Пенелопа пускается в путь

И приснился ей сон. Будто собралась в просторном, богато убранном помещении куча людей в длинных золоченных одеяниях, расшитых камзолах, сверкающих доспехах, блестели короны, позвякивали мечи, звенели голоса, все говорили по-армянски, а была это тронная зала византийских императоров, и обсуждали все эти дипломаты и военачальники, что опять царство Армянское поднимает голову и хорошо б напомнить ему в очередной раз, кто в регионе хозяин. Но не успела присутствовавшая при сем Пенелопа возмутиться и пристыдить зарвавшихся бывших соотечественников, как встала с места мать императора, в которой Пенелопа не без изумления признала собственную маму Клару, встала и принялась честить на все лады собравшихся, обзывая их предателями и прислужниками сатаны.

– Да оглядитесь вы вокруг, – вещала она своим хорошо поставленным голосом профессиональной певицы, отдавшей тридцать пять лет жизни служению Верди и Доницетти, пусть и в качестве хористки, – неужто вы не видите, что делается? Только отступили арабы, а с востока уже движется новое чудовище, турки. Нам надо всячески помочь Армении стать на ноги, чтобы было кому остановить их, иначе они рано или поздно придут сюда, в Константинополь, и растопчут нас. Ограбят, изнасилуют, перебьют, разрушат храмы наши и сам наш город переименуют на свой лад…

Собравшиеся захихикали, загоготали, в десятом веке от рождества Христова поверить в падение Константинополя?.. Пенелопа подумала в сердцах, что хорошо бы сунуть этим идиотам под нос учебник истории, но прихватить его с собой в сон она, увы, не догадалась. Однако мама Клара добавила:

– Вспомните хотя бы, кто вы по крови! Неужели византийское богатство и почести настолько вас ослепили, что вы забыли вкус материнского молока?

Это уже перебор, подумала Пенелопа, кто же упомнит его, этого молока, вкус, даже если вскормлен им, а не взращен, как ныне водится, на детском питании, но, как ни странно, гипербола оказалась превосходным ораторским приемом, все загалдели теперь уже воодушевленно, забряцали оружием и стали клясться, что не дадут царству Армянскому сгинуть, а, наоборот, приложат все усилия и прочая, прочая…

Пенелопа проснулась на рассвете, наверно, так, поскольку в квартире было тихо, интеллектуалы, надо полагать, дрыхли без задних ног… странно, неужели это выражение изобрели четвероногие?.. Впрочем, даже проснись они… интеллектуалы, конечно… мир услышал бы их не скоро, пока они не постояли бы на гениальных головах, во всяком случае, муженек, жена, кажется, дальше шеи не шла, ограничиваясь вульгарной свечкой, имевшей, к счастью, и йоговское название, пока Ник не принял бы холодную ванну… Зятек закалялся, как сталь, да не простая, а легированная, что не мешало супругам без конца болеть гриппом… не гриппом то есть, а тем, что недавно называлось ОРЗ, как теперь, Пенелопа вспомнить не могла, давно не брала бюллетеней, правда, с виду все это едино, но есть разница, у гриппа вирус позадиристее, не испанка, конечно… Вспомнилось семейное предание о том, как дед подцепил эту самую испанку, пришел домой весь красный и с высоченной температурой, выгнал жену и детей вон, дабы не заразились страшной хворью, а сам со старой армянской присказкой, мол, будь что будет, если по ту сторону не окажусь, значит, останусь по эту, выпил пару литров доброго винца и завалился спать. И проснулся здоровым… Теперешний гриппец, он попроще, хотя недавно Пенелопе довелось слышать выступление медиков по Евроньюз, она с недавних пор только их и смотрела, Евроньюз то бишь, готовилась то ли к поездке, то ли к вступлению Армении в Евросоюз (только армян там и ждут, стоят наготове с большими букетами и ракетницами, чтоб сразу фейерверк). С загадочными, но довольными лицами представители ВОЗ или еще какой-то схожей лавочки растолковывали изумленным корреспондентам, что недолго им осталось гоняться за жалкими мелкими новостишками, ибо грядет большая Новость, зреет, зреет в недрах пандемия, его Величество Случай крутит в руке трубочку калейдоскопа, где складываются в узоры гены, и недалек день, когда они сойдутся в такой вирусище, что небо покажется не с овчинку, а с кожуру креветки, сотни миллионов покинут этот неуютный (или, наоборот, очень даже комфортный, в зависимости от места жительства) мир, точнее его покинут их души, а тела, в смысле трупы, останутся, разлагаясь на просторах всех пяти или шести, сколько их там, континентов… Словом, доктора отдали дань глобализации, насмотрелись голливудщины, или просто сенсация им понадобилась, все в этом таком-сяком мире хотят, чтобы их заметили, посему стараются придумать нечто убойно-свеженькое, чего не видел никто, от акушера до гробовщика, и от историка до, само собой, сценариста… Тем более, что докторские сенсации совершенно беспроигрышные, случись гриппочума, они, прежде чем переселиться в иные сферы, успеют гордо напомнить, что вычислили, предвидели, предупреждали, а не случись, что ж, вряд ли разочарованное человечество набросится на них с кулаками, требуя выдать обещанный мор… В любом случае, репортаж уже показали, каждые полчаса в течение целых суток, чем не слава… Ох уж эта слава! Чего только ради нее не сделаешь!.. И Пенелопа вспомнила свой сон… Нда. О Византии она почти ничего не знала, в школе ее действительно проходили абы как, единственное, что она достаточно хорошо помнила, это сцену из оперы «Аршак II», где Гоар Гаспарян нежным своим голосом пела о том, что покинула прекрасную страну Византию ради царя Аршака, а тот взял да и разлюбил… времена совсем уж стародавние, четвертый, кажется, век или пятый… Тогда еще главными врагами армян были персы, арабы пришли потом, а уж турки еще и на свет не родились, и нет, чтобы вовсе не рождаться или, по крайней мере, отправиться в другую сторону, в Китай, где китайцы, не моргнув глазом, их ассимилировали бы, не дав причинить особого вреда… Но увы, какой-то черт понес их на запад, а не на восток или там юг, а перегрызшиеся между собой христиане расступились и взяли под козырек, ибо в качестве врагов предпочитали друг друга. И чего, спрашивается, не поделили? Пенелопа была на сей счет совсем без понятия, и наверняка большинство всех этих католиков, протестантов, православных сами ведать не ведали, что в них такого правильного, чего в других нет, ну положим, одни читали молитвы на латыни, другие на собственном языке, а что до прочего, тонкости всяческие знают и всегда, наверно, знали только религиозные деятели, которые тратили свои малоценные жизни на их, этих тонкостей, изобретение, занятость, как любил говорить Ник, занятость – вот что движет миром. И потому вместо того, чтобы наподдать туркам и им подобным, христиане жгли друг друга на кострах так истово, что существуй небесная твердь, бог и все его крылатое воинство целый день только и занимались бы тем, что смывали с нее копоть…

Послышался звук открывающейся двери, потом в коридоре раздались легкие шаги, несомненно, sister идет на кухню вынуть из холодильника творог и сметану к завтраку, «гнусная семейка» бережет горло. Холодильник, потом… да. Пенелопа без труда вспомнила очередной местный ритуал, хотя в последний раз присутствовала при его отправлении достаточно давно… ну конечно, Анук наливает воду в фильтр, хотя вообще-то это обязанность Ника, в семейке каждый знает свое дело, просто поскольку в доме гость, кое-что сместилось… Однако надо бы встать, пока они еще валяют дурака на своих циновках, а то займут ванную, иди жди, подумала она озабоченно, вылезла из-под одеяла, накинула короткий ей халат Анук и прошествовала в санузел.

Пенелопа намазала тост маслом, положила сверху сыр и с наслаждением откусила. Она любила завтракать, не вообще, а именно здесь. Среди странностей «гнусной семейки» была и такая: в этом доме никогда не ели на кухне, а только в комнате, лорд и леди чинно восседали напротив друг друга за не очень большим, но зато дубовым столом, которому толстенная, так и хочется мерить не в сантиметрах, а в дюймах, столешница и фигурные ножки придавали старинный вид. Саксонского или севрского фарфора, правда, на столе не наблюдалось, вообще никакого, фарфор остался в Ереване, но Анук обзавелась французскими сервизами из матового стекла, белым и синим с цветами, носившим гордое имя «Матисс» (последнему крупно повезло, что он не злоупотреблял автопортретами, а то на неказистом лице Ван-Гога давно уже едят), и все было честь по чести, вилки и ножи, тарелки и чашки с блюдцами, салфетки непременно в тон, к тому же на стол никогда не попадали пластиковые упаковки и банки, масло перекладывалось в масленку, джем в вазочку, и даже для сметаны имелась специальная посудина. Конечно, подобным образом обставлялся не только завтрак, прочие трапезы тоже, однако Пенелопа, никогда не забывавшая известную поговорку, ужин отдавала символическому врагу, гордо отказываясь от положенных ей бутербродов и ограничиваясь одним йогуртом, а за обедом ей было не до эстетики, ее переполняли муки совести, ибо отдать половину другу никак не получалось, поскольку, особенно после неизбежной многочасовой беготни по большой деревне, до жути хотелось есть, голод не тетка и даже не кузина Мельсида, отношения с которой сложились не самые теплые… А хорошо все-таки заниматься сочинительством, подумала она, глядя, как Анук неторопливо попивает кофеек. Спокойно накрываешь на стол, убираешь, моешь посуду, готовишь обед, стираешь, ходишь по магазинам, правда, платят мало, а то можно было бы тоже сесть и написать роман, особого ума для такого дела не надо, даже горшки и те не боги обжигают, а ведь пару-тройку персонажей куда проще вылепить, чем хороший, добротный горшок, горшку полагается быть круглым и ровным, а из персонажей может торчать что угодно, чем они нелепее, тем лучше. Литературнее.

Однако все кончается, завтраки в том числе, и, разлив остаток кофе по чашкам, Ник ушел со своей работать, недалеко, правда, в спальню, где у него стоял письменный стол, Анук отправилась мыть посуду, отвергнув предложение помочь, и Пенелопа осталась одна, то есть не совсем, а с целой оравой медведей, но те, кажется, были заняты друг дружкой, и поговорить не нашлось с кем. Она рассеянно развернула газету, хотя, по чести говоря, не читала их никогда, потому только взглянула на заголовки, снова сложила и взяла с журнального столика телепрограмму, солидной толщины журнальчик с цветными фото и даже анонсами фильмов… Ну-ка, ну-ка! Она открыла среду, сегодня ведь среда, да?.. и принялась изучать тексты в колонке справа (а почему не слева? Справа ведь только арабы начинают?). «Дора сообщает, что с Пако случилось несчастье. Лола говорит Беатрис, что больше не любит Маркоса. Любовь Луиса Марио и Росауры вновь расцветает. Рафаэль просит руки Клавдии. Даниэль уверен, что Октавио влюблен в Клавдию. Эдуара решает отравить Росауру на свадьбе Рафаэля и Клавдии, но Рафаэль по ошибке берет бокал с отравленным напитком, и свадьба кончается чтением завещания Рафаэля. Беатрис узнает, что Луис Марио незаконный сын матери Пако…» О боже! То есть черт побери! Пенелопа скривилась, хотела отшвырнуть журнал, но потом поняла, что напоролась на сериалы, и переключилась на другую колонку. «Созданный по секретному правительственному заданию монстр, который питается человеческой кровью, вырывается на свободу»… Гм… «Мафиози взрывают лабораторию гениального ученого, занимающегося проблемами регенерации кожи. Он чудом остается в живых, но многочисленные ожоги обезобразили его. Воссоздав собственную кожу, ученый возрождается в облике Человека Тьмы»… Уф! «Некогда преуспевающий писатель превращается в законченного алкоголика. Лишенный работы, брошенный женой, он отправляется в Лас-Вегас, чтоб в этом прекрасном городе покончить счеты с жизнью. Здесь он знакомится с уличной проституткой, которая помогает герою начать жизнь с чистого листа»… Взывать к богу или к черту Пенелопа была уже не в состоянии, она просто закрыла журнальчик, осторожно, дабы не потревожить порожденных сном разума чудовищ, водворила его на место и пошла на кухню.

– Как ты думаешь, – спросила она завернувшую к тому моменту кран сестру, – почему безумно влюбляются именно в проституток, а не в нормальных женщин?

– Вообще-то такое случается только в кино, – заметила Анук трезво. – Кстати, о безумной любви. Знаешь, с кем я недавно познакомилась? С двоюродной сестрой Армена.

– Мир тесен, – сказала Пенелопа философски.

– Так я толком и не поняла, почему вы не поженились.

– А кто понял? – спросила Пенелопа риторически.

– Нет, в самом деле?

– Армену жена ни к чему, – разъяснила Пенелопа. – Для чего вообще человеку жена? Чтобы обстирывать, обглаживать, варить обеды, закатывать консервы, подбирать вещи, которые он раскидывает по сторонам… Что еще?

– Пенелопа, – укоризненно сказал возникший в дверях Ник и обнял свою драгоценную супругу за плечи.

– Ладно, ладно, – буркнула Пенелопа хмуро. – Поговорить и потрахаться можно и так, для этого необязательно жениться. А все прочее у него делает мама. Так что жена ему не нужна. А мне…

– А тебе нужен муж, – заключил Ник.

– Вот еще! – возмутилась Пенелопа. – На кой черт мне сдался какой-то гад и урод!

– А почему тогда ты с Арменом поссорилась? – продолжил допрос зять.

– А потому что! – рассердилась Пенелопа. Она демонстративно повернулась к родственничкам спиной и вернулась в столь неудачно или несвоевременно покинутую гостиную.

Пенелопа, где твой Одиссей? – вспомнила она Арсена. Избалованный ребенок подруги Маргуши посещал уже университет, Гомера при виде Пенелопы больше не цитировал, поскольку давно перестал числиться в вундеркиндах, что Маргушу не особенно мучило, а вернее, не волновало вовсе, у нее и так хватало забот, ряды родителей, ее и мужниных, поредели, уцелевшие переместились в класс пенсионеров, а помогать детям с пенсии можно было только в советское время, теперь ситуация изменилась на прямо противоположную, так что Маргуше с Овиком приходилось выкручиваться самим, к тому же бульварный листок, который редактировал Овик, закрылся, ныне он сидел на не самой хлебной должности обычного корреспондента другой газеты, и Маргуша вкалывала изо всех сил, чтобы поддержать семью, она даже курить бросила, дабы не отягощать семейный бюджет излишними тратами, да и времени выпендриваться, пуская дым кольцами, у нее не было, и Пенелопа, тоже махнувшая рукой на этот маленький порок, тем более, что если время выпендриваться у нее еще оставалось, то выделывать это стало уже совсем не перед кем, посещая подругу, обычно сидела с ней на кухне, пока та готовила, делать это ей приходилось теперь по вечерам, потому что удирать с работы не было никакой возможности, прямо Америка какая-то!.. Приехавшая из Штатов на побывку бывшая одноклассница-приятельница жаловалась, что там даже в туалет не пускают, только в обеденный перерыв, сущий садизм… Однако размышления об американских нравах, тем более, что представление о них она имела весьма приблизительное, не отвлекли Пенелопу от главного… на данный момент, конечно… предмета, только повернули сам предмет другой стороной. Любовь это праздник, как объяснял ей как-то муж той самой одноклассницы-приятельницы, Пенелопа случайно угодила к ним в гости, не в Америке, понятно, а до того, в момент семейной ссоры, и, провожая ее вечером до остановки, разочарованный супруг излил ей душу, романтическую, как оказалось… Да, любовь это праздник, с возлюбленной следует встречаться не каждый день, а только истосковавшись и истомившись, приходишь разодетый, при галстуке, свежевыбритый, с цветами и шампанским, и она встречает тебя нарядная, ухоженная, благоухающая, радостная, все вокруг сияет, мир прекрасен, а не то что жена в старом халате и шлепанцах все время маячит перед глазами, раздражая всякой ерундой, например, тем, что неправильно выдавливает зубную пасту, не с конца тюбика, как положено, а откуда попало… Ну хорошо, сказала Пенелопа, но у праздников есть неприятное свойство кончаться… по правде говоря перед ней сразу возник большой зал, зеркальные стены, натертый паркет, хрустальные люстры и бокалы, канонада пробок от шампанского, вальс, Пенелопа обожала вальс, вестибулярный аппарат был у нее в полном порядке, и она могла (могла бы!) часами кружиться и кружиться… но карнавал, огни, упоение, все это не может длиться бесконечно, достаточно заглянуть в календарь хотя бы, да и бальные платья изнашиваются, и когда-то их пускают на тряпки… Вообще-то говоря, к разрыву с Арменом все это отношения не имело… Или имело? Факт остается фактом, никаких старых халатов и шлепанцев… может, наоборот, наскучил вечный праздник? Это как с отпуском, отдыхаешь, отдыхаешь, но в конце концов уже начинает хотеться и на работу сходить… Собственно, на работу она ходила не без удовольствия, особенно, с тех пор, как стала преподавать историю балета, единственное, что было ей не по вкусу, это раннее вставание (и черт с ним, с богом, с его подачками, на самом деле ведь от него ничего серьезного, увесистого и крупного не дождешься, разве что рыбки, которую все равно без труда не вытащишь, так, чтобы прямо на стол, в блюде…). Нет ничего противней, чем подниматься в темноте, зевая и покачиваясь… Человек, как сказал бы Горький, рождается для света, не случайно ведь соискатели жизненных благ сражаются за место под солнцем, а не в тени… что иногда может выглядеть глупо, например, если такое сражение разворачивается в тропиках, впрочем, не исключено, что в Полинезии и иных подобных регионах бытуют другие выражения… Собственно, проблема носила характер теоретической, на первые часы в училище назначались уроки по специальности, и Пенелопа могла отсыпаться без помех…

– Эй ты, царица Итаки, – крикнула Анук из кухни, – что ты хочешь на обед?

– А есть выбор? – спросила Пенелопа.

– Есть. Мясо или рыба?

– Рыбби, – обрадовалась Пенелопа. Это ж надо, подал! Ай да бог, заметил, что она проснулась чуть ли не затемно, учел…

– Жареная или горячего копчения?

Пенелопа подумала.

– Может, холодного? – поинтересовалась она осторожно, она любила копченую рыбу, особенно, конечно, балык или семгу, но могла удовольствоваться и чем-то попроще, даже вульгарной скумбрией… и что в ней, спрашивается, вульгарного, ну не красная она, так ведь и осетр не из большевиков…

– Это же только закуска, – возразила Анук. – Ладно, как хочешь.

В голосе сестры Пенелопе почудилась печаль, сама Анук к рыбе относилась более чем спокойно, она предпочитала мясо, в частности, обожала шашлык, которого тут никак не сварганишь, расположиться в московском дворе с мангалом – тот еще спектакль, можно, правда, пойти в ресторан, но разве в ресторане шашлык, ни помидоров тебе, ни баклажанов, одно мясо, да и то надо есть ножом и вилкой. Шашлык! Ножом и вилкой!.. Лишение иллюзий, надо полагать, начинается с момента, когда ребенку суют вилку в левую руку, он познает разницу между реальным миром и миром условностей, его посвящают в правило правил: главное – не то, что удобно, а то, что принято. Почему принято? Бог весть. Некий умник решил, что так вернее. А то будет каждый кретин резать мясо, потом откладывать нож и есть правой рукой, да еще корочкой в левой соус подбирать, совсем уж непорядок, вообще хлеб это неприличие одно, и, говорят, во многих странах его к обеду вовсе не подают, чтобы не вводить в искушение, и так переели зерновых, столько веков уминали за обе щеки, и потому щеки эти со спины было видно. Так что умник подоспел как раз вовремя. Наверняка это был родной брат того гения, которого озарило, что людей надо поднимать и отправлять на работу затемно, так правильней. Хуже всего, что у этой сладкой парочки оказались потомки, возжаждавшие превзойти прародителей, взалкавшие, так сказать, славы реформаторов и одарившие человечество бессмертной идеей перехода на летнее время. Самый смак! Темно и темно, наконец весна, человек начинает пробуждаться при свете, доволен, может, даже песенки поет с утра пораньше, и тут его бац по голове! Иди срочно крути биоритмы обратно. И ничего страшного, даже президенты летают из Европы в Америку и наоборот, и сразу айда на работу. И ни один не умер. И даже дров особых не наломал, потому как кто им, слабакам этим, дрова доверит…

Анук вошла в комнату и сказала:

– С холодным копчением проблемы, все съели. Но не беда, так и так хлеба нет, придется топать в магазин. Ладно, с этим разобрались. А скажи мне, пожалуйста, как ты отнесешься к тому, чтобы познакомиться…

– С молодым человеком, – бодро подхватила Пенелопа, воспользовавшись крошечной паузой.

– Ну скорее, с немолодым. Сорок четыре или сорок пять, с абсолютной точностью сказать не могу, но близко к тому.

– Женишок пошел с запашком, – констатировала Пенелопа. – Второй свежести.

– А тебе что, студента подавай? И можно подумать, Армену твоему двадцать пять вчера стукнуло. Об Эдгаре-Гарегине я уже не говорю, тому, по-моему, чуть ли не пятьдесят.

– Чуть ли не, – согласилась Пенелопа. – И потому он умер и похоронен. В иссушенной злыми северными ветрами почве прошлого, под затоптанным холмиком воспоминаний…

– Мир его праху, – сказала Анук небрежно. – Но ты не ответила на мой вопрос.

– На вопрос?

Пенелопа глубоко задумалась. Поступи подобное предложение от кого-нибудь другого, она не преминула бы встать в позу, изобразить благородное негодование, как, ей, у кого в ногах валяются десятки павших и живых поклонников, ей, кому ничего не стоит сложить из презентованных за прошедшие, то есть пролетевшие… ладно, о сроках не будем!.. рук и сердец курган не ниже скифского, ей, которая… И однако маятники качались, стрелки мчались по циферблату, как спортсмены по стадиону, наматывая круг за кругом, словом, время на месте не стояло (а хорошо бы поубавить ему прыти), курган прибивали дожди, он зарос травой, содержимое его давно слежалось, если не сказать, прогнило, и извлечь оттуда хоть что-то пригодное к употреблению было бы сложновато… Нет, конечно, выходить замуж за первого встречного она все равно не собиралась, ну а вдруг он, встречный этот, окажется мил, пригож да умен, тем более, что встречен не кем-то, а родной сестрой, безусловно знавшей толк во встречных и даже поперечных… И, хотя гордость побуждала ее пренебрежительно отмахнуться и, возможно, уронить нечто вроде «Да ты, старушка, совсем сбрендила, уж не принимаешь ли ты меня за персонаж своего романа?», Пенелопа всего лишь скорчила кислую мину и спросила:

– А что он собой представляет?

– Отличный парень, – ответила Анук с готовностью. – Наполовину наш, армянин, но здешний. Что хорошо, поскольку есть квартира и все прочее. В прошлом младший научный сотрудник, то ли химик, то ли физик, может физико-химик…

– Все у тебя приблизительно, – пожаловалась Пенелопа. – В таком важном деле…

– Это как раз не важно, ибо оно в прошлом. А ныне он литературный негр.

– Как?! – Пенелопа едва не подавилась, то есть подавилась бы, будь чем, а так просто поперхнулась. – Литературный кто?

– Негр, – сказала Анук спокойно. – Будто ты не знаешь, что это такое. Дюма-отец…

– Дюма-отец, – перебила ее Пенелопа гордо, – написал, сам или в компании, «Графа Монте-Кристо» и «Трех мушкетеров». Теперь таких книг что-то не видать.

– Конечно, не видать, – согласилась sister без всякого смущения. – Теперешние негры пишут, как тебе известно, детективы. И Артур…

– Артур! О боже! – Пенелопа воздела руки к люстре. – Только Артура мне и не хватало!

– А что, – сказала Анук невозмутимо. – Эдгар По и Артур Конан-Дойль, прекрасная коллекция.

– Анаит, несчастная, не испытывай моего терпения!

– А что такого?

– Сама, значит, белой расы, муж тоже из бледнолицых, а мне негра подсовываешь?

– Вот не знала, что ты расистка, – заметила Анук насмешливо.

Пенелопа не обратила на ее демарш внимания.

– Негр, – рассуждала она вслух. – Корябает всякие триллеры. Пальба. Кровь. Трупы. Арго. Мат.

– Это нет, – возразила Анук. – Он приличный человек, никакого мата. Трупы, естественно, есть, а как же иначе, кто купит детектив без трупов. Но это все значения не имеет, просто работа такая, а вообще он добрый, честный человек с нежной душой, стихи любит, Пруста с Камю обожает…

– С нежной душой, – буркнула Пенелопа недовольно. – Стихи! А что, более приличного занятия он найти не мог?

– Наверно, не мог. Семью надо было кормить. Жена, ребенок, старики-родители.

Пенелопа не поверила своим ушам.

– Жена?!

– Успокойся, это раньше было. Пару лет назад она нашла себе самца побогаче и улепетнула за границу. Вместе с дитем. Так что свободен. Ну как?

Пенелопа подумала еще.

– Ладно, – сказала она сварливо. – Тащи. Но не теперь. На обратном пути, сейчас мне не до лирики.

– Конечно, конечно, – поспешила согласиться Анук. – А что сегодня делать будем?

– Прогулли! – сказала Пенелопа требовательно.

– А надо?

Пенелопа снова задумалась. Москва ее на данный момент интересовала мало, разве что как перевалочный пункт. Но нельзя же целый день сидеть сиднем. Правда, Анук обещала снабдить ее необходимыми сведениями и даже одолжить любимый путеводитель по Парижу, родственнички ухитрились посетить предмет мечтаний Пенелопы аж дважды… Можно, конечно, для тренировки поездить на метро, там наверняка придется… Интересно, практикуют ли парижане модус операнди москвичей, эти ведь, особенно новоиспеченные, щеголяя своими познаниями в области входов и переходов, прутся в конец или, наоборот, начало поезда, дабы по прибытии не прошагать лишних двадцати метров, при этом их нимало не смущает необходимость проторчать добрый час на ногах, потому что они все такие умные, оптом и в розницу, и дружно набиваются в крайние вагоны, в то время как середина поезда полупустая, или, по крайней мере, народ там чаще обновляется…

– Послушай, – сказала sister вдруг, – а в чем, извини, ты собираешься разгуливать по городам и весям? На каблучищах своих ковылять?

– Почему ковылять? – обиделась Пенелопа.

– А потому что ходить тебе придется целый день, не будешь же ты взад-вперед ездить, из пригорода в центр и из центра в пригород. Тебе нужны кроссовки.

– Здрасте, – кинула Пенелопа надменно. – По-твоему, я должна шлепать по Лувру в кроссовках? Как деревенщина!

– Да кто там на тебя смотреть будет? Лувр полон бродяг в теннисках, вьетнамках и вовсе босиком. Правда, сейчас сезон другой, но наверняка найдется масса людей не просто в кроссовках, а в рваных кроссовках.

Озадаченная Пенелопа воззрилась на сестру. Вообще-то говоря, в последние годы и она предпочитала обувь поудобнее, не на шпильках, но ныне вырядилась в элегантные сапожки на довольно высоких каблуках, не могла и вообразить себе, что промарширует по Европе, как рядовая советской армии… осталось только портянки на ноги накрутить!.. Собственно, что такое удобная обувь, это миф, обувь и должна быть неудобной, будь она удобной, все покупали б одну-единственную пару и носили бы, носили, носили, и все обувные фабриканты вылетели бы в трубу, маленькую, медную, вперемешку с нотами, то есть звуками, до-ре-ми и крошечный, судорожно дергающий ножками перепуганный капиталистик… что-то тут не так, к медным трубам непременно прилагаются огонь и вода, видно, это другая труба, большая, заводская, извергающая клубы черного дыма, неважно, все равно никто в нее даже соваться не собирается, не что вылетать… И потому ты покупаешь одну пару, другую, пятую, десятую в надежде, что следующая окажется удобной, но надежды напрасны, первые натирают пятку, вторые мизинец, третьи давят на большой палец, четвертые на подъем и так далее, приходится держать целую коллекцию, чтобы пока сходит мозоль на мизинце, натирать волдырь на пятке, пока забудет о пережитых муках большой палец, погрузить в испанский сапог подъем, словом, лавировать меж мозолей и волдырей. Есть, правда, обувь, которую продают в качестве удобной, но, во-первых, она безобразна, как смертный грех, а во-вторых, прежде чем осведомляться о ее цене, следует запастись валидолом, адельфаном, кордиамином и прочая, поскольку в цену эту заложена стоимость всех тех десяти и более пар, которые рискуют оказаться некупленными… Между тем, вполне возможно сконструировать обувь и удобную, и красивую, но тогда придется отказаться от моды, потому что подобные туфельки должны более или менее повторять очертания ступни, а значит, прощайте, острые носы а также квадратные и круглые, да и каблуку придется пребывать не слишком высоким и тонким, словом, один фасон на все времена, и никакого ежегодного выбрасывания-покупания миллионов новых туфель-ботинок-босоножек, так что к такому наглецу-конструктору обувщики подослали бы не одного киллера, а целую дивизию, снарядив их разве что не атомной бомбой, и то потому, что последнее грозило бы потерей слишком большого количества потенциальных приобретателей… Но неужели, остановила Пенелопа неудержимый полет своей фантазии, мы так постарели, что готовы носить из года в год все ту же обувку, пусть разного цвета, но с однообразно овальным носом и на каком-то пятисантиметровом каблуке? Под «мы», естественно, подразумевались не массы, не демос и уж никак не охлос, а сама Пенелопа, и даже не ее величество царица Итаки, но почему, спрашивается, всякие президенты могут говорить о себе во множественном числе и даже в третьем лице, а она нет?.. И однако об обуви. В принципе, прикупить пару кроссовок не мешает, хотя никто не гарантирует, что ходить в них будет удобнее, чем в осенне-весенних сапожках, изящных и чуть ли не кожаных, проблема в другом.

– Ты же знаешь, – сказала она Анук, – что в Ереване кроссовок никто не носит, даже мужчины.

– И правильно делает, – подхватила sister, – потому что летом в них жарко, а зимой скользко.

Пенелопа воззрилась на нее с недоумением.

– Но весной и для пешеходных экскурсий они весьма к месту, – закончила та.

– А что я буду делать с ними потом?

– Хранить на будущее.

– А если я больше никуда не поеду?

– С такими мыслями, – сказала Анук наставительно, – жить нельзя. Знаешь что? Давай я подарю тебе эти кроссовки. Только, чур, не «Адидасы», «Пумы» и прочие миллионерские забавы. Попроще. Идет?

– Ну если ты очень просишь…

– Умоляю. На коленях.

– Ладно, – вздохнула Пенелопа. И почему это все стараются наступить на горло ее песне? Или, скорее, танцу. Мама Клара тоже пыталась всучить ей свои старые разношенные ботинки на плоской, как камбала, подошве.

– Ну пошли тогда.

– Andiamo, – заключила Пенелопа, израсходовав двадцать процентов своего итальянского лексикона.

Пенелопа рассеянно глядела в окно, собственно, смотреть было не на что, однообразный серый пейзаж, ну до чего унылая штука равнина, особенно, когда деревья еще стоят нагишом, то ли дело горы, даже без единого кустика, из одних скал, сколько форм и расцветок, или море, странно ведь, кажется, не на чем остановить взор, а на деле глаз не оторвать… А может, потому и не оторвать, что остановить не на чем? Не от чего, так сказать, оттолкнуться. Дайте мне точку опоры, и я… Нда! Точка опоры, вот вопрос вопросов, это тебе не какое-нибудь «быть или не быть»… Да, не слишком ловко я распорядилась своей жизнью, подумала Пенелопа меланхолично. Но кто скажет, что вернее, спать двадцать лет в одиночестве под портретом приказавшего долго ждать героя, на кружном своем пути домой еще и беззаветно трудящегося на внебрачных ложах, или миловаться с женишками и прочим подручным материалом, не возлагая напрасных, что вполне вероятно, надежд на добрую богиню Афину, которая одним мановением руки сотрет все морщинки с иссушенного воздержанием лица, подарив уникальную возможность начать сначала. Да, основополагающий сокровенный вопрос женского бытия, он же литературно-кинематографически истрепанная европейцами дилемма: стирать, готовить, убирать, рожать, растить, пестовать, лелеять, дабы шагнуть в третий, как они выражаются, возраст рука об руку со спутником жизни или, на худой конец, в обрамлении детей и внуков либо скакать по неровностям пространства-времени, весело помахивая хвостиком, а там как бог даст?.. И однако дилемма не только истрепана, но и разрешена – конечно, скакать, но и обзавестись спутником жизни, который и будет готовить, убирать и так далее… разве что не рожать, но зато стирать пеленки, если уж ему взбредет в голову обзавестись наследником… Впрочем, к Пенелопе все это отношения не имело или, по крайней мере, имело весьма отдаленное, никогда она хвостиком не махала и даже не миловалась с женишками, но как-то так вышло, что третий возраст был уже не за горами и даже если за ними, то не за Гималаями или хотя бы Альпами, а за Аппенинами или и вовсе захудалым Армянским нагорьем, но ни детей, ни… Непонятно все-таки, почему любовь вдруг, ни с того, ни с сего, проходит. Вроде все по-старому, и человек перед тобой тот же, и его многочисленные или немногие, неважно, главное, знать их наперечет, достоинства при нем, но что-то изменилось, пухленький амурчик с лукавым взглядом, много, или мало, это без разницы, лет проторчавший в изголовье, с проворством хорошего кардиохирурга извлек свою стрелу и отбыл в неизвестном направлении, а ты стоишь, как дура, с мытой шеей и даже телом с волосами, теперь ведь с этим проблем нет, а что толку… Да, надо срочно влюбиться, но в кого?.. Ну и пошли они все к дьяволу, эти гады и уроды!.. Она вслушалась в перестук колес и машинально запела, благо, в купе никого, кроме нее, не было, попутчица, которую она окрестила про себя неисправимой альтруисткой, по собственной инициативе приносившая ей то чай, то просто кипяток, то добытую у проводника дополнительную подушку, а под занавес буквально всучившая упаковку ремантадина («а вдруг там будет грипп, есть угроза эпидемии»), сошла в Минске, и теперь она могла выводить вокализы, сколько душе угодно… Или то была мелодекламация? Вроде оперной якобы музыки Вагнера, как утверждала «гнусная семейка»… и тут они были заодно, о-хо-хо… впрочем, положа руку на сердце или, если ограничиться непрямым массажем этого жизненно важного органа, на левую половину грудной клетки, с некоторых пор это единодушие не казалось Пенелопе столь уж смехотворным… Сама Пенелопа с любимым композитором Гитлера (именно по этой причине «Нибелунгов» и прочие вагнеровские сказочки с легендами не ставили в СССР) была знакома лишь шапочно… интересно, что под этим понимается, приподнимание шляпы при встрече? Но тогда подобные отношения следовало бы назвать шляпными, джентльмены ведь, которые это самое приподнимают, разгуливают в шляпах, а шапку можно только снять – снять, смять, прижать к груди, но это движение уважительное и даже хуже, вплоть до униженного… однако бог с ним, с Вагнером и его шапкой, тем более, что он ходил в берете… или это другой, который из «Фауста»? Так ей, во всяком случае, смутно помнилось с тех времен, когда… О господи! Опять занесло неведомо куда!.. А тем временем она уже давно напевала (или мело-декламировала?): «Цахкин-нанай, цахкин-нанай», так она в детстве комментировала этот самый перестук, взрослые же прислушивались и разводили руками, ведь такие звуки каждый слышит по-своему, не зря же «Додэска-дэн» переименовали в банальный «Стук трамвайных колес», и даже собачий лай или кукареканье слышат или, по крайней мере, переводят со звериного языка на человеческие по-разному. Интересно, от чего это зависит? От особенностей речевого аппарата? Люди якобы все одинаковы, сорок шесть хромосом, и никаких отклонений, шаг вправо, шаг влево, и прямиком на тот свет, а между тем, звуки они издают совершенно разные, ну если не каждый человек, то народ… Папа Генрих утверждал, что петь по-итальянски – сплошное удовольствие, и потому у итальянцев такая замечательная школа пения, что сам их язык уже почти песня… А может, все как раз наоборот, и итальянский стал похож на песню, поскольку голосовой аппарат у итальянцев особенный, французский ведь, хоть и приятен на слух, но на песню, извините, никак не похож, а ведь произошел от той же латыни. И не он один. А поди разбери, что есть что или кто есть кто. Почему, спрашивается, по-испански Хосе, а по-французски Жозе, странновато даже слушать «Кармен» в оригинале, настолько непривычно. А как, интересно, он же по-итальянски? Ну не Джузеппе же! Поистине, без поллитра (граппы?) концов не найдешь… Да, все вышли из одной колыбели, а во что превратились? Даже англичанам дали латинский алфавит, и что они с ним сделали? Анук полагала, что языком объединенной Европы должна стать латынь, возможно, еще более упрощенная в правописании и дополненная появившимися за последние века всякими международными словесами, но латынь, язык красивый и емкий. «Вот, послушай, – восклицала она, – кто способен сказать лучше?» И принималась сыпать латинскими изречениями, которых набила в свою резиновую башку сотни две, не меньше… возымев к тому же дурную привычку совать их, надо или не надо, в свои творения, отягощая ими и так не очень понятный текст… «Латынь – мертвый язык,» – возражала ей Пенелопа, припоминая почти единственный аргумент латиноборцев. «Ну и хорошо, – ответствовала Анук гордо, – с одной стороны, никому не обидно, с другой, греко-римская цивилизация – основа европейской»… «Ага! Греко-римская! А почему тогда не греческий язык? – хитро щурилась Пенелопа. – Потому что ты его не знаешь?» «Мир привык к латинскому алфавиту», – поясняла Анук снисходительно, и Пенелопа начинала лихорадочно изыскивать еще какие-нибудь возражения, по правде говоря, она ничего против латыни не имела, но не могла же немножко не поспорить… И однако с такими вещами надо поосторожнее, а то получится, как у Черномырдина, увековечившего себя одной случайной фразой, которую вполне можно бы сделать эпиграфом ко «Всемирной истории». «Хотели как лучше, а получилось как всегда», разве это не характеризует всю человеческую деятельность от и до, наверняка никто не считал, что делает «как хуже», даже Ленин или Гитлер со Сталиным… в том числе и тогда, когда вознамерились заставить все человечество говорить на их языке… Анук, правда, насаждать собиралась не свой, даже, видите ли, предпочла латынь греческому, хотя, как каждому известно, и в ее жилах, в смысле сосудах, течет греческая кровь, совсем чуточку, правда, капелюшечка, но течет, однако, в отличие от Пенелопы, sister зова крови не чувствовала никогда… по правде говоря, и сама Пенелопа ощущала больше зов имени, а поскольку Анук унаследовала прозвание бабушки со стороны отца (понятно, двоих ведь одним именем не назовут, даже близнецов, а было бы забавно… хотя и утомительно, особенно, если имечко это никаким трансформациям не поддается, Пенелопа и Пенелопа, и деваться некуда… о том, что обеих можно бы назвать Анаит, а потом уменьшать, удлинять и тому подобное, Пенелопа и помыслить не могла), и пришлось ей быть пусть и языческой богиней, но армянской, потому, наверно… То есть совсем не поэтому, конечно, а просто армянская кровь пересилила, она кого хочешь пересилит, не зря ведь в Москве говорят: «где армянин прошел, там еврею делать нечего», а в Париже: «один армянин хлеще двух евреев», впрочем, все это наверняка придумали те же евреи, чтобы замаскироваться, надежно укрыть за спинами якобы проныр-армян свои адаптационно-пробивные способности, а ведь на самом деле все не так, правда, армяне ненамного глупее евреев, но им катастрофически не хватает еврейского уникального свойства, столь необходимого при жизни вне родины, а именно, взаимной поддержки, потому и выходит, что скорее «там, где один армянин прошел, другому делать нечего»… говорят, правда, что в старых общинах, тех, что возникли после пятнадцатого года, дело обстоит иначе, но кто знает… Так что армянская кровь, как пить дать (кому и чего?), покрепче (не пить чего покрепче, а… белиберда или, вернее, белибурда какая-то вышла), впрочем, очень уж мало греческой, одна шестнадцатая это ведь только… Пенелопа быстренько посчитала в уме… да 6,3 %, с вычислениями у нее был полный порядок, подхалимствующие ученики, а скорее, их родители, случись им по какому-либо поводу столкнуться с ее математическими способностями, хотя бы, когда скидывались на праздничные застолья, льстиво заглядывали ей в глаза и говорили: «Пенелопа Генриховна, и почему вы не арифметику с алгеброй преподаете, а литературу?» Действительно, почему? В школе у Пенелопы по всем математическим дисциплинам были одни пятерки, впрочем, по остальным предметам тоже, она всегда была круглой отличницей… хорошо, что не круглой же дурой, со школьными отличницами такое случается нередко… по идее она вполне могла поступить на соответствующий факультет и стать… Кем? В том-то и дело. Софьей Ковалевской, эдаким сухарем в очках… собственно, о Софье Ковалевской Пенелопа не знала ровным счетом ничего, возможно, та была пышногрудой, волоокой красавицей, воплощенным «половым призывом», как они это называют, и предметом сексуальных домогательств всех математиков, а заодно и гуманитариев планеты (благо, в те времена, за таковые не преследовали даже в Америке). Да, ну и что? Будь ты хоть Еленой Прекрасной, но со счетами (абаком) в руках, все неизбежно будут полагать, что ты сухарь в очках… Пенелопа представила себе увесистый ванильный сухарь былых времен с насаженными на него модными щелевидными (Елену Троянскую в них, надо думать, приняли бы за Елену Токийскую) очками в проволочной оправе, из тех, что за какую-нибудь тысчонку долларов можно прикупить в любой оптике… А ведь вкусно было, сухарики эти (Пенелопа обожала все ванильное), особенно со сладким чаем, и дешево, копейка фунт, как выражались некогда по другому поводу, и не во времена холодной войны, хотя ассоциации прямо прут, наша, так сказать, красная цена всему ихнему американскому, дешево и даже доступно, лежали прямо на прилавке, это в СССР-то, бери не хочу, теперь таких, увы, не делают, ныне вместо них сушеный хлеб без всякой ванили или, боже упаси, сахара, и подороже любых печений с тортами, понятно, ведь уже четверть века сухариками питаются или предполагается, что питаются, желающие похудеть, а в современном мире ничто не обходится человеку дороже, чем похудение, это Пенелопа знала доподлинно, правда, она не глотала таблеток и не бегала по косметическим салонам, отсасывая… то есть, разумеется, предоставляя тамошним работницам отсасывать жир с ее бедер и прочих опасных… или аппетитных?.. опасно-аппетитных мест с помощью хитроумной техники, нет, она была совершенно уверена, что единственный надежный способ миниатюризировать вышеуказанные зоны это… что? Правильно. Меньше есть. И тем не менее она держала руку на пульсе, иными словами, бдительно надзирала за тем, как худеют другие, и уже одно то, что в каждом номере газеты… По правде говоря, если какой-нибудь десяток лет назад семейство Папян еще получало ежедневную газету, то теперь ограничивалось приходившим по субботам (а точнее, приносимым, не бесплатно, естественно, а за крохотную мзду маленьким человечком, для которого это был малопонятный, поскольку брал он столько же, сколько в киоске, но все же способ заработать) изданием, состоявшим из телепрограмм плюс кроссворд плюс… да, именно, реклама, и даже в телепрограмме и тем более в иногда попадавшихся ей случайно или по поводу газетах воспевали все новые и новые чудодейственные средства превратиться в изящненький скелетик, обтянутый розовой, а вернее, бледной кожицей с эффектно торчащими сочленениями и скуловыми костями (скулы это особенно модно!), однако понятно, что если бы хоть одно из этих средств было бы действительно эффективным, то не понадобилось бы придумывать новые, а их придумывают и продают за… А все эти гели от целлюлита! Дожили, крем для задницы дороже крема для лица, и поди не сделай вывода, какая часть тела на самом деле является лицом современного общества… Впрочем, все это бизнес, и чтоб сделать хорошие деньги, и не то местами поменяешь… И удивительно, что производители пищевых продуктов не могут одолеть аптекарей, сделали бы идеалом пухленькую аппетитную дамочку, так нет… Кстати, фабрикантам одежды тоже б лучше жилось. Да? Или нет? Ох и дуреха ты, Пенелопея! Конечно, нет. Оттого, что на тряпки уходит меньше ткани, они ведь дешевле не становятся, наоборот, от трусиков остались одни тесемочки, а поглядите на цену! Но производители продуктов… хотя и тут прокол, наверняка они все сговорились, ведь теперь все больше рекламируют лекарства для похудения такие, что никакой диеты не надо, наоборот, пожирай торты без передыху, разве что с паузой на сон… Самое противное, что с годами от всех этих диет толку становится все меньше, иди записывайся в ряды толстух и, опять же, габариты выдают годы, чуточку пораскинув мозгами, можно вывести кривую годо-габаритной зависимости, получится что-то вроде гиперболы… да, Пенелопея, элементарные функции ты вполне способна преподавать и теперь, и не только их, «а» плюс «б» в квадрате равняется «а» квадрат плюс два «аб» плюс «б» квадрат, «а» в кубе… ну и так далее, ночью разбудят, отбарабанишь, в советской школе учили всерьез и надолго, пусть и революционно настроенные педагоги рвутся все порушить – как оно и свойственно революционерам, в Америке, мол, детей уважают, плохих отметок не ставят и вообще не принуждают учиться, а всячески вовлекают в учебный процесс… Вся-чес-ки! При этом слове Пенелопе сразу представлялась стайка педагогов, отплясывающих, размахивая плакатиками, на которых намалеваны буквы и цифры, танец дикарей веселого племени мумбо-юмбо вокруг кучки равнодушно зевающих детей. Пару лет назад один такой из показательной школы, пятого, между прочим, класса перешел в училище, так он собственную фамилию нацарапать не умел и даже не был особенно глуп, просто очень уж его там уважали… Да, а при чем тут?.. Словом, или становись крупногабаритной особью, или глотай таблетки, а они, говорят страшно вредные, иногда от них и вовсе преставляются, а если повезет, и попадешь в число непреставившихся, то надо принимать их, как инсулин, всю оставшуюся жизнь, ибо, если бросишь, через какой-то жалкий месячишко превратишься, как минимум, в бульдозер, а то и… скрепер?.. скрипер?.. от слова «скрипеть»?.. в бронетранспортер, скажем так. И ведь кутерьму эту затеяли опять-таки чертовы американцы, почитайте Гарднера, у него аж с тридцатых годов все женщины, начиная с Деллы Стрит, только и рассуждают о фигурах и диетах, нет романа, где не упоминалось бы о весонаблюдении… Пенелопа, правда, Гарднера не любила, ей не нравился Мейсон, больно жуликоватым казался, но поскольку Ник придерживался иного мнения, квартира родственничков была завалена Эрлом Стенли, и волей-неволей… И однако, Пенелопея, почему бы и тебе не заняться столь выгодным бизнесом, податься в эти, как их там, маклеры, доплеры, контрибьюторы… ах да, дистрибьюторы! Вернейший способ стать миллионершей, не выходя замуж за миллионера и даже не получив Нобелевской премии по литературе, последнее чуть сложнее, хотя для решения задачи у нее уже есть один необходимый компонент, она женщина, правда, не феминистка, но феминисткой можно запросто прикинуться в любой момент, а если еще описать, например, жизнь лесбиянок с их тяжелой, но справедливой борьбой за самоопределение…