Бет
Я уснула. Или мой добрый старый дядюшка Скотт накачал меня чем-нибудь. Нет, скорее всего, просто уснула. Скотт, конечно, тот ещё подонок, но он подонок с принципами: никаких наркотиков детям и всё такое. Мне ли не знать?! Однажды он приволок в мой детский сад красные ленты[14] и куклу полицейского в полный рост.
Какая ирония!
Лунный свет пробивается сквозь белые кружевные занавески, висящие на вычурном коричневом карнизе. Я сажусь, розовый вязаный плед падает вниз. Подо мной идеально заправленная кровать, я одета в ту же одежду, которая была на мне вечером в пятницу. Кто-то аккуратно поставил мои ботинки на деревянном полу рядом с кроватью. Я бы этого не сделала, находясь даже в твёрдой памяти. Я вообще ничего не делаю аккуратно.
Наклоняюсь, включаю лампу. Тихонько звякают стеклянные висюльки, болтающиеся под абажуром. В тусклом свете в глаза сразу бросается душераздирающе весёленькая розовая краска на стенах. Закрываю глаза, подсчитываю дни. Так, посмотрим. В пятницу вечером я гуляла с Исайей и Ноем и поставила на место красавчика из «Тако Белл». Утром в субботу мама чуть не угодила в тюрьму. В субботу днём Скотт разрушил мою жизнь.
В машине я притворилась спящей, чтобы не разговаривать со Скоттом, но расслабилась и уснула по-настоящему. Видимо, Скотт разбудил меня и перенёс в дом. Вот чёрт. Написала бы себе сразу на лбу: я лузер, помогите кто-нибудь.
Открываю глаза, смотрю на часы, стоящие на прикроватной тумбочке. Пятнадцать минут первого. Воскресенье. Начало воскресенья.
В животе урчит. Я же целый день ничего не ела. Впрочем, не в первый раз. И не в последний. Вылезаю из постели, всовываю ноги в свои псевдоконверсы. Настало время задушевного разговора с дядюшкой Скоттом. Если, конечно, он ещё не спит. Хорошо бы, он уже лёг. Тогда можно будет просто сбежать, тихо и без скандала.
Может быть, я добуду что-нибудь поесть, прежде чем звонить Исайе. Судя по этой комнате, дядюшка должен покупать фирменные хлопья.
В доме чувствовался ни с чем не сравнимый запах новой постройки и свежих опилок. За дверью спальни оказался не коридор, а просторный холл. Гигантская лестница – до сих пор я думала, что такие бывают только в кино, – поднимается на второй этаж. С потолка свисает модерновая люстра. Похоже, бейсболистам неплохо платят.
– Нет…
Женский голос доносится откуда-то из глубины дома. Я слышу, что она продолжает говорить, но уже гораздо тише. Он женился или продолжает бросаться на всё, что движется, как было во времена моего детства? Скорее всего, второе. Я однажды подслушала, как Скотт говорил моему отцу, что никогда не женится.
Иду на звук приглушённых голосов и застываю на пороге огромной гостиной. Вся задняя стена дома – простите, особняка – представляет собой одно огромное окно. Гостиная переходит прямо в кухню.
– Скотт! – в голосе женщины слышится остервенение. – Я на это не подписывалась!
– Месяц назад ты со всем согласилась, – говорит Скотт.
Я чувствую себя отчасти отомщённой. Наконец-то он утратил свою бесящую непрошибаемую невозмутимость!
– Да, но ты сказал мне только, что хочешь снова наладить отношения с племянницей. Согласись, есть разница между налаживанием отношений и вторжением в нашу жизнь!
– Ты не возражала, когда в прошлом месяце я позвонил из Луисвилла и сказал, что хочу забрать её к нам.
– Это было после того, как ты сказал, что она сбежала! – огрызается женщина. – Я же не думала, что ты её найдёшь! Когда ты рассказал, в каком гадюшнике она живёт, я решила, что она пропала с концами. Она же преступница! Неужели ты думаешь, что я могу чувствовать себя в безопасности, живя с ней под одной крышей?
Её слова переворачивают всё у меня внутри. Я не такая плохая! Нет, конечно, я не лапочка, но и не такая плохая. Опускаю глаза, осматриваю себя. Джинсы. Майка без рукавов. Чёрные волосы падают на лицо. Какая разница?! Эта женщина ещё не видела меня, а уже решила для себя, кто я есть. Проглотив обиду, я вхожу в комнату и даю волю своему гневу. Да пошла она.
– На твоём месте я бы к ней прислушалась. Я дико опасная.
Увидев их перекошенные лица, я почти перестаю жалеть, что оказалась здесь. Почти. Поджимаю губы, чтобы не расхохотаться над Скоттом. На нём брюки-чинос и рубашка с короткими рукавами. Полная противоположность тому, что он носил во времена моего детства: обычно это были рваные джинсы, из которых торчали трусы.
Женщина совершенно не похожа на девушек, с которыми Скотт встречался в восемнадцать лет. Натуральная блондинка, не крашеная. Худая, но это не измождённая алкоголическая сухощавость, и выглядит неглупой. Неглупой настолько, что, наверное, смогла окончить среднюю школу.
Она сидит перед большим островом посреди кухни. Скотт облокотился на стойку перед ней. Он бросает быстрый взгляд на женщину, потом обращается ко мне.
– Уже поздно, Элизабет. Иди-ка спать, а утром поговорим.
У меня сводит живот, головокружение лёгкой волной обволакивает мозг.
– У тебя есть что-нибудь поесть?
Он выпрямляется.
– Да. Что тебе сделать? Яичницу?
Раньше Скотт каждое утро готовил мне яичницу. Яйца – продукт, одобренный программой обеспечения дополнительным питанием для женщин и детей раннего возраста. Это воспоминание причиняет боль и в то же время вызывает новую волну тёплой дурноты.
– Ненавижу яйца.
– О!
О! Я смотрю, он мастер поддержать разговор.
– Хлопья у тебя есть?
– Конечно.
Он уходит в кладовую, а я плюхаюсь на табурет перед кухонным островом, выбрав место подальше от девушки Скотта. Она уставилась в одну точку прямо передо мной. Ха. Смешно. На расстоянии вытянутой руки от меня – деревянная подставка с арсеналом мясницких ножей. Могу представить, какие мысли проносятся в её гладком мозгу с одной извилиной.
Скотт ставит передо мной коробки с «чериос», «брэн флейкс» и «шреддед вит».
– Ты издеваешься, твою мать?
Где «лаки чармс», чёрт возьми?
– Какая богатая речь, – замечает женщина.
– Спасибо, – отвечаю.
– Это не был комплимент.
– Думаешь, мне не по фиг?
Скотт подаёт мне тарелку и ложку, отходит к холодильнику за молоком.
– Давайте успокоимся.
Я выбираю «чериос» и лью молоко до тех пор, пока несколько румяных колечек не выплёскиваются на стойку. Скотт садится рядом со мной, они оба в тишине разглядывают меня. Впрочем, какая тут тишина. Мой хруст по громкости может соперничать с ядерным взрывом.
– Скотт говорил мне, что ты блондинка, – произносит женщина.
Я глотаю, хотя это не так просто сделать, когда горло сжимается. Маленькая светловолосая девочка, которой я была когда-то, умерла много лет назад, и я ненавижу думать о ней. Она была милая. Она была счастливая. Она была… я не хочу о ней вспоминать.
– Почему у тебя чёрные волосы?
Садовые украшения, виднеющиеся за стеклом, определённо становятся невыносимо назойливыми.
– А ты вообще кто? – спрашиваю я.
– Это моя жена, Эллисон.
Колечко «чериос» застревает у меня в горле, я давлюсь и кашляю в кулак.
– Ты женат?
– Уже два года, – отвечает Скотт.
Тьфу. Он слащаво переглядывается с ней, совсем как Ной с Эхо.
Я отправляю в рот очередную ложку хлопьев.
– Сейчас доем, – хрум-хрум-хрум, – и пойду домой.
– Теперь твой дом здесь.
Опять этот спокойный тон!
– Ни фига.
Взгляд Эллисон мечется между мной и ножами. Правильно мыслишь, дамочка. За пару часов, проведённых в тюрьме, я проделала путь от разрушительницы чужой собственности до социопатки.
– Может, тебе стоит к ней прислушаться? – спрашивает она.
– Ага, – поддакиваю я с полным ртом, – тебе точно стоит ко мне прислушаться. Твоя жена опасается, что я типа выступлю в стиле Мэнсона[15] и перережу ей глотку, когда она уснёт. – Я улыбаюсь ей в лицо для закрепления эффекта.
Кровь отливает от её лица. Иногда я обожаю быть самой собой.
Скотт окидывает меня быстрым взглядом: начинает с чёрных волос, потом переходит к чёрному лаку на ногтях, к кольцу в носу и заканчивает одеждой. После этого он поворачивается к своей жене.
– Ты не могла бы ненадолго оставить нас?
Эллисон выходит, не сказав ни слова. Я загружаю в себя одну порцию хлопьев и нарочно говорю с полным ртом.
– Тебе пришлось покупать для неё строгий ошейник или он был в комплекте?
– Не надо говорить неуважительно о моей жене, Элизабет.
– Что хочу, то, блин, и делаю, дядюшка Скотт! – я пародирую его вальяжный тон. – Потерпи, сейчас я доем эти дурацкие хлопья, позвоню Исайе и свалю домой.
Он молчит. Я – хрум-хрум-хрум.
– Что с тобой случилось? – ласково спрашивает он.
Я проглатываю всё, что у меня во рту, кладу ложку и отодвигаю от себя полупустую тарелку.
– А ты как думаешь?
Скотт – мастер долгих пауз.
– Когда он ушёл?
Не нужно быть телепатом, чтобы догадаться, что Скотт спрашивает о своём придурочном брате. Чёрный лак на моих ногтях облупился по краям. Я соскребаю его ещё больше. Прошло восемь лет, а мне до сих пор тяжело об этом говорить.
– Когда я была в третьем классе.
Скотт меняет позу.
– А мама?
– Слетела с катушек, как только он ушёл.
Это должно произвести на него впечатление, поскольку мою маму и до ухода отца вряд ли можно было назвать образцом идеальной матери.
– Что у них случилось?
Не твоё дело.
– Ты не приехал за мной, как обещал.
И перестал звонить после того, как мне исполнилось восемь. Холодильник вздрагивает. Я соскребаю ещё немного лака. Скотт проникается осознанием того, какой он урод.
– Элизабет…
– Бет, – перебиваю я. – Я предпочитаю Бет. Где твой телефон? Я еду домой.
Копы забрали мой сотовый и отдали его Скотту. Когда мы ехали в машине, он сказал, что выбросил его в урну, потому что мне «больше не нужны контакты с прошлой жизнью».
– Тебе недавно исполнилось семнадцать.
– Неужели? Ну и ну, а я и забыла. Наверное, потому что никто не догадался устроить мне праздник.
Он пропускает мои слова мимо ушей и продолжает:
– На этой неделе адвокаты юридически оформят мою официальную опеку над тобой. До тех пор, пока тебе не исполнится восемнадцать, ты будешь жить в этом доме и подчиняться моим правилам.
Отлично. Раз он не даёт мне телефон, я сама его найду. Я вскакиваю со стула.
– Мне уже не шесть лет, и ты больше не центр моей вселенной! Ты вообще чёрная дыра!
– Я уже понял, что ты злишься из-за того, что я уехал…
Злюсь?
– Нет, я не злюсь. Тебя просто больше нет. Ты мне по фиг, так что дай мне побыстрее долбаный телефон, чтоб я могла уехать домой.
– Элизабет…
Нет, он не понимает. Ну и фиг с ним.
– Иди к чёрту.
В кухне телефона нет.
– Ты должна понять…
Я выхожу в его охренительную гостиную с охренительной кожаной мебелью и продолжаю искать его охренительный телефон.
– Засунь себе в задницу всё, что хочешь сказать.
– Я просто хочу сказать…
Я поднимаю руку и изображаю пальцами хлопающую пасть.
– Бла-бла-бла, Элизабет, меня не будет всего пару месяцев. Бла-бла-бла, Элизабет, я заработаю столько денег, что смогу вытащить нас обоих из Гровтона. Бла-бла-бла, Элизабет, ты никогда не будешь расти так, как я. Бла-бла-бла, Элизабет, я позабочусь о том, чтобы ты, мать твою, никогда не голодала!
– Мне было восемнадцать.
– Мне было шесть!
– Я не был твоим отцом!
Я всплёскиваю руками.
– Нет, не был. Просто была надежда, что ты будешь лучше! Поздравляю, из тебя вышла отличная копия своего никчёмного братца. Ладно, где этот долбаный телефон?
Скотт грохает обеими руками по стойке и орёт:
– Сядь, чёрт тебя возьми, и заткнись, твою мать!
Внутри я вся сжимаюсь, но годы жизни с маминым уродом-бойфрендом научили меня не показывать этого.
– Ого! Как говорится, можно вывезти мальчика из трейлерного парка и переодеть его в форму Главной лиги, но нельзя вывести трейлерный парк из мальчика.
Он делает глубокий вдох, закрывает глаза.
– Прости. Сорвалось.
– Проехали. Где телефон?
Ной однажды сказал, что у меня есть талант на грани суперзлодейства – умение доводить людей до исступления. Судя по тому, как Скотт делает ещё один прерывистый вздох и потирает лоб, на этот раз я крепко его приложила. Вот и славно.
Теперь Скотт опять говорит тем же противным спокойным тоном, но я отлично слышу пробивающееся раздражение.
– Хочешь говорить на языке трейлерного парка – изволь. Или ты будешь жить в моём доме и по моим правилам, или я отправляю твою мать в тюрьму.
– Это я разбила окна в той машине. Я, а не моя мать. У тебя ничего на неё нет.
Скотт прищуривает глаза.
– Хочешь поговорить о квартире твоей матери?
Меня бросает в сторону, кровь отливает от лица, перед глазами всё плывёт, я ощущаю покалывание во всём теле. Ширли меня предупреждала, но услышать это от него – совсем другое дело. Скотт знает то, чего я не хочу знать, – мамину тайну.
– Не доводи дело до того, чтобы я рассказал об этом в полиции.
Я пячусь назад, пытаясь устоять на ногах. Натыкаюсь на кофейный столик. Сажусь; я проиграла. Телефон лежит прямо передо мной, но, как бы мне ни хотелось, я не притрагиваюсь к нему. Скотт меня победил. Этот сукин сын обменял мамину свободу на мою жизнь.
Райан
Я прислоняюсь к закрытому борту отцовского пикапа и слушаю, как в трёх метрах отсюда мой отец во всех подробностях пересказывает группке мужчин, ошивающихся перед парикмахерской, нашу вчерашнюю встречу с агентом. Некоторые из них уже слышали эту историю сегодня утром в церкви. Большинство слушателей – потомственные фермеры, а такие новости можно и ещё разок послушать, даже если ради этого придётся стоять на августовской жаре, вдыхая вонь плавящегося асфальта.
Боковым зрением я замечаю мужчину, который стоит на тротуаре, разглядывая моего отца и кружок его слушателей. На туристов я внимания не обращаю, а будь этот тип местным, он бы подошёл к нашим. На туристов лучше вообще не обращать внимания. На них посмотришь – и они тут же заводят беседы.
Гровтон – маленький городишко. Для того чтобы привлечь сюда туристов, мой отец убедил других членов городского совета называть все старые каменные здания, построенные в девятнадцатом веке, историческими, и придумал добавить выражение «торговый район». Четыре отеля, а затем и экскурсии на завод по производству бурбона – и вот уже люди готовы свернуть с трассы, чтобы проехать пятнадцать миль по извилистой просёлочной дороге. Само собой, в выходные у нас теперь не припаркуешься, зато туризм даёт работу куче народа, тем более когда с деньгами туго.
– О чём болтают в городе? – спрашивает мужчина.
Он заговорил сам, я на него даже не смотрел. Довольно наглый для туриста. Я скрещиваю руки на груди.
– О бейсболе.
– Шутишь!
Что-то в его голосе меня задевает.
Я оборачиваюсь и чувствую, как у меня глаза на лоб лезут. Не может быть.
– Вы Скотт Риск!
В нашем городке все знают, кто такой Скотт Риск. Его лицо в числе других избранников глядит на учеников со Стены славы средней школы округа Буллит. Шорт-стоп школьной команды, он дважды приводил её на чемпионаты штата. Сразу после окончания школы он попал в Главную лигу. Но наибольшее его достижение, подвиг, сделавший Скотта Риска королём нашего маленького городка, – это его одиннадцатилетняя игра в «Нью-Йорк Янкиз». Короче, Скотт Риск – это тот, на кого хотят быть похожими все парни Гровтона и я – тоже.
Скотт Риск одет в брюки цвета хаки и синюю рубашку поло, у него добродушная улыбка.
– А ты кто такой?
– Райан Стоун, – отвечает за меня отец, откуда ни возьмись появившийся рядом. – Это мой сын.
Кружок мужчин, стоящих перед парикмахерской, с любопытством наблюдает за нами. Скотт протягивает руку моему отцу.
– Скотт Риск.
Отец пожимает его руку, не в силах скрыть самодовольную улыбку.
– Эндрю Стоун.
– Эндрю Стоун, член городского совета?
– Да, – с гордостью отвечает отец. – Я слышал, вы снова вернулись к нам?
Неужели слышал? Мог бы и мне рассказать.
– В нашем городке всегда любили посплетничать.
Скотт по-прежнему держится дружелюбно, но теперь его беззаботный тон кажется слегка натянутым.
Отец смеётся.
– Некоторые вещи не меняются! Я слышал, вы собираетесь купить недвижимость поблизости?
– Уже купил, – отвечает Скотт. – Прошлой весной я приобрёл старую ферму Уолтера, но попросил риелтора не распространяться об этом, пока мы не переедем в дом, который построили в дальней части владения.
Брови у меня ползут вверх, у отца – тоже. Это же та ферма, что прямо рядом с нами! Отец подходит ближе и чуть наклоняет спину, так что теперь мы все трое оказываемся в тесном кругу.
– Мой участок в миле от вашего. Мы с Райаном – ваши страстные поклонники. (Неправда. Отец уважает Скотта за то, что тот уроженец Гровтона, но презирает всех, кто играл в «Янкиз».) За исключением того периода, когда вы играли против «Редз»[16]. Домашняя команда – это святое.
– Разумеется, – Скотт переводит глаза на мою бейсболку. – Ты играешь?
– Да, сэр.
Что я мог сказать человеку, которого я боготворил всю жизнь? Попросить у него автограф? Спросить, как ему удаётся оставаться спокойным во время игры, когда на кону стоит всё? Наверное, я смотрел на него как идиот, потому что не мог найти подходящих слов.
– Райан – питчер, – сообщает отец. – Вчера вечером его игру смотрел агент из Главной лиги. Он считает, что у Райана есть потенциал после школы попасть в Младшую лигу.
Добродушная улыбка Скотта становится более серьёзной, он внимательно смотрит на меня.
– Это впечатляет. Должно быть, твои мячи летят со скоростью больше восьмидесяти миль в час?
– Девяносто! – отвечает отец. – Райан трижды подряд бросил мячи, которые летели быстрее, чем девяносто миль в час!
Безумный огонёк вспыхивает в глазах Скотта, мы оба широко улыбаемся. Я узнаю этот блеск и прилив адреналина, сопровождающий его. Мы со Скоттом одной крови, у нас общая страсть: бейсбол.
– За девяносто? И агенты только сейчас обратили на тебя внимание?
Я поправляю кепку.
– Прошлой весной отец возил меня в тренировочный лагерь, но…
Отец перебивает меня:
– Они сказали, что Райану необходимо подкачаться и набрать вес.
– Это, пожалуй, верно, – говорит Скотт.
– Я хочу играть в бейсбол.
Я уже на двадцать фунтов тяжелее, чем был прошлой весной. Бегаю каждый день, поднимаю штангу по вечерам. Иногда ко мне присоединяется отец. Эта мечта у нас общая.
– Нет ничего невозможного, – Скотт смотрит поверх моего плеча, но каким-то отсутствующим взглядом, как будто вспоминает о чём-то. – Всё зависит от того, насколько сильно ты этого хочешь.
Я хочу играть в бейсбол. Больше всего на свете. Отец смотрит на часы, потом снова протягивает руку Скотту. Ему нужно успеть забрать новые свёрла до ужина.
– Приятно было лично познакомиться.
Скотт пожимает его руку.
– И мне тоже. Не возражаете, если я ненадолго задержу вашего сына? Со мной живёт племянница, завтра у неё первый день в средней школе округа Буллит. Я подумал, что ей будет легче освоиться на новом месте, если кто-нибудь покажет ей, что к чему. Если, конечно, ты не против, Райан.
– Почту за честь, сэр.
И даже больше. Об этом я не мог и мечтать.
Отец одаривает меня многозначительной улыбкой.
– Найдёшь меня, если надо.
Отец направляется к хозяйственному магазину; толпа у парикмахерской расступается перед ним, словно Красное море перед Моисеем.
Скотт поворачивается спиной к толпе, подходит ко мне и проводит ладонью по лицу.
– Элизабет… – он замолкает, положив руки на бёдра, и начинает снова. – Бет… немного резковата, но она хорошая девочка. Ей бы не помешало завести друзей.
Я киваю, как будто понимаю, хотя на самом деле нет. Что значит немного резковата? Но я киваю, потому что мне всё равно. Она – племянница Скотта Риска, и я позабочусь о том, чтобы она была счастлива.
Бет. У меня почему-то тревожно скребёт внутри. Почему это имя кажется мне знакомым?
– Я познакомлю её с ребятами. Пригляжу, чтобы она освоилась. Мой лучший друг, Крис, тоже в нашей команде. (Да, я буду стараться упоминать Криса и Логана в каждом разговоре со Скоттом Риском.) – У него потрясающая девушка, я уверен, что вашей племяннице она понравится.
– Спасибо. Ты даже не представляешь, как много это для меня значит.
Скотт заметно расслабляется, как будто сбросил с плеч стофунтовый мешок с зерном. Звякает колокольчик над дверью магазина одежды. Скотт кладёт руку мне на плечо и показывает на магазин.
– Райан, я хочу познакомить тебя с моей племянницей, Элизабет.
Она выходит из магазина и скрещивает руки на груди. Чёрные волосы. Кольцо в носу. Худая фигура с намёками на изгибы. Белая рубашка, застёгнутая только на четыре пуговицы между грудью и пупком, модные голубые джинсы и глаза, вытаращенные при виде меня. В животе у меня всё обрывается, как будто я проглотил кусок свинца.
У меня, наверное, в жизни не было дня хуже.