно и опустила глаза.
– Думаешь, у меня есть будущее? – спросила она.
– Большое и прекрасное, – кивнул я.
И когда сквозь листья над нашими головами стали просачиваться уже розовые лучики, означающие, что день подходит к концу, Ева взяла меня за руку. Её веснушчатые щеки слегка покраснели, реснички задрожали, а красные губы растянулись в смущенной улыбке. Она неуверенно переплела наши пальцы.
– Думаю, нам нужно сходить куда-нибудь и перекусить, – тихо сказал я.
– Да. Как насчет моего дома? – так же тихо ответила она.
– Если обещаешь сделать мне чай. Я люблю черный, с двумя ложками сахара.
– Обещаю.
Дом Евы оказался большим двухэтажным зданием с белым заборчиком и первоклассным ремонтом. Во дворе не было ни клумб, ни грядок, только аккуратные декоративные деревья и брусчатка. Еще здесь стояла деревянная беседка, в которой, вероятно, было бы очень классно с утра пить чай, почитывая, скажем, Тургенева, и слушая пение птиц. Мое внимание привлекли красивые качели с розовыми подушками на сидении, которые делали этот двор еще больше похожим на картинку из какого-то журнала. В общем и целом, всё выглядело мило, хоть и чересчур вылизано, словно всё было сделано для удобства хозяев, а хозяева предпочитали совместному досугу на свежем воздухе, раздельное времяпровождение внутри дома. К слову, внутри всё было так же идеально, как снаружи. Чистые коридоры, паркет на полу, на стенах картины, не дорогущие, конечно, но довольно симпатичные, и не единой семейной фотографии. Я с любопытством заглядывал в щели не до конца закрытых дверей, когда мы шли мимо. Там я видел то убранную большую кровать, с плотным покрывалом, то просторный кабинет с массивным деревянным столом и строгой, одноцветной библиотекой. Но когда мы добрались до комнаты Евы, и она пригласила меня войти, впечатление бездушности дома мгновенно испарилось. Её комната, в отличии от всего, что я увидел ранее, была, конечно, такой же аккуратной и элегантной, но обои здесь дырявили кнопки, держащие плакаты и рисунки, рабочий стол был завален красками, карандашами и смятыми бумажками, а на полу, прямо на мягком белом коврике, валялись розовые носки с единорогами. Ева заметила мой взгляд и немного смутилась.
–Тут небольшой бардак, извини. Я бы сказала, что обычно здесь чище, но это ложь. Я люблю устраивать бардак, – она пожала плечами. – Пойду, поставлю чайник, посиди пока здесь. Можешь осмотреться.
Ева вышла, а я сел на край кровати и уставился в стену. Конечно, эту комнату хотелось разглядеть получше, хотя бы потому что здесь было много фотографий и рисунков, но я вдруг почувствовал, что внутри меня что-то горит и дым этого чего-то застилает мне глаза. Я думал о том, что на этой самой кровати лежала Ева. Она, наверное, была в какой-то шелковой пижаме, может, в коротких шортах или вообще в ночнушке. Есть ли веснушки на остальное её теле? На плечах, груди или ногах? Она, наверное, выглядит крайне мило спросонья, с припухшими голубыми глазами и сонными пылинками на ресницах. Вылезая из кровати, она надевает тапочки или идет в ванную босиком? Я заглянул под кровать, проверяя пространство под нею на наличие тапочек, но там было пусто. «Значит, ходит босая,» – подумал я.
Вскоре, Ева вернулась с железным подносом, на котором стояли две одинаковые кружки, вазочка с печеньем и блюдце для использованных чайных пакетиков. Она улыбнулась, ставя свою ношу на стол, и протянула мне кружку.
– Черный, два сахара, как ты и просил.
– Спасибо, – я принял у неё из рук чай и сделал маленький глоток. Напиток пах цитрусом.
– Ну, как тебе моя комната? – Ева села рядом со мной.
– Очень милая. Столько всего, плакаты, рисунки, фотки, как в настоящем музее.
– Хочу, чтобы здесь было уютно.
– По—моему, у тебя хорошо получается.
– Иногда мне кажется, что это как-то по-детски. Все-таки, мне уже далеко не двенадцать, а до сих пор страдаю херней и обклеиваю обои картинками. Мама говорит, что мне нужно повзрослеть.
– Это всё глупости. Взрослость не определяет количество картинок у тебя на стене.
– Я-то с тобой согласна, но мама… А вообще, что она понимает? Ей было двадцать, когда она родила, для неё обзавестись ребенком и мужем – значит стать взрослым человеком. Она и меня постоянно клюёт на этот счет, мол, когда уже замуж? А я не знаю, как ей сказать, что если свяжу себя узами брака, то только с женщиной.
– Так ли важно ей вообще говорить? – я отхлебнул еще чаю, а Ева повернулась ко мне лицом и пристально посмотрела в глаза.
– А ты своей говорил?
– Нет. Незачем ей знать.
– Но разве не хочется поделиться с мамой, что кто-то проявил к тебе интерес, или что ты к кому-то, ну, знаешь…
–Хочется. Раньше, когда всё было проще, в школе, класса так до седьмого, я ей рассказывал. О мальчиках, которые мне нравились, и которым я нравился. Это было мило. Потом я вырос. Первые поцелуи, первые отношения, и когда это девушки – ей не расскажешь, а когда парни – она неправильно поймет.
–Почему неправильно?
– Для неё всё просто: есть мальчик и девочка. Мальчик с девочкой – нормально, а всё остальное – противоестественно. Но у меня-то всё иначе. Даже если я с парнями, я не становлюсь гетеросексуальным, не становлюсь девочкой. И если честно, иногда я стыжусь этого. Ну, своих отношений с парнями. Как будто это отнимает у меня моё право быть квиром.
– Я понимаю, кажется. Это грустно. Может, ты и прав. Может не стоит рассказывать ей никогда, что замуж я не собираюсь и если заведу детей, то не в этой стране, потому что рожать не хочу и жить с каким-то тупым сексистом тоже. – Ева нахмурилась, но глаза у неё были влажными.
– Я не настаиваю, у каждого свой путь, но, мне кажется, так будет лучше. Безопаснее и спокойнее.
– Наверное.
Я заметил, как по её щеке покатилась прозрачная слезка, но она быстро смахнула её рукой. Замерев на секунду, будто раздумывая над чем-то, она вдруг резко сорвалась с места и обняла меня. Прижалась всем телом, уткнулась носом мне в шею и тепло задышала. Я обвил руками её талию, не выпуская из рук чай.
– Так, – она отстранилась. – Давай-ка это уберем, – выхватила у меня из рук кружку и поставила на пол.
Мы снова обнялись и просидели так долго. Ева пахла сладко и мягко, какими-то духами, может, шампунем, кремом или косметикой. Я не стал разбираться. Двигаться не хотелось, говорить что-то тоже, но это мне, а Ева была другого мнения. Она опять разомкнула объятья, только на этот раз заменяя их чем-то более приятным.
Мне уже приходилось целовать с девушками, и я не стану врать, что этот поцелуй был каким-то особенным. Да, её губы были сладкими и влажными, ощущать её язык у себя во рту было хорошо, но это не было чем-то выдающимся. Однако, её запах, тепло её ладоней под моей одеждой, её тихие стоны – всё это действительно пьянило и сносило крышу. Может, именно это умение вводить людей в транс одним своим присутствием и делало Еву не такой, как все? В любом случае, именно эта конкретная девушка смогла перевернуть то лето с ног на голову, вывести меня из душевного равновесия, а это мало кому удавалось прежде.
Я помню, какими мягкими и жаркими были её груди, как часто она дышала и как смущалась, когда мои руки достигали случайно края её трусов. Помню горьковатый вкус её кожи, бледной и теплой, покрытой мелкими светлыми волосками, которые даже не заметны, если не пытаться поймать их губами, что я и делал. Ева была не из робкого десятка и быстро входила во вкус, когда дело касалось ласк. Она казалась одновременно и уверенной, и взволнованной, сама терлась об меня, и сама же краснела, когда я отвечал.
Когда мы устали трогать друг друга и целоваться, когда появилось навязчивое ощущение, что мне пора домой, мы лежали на кровати почти голые и смотрели в потолок. Наши ноги переплетались друг с другом, губы пульсировали и наливались красным. Я тяжело вздохнул и поднялся.
– Мне нужно идти, – сказал я, поднимая с пола одежду.
– Увидимся завтра? – спросила Ева, пристально наблюдая за тем, как я натягиваю джинсы.
– Посмотрим.
– Напишешь, когда будешь дома?
– Конечно.
Я застегнул последнюю пуговицу на рубашке, попрощался с Евой и направился к выходу, опасаясь, как бы моя дерьмовая память не подвела меня сейчас и я не заблудился. Обстановка уже не казалась мне знакомой, хоть я и видел это всё несколько часов назад, поэтому я отключил разум и поставил себя на автопилот, бездумно двигая ногами. Дом не был таким уж огромным, не отличался особо запутанной планировкой и коридорами-лабиринтами, но я именно тот тип людей, который может потеряться в трех соснах, запаниковать и умереть. Однако, не в этот раз. Я вижу заветную дверь и только когда поворачиваю ручку, оказываясь на улице, облегченно выдыхаю. На лице моем расплывается глупая улыбка, в голове только кадры, прожитые буквально минуты назад, а тело всё еще чувствует фантомные прикосновения, вызывающие то дурацкое чувство, которое называют «бабочками». Я покидаю двор Евы, тихо прикрыв ворота, и, отойдя на приличное расстояние, начинаю попытки вытащить из кармана узких джинс пачку сигарет.
Когда я закуриваю, всегда сначала оглядываюсь по сторонам, чтобы убедиться в отсутствии наблюдателей— это старая привычка из тех времен, когда мне было шестнадцать и я боялся, что мама узнает о том, что я курю. Сейчас ничего не мешает мне делать это открыто, но я до сих пор нервно озираюсь, присматриваюсь к лицам прохожих и стараюсь быть максимально незаметным. Где-то внутри есть что-то похожее на чувство вины за свою жизнь, в которой я начал курить, пить, бить татуировки и ругаться матом. Но одновременно есть дрожащее понимание того, что ничего криминального я не делаю, правда, услышать его бывает очень сложно. Винить себя – это тоже привычка и тоже старая. Когда люди вкладывают в тебя кучу ресурсов и всю свою веру, всегда остается чувство, будто ты что-то им должен. И когда твои собственные представления о «хорошем человеке», которым они хотят тебя видеть, не оправдываются— это расстраивает. Вот ты вроде бы счастливый и попускаешь с друзьями по бутылочке пива, но как же тебе стыдно за эти минуты счастья. Впрочем, одновременно радоваться и грустить я привык уже давно.
Домой я вернулся в состоянии выжатости и удовлетворения. Украл на кухне пять кем-то сравненных пельменей и яблоко, закрылся в своей старой комнате, стараясь не привлекать внимания, и надолго залип, глядя в стену и размышляя о произошедшем.