Свет невозможных звезд

Посвящается Кэт и Александру

Зачем же ты покинул торный путь,

Мой нежный сын, в своей мятежной вере

Осмелившись до срока посягнуть

На змея ненасытного в пещере?^[1]

Перси Биши Шелли. Адонаис

Gareth L. Powell

LIGHT OF IMPOSSIBLE STARS

Copyright ©2020 by Gareth L. Powell

This edition is published by arrangement with Conville & Walsh UK and Synopsis Literary Agency

All rights reserved

© Г. В. Соловьева, перевод, 2021

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2021

Издательство АЗБУКА^®

Первый пролог
Злая Собака

– Ну и в чем же цель игры? – спросила я.

– В победе, – улыбнулся Адалвольф.

Мы сидели в виртуальном антураже – в зале Версальского дворца. За высокими окнами раскинулся нарядный сад. В чистом солнечном сиянии блистали фонтаны. Адалвольф облачил свою аватару в темный шелк. Из рукавов торчали костлявые запястья. Я ограничилась предустановленным вариантом: лохматая, андрогинного облика женщина в потертой шинели. На столике перед нами лежала мраморная шахматная доска.

– И что надо сделать для победы? – уточнила я.

– Захватить короля противника.

– Это который высокий?

– Да.

– И всего-то?

– В сущности, да.

– А эти лошадки?

– Кони, – усмехнулся Адалвольф.

– Ага, они мне нравятся, – кивнула я, склонившись над доской, и тронула фигурку в первом ряду. – А это пехота?

– Пешки.

– А вот эти, каплевидные?

– Офицеры.

– Понятно.

– Готова играть?

– Думаю, да. Чей ход первый?

Адалвольф протянул худую руку, выдернул из заднего ряда коня, перенес его через строй пешек и поставил на избранный квадрат.

Я озадаченно нахмурила лоб.

– Что такое? – вздохнул Адалвольф.

– Вот это – твой ход?

– Классический гамбит.

– По-моему, он мало что дает.

– Ты, стало быть, можешь лучше?

– Конечно.

Я откинулась в кресле, хрустнула суставами сцепленных на затылке пальцев, уперлась ногами в пол и подмигнула ему:

– Смотри.

Рванувшись вперед, я правой рукой сжала горло Адалвольфа. Он подался от меня, и тогда моя левая метнулась к столу. Когда последняя мраморная фигурка стукнулась о пол, я уже стояла коленями на груди соперника, торжествующе вздымая в кулаке его короля.

– Я победила.

Адалвольф закашлялся и потер покрасневшую шею.

– Ты и правда ничего не понимаешь в шахматах.

– Наоборот, – фыркнула я, вставая на ноги, и разжала пальцы; фигурка с глухим стуком отскочила от его ребер и покатилась по полу. – Это ты ничего не понимаешь в тактике.

Второй пролог
Сал Констанц

– А теперь?

– Увы, все равно расплывается. – Аватара «Злой Собаки» нахмурилась с экрана и поджала губы. – Погоди…

– Что-то видишь?

– Да, – сказала она, – начинаю разбирать. Но это всего лишь звезды.

– У меня на экране тоже только они.

Мы зависли в пустоте в трех световых годах от ближайшей звездной системы. Брат «Злой Собаки» «Адалвольф» был в нескольких десятках километров от нас по правому борту.

– А в ультрафиолете и инфракрасном?

– Извини, – пожала я плечами. – Боюсь, у нас только старый скучный «видимый спектр».

– Как вы, люди, умудряетесь?

– Что именно?

– Что-то находить, – воздела руки аватара. – Вы же наполовину слепые!

Я потрогала повязку, с недавних пор закрывающую пустую глазницу на месте моего правого глаза, и сказала:

– Про полуслепых мне не напоминай.

Она смутилась:

– Прошу прощения, капитан. Это было бестактно. Я высоко ценю твою жертву. Просто мне нужно время, чтобы привыкнуть к настоящему органическому глазу. Я таким никогда не смотрела.

– Выжимай из него все возможное, – посоветовала я, – потому что другого ты от меня не дождешься.

Мы уже две недели отдыхали и приходили в себя посреди галактической пустыни – с тех пор, как нас вытеснили из человеческого космоса. Нод с тринадцатью отпрысками вместе с механизмами авторемонта приводил корабль в порядок для продолжения полета, а мы все эти две недели обсуждали, куда теперь податься. Для изгнанников из родного дома, укрывшихся на чужой территории, от выбора пункта назначения, вероятно, зависели шансы на выживание.

«Злая Собака» обратила внимание на мое лицо.

– Ты жалеешь, что отдала мне глаз?

Мои пальцы снова коснулись повязки. Я еще не привыкла к ополовиненному полю зрения и потому набивала синяки о столы и стулья.

– Я не в восторге, – призналась я. – Но не жалею. А задумалась о другом.

– О чем?

– О топливе.

И «Злая Собака» и «Адалвольф» почти израсходовали топливные стержни.

– Если в порту прибытия не найдем замены, нам труба.

При наличии сырья и шаблонов корабельные принтеры производили пищу, медицинские препараты и снаряды. Если хватало времени, могли отпечатать даже торпеды с ядерными боеголовками. А вот топливные стержни – другое дело, слишком тонкое, сложное и нестабильное, чтобы штамповать их даже на самых современных принтерах человечества. Стержни изготавливали на специальных фабриках. У военных, разумеется, имелись собственные предприятия, а гражданским судам приходилось совершать закупки у лицензированных торговцев в космопортах – что позволяло корпорациям держать межзвездный рынок мертвой хваткой.

Аватара «Собаки» покачала головой.

– Труба мне, – поправила она меня. – Вам-то ничего. Это я буду обсыхать на берегу, а вы найдете себе транспорт и двинете дальше.

– Я тебя не брошу.

– Может быть, придется.

– Этого не будет, – возразила я, дернув козырек старой бейсболки, плотно сидевшей на голове.

Я родилась и выросла среди Внешних, в той фракции человеческой Общности, которая имела самые тесные связи со Множественностью иных рас. На наш язык и обычаи влияли десятки нечеловеческих культур. Благодаря взаимовыгодным торговым соглашениям у Внешних никто не голодал и не оставался без крова, зато и личным богатством никто не мог похвастать. Наше общество не одобряло приобретений ради приобретений. Ресурсы у нас распределялись самым справедливым и эффективным образом. Мотовство и излишества, погубившие в конце концов родину человечества, не допускались ни на кораблях, ни на планетах. Некоторые из нас обитали на поверхности заселенных миров, другие предпочитали странствовать. Такие жили на орбитальных станциях или на огромных межзвездных лайнерах вроде «Хейст ван Амстердам». Мы считали, что идеально приспособились к новому месту человечества в космосе. Однако наши возвышенные идеи привели лишь к катастрофическому конфликту с величайшей фракцией Общности – Конгломератом. А жажда открытий и путешествий обернулась зовом сирен, принесшим гибель моим родителям и заманившим вдаль любовь всей моей жизни. И теперь я, хоть и воспитывалась в почтении к духу перемен, скорей лопнула бы, чем покинула «Злую Собаку», как другие покидали меня.

Она улыбнулась:

– Капитан, я надеялась, что ты так скажешь.

Ядро ее мозга вырастили из человеческих стволовых клеток, но присутствовали в ней и ДНК псовых, обеспечивавшие преданность стае. Когда-то это понятие включало для нее весь флот Конгломерата, а теперь съежилось до меня, нашего медика Престона Мендереса, механика-драффа Нода, с его малютками-отпрысками, и «Адалвольфа». Остальные, кто был дорог ей – и мне, – погибли или пропали в пути.

– Как наши пассажиры? – спросила я.

Аватара выразительно пожала плечами:

– Спариваются.

Мы спасли Джонни Шульца и Рили Эддисон после крушения их судна, разбившегося о колонистский корабль древнего Нимтока. Последние четырнадцать суток они почти не показывались из одной на двоих каюты, разбираясь в своих новых отношениях и в то же время избывая ужас от потери команды. Их потребность пережить горе «Злая Собака» понимала с трудом. В чем-то она бывала поразительно чуткой, но ее запрограммировали держать свои чувства под спудом и действовать независимо от них. Для тяжелого крейсера, участника жестоких межзвездных войн, нежелательны ни горе, ни посттравматические расстройства.

Эддисон и Шульц привели с собой девочку. В человеческом теле та несла воспоминания и личность погибшего корабля «Душа Люси» и чуждое для нас сознание тысячелетнего нимтокского судна, чье имя переводилось как «Неуемный зуд по чужим землям». Мы звали ее попросту Люси. Она в последние дни много общалась со «Злой Собакой», встречалась с ней в виртуальной реальности, беседовала, как корабль с кораблем.

– А что у нас с продовольствием? – поинтересовалась я.

– Принтеры рассчитаны на обеспечение трехсот человек в продолжительных рейсах. Нам, даже без замкнутого цикла органических отходов, этого хватило бы на десятилетия.

– Значит, недостает только топлива?

– Подтверждаю.

Странно видеть, как рутинный распорядок на корабле держится даже перед лицом неизбежной катастрофы. Драффы продолжали снимать и заменять изношенные детали, прочищать засоренные водопроводы и заниматься тысячей других необходимых мелочей, позволявших жить и передвигаться на «Злой Собаке». Престон Мендерес по-прежнему учился, знакомился с оборудованием и процедурами, которые должен знать корабельный медик. Из всех нас одной мне почти нечего было делать. В высших измерениях «Собака» справлялась без меня. Правда, я занималась проверками и чек-листами, но, скорее, для того, чтобы отвлечься от навязчивой тревоги.

Из всех систем стекались ручейки сообщений, ветры гиперпространства доносили нам сигналы. Корабли Кинжального флота повсюду коршунами налетали на военные и гражданские суда, не разбирая между ними различий. Кое-где Общность делала попытки отбиться, но силы ее были неравномерно распределены между фракциями, привычными больше к перестрелкам, чем к взаимопомощи. Несколько состоявшихся сражений оказались короткими и безжалостными, и все закончились победой Кинжального флота. В стычках погибла или пострадала малая горстка его кораблей, а такие мелкие потери не могли повлиять на неизбежную развязку. Он превосходил объединенные флоты человечества на порядки величины – этого хватало, чтобы решительно подавить любые попытки сопротивления и моровой язвой распространиться по космосу.

Сердце разрывалось от сигналов бедствия: мужчины, женщины, а порой и дети разных наций и государственной принадлежности безнадежно взывали к пустоте из разбитых Кинжальным флотом кораблей. Молили о спасении, о помощи, которой я не в силах была им дать.

– Лучше бы ты не слушала, – сказала «Злая Собака», – только зря расстраиваешься.

Она нашла меня в каюте, ее изображение проступило в зеркале над раковиной. Я сидела на койке, привалившись спиной к переборке и заслонившись надвинутым козырьком бейсболки от верхнего света.

– Не могу перестать.

– Они слишком далеко. Ничего не поделаешь.

– Знаю. Но должен же кто-то слушать. Кто-то должен остаться свидетелем.

– Обязательно ты?

Я пожала плечами:

– А есть кто-то еще?

Она молча наблюдала, как я одну за другой зажигаю церковные свечки на полке около койки. От фитильков поднимался сандаловый дым. У меня стояли две свечи за родителей, одна за Джорджа и одна за Седжа. В последние годы я завела обычай зажигать их перед сном и бормотать короткую молитву за любимых людей, которых потеряла. Недавно я добавила пятую свечу из своих запасов. За Альву Клэй, мою сестру по оружию. Она в войне Архипелаго служила в пехоте, ползала по джунглям Пелапатарна. Сколько убила человек, знала она одна. Но после войны Альва вступила в Дом Возврата и стала членом моей команды. Какое бы участие она ни принимала в прошлом насилии, какой бы несносной и строптивой ни бывала временами, она погибла, спасая других, и такой я запомнила ее навсегда.

Ровно горели огоньки. Их свет и тепло омывали мне щеки. Я вспоминала тот последний раз, когда видела живыми родителей. Представляла Седжа, замороженного в ящике, падающем в сторону Андромеды. И думала о словах, которые услышала от Клэй перед выходом в спасательную экспедицию к «Душе Люси».

«Все мы от чего-то бежим. Таким, Сал, как ты и я, нигде нет места. Где бы мы ни были, мы всегда одним глазом косим на выход, одной ногой за дверью. Мы как акулы. Нам надо все время двигаться, чтобы не задохнуться».

Муж и маленькая дочь Альвы погибли в первые дни войны, и с тех пор боль утраты преследовала ее. Я надеялась, что теперь ее душа наконец обрела покой.

– Я люблю всех вас, – прошептала я сквозь танцующие языки пламени. – Люблю и скучаю. Мне так вас не хватает!

Полночь застала меня в грузовом трюме «Злой Собаки», где я свернулась под одеялами из фольги на дне надувного круглого плотика, с палаткой для укрытия. Стоило застегнуть ее молнию, как оказываешься в темной пещерке. Отблески аварийного маячка, вращающегося на крыше, напоминали блики от костра, холодный воздух, проникающий из трюма, ощущался как ледяные касания тундры темной полярной ночью, и во всем этом был какой-то первобытный уют.

Я еще и прихватила бутылку денебского джина из камбузных запасов, полагая, что алкоголь размоет горе и смятение и подарит мне несколько драгоценных часов сна. Всё рушилось, и все – гражданские корабли, Нод, Престон, трое пассажиров и даже «Адалвольф» – ждали от меня указаний, что делать. Беда в том, что я сама понятия не имела. Как быть, когда кончается твой мир? Кого пытаться спасти? Где искать убежища? Мы составили подобие плана: добраться до области, называемой Интрузия, – туда, где червоточина проткнула ткань вселенной, а законы нашей природы кое-как сосуществовали с законами другого континуума. Места эти были опасно нестабильными, но мы нацелились на них, потому что, согласно данным от перебежчика Алексия Бошняка, белые корабли Кинжального флота, как и драконоподобные твари, атаковавшие «Душу Люси», обходили их седьмой дорогой, словно страшась тамошних хаотических отклонений. Возможно, это было как-то связано с их создателями – расой очажников, которые основали Интрузию, чтобы бежать из нашего мира, поскольку перевернутые законы физики грозили опрокинуть и их могущество. Так или иначе, я надеялась, что там будет безопасно – насколько это возможно в нестабильной, судорожно содрогающейся реальности.

Я скорее ощутила, чем услышала фоновое шипение общей системы связи. Затем трюм наполнили лязгающие аккорды старинной гитары.

– Какого черта? – приподнявшись, рявкнула я.

Музыка стала чуть тише, и «Злая Собака» пояснила:

– Я изучала безнадежные войны. Эта мелодия, по-видимому, была очень популярна во время войны во Вьетнаме.

– Вьетнам?

– Эта страна располагалась напротив тихоокеанского побережья Соединенных Штатов Америки.

– И чем это нам поможет?

– Мне подумалось, что эта музыка придаст нашей беде некоторую атмосферность. Ее написал человек по имени Хендрикс. – Аватара проявилась на маленьком гибком экране на внутренней стене палатки. – Могу предложить на выбор либо это, либо какой-то «Полет валькирий».

– Впервые слышу.

– Ну откуда бы тебе знать?

– Тогда, с твоего позволения, нельзя ли мне поспать?

«Злая Собака» смерила меня взглядом и вроде бы только теперь заметила, как я измучена.

– Конечно, – сказала она, и музыка совсем затихла. – Извини.

Я потерла повязку на лице. Глазница болела так сильно, что я задумалась, существует ли нечто вроде «синдрома фантомного глаза». И мне вдруг больше всего на свете захотелось скрыть свое увечье от мира. Я свернулась в позе зародыша на дне плотика и натянула одеяло на голову.

На камбузе я нашла Престона и от него узнала, что Джонни Шульц с Рили Эддисон перебрались на «Адалвольф».

– Им нужно одиночество, чтобы примириться с гибелью экипажа, – сказал он. – Трех отпрысков Нода они взяли с собой.

Это было к лучшему. «Адалвольф» со времени своего заключения на орбите Камроз обходился без механика, а кораблям не положено летать без команды. Мне еще раньше надо было догадаться послать на него трех маленьких драффов – я бы и догадалась, если бы не отвлеклась на созерцание гибели человечества. Малыши сумеют поддержать системы судна в рабочем состоянии и справятся с закравшимися ошибками или неполадками.

– А Люси?

– Джонни звал ее с собой, но в последний раз я видел ее в каюте. По-моему, они с «Адалвольфом» не поладили.

Он держал в руке чашку протеинового супа, а оранжевый костюм медика был помятым, словно Престон в нем спал.

– Как у тебя дела? – спросила я.

Он вздохнул.

– Все никак не могу поверить, понимаете?

Не стоило переспрашивать, о чем он говорит. Все мы смотрели, как гибнет человеческая цивилизация. У всех нас там, на линиях фронта, остались друзья и коллеги – и как знать, может, их уже не было в живых. Знакомые нам планеты задыхались без помощи извне. Разрушались биосферы. Сохли посевы. Рвались пищевые цепочки, умирали люди. И уж конечно, нашлись авантюристы, вопреки очевидности решившие, что сейчас самое время урвать себе власть или территории. На пути Мраморной армады вспыхивали и гасли напрасные войны и революции. Снаряды дырявили хрупкие жилые купола. Грибовидные облака вставали над возделанными тяжким трудом полями. Целые сообщества рвали друг друга в клочья из-за чего-то, что спустя несколько часов, с прибытием белых кораблей, обратится в ничто. А бойня все продолжалась. Она проникала в наши сновидения, лишала вкуса пищу, которую мы силком заталкивали в себя. Мы здесь были беспомощными зрителями, укрывшимися за границей исследованного людьми космоса и бессильными повлиять на апокалипсис, доходивший до нас стершимся, рваным шумом помех. Никакие наши слова или действия не спасли бы ни единой мечущейся в темноте души, но и отвести взглядов мы не могли. Эта катастрофа касалась нас наравне со всеми; все мы стали сегодня просто человеческими существами, прячущимися от непобедимой стихии – последнего бутылочного горлышка из множества катастроф, на протяжении тысячелетий пытавшихся уничтожить наш вид.

– Ты в порядке? – спросила я.

Престон не поднял глаз, только крепче сжал чашку.

– Наверное.

– Бояться нормально.

– Да не так уж я и боюсь. Просто все разваливается. И мы потеряли Альву. – Он врезал кулаком по столу. – Чувствую себя чертовски беспомощным!

Я всей душой ему сопереживала. Его слова повторяли мои мысли, а ведь парень был слишком молод, чтобы так много на себя взваливать. Но я, как старший по званию, не могла ограничиться жалостью. Я должна была его поддержать.

– Каждый делает все возможное.

– А мне кажется, что мало.

– Ты делаешь много.

– Это как?

– Ты – наш медик. – Я вынудила себя улыбнуться. – Твоими стараниями все здоровы и продолжают полет. А пока мы в пути, жива надежда.

Престон немного расслабился, поставил чашку.

– Об этом я не думал.

– Не хватайся за все сразу, – посоветовала я, положив ладонь ему на плечо. – У тебя есть дело на этом корабле. Сосредоточься пока на нем.

Он бледно улыбнулся:

– А потом?

– Как знать? – махнула я рукой, отгоняя тяжелые мысли. – Сейчас нам осталось полагаться только на себя.

В коридоре послышались шаркающие шаги. В камбуз ввалился Нод. У него под ногами шныряли, играя, двое детишек. Чешуя механика отливала перламутром, черные глазки искрились.

– Рассветное приветствие, капитан. Пусть лучи солнца согреют твою ветвь.

– Привет, Нод. Ты прекрасно выглядишь.

Одна ладонь-лицо обратилась ко мне, остальные крутились, пытаясь не выпустить малышей из поля зрения.

– Много работы, – сказал он. – Много времени с потомками.

– Ну, тебе это, похоже, на пользу.

Пальцы его сомкнулись, скрыв лицо, и снова разогнулись – словно цветок подмигнул. Нод был доволен.

– Принес список нужных запчастей, – сказал он. – Тех, которые нельзя распечатать на борту.

– Мы наверняка найдем все на следующей остановке.

– Большая просьба, капитан. Нужно много чего разыскать.

– Отлично.

Я встала и склонила козырек бейсболки – сначала в сторону Нода, потом к Престону. Уходя в рубку, я надеялась, что сумела внушить им уверенность, которой не чувствовала сама.

Часть первая
Четыре года назад

Ибо ветер, проснувшийся среди звезд,

Воет в моей крови.

Уильям Батлер Йейтс. Ветер в камышах

1
Корделия Па

– Смотри, корабль! – воскликнул, поежившись, Мишель Па.

Он остановился в слабом свете уличного шара и отбросил за плечо хвостик волос, глядя, как космический торговец разворачивает черные ажурные крылья, заходя на посадку. Я беспокойно потянула его за рукав грязной, заплатанной парки. Мы задержались в узком переулке, а время было позднее.

– Мики, идем, – торопила я, но он с тоской смотрел в небо, не желая двинуться с места.

Его заворожил корабль – по моему мнению, самый обычный образчик своего класса: солидные, индустриальные очертания корпуса плохо сочетались с хрупкостью широких, заряженных электричеством крыльев. Кто-то давным-давно разрисовал его корму желтыми полосами, а плоское, тронутое ржавчиной брюхо отражало свет портовых дуговых фонарей. Полосы придавали ему сходство с жирной осой, а в остальном торговец казался мне ничем не примечательным. Такие приходят и уходят каждый день.

– Как думаешь, откуда он? И куда идет, по-твоему? – спросил Мишель.

Щеки его разрумянились, дыхание в морозном воздухе белело паром.

Я не ответила. Мне это было до лампочки. Воздух облепил мой загривок холодным компрессом, да и место было не такое, чтобы торчать тут, особенно ночью. Я росла на окраинах этой огромной гулкой столицы и, как все здесь, наслушалась историй: о призраках и ловушках, о старателях, которые просто уходили в ночь – и никто их больше не видел.

Здания этого города опустели тысячу лет назад и существовали в вечной тьме. Их никогда не грело солнце, не поливал дождь. Небо над крышами и шпилями, как всегда, было обрызгано звездами, а между ними мерцали огоньки ближайших тарелок.

Сама я живала только на двух из двадцати тарелок, но все названия знала наизусть: Ночной город, Альфа, Вторая лачужная… В ясные ночи я различала их по месту на небе и взаимному расположению. И еще по тихому голосу, который слышала, глядя на них, – кажется, этот голос бормотал для меня одной. Сейчас над снижавшимся кораблем я рассмотрела Призрачный замок, Первую верфь и яркие солнечные фонари Третьей фермы – последняя была так близко, что на фоне звезд прорисовывались ее прямоугольные очертания. Шириной она была с мой большой палец, отставленный на вытянутую руку, и я улыбнулась ей, как старой знакомой. Ночью тарелки нашептывали мне свои непостижимые секреты. Их ровные, утешительные вздохи походили на ветер в ветвях деревьев или на прибой ночного пляжа.

Настоящего пляжа я, правда, никогда не видела.

– Идем! – позвала я Мики и, отойдя на несколько шагов, обернулась.

Он все глаз не сводил с корабля. И только когда кончики завернутых кверху крыльев скрылись за низким кольцевым зданием космопорта на краю тарелки, брат опустил голову и двинулся дальше.

– Как тебе не терпится! – буркнул он.

– Мне-то?

Я пристроилась с ним в ногу, глубоко засунула руки в перчатках в карманы пальто. Пальто я купила уже старым, а перчатки когда-то были внутренней подкладкой устаревшего скафандра.

– Это тебе не терпится отвалить, – заметила я.

– А тебе нет? – спросил Мики.

Я пожала плечами и оглянулась на темные силуэты древних сооружений. Одни были громоздкими, другие стройными и остроконечными, но у всех – ненормальные пропорции. Их строители, кем бы или чем бы те ни являлись, подогнали дверные проемы и лестницы под свой трехметровый рост.

– Мы столько лет прожили здесь, – сказала я.

– Потому что выбора не было.

Зябко кутаясь в одежду, мы прошли до конца переулка и повернули направо.

В необитаемую часть города мы ходили на промысел, надеясь найти среди заброшенных туннелей и башен обломки нечеловеческой техники, годные для продажи. Но теперь с пустыми руками плелись обратно к ободу тарелки, где заселены были лишь самые удаленные окраины. Город большей частью оказался еще не исследован, уж очень опасной и непредсказуемой считалась чужая архитектура. Нам с Мишелем после смерти матери пришлось перебраться с Альфа-тарелки к дяде, в продутую сквозняками квартирку на четвертом ходи-пешком этаже на Второй городской.

Уличные шары приветствовали нас на каждом перекрестке, висели, как малокровные солнышки, поливая бледным светом. Настроенные неведомыми установщиками на период вращения давно забытой планеты, они за тридцать часов проходили цикл от яркого полдня до мрачных сумерек и обратно. Сейчас они тускнели до минимума. Вылазка затянулась, чего мы не предполагали, так что до полуночи – и комендантского часа – оставалось всего несколько минут. Вокруг было безлюдно. Мало кто рисковал углубляться в запущенный город, тем более ночью. Когда меркли уличные шары и ложились густые тени, его арки и шпили становились особенно зловещими.

– Ты что, никогда даже не думала? – спросил Мишель.

– О чем?

Брат замедлил шаг.

– О жизни на другой тарелке.

Впереди в порту пронзительно взвыл напоследок корабельный двигатель и затих, замолчал. Я от холода обнимала себя за плечи. Пальцы подобрались к ожерелью на шее: платиновой цепочке, которая досталась мне от матери.

– Нет, – отрезала я.

– А вот я сегодня вечером говорил с Труди…

– С этой безмозглой?..

– Так она решила отсюда убраться.

– Она это всем парням плетет.

Мишель остановился.

– По-моему, у нее все серьезно. – Брат понизил голос. – Говорит, есть знакомства на корабле, на торговце «Электросопротивление». Как он снова зайдет в порт, только ее и видели. И меня она может взять с собой.

– Официантка! – фыркнула я. – Все ее сопротивление – против здравого смысла.

Мишель упер руки в бока.

– Я не шучу.

– И я тоже. Только не стой на месте, пожалуйста. Времени осталось мало.

Я зашагала дальше. Через несколько секунд он догнал меня бегом.

– Почему ты всегда такая?

– Какая?

– Циничная.

– Слушай, – хмыкнула я, – если тебе охота верить всему, что наговорит девчонка, чтобы затащить тебя в постель, – мне-то что? Меня это не касается. Сейчас главное – домой добраться.

– Ревнуешь, – хихикнул брат.

– С какой стати?

– С такой, что на меня обращают внимание.

Я передернула плечами. Внимание меня не миновало: за свои шестнадцать лет наслушалась, как другие старатели обсуждают белый ершик моих волос и разные глаза, – и не всегда это было приятно.

– Просто она норовит залезть тебе в штаны, – презрительно бросила я. – Мне такого внимания даром не надо.

Мишель смущенно одернул полы парки и поморщился:

– Тебе бы не повредило чуточку легче смотреть на мир. Когда-то ты мечтала о путешествиях. Помнишь, как мы по ночам составляли списки мест, где хотели бы побывать?

Я подняла взгляд к звездам.

– Мне уже шестнадцать, Мики.

– И что из этого?

Я плотнее натянула на уши подбитый мехом капюшон.

– И я стала старше, и жизнь переменилась.

– Ты про дядю Калеба?

Пальцы сами сжались у меня в кулаки.

– Ему без нас не обойтись.

Мишель тыльной стороной перчатки вытер себе губы.

– Но это вовсе не значит, что мы должны торчать здесь всю оставшуюся жизнь. Он бы сам этого не хотел.

– Нам нельзя его бросить.

– Я и не предлагаю. – Мишель отчаянным жестом вскинул руки. – Но уходить надо скоро, а то никогда не выберемся. Увязнем здесь. Тогда уже будет не вырваться.

– Ты всегда такой был. Тебе еще маленькому не терпелось отсюда убраться.

– А ты слишком уж осторожна! Можно собрать денег и отправить дядю Калеба на Госпитальную тарелку.

– Это гадко, – мотнула я головой. – Он о нас заботился.

– А теперь заболел. И почти не понимает, где находится. Для него же лучше будет, если мы обеспечим ему профессиональный уход.

– Нам это не по карману.

– А если продать квартиру и прочее барахло?

– Где мы тогда будем жить?

– Улетим! – ответил Мишель, таращась в сторону порта.

– Куда?

– Обратно на Альфу, ну или на Командную. – Он широко раскинул руки. – А оттуда, как знать, может, и до Земли доберемся.

Я совсем ссутулилась от холода. Мне было всего пять лет, а Мишелю четыре, когда умерла наша мать и нам пришлось променять Альфу на жизнь старьевщиков на окраинах огромного нечеловеческого города. Альфа-тарелка была для детей раем, полным чудес: теплые биокупола и доступ к бесконечной информации, программы, позволявшие распечатать чуть ли не все на свете из инертного с виду мусора, и доступное здравоохранение, какого я никогда больше не смогу себе позволить.

– Не доберемся, это невозможно.

– А вот и возможно.

– Да-да, как же, – вздохнула я. – Если и найдется покупатель на квартиру, после оплаты ухода за Калебом у нас не останется даже на билет к Ночному городу, не говоря уж об Альфе.

– Найдем способ.

– Например, флиртовать с отребьем вроде Труди Хайд?

– Почему бы и нет?

– Даже не думай.

Мы срезали по поперечной улочке и вышли к Старому полю – пустому, незамощенному пространству на поверхности тарелки. Тарелки состояли из полупрозрачного синего гладкого материала – мы словно по стеклу ступали. С открытого места, вдали от зданий Второй городской, нам было видно больше неба. Над горизонтом, как пыльный баскетбольный мяч, висел единственный газовый гигант системы, а вокруг – крошечные прямоугольники других тарелок и звезды. Агрикультурные тарелки светились теплым золотом мощных солнечных ламп, а городские, такие же как наша, – булавочными проколами миллионов окон. И высоко над всеми ярко горели близнецы: Командная и Альфа.

В моей голове звучал знакомый шепот Альфы. Одинокий, тоскливый голос. Я вздрогнула и крепче обхватила себя за плечи. Ребенком я мечтала летать среди звезд; раскинув руки, парить среди их просторного роя, свободной и счастливой. Теперь я смотрела в землю, пока мы не вышли на улицу по ту сторону поля, где уже угадывались первые признаки человеческого жилья.

Мы не прошли и полпути до дома, а угловые шары уже померкли до еле видного буроватого свечения, обозначив полночь. У меня чаще забилось сердце.

– Комендантский час. Надо уйти под крышу.

Мишель нахмурился. Он не хуже меня знал, какое нешуточное дело, если тебя застанут на улице от полуночи до рассвета.

– Не надо было так долго шарить в той старой башне, – сказал он.

– Это ты предложил.

Не слушая меня, брат метнулся наискосок к узкому проходу между двумя большими блочными складами.

– Если срезать через Нору, она выведет на Восьмую улицу. Сэкономим пять минут, – объяснил он.

Я с сомнением рассматривала впившиеся в камень граффити на стенах по обеим сторонам проулка. В Норе спали те, кто совсем опустился: отверженные, выгоревшие, безнадежно лишившиеся работы. Считалось, что это пристанище хулиганских банд и наркоманов. Трущобы из упаковочных ящиков и пластиковых коробок занимали целый квартал, втиснутый между двумя древними жилыми постройками.

– Я бы лучше держалась дороги.

– С риском, что тебя упакуют патрули? – Мишель шагнул в тень за порогом. – Положись на меня, так будет намного быстрее.

Он уже уходил в темноту, и я выругалась. В проулке воняло горящим мусором и мочой. Между окнами пролегали пожарные лестницы и были протянуты бельевые веревки, с карнизов петлями свисали кабели временной проводки.