Я выпрямился, крепче сжав нож. Наблюдатель стоял боком ко мне, жестикулировал, что-то настойчиво втолковывая невидимому собеседнику, и монотонно бубнил про платформу, огни, глаза… На дне корзины стояли лампа с кувшином, на крюке висел гарпунер, копия того, из которого в меня целилась Лада. Уловив краем глаза движение, Мирон смолк и начал поворачиваться, но тут рукоять моего кинжала врезалась в его голову.
Ноги летуна подкосились, он присел, выпустив трубу, вцепился в край корзины.
Перескочив через бортик, я опять занес нож, но теперь клинком вниз, чтобы вонзить ему в шею. Другой рукой схватил Мирона за волосы на темени, наклонив его голову, прижал лбом к бортику.
Нож дернулся… и замер в воздухе.
Нет, он был беспомощен, и я не мог убить его. Мирон застонал, приходя в себя. Шепотом ругаясь, я дважды ударил его рукоятью. Он скорчился на дне корзины, я сорвал с крюка гарпунер, взвел, перегнувшись через борт, прицелился в голову Браса, уверенный, что тот услышал шум наверху и сейчас поднимет тревогу. Рулевой по-прежнему стоял лицом к носу дирижабля, держась за штурвал. Я целился, палец наполовину сдвинул легкий спусковой крючок. Брас не шевелился. Выстрелить в голову или в шею? Хотя в полутьме могу промахнуться, а даже если и нет – пороховой дротик, врезавшись в преграду, взорвется. Тогда колчана не хватит, чтоб всех летунов и гетманов перестрелять.
Не разряжая, я повесил гарпунер на крюк, присел и стал раздевать Мирона. Высоко над палубой ветер дул сильнее, корзина покачивалась.
Вскоре наблюдатель был связан, во рту кляп – оторванный рукав рубахи, концы его стянуты на затылке Мирона. Он пока не пришел в себя, а когда придет, ему понадобится много времени, чтобы освободиться. Раскладную оптическую трубу летуна я сунул себе за пояс сзади.
Внизу по-прежнему стояла тишина – растяпа Брас не замечал происходящего над головой. Я отхлебнул воды из кувшина, сжал нож зубами, перекинул через плечо ремешок гарпунера и полез обратно, все еще злясь на себя. Ведь я негодяй каких мало – «худший из худших», как выразилась Лада! Из-за меня погибли сотни людей, я виноват в смерти ее матери, я продал в рабство отца Авдея… Ради всех мутантов Крыма, так что же помешало мне пришить этого идиота Мирона?! Ведь связанный он остается угрозой – может освободиться, или хотя бы как-то избавиться от кляпа, или просто кувыркнуться вниз через борт корзины, и тогда рулевой на крыше рубки услышит звук падения. Почему я не перехватил ему горло ножом?
Выходит, я не такой уж плохой? Или это потеря памяти изменила меня? Странно было думать о себе – и не понимать, что ты из себя представляешь. Совсем недавно, лишь этим вечером, я увидел, как выгляжу, и понял, что еще совсем молод. А теперь пытался узнать свой характер и на что я способен…
Ну, по крайней мере, у меня хватило злости столкнуть Евсея с лестницы, хитрости – завладеть ножом, решимости – выбраться из камеры и силы – забраться по отвесному борту лишь с помощью этого ножа.
А теперь хватит ли у меня ловкости тихо справиться с тремя небоходами?
С новым оружием я почувствовал себя увереннее, тем более что под ложем гарпунера был закреплен чехол с десятком дротиков. Очутившись на палубе, намотал ремешок на запястье и поспешил к рубке – уже не пригибаясь, целясь между лопаток Браса.
Тарахтение кормового дизеля помешало ему услышать шаги. По лестнице я забрался на крышу и встал позади рулевого, который дремал, навалившись на штурвал. Постарше Мирона, более плотный и выше ростом, черные волосы курчавятся вокруг лысого затылка. Справа стоял пулемет на высокой треноге, под ней лежал ящик с патронами. Я присел, бесшумно положил гарпунер на доски и выпрямился. Нужно стукнуть его рукоятью ножа в висок, подхватить тело, осторожно опустить возле штурвала и связать так же, как Мирона. А потом прыгать в рубку через дверной проем.
Я отвел нож далеко в сторону, примерился, чтобы ударить сильно и точно.
По сторонам от дирижабля наискось в небо взмыли осветительные ракеты. Сыпля искрами, две яркие точки ушли вперед по курсу.
– А-а! – с перепугу заорал Брас, отшатнувшись от штурвала. – Тревога!!
В небе заплясали толстые лучи прожекторов. Спиной Брас наткнулся на меня, и вместо того чтобы нанести удар ножом, я обхватил рукой его шею.
Глава 6
Гондола вздрогнула. Снизу донесся хруст, и пол под ногами тряхнуло еще раз.
Свободной рукой я врезал Брасу по лысине, другой рванул его к себе.
Я сделал это почти машинально, глядя не на оглушенного рулевого, а за левый борт. Палуба плавно кренилась. Лучи прожекторов, закрепленных на кабинах двух машин, которые стояли на краю ущелья, скрестились на дирижабле. Стало светло как днем.
Из-под днища гондолы к грузовикам протянулась пара толстых канатов. Словно упряжка манисов с тяжеленным плугом, бредущая по кругу вдоль границы фермерского поля, летающая махина поплыла по широкой дуге. Над левым бортом взлетали крюки на тонких тросах, некоторые падали обратно, другие с лязгом и звоном цеплялись за броневые листы. Канаты натягивались все сильней, дирижабль снижался. Скорей всего, их сейчас сматывают в огромные бобины, те, что я видел на подходе к Редуту в открытых кузовах грузовиков.
На машинах погасили фары, но луна озаряла дорогу вдоль ущелья – если бы я не вырубил наблюдателя в гнезде, он бы наверняка заметил преследователей гораздо раньше.
Когда через борт полезли люди, я толкнул Браса, и рулевой упал, врезавшись головой в одну из рукоятей штурвала.
Снизу донеслись удары колокола.
– Тревога!!! – из надстройки вылетел Осип с багром в руках. Навигатор пока оставался внутри, и тревожный звон рынды далеко разносился в ночных небесах.
Дирижабль шел по кругу с приличным радиусом, все больше кренясь на левый борт и снижаясь. Через ограждение перемахивали нападающие, посверкивало оружие в свете прожекторов. Сверху я разглядел красные одежды Дома Гантаров и необычные самострелы – под ложем закреплена катушка с проводом, продетым в кольца вдоль ствола. Гетманы саблями рубили провода и перезаряжали оружие дротиками. У некоторых за спинами висели круглые щиты.
Осип багром повалил двоих гантарцев, а потом дротик из самострела вонзился ему в грудь.
Нападавшие побежали к рубке. Я присел, но они успели заметить фигуру на крыше, и двое сразу выстрелили в меня. Пришлось растянуться под штурвалом возле Браса – дротики с тонким шипением пролетели над нами. Рулевой со стоном пошевелился. Крыша рубки задрожала, с лестницы донесся топот ног, и я потянулся к лежащему позади гарпунеру. Возникший надо мной широкоплечий детина с кривой саблей и щитом замахнулся. Перевернувшись на бок, я схватил гарпунер двумя руками и выстрелил. Дротик вонзился в затянутое кожей дерево щита. Хлопок, неяркая вспышка взрыва… Щит треснул, но гетман лишь отступил на шаг и снова кинулся в атаку. Кривой клинок понесся к моей шее… конец его впился в одну из рукоятей штурвала. Удар оказался таким сильным, что тяжелое колесо повернулось. Внизу заскрежетало, в протянувшейся к полу рубки широкой колонне что-то сдвинулось, часто щелкая.
Крякнув от натуги, гетман выдернул саблю из дерева. Снова замахнулся. Тем временем поворот штурвала передался на воздушные винты, гондола закачалась, и сквозь рев набравшего обороты дизеля с кормы донеслись крики. Со всех сторон заскрипели, застонали тросы. Канат, связывавший грузовик с гарпуном, который всадили в днище ближе к носу, лопнул, и дирижабль сильно качнулся.
Перехлестнув ограждение, со свистом мимо рубки пронесся распушенный хвост каната и врезался в фигуру панцирного волка. Полетели щепки, отломанная деревянная голова канула в ночь.
Бросив щит, гетман снова занес саблю, а я почти до рукояти вонзил клинок из плавника катрана в его живот и сразу выдернул.
Он выронил оружие, прижал ладони к ране. Лицо стало удивленным и растерянным, будто у обиженного ребенка. Поглядев на темное влажное пятно, здоровяк что-то прошептал. Вскочив, я ударил его кулаком в грудь – он повалился на ограждение и упал вниз.
Брас застонал громче, пришлось огреть его по затылку рукоятью ножа. Перезарядив гарпунер, я огляделся. В голове крутилось одно слово – эвакуатор.
Теперь я вспомнил: к бортам и корме дирижаблей Гильдии прицеплено несколько спасательных корзин с особыми коробами на боку. В них химические патроны, которые надувают воздушные шары.
Чтобы сбить летающую машину, гантарцам достаточно садануть зажигательными пулями по газовой емкости, но они этого не сделали – почему? Да потому что хотят захватить кого-то из людей на борту живьем.
Меня, например.
На палубу с криками высыпала команда, раздался лязг клинков и крики. Выбежавший из рубки навигатор с пистолетом и саблей в руках крутился, отбиваясь от нескольких противников. Дважды полыхнули маленькие злые огоньки выстрелов, потом он швырнул оружие в лицо замахнувшегося саблей гетмана и разбил тому нос. Со стороны кормы на подмогу навигатору спешили проснувшиеся летуны, однако люди в красных одеждах преградили им путь, и небоходы не успевали. Мне было, в общем, наплевать на навигатора, но если команда не справится с гантарцами, то они доберутся до меня. Сжав клинок зубами, я встал за пулемет, большие пальцы легли на гашетку между деревянными рукоятками.
Грохот выстрелов перекрыл рев дизеля, облако едких пороховых газов окутало меня. Заслезились глаза. Деревянные рукоятки больно били в ладони, гильзы вылетали из затворной рамы, лента из ящика возле треноги извивалась и дергалась, как раненая змея. Пулемет трясся, изрыгая пламя, пули расщепили палубу у ног нападающих.
Гондола резко накренилась, меня развернуло вместе с пулеметом, ствол прыгнул вверх, и пальцы соскользнули с рукоятки.
Громыхнуло слева по борту. Я присел, но ударная волна бросила меня на доски лицом вниз. В правом боку хрустнуло, воздух вышибло из груди.
Наверное, пули угодили в баллон, подвешенный ближе к корме. Не в силах вдохнуть, широко разевая рот, я закрыл голову руками и сжался, подтянув ноги к животу. Сейчас рванет большая емкость, огненный дождь прольется на крышу гондолы, и тогда всем нам конец!
Крен стал сильнее. Ревел дизель, стонали раненые, звенели клинки. С хрипом втянув в себя воздух, я поднялся на ноги, вытер кровь с губ и подобрал нож.
Навигатор, широко расставив ноги, рубился на саблях с двумя гетманами. Оставшиеся в живых гантарцы теснили выскочивших на палубу летунов к надстройке с ревущим двигателем, где разгорался пожар. Языки пламени в любой момент могли добраться до газовой емкости.
За спиной раздался крик, грохнул выстрел, пуля щелкнула о верхнюю ступеньку лестницы. Застучали подошвы по доскам.
Ствол пулемета глядел вверх, из щелей в кожухе струился дымок, в матерчатой ленте оставался один патрон… значит, в стволе есть еще один.
Схватившись за рукоятки, я рывком развернул его. По лестнице, занося саблю, взбежал гетман в красной одежде. Пальцы легли на гашетку, пулемет дважды дернулся. Пули попали гетману в плечо, мимо него рванулся другой, и я крутанул пулемет дальше, врезав ему стволом под мышку. Гантарец, отшатнувшись, споткнулся о тело второго, упавшего на самом краю лестницы, и оба покатились по ступеням.
И тут лестница сломалась. Мутафаг задери, это было неожиданно! Наверное, от толчка лопнула одна из подпорок, на которых лежали ступени. Она тяжело качнулась и рухнула вместе с телами, придавив еще одного гетмана – под рубкой выросла груда досок, откуда доносились стоны и проклятия.
Палуба была сильно накренена – дирижабль летел по дуге. Лязг, крики и стоны звучали со всех сторон. Найдя возле штурвала самострел, я вытащил из чехла под ложем дротик, взвел оружие и шагнул к другому краю крыши.
И увидел воеводу Лонгина. Он стоял под решетчатой аркой с саблей в руках, окруженный своими гетманами. Часть успела нацепить кольчуги, другие были лишь в шароварах, в сапогах или босые – зато все вооружены. Кажется, старик пробивался к носу дирижабля, когда увидел меня и остановился. На лице его было изумление.
Когда я повернулся, воевода махнул рукой и что-то крикнул своим людям.
Трое гетманов бросились в мою сторону, но тут дирижабль накренился к корме, и они упали. Навалившись животом на ограждение, я заметил, что машины с прожекторами уже совсем близко – еще немного и врежемся в склон ущелья.
Сзади донесся женский крик. Ухватившись за штурвал, я повернулся.
На носу дирижабля, прижавшись спиной к обезглавленной фигуре панцирного волка, стояла Лада. Высокий крепкий гантарец держал девушку за горло вытянутой рукой, Лада колотила кулаком его по плечу, одновременно пытаясь разжать сомкнутые на шее пальцы. Гетман стоял неподвижно, спиной ко мне, я не видел его лица, но казалось, что он забавлялся беспомощностью жертвы.
Лада успела лишь накинуть на плечи шерстяной платок и надеть сапоги. Волосы ее были заплетены двумя косами. Подол длинной ночной сорочки порвался на бедре, обнажив гладкую белую кожу.
Я поднял гарпунер, прицелился в широкую, обтянутую красным спину, и спустил крючок. Дротик вонзился в поясницу гетмана и взорвался. Всем телом он повалился на Ладу, и оба осели на палубу.
Вскочив на ограждение, я оглянулся в тот момент, когда на крышу рубки забрались двое людей воеводы. Они наверняка получили приказ не убивать сбежавшего из камеры пленника, иначе их сабли уже обрушились бы на мою спину, но вместо этого они попытались остановить меня, вцепившись в рубаху. Она порвалась, оставив в их руках клочья ткани, а я свалился на палубу. Вскочил и подбежал к Ладе, выползающей из-под гетмана. Девушка увидела меня и задергалась, отпихивая мертвеца.
– Ты! – выдохнула она изумленно.
Я поднял Ладу на ноги, и тогда она попыталась ударить меня коленом между ног. Я отшатнулся, взмахнув ножом и едва не резанув ее по лицу. Разозлившись, схватил Ладу за плечи, развернул, прижал к себе спиной и сжал ее шею.
– Не дергайся! – выдохнул я в ухо девушке, показывая ей нож.
Дизель смолк. С треском по палубе пробежали трещины, доски стали взрываться, выстреливая фонтанами щепок. Нос дирижабля задрало к небу, лучи прожекторов прыгнули вниз. Лопались и со свистом проносились над бортами перетягивающие газовую емкость тросы, а потом у гондолы отвалилась корма. Объятая пламенем, она держалась в воздухе на одном баллоне, раньше висевшем у правого борта, и быстро плыла к грузовику, стоящему на краю ущелья. Крутилась бобина в открытом кузове, сматывая толстый канат. Черные фигурки людей прыснули от машины во все стороны.
Палуба стала почти вертикальной, и мы с Ладой покатились к рубке. Послышались вопли сорвавшихся с дирижабля людей.
Сжимая запястье девушки, я всадил в доску плавник катрана. Лада закричала. Под дирижаблем ярко полыхнуло пламя, от грохота заложило уши. Нас обдало горячей волной – это загарпуненная корма с газовым баллоном, долетев до земли, накрыла грузовик.
Останки дирижабля плыли над ущельем. В небо взвились осветительные ракеты.
Я потащил Ладу к борту, втыкая нож в палубу и упираясь носками сандалий в изломанные доски. Девушка постанывала, отталкиваясь одной рукой от досок, помогала мне.
Когда я схватился за лист брони рядом со спасательной корзиной, за спиной раздался голос воеводы:
– Альбинос!
Крики и лязг смолкли, лишь стоны раненых звучали на палубе дирижабля. Я подтянул Ладу к себе, развернувшись, обхватил ее рукой с ножом.
Воевода, направив на меня револьвер, привалился спиной к чудом не разбившемуся лобовому окну рубки. Левой рукой он держался за бок, между пальцами сочилась кровь. Лицо в ссадинах, длинный седой чуб растрепался.
– Альбинос! – прохрипел Лонгин, опустив пистолет. – Спаси ее!
– Отец! – Лада дернулась к нему, и я крепче прижал ее к себе.
– Нет! – прокричал Лонгин. – Не иди сюда… Альбинос, спаси ее!
Он зашелся кашлем, ноги подкосились, и старик съехал по окну. Сбоку от дирижабля одна за другой стали взлетать ракеты, часть почему-то сразу гасла, оставляя в небе светящиеся дымовые пятна, другие ярко вспыхивали.
– Отец! – Лада снова попыталась вырваться.
Я подхватил ее на руки и сунул в спасательную корзину. Запрыгнув следом, перегнулся через плетеный борт, ощупал короб с надписями. И получил удар в ушибленный бок.
– Да чтоб тебя! – Схватив девушку за волосы, я дернул ее вниз, прижал коленом к стенке. – Я тебя спасаю, между прочим!
Лада засопела, а потом укусила меня. Я сквозь зубы замычал от боли, шаря рукой по борту в поисках кольца. Пальцы скользнули по гладкой крышке короба с фосфоресцирующей надписью. Другой рукой я отвесил девушке затрещину, а потом отпихнул от себя.
На склоне, до которого было уже совсем близко, защелкали выстрелы, пули с чавкающим звуком стали врезаться в газовую емкость дирижабля. Над головой раздалось шипение.
Отпрянув, я сел и принялся ощупывать стенки корзины. Когда под пальцами оказалась изогнутая железная дужка, без раздумий рванул ее. За бортом громко хлопнуло, корзина дернулась, соскочив с зацепов, взмыла вверх. Три мгновенно раздувшихся черных шара заслонили звезды над головой, и эвакуатор стал удаляться от остатков дирижабля.
Я выпрямился, глядя через борт, под которым сжалась Лада.
С земли опять выстрелили осветительными ракетами. С шипением рассекая воздух, две оранжевые точки с треском врезались в газовую емкость. Я присел, обхватив всхлипывающую Ладу за плечи.
Емкость взорвалась с оглушительным звоном, по небу разлилось бело-голубое сияние. Эвакуатор подбросило, корзина со скрипом закачалась под шарами, и все стихло. Внизу больше не стреляли, на склонах ущелья стало темно. Ветер доносил слабый запах пороховой гари, но он вскоре исчез.
Глава 7
Мразь! – Лада Приор попыталась ударить меня по лицу, но я перехватил тонкую руку. – Убийца!
Оттолкнув ее, я спросил:
– А ты чего хотела? Чтобы я смирно ждал, когда меня казнят?
Лада сидела на железном ящике, натянув разорванный подол ночной рубашки на колени. Я устроился напротив, расставив полусогнутые ноги, упирался подошвами в борт. Справа его рассекла трещина – того и гляди, наше ненадежное укрытие лопнет, и мы посыплемся вниз, как грязное белье из корзины.
Три воздушных шара над головой будто слиплись боками и образовали темную бесформенную массу, круглая маленькая гондола под ними слабо покачивалась, скрипя вантами, в порывах ветра. Приподнявшись, я выглянул за борт. Снаружи из трещины торчала кривая железка с оплавленными краями – кусок обшивки, воткнувшийся на излете после взрыва. И как он корзину насквозь не пробил? Мог ведь проткнуть меня или Ладу, как копье, или в шары угодить. Лежали бы мы тогда сейчас на дне ущелья…
Перегнувшись через борт, я поплевал на ладони и вцепился в железку. Пошатал из стороны в сторону, потом вырвал с громким вдохом. Швырнул вниз и снова уселся на дно.
– Пить хочешь?
Взяв девушку за плечо, я добавил:
– Привстань.
– Не трогай меня!
– Почему?
– Ты убийца!
– За свою жизнь я вряд ли убил больше людей, чем твой отец.
Ладу затрясло – то ли от злости, то ли от холода.
– Не смей говорить о нем! Он солдат! А из-за тебя погибло столько невинных…
– О ком это ты, о гетманах? – удивился я. – По-моему, «невинный гетман» звучит примерно как «травоядный катран».
Она с бешенством глядела на меня.
– Привстань, – повторил я и подвинулся в сторону. – А лучше пересядь сюда. Мы высоко, тут холодно и сильный ветер. Быстро замерзнем.
Она презрительно фыркнула, но послушалась. Втиснулась между мной и стенкой, поерзала, устраиваясь поудобней.
Я перехватил нож в левую руку, почувствовал плечом, как дрожит Лада. Напряжение боя отпускало – пальцы, сжимавшие рукоять, подрагивали, тело пробирал легкий озноб. Потянувшись к ящику, на котором только что сидела девушка, я приподнял крышку. Скрипнули ржавые петли. Внутри лежал сверток, тыквенная фляга, две жестяные баночки, рулон бинта и склянка с фитильком.
Вода была затхлой, похоже, небоходы давно не обновляли спасательные запасы в корзинах. Я передал флягу Ладе, она сделала несколько глотков, заткнув горлышко пробкой, отвернулась к стенке.
На дне ящика нашлась зажигалка из винтовочной гильзы, с ее помощью я запалил фитилек спиртовки. Слабые синие отсветы заиграли на стенках корзины. В свертке оказались два куска вяленого мяса. Желудок уже сводило от голода, и я вгрызся зубами в твердый ломоть. Другой сунул Ладе, но она отпихнула мою руку и вдруг потянулась к ящику. Сжав мясо зубами, я схватил ее за кисть, так как не знал, что еще там лежит помимо баночек и бинтов. На дне могло быть оружие, я его не заметил, а девчонка о нем знает да как схватит сейчас…
Лада снова презрительно фыркнула.
– Ты что, боишься меня, Марк Сид? – спросила она, не поворачивая головы. – Я просто мазь хочу взять. Видишь, там аптечка?
Я искоса наблюдал за ней. Лоб в ссадинах, бровь рассечена, одна коса расплелась, волосы спутались. И все равно – красивая девушка. Сестра моя тоже не уродина, но у нее подбородок совсем мужской, тонкие хищные брови, впалые скулы, короче, внешность такая, что сразу понятно: эта тебе одним ударом голову отрубит и не поморщится. А у Лады лицо было мягким – полные нежные губы, округлый, совсем не решительный подбородок с ямочкой, густые брови.
Я отпустил ее руку и снова принялся за мясо.
Лада взяла одну жестянку, сняла крышку и понюхала содержимое. Зачерпнула вязкую массу и начала мазать лоб, бровь. Я смотрел на нее. Перед глазами встала рожа того мутанта, одного из братьев Верзил, который преследовал термоплан Чака. Вот он, как живой сидит прямо передо мной, держит жестяную банку и в точности как Лада мажет разбитый подбородок. Я видел даже волосы, торчащие из его ноздрей, морщинки у глаз, кустистые брови и глубокую складку между ними. Картина была настолько ясной, в цвете и подробностях, что я застыл с приоткрытым ртом. И едва не подавился мясом.
– Кусок в горло не лезет? – Лада, закрыв банку, взяла бинт.
Сглотнув, я попросил:
– Дай воды.
Передернув плечами, она протянула флягу. Я сделал несколько глотков, вытер рот и встал. Лада тоже выпрямилась.
– Ветер на юго-восток дует, – сказал я. – Нас несет дальше над ущельем.
Забинтовав кисть, Лада попыталась сделать узел, вцепившись в конец повязки зубами, но у нее ничего не вышло.
– Давай помогу, – проворчал я. Девушка покачала головой. Разозлившись, я оттолкнул ее руку и стал затягивать повязку, не обращая внимания на молчаливое сопротивление.
– Не веди себя как ребенок! Как бы ты ко мне ни относилась, мы сейчас в одной лодке, то есть в корзине.
Она прикусила губу и, когда я закончил с повязкой, отвернувшись, стала заплетать косу. Покончив с прической, закуталась в платок и снова села.
– Утром мы будем в Инкермане, и тогда тебе конец, Альбинос, – кровожадно пообещала Лада.
– Я тебя тоже люблю, – откликнулся я, глядя в сторону, куда ветер нес шары с корзиной.
– Что?! – Она вскинула голову, ноздри затрепетали, задрожало правое веко, мне показалось, что сейчас она вцепится мне в лицо. – Ты… Да как ты смеешь?!
– А что такое? – спасаясь от ветра, я присел рядом с ней на корточки. – Это просто шутка.
– В том-то и дело, что шутка! – она ударила кулаком меня в грудь. – Ты уже шутил так со мной! После тех твоих шуток погибла мать, брат оказался в плену в Херсон-Граде, а Дом Приоров уничтожили! Как же я ненавижу тебя, Альбинос! – она опустила голову и сжала ее руками.
Некоторое время мы сидели молча, потом она глухо сказала:
– У небоходов было радио. Отец успел передать сообщение, и наши дозорные будут следить за небом над ущельем. Тебе не уйти.
Я пожал плечами.
– Увидим. Откуда вообще в Инкермане взялся этот дирижабль?
– Небоходы всегда держат у нас одну свою машину. Когда она уходит с грузом чензира, на смену прилетает новая. Узнав про тебя, отец договорился, чтобы они доставили его в Редут и обратно.
Мы замолчали, погрузившись в свои мысли. Лада сидела, обхватив голову и уткнувшись лицом в колени. Ветер шевелил каштановые волосы на затылке, и выглядел он очень трогательным, беззащитным. Не сдержавшись, я положил на него ладонь, погладил. Не поднимая головы, она отбросила мою руку. Но сделала это не сразу – через несколько мгновений, будто переборов себя.
– И когда нас перехватят над Инкерманом – что ты сделаешь? – спросила она. – Опять станешь угрожать, что убьешь меня?
– Еще не придумал, – ответил я. – Если ветер не переменится… Наверное, свяжу тебя и повешу на корзине снаружи, чтобы они видели. Прокричу им, что перережу веревку, если кто-нибудь решит загарпунить эвакуатор.
Она подняла лицо, и я увидел сверкающие гневом глаза. Но помимо гнева в них было что-то еще, какое-то тщательно скрываемое – наверное, даже от нее самой – чувство. Неужели несмотря ни на что она все еще…
– Да, ты способен на это, – с горечью сказала Лада.
Я покачал головой, не спуская с нее пристального взгляда.
– Нет, я не стану ни связывать тебя, ни как-то еще использовать против гетманов. Посмотрим, как все обернется, сейчас рано об этом говорить.
– Ты врешь! – отрезала она. – Врешь, хитришь, лицемеришь, как всегда. Когда я говорила, что ты худший из худших среди всех, кто живет на горе Крым, я не врала! Это правда! И если…
– Какие сильные чувства, – перебил я. – Что я сделал тебе?
– Что? – выдохнула Лада. – Что сделал?! Ты еще спрашиваешь! Или ты забыл, как…
– Забыл.
Она задохнулась, в гневе сжимая и разжимая кулаки.
– Именно от тебя такое и надо было ждать! После всех этих зверств – забыть о них! Просто уехать и забыть, и спокойно спать по ночам…
– Не в том дело, я и правда забыл. Я пришел в себя прошлым днем, в лодке, которая плыла по Черной речке. Она свалилась в водопад, но я успел выпрыгнуть. Меня спас коротышка на дирижабле, потом еще к нему присоединилась женщина, назвавшаяся Мирой, с небольшим отрядом…
– Мира – твоя сестра! Что все это значит? О чем ты говоришь?
– Правильно, она так и сказала. Но я не помню ее. Как не помню вообще ничего. Кто я такой, как попал в ту лодку, почему за мной плыли кочевые… ничего. Даже свое имя я узнал только сейчас, от тебя. И тебя я тоже не помню, Лада Приор. Извини.
Я говорил все это, спокойно глядя ей в глаза, а в них ярость сменялась удивлением. И по мере того, как это происходило, другое чувство, которое Лада тщательно скрывала даже от самой себя, становилось все более явным.
И наконец я понял: Лада Приор все еще любит Марка Сида по прозвищу Альбинос. Любит, невзирая на все страдания, которые он ей причинил.
– Ты врешь, – прошептала она растерянно, и я пожал плечами.
– Конечно, доказать я тебе ничего не могу. Но сама подумай, зачем мне такая ложь? Наверное, я действительно был причиной смерти твоих близких. Ты мне не веришь, но я тебе верю. Из-за меня уничтожили Дом Приоров? Пусть так. Но это… это был не я. Вернее, это было в другой жизни. Я не помню вообще ничего из того, что делал тогда.
– Нет, это снова ложь! Твои змеиные хитрости, увертки… Я не понимаю зачем, но ты врешь! Ты только что придумал это, чтобы сбить меня с толку или разжалобить, или… Ведь так? Отвечай, так?! – выкрикнула она мне в лицо, со слезами на глазах, обеими руками вцепившись в мой воротник.
Больше я не мог сдерживаться. Бросив нож на дно корзины, обнял ее, прежде чем она успела что-то сказать, прижал к себе и впился губами в ее губы.
* * *
Когда стало еще холоднее, мы прижались друг к другу и укрылись моей рубахой. Спиртовка погасла, уныло гудел ветер, скрипели плетеные стенки корзины; неуправляемый эвакуатор летел в промозглой тьме.
– Расскажи, как это произошло, – попросил я. – Что такого я натворил? И почему все удивляются, что я остался жив, когда покидал Инкерман?
Лада приподнялась, заглядывая мне в глаза.
– Скажи мне, ты не врешь? – тихо спросила она. – Ты правда потерял память или это опять какая-то твоя уловка?
– Я не помню почти ничего. Иногда в голове вспыхивают какие-то картины… Человек с ножом, прибор с электродами, как меня везут по каменному коридору… Мутанты…
– Мутанты?
– Да, кочевники. Еще какая-то машина в ущелье… И все.
– А мое лицо? Ты даже не можешь вспомнить, что видел его раньше? Видел… вблизи, так же, как сейчас?
Я покачал головой.
– Хотел бы сказать, что помню тебя, но – нет.
Она вздохнула, я положил ладонь на ее затылок, притянул к себе. Голова Лады легла на мое плечо.
– Что я делаю? – прошептала она. – Лежу с убийцей моей семьи…
– Это был кто-то другой. Он остался в прошлой жизни.
– Но с чего тебе меняться, даже если ты потерял память? Может, это и правда, но… – Сбросив мою руку, она снова приподнялась и заглянула в мои глаза. Провела тонкими прохладными пальцами по лбу, скуле. – Нет, мне кажется, ты и правда стал другим. Не внешне, а… ты какой-то не такой. Хотя и тогда ты умел меняться.
Я молчал. Девушка снова легла и спросила:
– Откуда все эти синяки и ссадины?
– Не знаю. Мира решила, что меня пытали кочевники, когда я попал к ним в плен. Ты не ответила, что случилось в Инкермане? И как я сбежал оттуда?
– Твой покойный отец всегда хотел торговать чензиром. А Дома договорились с небоходами, которые большую его часть покупают для себя, а остальное перевозят в Пустошь и продают в Киеве и даже в Москве.
Она говорила негромко, и я прикрыл глаза, внимательно слушая.
– В Раде давно спорят об упущенной выгоде от союза с Херсон-Градом. Ваш базар самый большой на Крыме, один из крупнейших в Пустоши. Херсон-Град стоит на пересечении торговых путей к Мосту и Киеву. Часть гетманов считает, что небоходы потому и заключили договор с Радой, чтобы чензир доставался только им. Дома разделились на два лагеря, споря о чензире, и тут в Инкерман с небольшим отрядом заявился ты. Привез дорогие подарки, попросил слово в Раде…
– Дом Гантаров сразу был против меня.
Я слегка повернулся, потирая ладонью затекшие мышцы на ноге.
– Ты вспомнил? – Лада подняла голову.
– Нет, это само напрашивается.
– Якуб слушать ничего не хотел о союзе с Херсон-Градом и покинул Раду. Ты остался. Влиятельного гостя не принято выставлять за порог. Нашей семье поручили показать тебе Инкерман – мне с братом…
– И я сразу тебе сделал предложение?
– Почти сразу, на следующий день. Мы назначили свадьбу. Брата ты попросил сообщить об этом херсонцам, отец согласился с этим – ответный визит в Херсон сблизил бы наши города. Утром на заседании Рады был взрыв, многие в совете погибли, отец был ранен. Ты исчез. В суматохе я искала тебя. В Инкермане началось… – Она сжала челюсти. – Кто-то устроил пожар на заводе, в поселении началась стрельба, погибла мать. Появившийся в ущелье Якуб обвинил Лонгина в мятеже. Только к вечеру разобрались, что к чему. А комендант Редута еще сказал, что получил из Херсон-Града сообщение по радио, что брат в заложниках…
Небо посветлело. В глазах Лады стояли слезы, она едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться.