000
ОтложитьЧитал
– Ты будешь здесь. Точка, граничащая с восклицательным знаком. – Людовик продолжал выводить меня из себя.
– Сгинь.
– Яна.
– Я буду здесь. – Процедила я сквозь зубы, и немного погодя, пока напарника не успел скрыться за дверью, добавила. – В пределах видимости.
Людовик скрылся за дверью. Я не знала: услышал он мои последние слова или нет, но мне было уже все равно. Напарник с первых дней проявлял ко мне негатив. Подкалывания и сарказм –наши методы выживания в совместном обществе во время рабочих дней. Мне нравилась моя работа, и я не планировала ее терять в ближайшие два года своей учебы.
Я огляделась. Перед моим взором выросли небольшие четырехэтажные дома, покрытые коричневой краской. Краску на домах давно не обновляли. Это упущение придавало улице ее истинную старину.
Дома по обеим сторонам улицы соединялись между собой, тянулись нескончаемой змейкой. На окнах квартир стояли ставни, заслоняющие жилое помещение от солнечных лучей. Мало кто из жильцов решился открыть ставни, давая возможность свету проникнуть в темную комнату, а ветру позволить проветрить помещение и ненадолго задержаться, словно остановится в гостях, прежде чем он продолжит свой долгий путь. По правую руку от меня, словно сговорившись, не оказалось балконов. Зато по левой стороне их было хоть отбавляй. На всех балконах красовались горшки с цветками. На каждом было не меньше двух цветов. Я не удивилась. Ведь французы, в отличие от привычной для меня московской атмосферы, любят цветы. Чем больше горшков стоит на подоконнике или на балконе, тем лучше. Исключения бывали, но крайне редко. Даже в Париже и то можно было заметить цветы и вдохнуть их свежий аромат. Цветы расположились не только на балконах. Они сопровождали входы в подъезды. Некоторые растения успели расцвести, показывая прохожим свои первые бутоны. Розовые и красные цветы предавали зеленым листьям растений недостающий контраст, помогая сознанию не потерятьс1я в спокойствии мирной жизни улицы.
На таких старых улицах редко встретишь одинокую скамейку, приглашающую уставшего спутника присесть и отдохнуть от долгой дороги или сложного рабочего дня. Скамейку легко заменяют небольшие ступени, временами появляющиеся на горизонте, позволяя своему хозяину попасть домой.
По собственному опыту я знала, что Людовик освободиться не скоро. Сначала ему предстоял неприятный разговор с начальником полиции о выяснении всех деталей произошедшего убийства. Потом Людовик вместе с подполковником или тем же начальником отправиться в местный морг, где временно нашло свое предпоследние пристанище мертвое тело. Ему нельзя просто упаковать тело в пакет и вернутся со мной в аэропорт. Он, перед уходом, должен будет выслушать от патологоанатома его версию, которая просветит напарника всеми подробностями зловещего убийства, и, подписав документ о заборе трупа, лишь потом выйти на улицу. На все действия уходит практически час или два.
Я не старалась привлекать к себе внимание во время занятости своего напарника. На улице, где находился полицейский участок, народа появлялось мало, но, даже от такой мизерной численности людей, от меня не ускользали мимолетно появляющиеся удивление на лицах прохожих.
Я сделала один шаг к ближайшей к полицейскому участку скамейке. Чужие руки обхватили мою талию, не давая мне сделать еще одного шага. Мое тело напряглось. Я мельком посмотрела на свою талию. Руки были мужские. И в этом обхвате в мое сознание прокралось знакомое, давно забытое чувство, заставляющее мой организм похолодеть внутри. Я сделала тихий вдох, заглушая дрожание моего тела.
– Здравствуй, Яна.
Голос, такой родной и в то же время чужой. В любой другой ситуации я бы взвизгнула от радости, повернулась к собеседнику и обняла бы его с радостной улыбкой на лице. Но я уже не та доверчивая девочка, которой была когда – то. Я уже не та, которой была до момента своего рабства. Я другая. И он тоже другой. Все еще родной, по крови близкий мне человек.
– Здравствуй, Александр.
Я не спешила поворачиваться и встречаться своим взглядом с моим родным братом. Я не хотела задавать ему несущие вопросы. Я не могла поверить, что мой родной и единственный брат специально выждал момент, когда Людовик Шеннер скроется в паутине коридоров полицейского участка и лишь затем даст о себе знать.
– Как поживаешь? Нравиться ли тебе жить вдали от родного дома? Нашла ли ты долгожданный покой? – Шептал мне вопросы на ухо Александр, разговаривая со мной на русском языке.
– Бесполезно. Она не ответит тебе ни на один вопрос.
Из глубины улицы вышел молодой человек. Я вжалась, облокотившись на своего брата. Он изменился: стал стройным, накачал торс, похоже, выбросил весь свой старый гардероб, состоящий из безвкусной одежды. Юноша, смотрел на меня заинтересовано, останавливаясь на некоторых интимных, хорошо известных ему местах, заставляя меня внутри жаться еще сильнее и утопать под пристальным взглядом его карих глаз.
– Я же прав. Согласись со мной, Яна.
Его мягкий голос не утратил надо мной власть. Он говорил тихо, почти чарующе. Я смотрела прямо на него. Я надеялась, что Александр не слышал о моей наркотической зависимости, к которой подвергались большинство воспитанниц надзирателя. Я молилась, чтобы меня не заставили принять героин снова.
– Ты удивляешь меня с каждой нашей встречи, Яна. – Андрей улыбнулся, скрестив руки на груди, приблизился ко мне, сокращая разделяющее нас расстояние на несколько шагов. – Мой отец подсказал мне где тебя искать, но, когда я пришел в твои апартаменты, они оказались пусты. Пришлось прибегнуть к хитрости и запросить у моего отца доступ к телефону Могильного Памятника.
– У Михаила много шпионов по всему миру. – Александр усмехнулся, впуская в мое ухо сгусток теплого воздуха. – Я удивлен, что ты не приметила слежку.
Я попыталась вырваться из объятий своего брата. Тщетно. Он держал меня достаточно крепко. Поняв, что помощи от Людовика ждать еще долго, а разговаривать со своим бывшим братом, действующим по указке надзирателя, и родным братом мне не очень хотелось. Однако я не могла оставаться в стороне и молчать, сверля обоих яростными глазами. Рано или поздно меня заставят говорить. Им все равно: буду ли я находиться под наркотическим средством или нет. Я не горела желанием вновь вкушать аромат героина.
– Отпусти меня. – Процедила я сквозь зубы.
Александр Лаврецкий посмотрел на Андрея. Бывший парень слегка кивнул моему брату, давая разрешения исполнить мою просьбу. Щенок. Он прекрасно знал: бег не мой конек, я не смогу далеко убежать, не зная город, как свои пять пальцев.
– Каковы инструкции Михаил дал тебе относительно меня на этот раз? – Сплюнула я слюну на асфальт, показывая жестом все свое отвращение к надзирателю.
– Яна, держи свои эмоции под контролем. – Издевательским тоном поддел меня Андрей. – Вспомни третий урок, пройденный у моего отца. Кажется, тебе его зачли как отлично.
Как на зло, я помнила каждый урок, сданный мною не только на отлично, но и на другие оценки. Контроль эмоций – самый сложный из всех уроков. Каждая девушка, дошедшая до состояния половой зрелости и пролившая первую кровь своих критических дней, подвергалась ужасным пыткам. Испытуемую, именно так надзиратель называл свою послушницу во время испытания, привязывали веревками к кровати, раздевали ее догола и пытали. Пытки извращенца. Вот как можно было назвать второй вариант названия третьего урока. Надзиратель смотрел над муками своей воспитанницы. Девушка кричала, просила о помощи и пощаде, вырывалась из стиснутых ее рук и ног пут как только могла. Но ее не выпускали, пытки прекращались после полного отключения сознания связанной. Стоило девушке открыть глаза, как пытки вступали вновь в свою силу, заставляя ее кричать еще больше. Были моменты, когда над испытуемой глумились, входя в нее своим половым членом. Естественно, все это делалось с дозволения надзирателя и то при том, что девушка не являлась девственницей.
Я прошла испытания за два дня. Андрей ругался над моим телом, никого постороннего ко мне не подпуская. Его руки, держащие плетку, били меня с двойной силой. Я не кричала, лишь лежала, стиснув губы зубами, и невидящим взглядом смотрела в потолок. Получив отлично, зачтя мои безмолвные старания как похвалу, меня развязали, отпустили и позволили освежиться под горячей водой. Смыв с себя унижение, текущие с меня нескончаемым потоком, я провалилась в долгий сон. Из тридцати девушек, проходящие это испытание, выжили все кроме двоих. Они не справились с нанесенной обидой. Я помнила, как на день после окончания урока у всего потока, надзиратель вместе с Андреем грузили в небольшую ритуальную машину два коричневых гроба, закрытые крышкой. Об умерших не вспоминали. Многие, включая меня, боялись молиться или же просто называть их по имени. Некоторые неосознанные действия могли привести к злости надзирателя.
– По глазам вижу, ты вспомнила. – Андрей нарушил тишину. – Все таки мой отец сумел тебя чему –то научить. Не забудь, когда его встретишь, поблагодарить за труд и старания.
– Когда его встречу? –Тупо переспросила я, подавляя в себе желание добавить, что при встрече не прочь вонзить в его грудь хорошо заточенный нож.
– Я заметил, ты взяла билеты домой на пятницу. – Андрей лукаво улыбнулся и подмигнул Александру.
– Так если ты следишь за моими передвижениями, зачем показался передо мной сегодня? – Недоуменно пробормотала я.
Андрей пожал плечами. Он лукаво переглянулся с моим братом Александром.
– Мы всегда следили за тобой, Яна.
– Весь год?
– Весь год. – Подтвердил Андрей мои опасения. – Михаил дал тебе слабину, решив, что в сломленном состоянии ты не представляешь нам должной угрозы.
– Так что же изменилось с тех пор?
– Ты стала сильнее, мудрее, покладистее. Перестала ходить на приемы к психологу, психотерапевту и неврологу. Полностью отказалась от принятия нервозных препаратов. – Андрей загибал пальцы на руке, перечисляя мои достижения. – Смогла адаптироваться, перестала существовать. Если не полностью, так частично открылась миру. Завела новых друзей и сработалась с Людовиком Шеннером, годящимся тебе в отцы…
– Людовик не настолько стар как ты думаешь. – Прервала я Андрея.
– Допустим. Однако это не отрицает очевидного: пройдет еще немного времени, и ты готова будешь выложить все, что с тобой произошло этому типу. – Андрей замолчал, позволяя мне обдумать сказанное. – Попробуй переубедить меня в обратном Яна. Попробуй доказать мне, что я не прав.
Я молча опустила глаза и вместо знакомых карих глаз стала рассматривать старый асфальт, именующий себя дорогой. Андрей являлся одним из немногих доверительных (в свое время) мною людей. Он мог читать меня как открытую книгу, ни на секунду не сомневаясь в своих сказанных словах.
– Завтра, – Андрей щелкнул пальцами, подзывая к себе моего брата. Александр без лишних колебаний подошел к Андрею. – Завтра жди в гостях Александра. Он проинструктирует тебя касательно твоей обратной дороги домой. На этот раз так легко тебе отделаться не получится. И я не смогу тебя защитить, Яна.
Андрей и Александр развернулись в противоположную от меня сторону. Они шли неспешным шагом, позволяя мне наблюдать за их удаляющийся из поля зрения походкой. Я… Я могла бы спросить у Андрея, попытаться выведать ненавязчивыми вопросами об совершенных убийствах, но не сделала этого. Я призналась себе, что боюсь бывшего парня и его отца, своего надзирателя. Мои надежды остаются со мной. Возможно, Михаил проколется и выдаст себя своими действиями. Но что–то подсказывало мне, что чуда не случится. Михаил, когда я вернусь к нему, будет относиться ко мне с презрением, не станет прежнего доверия к моей персоне. Скорее всего, меня не станут оставлять одну на долгий промежуток времени.
Когда Андрей с Александром исчезли из моего поля зрения, я смогла испытать накопившиеся внутри меня чувства. Они словно выжидали своеобразного сигнала, и получив его, с радостью отразились на моем лице: страх, отвращение, неверие. Удивительно, как я смогла стоять с бесчувственным лицом и нашла в себе силы разговаривать с Андреем. Мое тело тихо затряслось от переизбытка эмоций. Я на гнущихся ногах подошла к ближайшим ступенькам и села. Подобрав под себя колени, уронила на них голову, не забыв охватить колени своими руками. Мне необходима передышка. По возвращению Людовика я обязана прийти в себя. Он не должен увидеть меня с такой стороны.
Сначала меня предал отец, продав в рабство незнакомому человеку. Теперь меня предал мой родной брат, которому я доверяла свою жизнь, считая его чуть ли не своим подражателем. Я, дура, пыталась ровняться на Александра и, не удивительно, что получила из – за своей крайней доверчивости и невнимательности своеобразный пинок в спину.
Неужели отец продал в рабство и своего сына? Вряд ли. Парни и молодые люди редко волновали Михаила. Он старался заполучить в свое владение как можно больше подростков девушек, не достигших своего полового созревания.
Я вошла в один из коттеджей и остановилась, невольно озираясь по сторонам. В моих глазах, полных слез, блуждала осторожность и неверие происходящего. Неделю назад мне исполнилось четырнадцать лет. Когда я открывала подарки на следующий день после проведения традиционного торжества, отец подсел ко мне на диван, расположившейся в гостиной нашей квартиры. Долгое время он сидел молча, наблюдая за шуршанием открывающихся мною пакетов. Я почувствовала напряженное состояние, повисшее в воздухе. Неохотно отложила последнюю оставшуюся коробку, посмотрела на своего отца.
– Дорогая, – отец погладил меня по непослушных волосам, – скоро тебе придется покинуть наш дом и пожить немного в другом месте.
– Но я не хочу никуда уезжать, папа. – Ответила я. – Могу ли я как и Александр остаться дома?
– Прости меня, милая. Увы, это невозможно. Тебе отведена неделя на сборы, а потом за тобой приедут и увезут в одно место, которое ты будешь считать домом на протяжений трех лет.
– Три года? Это слишком долго.
– Тебе там понравиться. Там проходят обучение такие же девушки и девочки как и ты. Ты с ними подружишься, заведешь друзей и не заметишь, как быстро пройдут наши годы разлуки.
На моих глазах появились первые слезы. Мне предстояла разлука с подругами и друзьями, с привычной школьной обстановкой и с родительским домом.
Оглядываясь назад, я понимаю почему отец не рассказал мне всю правду. Он боялся зародить во мне страх, укрепляющий мое сопротивление остаться дома. Я помню, как мама громко ругалась с папой после нашей с ним беседы. Я прекрасно слышала звон разбивающейся посуды, когда пряталась под палаткой, выстроенной из простыней, прижимаясь к теплому телу Александра. Мой брат утешал меня, гладя своей рукой по моей спине, стараясь приговаривать утешительные слова.
– Все будет хорошо. – Говорил мне брат, прижимая мою голову к своему телу. – Я не дам тебя в обиду сестренка.
Так мы и заснули в моей комнате, сидя на полу. На следующий день в квартире стояла непроглядная, пугающая тишина. Мама пыталась скрыть горечь утраты за натянутой улыбкой. Она перемещалась по квартире со скоростью света, пытаясь делать два дела одновременно. На кухне мама перемывала уже чистую посуду, готовила давно приготовленный обед, а в комнатах проводила генеральную уборку, сделанную на выходных. Отец старался не показываться маме на глазах. Он отсиживался в своем кабинете. Александр ходил с хмурым лицом, опуская свой взгляд каждый раз, когда я показывалась на горизонте.
Оставшиеся дни свободы прошли как в тумане. Я, по наставлению матери, собирала необходимые мне вещи в небольшой чемодан. Вечером, проходя мимо родительской спальни, я слышала плачь мамы. Мама плакала в подушку, стараясь заглушить рвущийся наружу крик. Отец все так же не показывался, изредка я слышала его шаги, когда в квартиру приезжали курьеры или его коллеги по работе. Александра будто подменили. Он перестал меня задевать и старался как можно чаще проводить со мной свое свободное время.
– Ты уезжаешь всего на три года. – Говорил он больше себе, чем мне. – Ты и заметить не успеешь, как эти годы незаметно пролетят. Ты вернешься домой, и все будет по–старому.
Александр лукавил. Оглядываясь назад, я понимала что по – старому уже никогда не будет. Я вытерла прекратившие лить рекой слезы рукавом кофты. Подняла голову к небу, прикрыла глаза, попыталась успокоиться. Людовик ни за что не поймет, что я плакала. Он не увидит моего разбитого состояния. Я сделаю все, чтобы напарник не пристал ко мне с расспросами, которые могут сломать меня. Сквозь закрытые глаза, я услышала, как открывается дверь полицейского участка. Идеальная французская речь пробирается сквозь тишину улицы. Французская речь напарника действует успокаивающе. Я держусь из последних сил, пытаясь не заснуть. Я неохотно открыла глаза. Людовик Шеннер разговаривал с Вероникой Патель, подполковником местного полицейского участка. Напарник осторожно огляделся по сторонам. Его взгляд упал на меня. Он улыбнулся. По его лицу сложно определить обрадовался он тому, что я находилась на месте или нет. Я отвела взгляд первой. Я не собиралась подходить к разговаривающей парочке. Я ждала, пока они наговорятся. Людовик сам подойдет ко мне. Я успела выучить и этот жизненный урок.
Глава 12
Мне повезло. Людовик не стал расспрашивать меня о моем времяпровождении без его персоны. То, что он увидел, ему оказалось достаточно. Его глаза выдавали негласное удовлетворение. Я почувствовала, как по моему телу пробежала волна ярости. Ярость фактически выплевывала состояние угнетения, несправедливости, беспомощности. Она придавала мне силы двигаться дальше. Ярость присутствовала в повседневной жизни довольно часто. Благодаря компании Людовика Шеннера, ярость появлялась быстро. Марина сравнивала мои порывы ярости с ударами молний. Удары молний прекрасно чарующие явление, редко озаряющие ночной горизонт во время сильного дождя. Они появляются в небе на несколько секунд, словно показывая не спящим людям, выглядывающим в окно на темный горизонт ночной мглы, или же заблудшим путникам, которым не посчастливилось вовремя укрыться от проливного дождя и грозы в своем теплом доме.
Вот и моя ярость проявляла себя в самых неожиданных моментах. Видимо, причиной возникновения бурной ярости сказывались годы, проведенные в рабстве. Простая же ярость возникала при небольших стычках с напарником. Людовик забавлялся, видя мое яростное состояние, начинающиеся с загоранием глаз и лишь временами заканчивающиеся слабой дракой. Дралась я не в полную силу. Я не боялась причинить месье Шеннеру вред.
Людовик Шеннер относился к мезаморфному типу телосложения. У него было крепкое телосложение, широкие плечи и грудная клетка. В первый день нашей совместной работы, он пытался меня убедить в своем чистокровном французском происхождении. Оглядываясь назад, я осознавала всю глупость своего поведения. Я не раз выставляла себя в плохом свете. До слез дело не доходило, но напарник несколько раз уходил в гневном состоянии, не забывая сильно хлопать дверью моего кабинета. При Олеге Варновски Людовик подобной агрессии, даже если я его выводила из себя, не проявлял. Не удивительно, ведь он уважал Варновски – старшего. Иногда я думала, что напарник относится к отцу Олега слишком предвзято, а его поведение не соответствует действительности.
Шуточные драки позволяли привести себя в порядок. У обычного подростка эффект самосохранения происходит поэтапно. Как правило, сначала из глаз льются слезы, из горла вырывается крик отчаяния. В большинстве случаев крик отчаяния заглушается подушкой. На утро приходит опустошенность, подушка – подруга оказывается мокрой и отправляется в стирку. На смену слезам пробирается необъяснимая опустошенность. Человеку в таком состоянии не хочется ни с кем говорить, а чтобы избежать неприятных последствий, которые могут привести к еще большей скрытости или попытке суицида, закрывается в своей комнате и слушает успокаивающе отвлекающую музыку, отмокает в ванной или читает в постели книгу. Трудно сказать, когда у обиженного человека пройдет состояние опустошенности. Ведь у каждого оно происходит индивидуально: некоторые могут оклематься через два, три часа; другие за сутки; а третьим присуще ходить с опущенной головой и угрюмым видом около недели. Я переросла эту стадию самосохранения. Вместо слез в ход шли кулаки. Мокрую подушку заменяла испачканная в драке одежда. Свист от нескончаемых ударов превосходил успокаивающуюся музыку.
– Закончил? – Поинтересовалась я у напарника.
Людовик подошел ко мне как раз в тот момент, когда захлопнулась дверь полицейского участка, а Вероник скрылась внутри пугающего многих прохожих здания исполнять свой долг перед родным городом.
– Знаешь, – Людовик озадаченно осмотрел меня с головы до ног. Он хмыкнул, словно забавлялся своими же мыслями. – Если бы я тебя не успел изучить, то решил бы, что ты спешишь убраться с этого острова.
– Твои чувства тебя не обманывают, месье Шеннер.
– Отчего такая спешка?
– Уже успел забыть о моем устранении?
Людовик театрально открыл рот, положил руки на сердце и попытался изобразить удивление, смешанное с получением инфаркта. Получилось ужасно.
– Отстранение не повлияет на прогулку по морскому побережью на одном из лучших пляжев Порто – Веккьо.
– У меня нет настроения на беспечные прогулки. – Я осторожно поднялась со ступенек и отряхнула с джинсов грязь.
Я чувствовала на себе пристальный взгляд Андрея и Александра. Я практически ощущала, как за мной непрерывно следят две пары знакомых глаз. Мне не хотелось прогуливаться с Людовиком. Теперь любой из моих шагов будет передан надзирателю Михаилу. Я не сомневалась, что это происходило и раньше. Андрей сказал о слежке не просто так. Он сообщил мне о ней специально. Он хотел, чтобы я была осторожна в своих совершающихся шагах, действиях и так далее. Я обязана справиться со своим прошлым самостоятельно. Я должна предотвратить не желанные встречи Людовика с Андреем. Для этого мне необходимо свести с напарником свои встречи к минимуму, постараться полтора дня до моего отъезда не контактировать с ним. Но как это провернуть? Как отстраниться от него, если он сам начинает общаться, не позволяя мне остаться наедине с самой собой в течении его рабочего дня?
– У тебя подозрительно отстраненный вид, Лаврецкая. – Людовик хмыкнул. – Создается впечатление, глядя на тебя, что ты о чем – то пристально думаешь… Не хочешь просветить меня в свои думы?
– Впустить тебя в свою голову? – Я поморщилась. – Не дождешься.
Людовик рассмеялся неподдельным смехом.
– Раз ты не хочешь прогуляться по побережью, может выпьешь со мной по чашечке кофе?
– Возникли проблемы с транспортировкой трупа?
– Вроде того.
– Насколько мы здесь застряли?
– Часа на три отстаем от запланированного графика. – Людовик пожал плечами. – Кофе?
– Кофе.
Людовик улыбнулся уголками губ. Он подождал, пока я поравняюсь с ним, и мы отправились в ближайшую кофейню. Мы застряли на острове, чарующим своей красотой приезжих туристов. Моя страсть к кофе не позволяла мне отказать напарнику, выпить с ним по кружке ароматного напитка. Я вряд ли приеду суда снова, одна, как туристка для обозревания достопримечательностей. Так почему же не попробовать кофе местного производства?
Кофеман внутри меня ликовал. Я за свою недолгую жизнь выпила много кружек бодрящего напитка. Я пыталась заходить в кофейни и открывать для себя новые вкусы, новые названия кофе. Выделяла для себя понравившиеся, не забывала о излюбленных. Кофе являлось смыслом моей жизни. Я не жила, если не выпивала утром чашку молотого кофе. Это стало своеобразным утренним ритуалом.
Людовик старался избегать легких маршрутов. Со словами:
– Мы все равно тут застряли.
Напарник буквально не оставил мне выбора. Он вызвал такси через приложение на телефоне. И вот спустя пятнадцать минут пути по дороге из Порто –Веккьо мы стояли около ресторана L'Entracte. L'Entracte расположился практически рядом с городом Личчи. L'Entracte предоставлял своим посетителям Французскую и Средиземноморскую кухни. Неоновая вывеска при входе в ресторан радужно приглашала новых посетителей. Здесь отсутствовали двери. Ресторан находился в помещении, но организаторы интерьеров неплохо потрудились над внутренней отделкой помещения.
Вывеска L'Entracte охраняла небольшие растения, разбросанные в шахматном порядке, находящиеся в светло – розовых горшках. Специальные предложения из основного меню ресторана, написанные белым мелом на детской доске, привлекали своим вниманием первого посетителя. Основное помещение оказалось выполнено в белых тонах. Здесь, стояли в проходах между небольшими двухместными диванами, расположенными около огромных окон, помещающих полный рост человека, цветы. На мягких диванах сотрудники кафе разложили несколько подушек синего цвета. Подвесные качели висели в начале и в конце ресторана. Коричневые навесные лампы, а также несколько светло коричневых столиков, расположившихся рядом с барной стойкой по другую сторону от окон, отлично дополняли белый интерьер. Над столиками свисали навесные горшки с цветами. На барной стойке расположилась касса, кофемолотая машина для приготовления кофе, небольшая коробочка со специями, касса. Удивительно, но на барной стойке тоже стояло небольшое растение. Французы любят цветы. И даже в открывшейся мне картине, цветов не казалось слишком много.
Народу в ресторане оказалось не слишком много. Стоило нам с напарником сесть на диваны, расположившееся по обеим сторонам обеденного стола, как официант подошел и с приветливой улыбкой положил меню.
– Ален, как поживает твоя матушка?
Людовик включил все свое обаяние, старательно изучая меню.
– Месье Шеннер. – Поприветствовал Людовика официант Ален. – Вас давно не было видно! Матушка переехала из шумного города в пригород и обосновалась в маленьком доме.
– Вот как? Значит, она теперь занимается сельским хозяйством?
– Вроде того. – Ален одарил меня улыбкой. – Вы решили вернуться в свои родные места? Или здесь проездом?
– Увы, проездом. Передай своей матушке от меня привет. Возможно, я как –нибудь загляну к вам, когда у меня появиться свободное от работы время.
– Матушка будет рада вашему визиту. – Ален достал из фартука блокнот и ручку. – Что –нибудь выбрали?
– Мне сделай американо, будь добр. Яна, ты что–нибудь выбрала?
– Не откажусь от кофе нозет. – Я произнесла французское название с легкостью, хотя все остальное говорила на разговорном английском.
– Ален. – Людовик вернулся взглядом к знакомому официанту.
– Одно американо и один нозет. – Ален быстро записывал сделанный Людовиком заказ. – Кофе будет приготовлено через несколько минут.
Когда Ален зашел за барную стойку, я обратилась к напарнику.
– Говоришь… Бывал тут в детстве? Скажи, а остановка здесь, в это заведении, случайно не повод побеседовать с знакомым официантом?
–Лаврецкая. – Людовик вздохнул, закатывая к потолку глаза. – Мы все равно застряли на этом острове. Раз ты отклонила мое предложение показать тебе довольно живописные пляжи, так почему бы не заскочить на работу к другу детства?
– Друг детства значит? –Скептически повторила я. – И как давно вы знакомы?
– Его матушка – прабабушка моего отца.
Официант Ален принес наш заказ. Он аккуратно поставил чашку американо и мой нозет на стол. Ален не стал разговаривать с Людовиком, а поспешил устранится, чтобы принять заказ у пришедших покупателей, кучкой столпившихся около барной стойки.
Я взяла в руки небольшую кружку с кофе и вдохнула его дивный аромат. Кофе noisette, который я произносила как нозет, но, иногда могла ошибиться в правильном произношении, и произносила как нойзет, имел приятно ореховый цвет. В горячий напиток добавляли небольшое количество сливок, а пах кофе как настоящий орех. Неслучайно noisette переводился как орешек.
Я сделала небольшой глоток. Напиток изготовили в меру теплым, не слишком горячим, но и не совсем холодным. Приятная жидкость прошла по моему горлу, оставляя на кончике языка приятное послевкусье. Нозет не считалось одним из моих самых любимых кофе. Временами, когда у меня не было настроения пробовать что – то новое или просто не хотелось искать новые кофейни, я брала с собой нозет, считая напиток неплохой альтернативой. Официант не забрал меню, лежащие рядом с поставленной на стол кружкой. Я сняла с плеч рюкзак, положила его на диван, достала из кармана телефон, посмотрела на время. Часы показывали три часа дня местного времени. В последний раз я завтракала утром, при выходе из дома в направлении аэропорта. Поэтому, я без лишних угрызений совести взяла меню для более детального его изучения.
Я ловила молчаливый взгляд Людовика на своей персоне, но решила не акцентировать на напарнике все свое внимание. Меню ресторана не радовало обильным наличием предоставленных для клиента блюд. Здесь, меню разделялось на три категории на отдельных, но и в тоже время соединяющихся между собой листах. На левой стороне предоставлялись блюда традиционной французской кухни, на правой стороне расположились блюда средиземной кухни, а почетное место по середине заняла европейская кухня, которая, cудя по скудному меню в этом ресторане особым преимуществом не пользовалась. Все названия блюд печатали на французском и английских языках, что мне являлось лишь на руку. Несмотря на мою годовую жизнь во Франции, я не любила целыми днями разговаривать на официально принятом французском языке. Я до конца не совсем понимала правильность произношения некоторых слов, а также их склонений. Не удивительно, что произнеся неправильно тот или иной слог, Людовик Шеннер расплывался в улыбке, кашлял, прикрывая рот рукой, давая мне таким образом понять, где я совершила ошибку.
Я с детства не особо обожала французский язык. Моя школа славилась изучением двух языков: первый и основной французский, а второй не такой важный, но в то же время необходимый, английский. Английский язык, во многом благодаря нашей учительнице, являлся моим любимым предметом и стоял на втором месте после химии. Погружаясь с головой в английскую, американскую и канадскую культуры, я буквально выносила своим родителям мозг. Я к четырнадцати годам знала названия всех американских штатов с их главными городами; я обошла в гугле все полюбившиеся мне канадские улочки, выделив для себя несколько приметных кафе. Единственная страна считающаяся родиной моего любимой серии фильмов про мальчика, который выжил, Англия не особо впечатлила. И, когда подошло время выбивать себе место в университете для получения высшего образования и вхождение в свет после трехлетнего рабства, я не рассматривала список институтов, заботливо предоставленной моей матушкой.