000
ОтложитьЧитал
A Curious History of the World’s Worst Diseases
Patient zero
First published in the United States under the title: PATIENT ZERO:
A Curious History of The World’s Worst Diseases
Published by arrangement with Workman Publishing Co., Inc., New York (USA)
via Alexander Korzhenevski Agency (Russia)
Copyright © 2021 by Lydia Kang and Nate Pedersen
© Дарья Юрьина, перевод на русский язык, 2021
© ООО «Издательство «Лайвбук», оформление, 2023
Введение
Люди стремились постичь многочисленные тайны мироздания – как вокруг, так и внутри себя – с самого начала существования нашего вида. В конце концов, наше выживание как таковое зависело от того, сможем ли мы выяснить, что нам угрожает и почему. В значительной мере подчинив себе окружающий мир, мы принялись неутомимо исследовать замысловатое устройство собственного организма. Как работает кровеносная система? Можно ли остановить старение? Почему одни болеют, а другие – нет? Совсем не удивительно, что, узнавая все больше об инфекционных заболеваниях, мы все время ставили перед собой одну и ту же задачу: понять их природу, научиться их контролировать и уничтожить прежде, чем они уничтожат нас.
В этом отношении многое изменилось со времен Галена, древнеримского врача и философа, жившего во II веке н. э. и полагавшего, что кровь производится в печени из принятой пищи и выделяет «дымные испарения», которые выводятся через легкие. И все же сомнения относительно того, влияет ли положение планет и звезд на способность к зачатию и безопасно ли купаться в полнолуние, пока не ушли в прошлое окончательно. История, предшествовавшая микробной теории происхождения болезней (см. стр. 60), изобиловала сомнительными обоснованиями вроде рассуждений о небесных явлениях, гневливых богах или «моровых поветриях», с которыми связывали вспышки чумы. Сегодня, когда в нашу жизнь незваным гостем врывается очередная эпидемия, мы не обращаем свой взор к звездам – мы следим за состоянием заболевших и стараемся выяснить, каким образом время, расстояние, слабость нашей иммунной системы и сложное устройство человеческого общества помогли заболеванию прорвать оборону и пуститься в атаку.
Анатомическая гравюра, сделанная на основе иллюстрации из опубликованного в 1794 году труда итальянского анатома и невролога Антонио Скарпа «Tabulae neurologicae».
Изучение неизвестных патогенов началось сотни лет назад, а на заре XX века мир коренным образом изменили революционные открытия Роберта Коха (см. стр. 72), Луи Пастера (см. стр. 71) и бессчетного множества других ученых. С появлением чашек Петри и лабораторных животных люди научились выращивать патогенные микроорганизмы в контролируемых условиях. Благодаря микроскопам невидимое вдруг стало различимым, и представшие нашему взору извивающиеся паразиты, крошечные пятнистые кокки шаровидной формы, раскрашенные в нежно-розовые тона, и скрученные в спираль бактерии показали нам, что мы ошибались, думая, будто наше тело целиком и полностью принадлежит только нам. Позднее с помощью электронных микроскопов нам предстояло обнаружить неприметные вирусы, которым раньше удавалось проникать сквозь поры фильтров, не пропускавших микробы.
По мере развития технологий мы постепенно разгадывали секреты наших микроскопических врагов. Мы узнали о генетическом материале клеточного ядра, или так называемых ДНК и РНК, которые, как выяснилось, диктуют сценарий, определяющий жизненное предназначение патогенов: прикрепляться к нашим клеткам, проникать в них и захватывать мельчайшие структурные единицы человеческого организма с целью расплодиться. Но и это еще не все: мы обнаружили, что эти порой недоступные взору мучители любят менять правила игры. Причем постоянно. Мы привыкли считать историю происхождения человеческого вида непревзойденным чудом эволюции. Но оказалось, что бактерии и вирусы все это время эволюционировали вместе с нами, а зачастую и внутри нас, причем куда более быстрыми темпами, чем мы сами.
Исследование патогенов включает в себя не только выявление заболеваний, которые они вызывают и многие из которых были известны нам тысячелетиями, но также открытие новых, ранее незнакомых нам вредоносных микроорганизмов. (Или бактерий, которые на протяжении многих лет исподтишка убивали нас одного за другим, пока мы наконец не узнали об их существовании, как было в случае с возбудителями легионеллеза.) Как и многочисленные болезни прошлого, новые патогены были изучены до мельчайших подробностей: мы выяснили, как они устроены, каким образом их поверхностные белки прикрепляются к нашим клеткам, чтобы остаться в организме хозяина, и каковы пути их распространения. Раньше для выявления нового заболевания требовались десятилетия, теперь же – считанные дни. Однако не все можно объяснить с помощью нуклеотидных последовательностей, и перед нами все еще остается целый ворох вопросов. К примеру, достаточно ли соблюдать дистанцию в два метра, чтобы носитель возбудителя новой коронавирусной инфекции COVID-19, громко разговаривая, не смог заразить окружающих? Сколько слоев хлопчатобумажной ткани необходимо, чтобы предотвратить распространение вируса при кашле? Насколько часто работникам медучреждений следует использовать антисептик для рук при снятии средств индивидуальной защиты?
Раскрашенное изображение вируса Эбола, полученное с помощью сканирующего электронного микроскопа.
Разумеется, патогены все равно находят способ до нас добраться, но мы даем им отпор, учась спасать тяжелобольных пациентов и быстро отличая эффективные лекарства от выдумок обыкновенных шарлатанов (см. стр. 253). Мы разрабатываем и производим вакцины – порой с головокружительной скоростью, беспрестанно сталкиваясь с нежелательными последствиями распространения информации, которая может оказаться ложной, правдивой, изменчивой, пугающей, а временами и вовсе абсурдной.
Но как бы ни реагировало общество, любая эпидемия или пандемия влечет за собой ряд неизбежных вопросов. Как она началась? Что поспособствовало распространению инфекции? Как нам ее остановить?
Даже если речь идет о самой что ни на есть заурядной инфекции, желание выяснить, откуда она взялась, не дает нам покоя. Стоит вам подхватить обыкновенную простуду – и, пока вы отхаркиваете мокроту и отпрашиваетесь с работы, в вашей голове будет крутиться все тот же вопрос: где меня угораздило простыть? Может, я заразился от коллеги, который отказался взять больничный и сидел за соседним столом, кашляя и сморкаясь? Другой пример: врач сообщает, что у вас обнаружен гепатит С, а позднее выясняется, что вы заразились после визита в отделение неотложной помощи, где вам ввели обезболивающее нестерильным шприцем. А то и вовсе появляется какое-нибудь новое заболевание вроде COVID-19 и переворачивает вверх дном жизни миллиардов людей, а мы все так же невозмутимо ищем ответы. Кто виноват? Откуда взялось это заболевание? Сможем ли мы отыскать нулевого пациента?!
Во многих случаях нам удается найти значения как минимум первых двух неизвестных этого уравнения, ведь 60 % человеческих патогенов являются возбудителями зоонозных инфекций – болезней, которые передались нам от животных. При этом весьма примечательно, что подавляющее большинство новых инфекционных заболеваний, появившихся за последние семьдесят лет, относятся к числу зоонозов. Есть предостаточно теорий и попыток объяснить, чем это обусловлено. Ненасытный аппетит заставил нас употреблять в пищу домашнюю птицу, лесную дичь и мясо диких животных, в котором таятся такие микробы. Кроме того, носителями возбудителей зоонозных инфекций часто становятся животные, чья естественная среда обитания оказалась разрушена сельским хозяйством и урбанизацией, а в связи с климатическими изменениями расширился спектр трансмиссивных заболеваний, таких как лихорадка Зика и болезнь Лайма. Одним словом, патогены всегда готовы поселиться там, где трава зеленее, и порой мы сами помогаем им в этом, контактируя с летучими мышами или напоминающими диких кошек циветтами[1]. И тогда сами патогенные микроорганизмы мутируют, адаптируются и порой начинают по-настоящему благоденствовать в новой среде обитания, которой становится для них наша кровь или легкие – жилье, куда лучше подходящее для размножения и (совершенно верно) выживания.
Многие главы этой книги посвящены происхождению различных заболеваний, ведь в конечном счете именно такие истории учат нас побеждать новые – а порой и давно знакомые – патогены. Бывают случаи, когда не составляет труда выявить так называемого «нулевого пациента» очередной эпидемии, самым известным из которых, вероятно, следует считать Мэри Маллон, прозванную Тифозной (см. стр. 267) – переехавшую в США ирландскую эмигрантку, от которой заразилось множество нью-йоркских семей, в чьих домах она работала кухаркой. Конечно, нельзя не упомянуть и Гаэтана Дюга (см. стр. 176) – канадского бортпроводника с французскими корнями, чье имя стало почти тождественным понятию «нулевой пациент», когда его ошибочно заклеймили как человека, якобы занесшего ВИЧ в США.
Раскрашенный снимок комара (лат. Anopheles stephensi), полученный с помощью сканирующего электронного микроскопа.
Однако правда в том, что в большинстве случаев нельзя наверняка утверждать, кто первым пострадал от того или иного заболевания: либо оно соседствовало с нами с незапамятных времен, либо возникло и распространилось слишком стремительно, чтобы мы могли установить первопричину эпидемии, либо препятствием послужили другие обстоятельства, такие как политические неурядицы или войны. Когда это возможно, мы определяем, кто должен удостоиться сомнительной чести называться первым переносчиком инфекции, будь то совершенно новая болезнь или очень старая хворь, поразившая новую популяцию. В попытках добраться до первопричин мы отыскиваем ответы на вопросы, которые издавна преследовали исследователей инфекционных заболеваний. Почему заболел именно этот человек? Как он подхватил инфекцию? Каким образом эволюционировал этот конкретный микроб, чтобы стать столь смертоносным? Как нам предотвратить подобное в будущем?
Разговоры о нулевом пациенте, без сомнения, могут обернуться поисками виноватого – того, кто положил начало той или иной пандемии или эпидемии, что свело бы длинную цепочку распространения инфекционного заболевания и процесс экологической эволюции к отдельно взятому человеку. Но задача данной книги заключается совсем в другом. Ее авторы пользуются понятием «нулевой пациент», чтобы разобраться, какую роль играет конкретный человек или группа людей в связывающих носителя инфекции и ее жертву взаимоотношениях, хитросплетения которых – пусть и нечасто – приводят к ужасным последствиям и потере тысяч, а то и миллионов человеческих жизней. Цель, которую ставят перед собой авторы этой книги, заключается вовсе не в том, чтобы вынести кому-то окончательный исторический приговор, а в том, чтобы рассказать о различных болезнях и их происхождении, продемонстрировав на их примере, что эпидемии и вспышки инфекционных заболеваний куда более сложны и непредсказуемы, а порой и необъяснимы, чем мы думаем.
Для того, чтобы полностью понять природу того или иного инфекционного заболевания и предотвратить человеческие страдания, мы можем изучить историю его возникновения и выявить запутанные причинно-следственные связи, а также выяснить, какую роль в его появлении сыграл человек. Развитие международной торговли и туризма, нищета, ограниченный доступ к услугам здравоохранения, неразумные постановления и законы, принимаемые правительствами, расизм, сексизм, нетерпимость, культурные устои, низкий уровень образования, отсутствие базовых санитарных мероприятий – вот лишь немногие из тех факторов, что грозят ужасными последствиями.
♦♦♦
Как бы то ни было, повальные болезни и пандемии – неотъемлемая часть существования нашего биологического вида. Эпидемия – это точка столкновения экосистем, процессов эволюции патогенов и человека. Кто-то, вероятно, станет утверждать, что к болезням неприменимо выражение «нет худа без добра», но если бы не они, мы не совершили бы многих революционных открытий, принесших большую пользу человечеству. Некоторые стали результатом удачных совпадений – как, скажем, открытие пенициллина, совершенное в 1928 году Александром Флемингом (см. стр. 431). А произошедший в 1951 году во Франции случай, когда спорынья (см. стр. 28) – грибок, поражающий ржаное зерно, – спровоцировала повальные галлюцинации, привел к открытию более известного галлюциногена – ЛСД. Некоторые истории о возникновении болезней, приведенные на страницах этой книги, отсылают читателя к Ветхому Завету, предлагая современный взгляд на описание казней египетских (см. стр. 130), включая предположение о том, что многие, а может быть, и все они были вызваны экологическими факторами, а потому и привели к последующим бедствиям. Мифы и легенды также могут иметь отношение к пандемиям – примером служит паника, охватившая людей в XIX веке в связи с «убийствами», которые якобы совершались вампирами, но, вероятнее всего, были результатом планомерной работы туберкулеза (см. стр. 402).
Порой кажется, что болезни – режиссер сериала, а мы с вами – зрители, которые вот уже очень давно смотрят сезон за сезоном (или погружаются в своего рода «думскроллинг»[2]). Много столетий нам известен сифилис (см. стр. 239), жертвами которого стали такие известные личности, как Аль Капоне и Иван Грозный. Александр Гамильтон[3] оказался в центре политической неразберихи, начавшейся на фоне эпидемии желтой лихорадки, вспыхнувшей в 1793 году в Филадельфии, а потом и сам ею заразился. (Это был не первый и не последний случай, когда вспышка заболевания была политизирована, а одним из заболевших в разгар пандемии оказался видный политик.) Временами же реальность кажется даже более невероятной, чем кино – достаточно вспомнить последний на планете случай заражения оспой, произошедший, когда вирус вырвался из лаборатории (см. стр. 405). Или историю о том, как ученые восстановили сохранившийся в условиях вечной мерзлоты вирус «испанки», спровоцировавший пандемию 1918 года, и поместили его в тщательно охраняемую лабораторию с одной лишь целью – выяснить, что сделало его настолько смертоносным (см. стр. 294).
Не ограничиваясь поиском первых носителей новых инфекций, мы должны также оглядываться назад, выясняя, что положило начало эпидемиям прошлого. Наш интерес к историям о повальных хворях не угасает, ведь некоторые из этих древних заболеваний по-прежнему с нами – как, скажем, ставшая именем нарицательным чума (та самая, бубонная). Романтизированной чахоткой, которая, всего вернее, эволюционировала вместе с нами миллионы лет назад, болели такие знаменитости, как Тина Тёрнер, Кэт Стивенс и Ринго Старр, а сегодня туберкулезом инфицирована четвертая часть населения земного шара.
Однако, несмотря на то, что все эти истории могут показаться читателю чрезвычайно убедительными, особенно когда все кусочки головоломки, казалось бы, без труда складываются в единую картину, на самом деле так бывает отнюдь не всегда. К тому же эти рассказы кажутся нам такими интересными в том числе и потому, что очень далеки от нас. Человеку, оказавшемуся в эпицентре настоящей пандемии, совсем не весело. Но если мы и можем извлечь какой-то урок из текущей глобальной эпидемии, то он будет таким: в любом рассказе, будь его контекст научным или историческим, есть пробелы, трещины, изъяны. И если мы не хотим лгать самим себе, то должны признать, что сами являемся одним из тех изменчивых факторов, которые влияют на течение пандемии. К примеру, важно ли, что свинину, которую мы едим, производят огромные комбинаты, где используются антибиотики? А как насчет наших частых поездок за рубеж, или решения не вакцинироваться, или привычки принимать антибиотики, чтобы вылечить насморк, который наверняка пройдет и без этого?
Ангел смерти стучится в дверь во время эпидемии Антониновой чумы в Риме (165–180 гг. н. э.).
Какой бы шокирующей или захватывающей ни была история эпидемий, одно она доказывает совершенно точно: решения, которые принимает наш биологический вид, непосредственно предопределяют, какие заболевания будут атаковать нас, каким образом и насколько часто. Нам воздается за наше отношение друг к другу и к окружающей среде – причиной может оказаться комариный укус, секс, несовершенство системы здравоохранения или воля случая. А порой последствия являются в виде нового вируса, который переворачивает вверх дном всю нашу жизнь и отправляет огромное количество людей на тот свет.
Ну а пока натяните повыше маски и пододвиньте поближе драгоценные флаконы с антисептиком. История знает много примеров, когда большинству из нас удавалось пережить пандемию – переживем и в этот раз. Но она совершенно точно не станет последней.
Инфекция
Раскрашенное изображение спорыньи (лат. Claviceps purpurea) на пшенице, полученное с помощью растрового электронного микроскопа.
Эрготизм
Нулевой пациент: отсутствует
Возбудитель: Claviceps purpurea (гриб).
Симптомы: диплопия, галлюцинации, жгучие боли в конечностях, судороги, гангрена.
Где: в основном – в районах, где выращивалась рожь.
Когда: преимущественно до начала XIX века, но известны и более поздние случаи.
Способы передачи: хлеб из зараженной муки.
Малоизвестный факт: эксперименты над спорыньей привели к созданию ЛСД.
Одно из простых земных удовольствий – превосходный французский багет. Французы давно превратили выпечку хлеба в искусство. Что, как не купленный в местной пекарне багет с хрустящей корочкой и нежным мякишем, могло доставить истинное блаженство участникам типичной французской трапезы! Именно эти кулинарные традиции и послужили фоном для того жуткого кошмара, что обрушился на маленький городок под названием Пон-Сент-Эспри, а виной всему – безобидная и повсеместно распространенная традиция ежедневно покупать свежевыпеченный багет.
Раскрашенная микрофотография пшеницы, зараженной спорыньей.
Пятнадцатого августа 1951 года десятки жителей Пон-Сент-Эспри ни с того ни с сего серьезно захворали и стали жаловаться на боли в животе, тошноту и бессонницу. За несколько дней число заболевших достигло нескольких сотен. Но и это не самое удивительное: от них исходил странный, отталкивающий запах – словно от мертвых мышей.
Ночью в городе можно было наблюдать диковинное зрелище. Улицы заполнились страдавшими бессонницей жителями, которые радостно здоровались друг с другом, испытывая яркие, эйфорические галлюцинации. Некоторые потом рассказывали, что слышали ангельское пение и видели необычайно насыщенные цвета.
Однако вскоре началось нечто поистине ужасное: галлюцинации стали превращаться в кошмары. До смерти напуганная маленькая девочка решила, что ее пожирают тигры. Владелец гаража вообразил себя циркачом и начал прогуливаться по одному из тросов висячего моста через реку Рона.
Странности не прекращались и становились все более немыслимыми. Какая-то женщина горевала по своим детям, решив, что их убили и пустили на колбасу. Еще один житель деревни не мог понять, почему его тело вдруг стало съеживаться. Глава сельхозкооператива как одержимый исписывал страницу за страницей стихами: он был уверен, что стоит ему остановиться, и он будет вынужден выброситься из окна.
Были среди местных жителей и те, кто решился на этот поступок. Один мужчина, которому казалось, что его мозг пожирают красные змеи, спрыгнул с подоконника и разбился насмерть. Другой сломал обе ноги, но выжил, а потом в мучительном отчаянии попытался вновь пуститься наутек от преследовавшего его наваждения. Едва не покончил с собой и другой горожанин, пытавшийся броситься в реку Рона с криками: «Я мертв, а моя голова отлита из меди! Мой живот набит змеями, и они меня жалят!» К счастью, друзья не дали ему утопиться. Даже местные животные вели себя непредсказуемо. Одна собака грызла камни, пока не сточила себе все зубы. По улицам стройными колоннами вышагивали утки.
Французский город Пон-Сент-Эспри в наши дни.
Сказать, что происходило нечто странное, значило бы сильно преуменьшить. Так что же все-таки случилось? Самый неудачный в истории «бэд-трип»[4]? Что ж, в каком-то смысле, именно так. Кафкианскими галлюцинациями жители городка были обязаны местной булочной, поход в которую для многих обернулся страшными последствиями. Помните тот превосходный французский багет? Оказывается, при определенных обстоятельствах он способен вызвать массовый психоз.
Лето 1951 года на юге Франции выдалось на редкость дождливым – такое и припомнить было сложно. Вслед за холодной влажной зимой наступила длинная, промозглая весна. Другими словами, сложились идеальные условия для роста спорыньи (лат. Claviceps purpurea) – разновидности паразитирующих грибов. Иногда она поражает такие злаки, как пшеница и ячмень, но особенно часто встречается на колосьях ржи, поскольку цикл созревания этой культуры совпадает с периодом распространения спор спорыньи, и оба вида прекрасно себя чувствуют в те года, когда за холодной зимой следует сырое лето. К счастью, сейчас спорынью легко распознать – если иметь представление о том, как она выглядит, – а вот наши средневековые предки о ней не знали и поэтому то и дело страдали от эпидемий «Антонова огня» – так они называли повальный недуг, сопровождавшийся судорогами и галлюцинациями, в которых мы теперь узнаем симптомы эрготизма. Не подозревая, что растущие на злаках «рожки» – это гриб-паразит, и что употребление его в пищу грозит страшными последствиями, многие средневековые мельники ненароком перемалывали зараженные колосья в муку. Но что еще хуже, спорынья любит суровые зимы, а это значит, что она особенно активно размножалась в те годы, когда население и без того страдало от голода.
На пораженных спорыньей злаках появляются непомерно крупные, легко отличимые от здоровых зерен «рожки» фиолетового или черного цвета. Английское название гриба, ergot, происходит от старофранцузского слова argot, что в переводе означает «петушиная шпора»: на нее похож склероций (рожок) спорыньи. По мере созревания зерна гриб питается за его счет. После зимовки из склероциев вырастают крошечные образования, по форме напоминающие лесные грибы и предназначенные для распространения спор. Как правило, аграрии вовремя распознают спорынью и избавляются от зараженного зерна. Но летом 1951 года, очевидно, была допущена ошибка.
Зараженный спорыньей колос ячменя с типичным рожком в форме петушиной шпоры.
Хадар Габбай – главный врач больницы Пон-Сент-Эспри – мгновенно заподозрил, что виновником массовых галлюцинаций был эрготизм, а возможным очагом заражения – местная пекарня месье Бриана, ведь все пострадавшие ели купленный там хлеб. Французское правительство начало расследование с целью разыскать поставщиков пекаря. Поскольку для выпечки своего хлеба месье Бриан не использовал ничего, кроме дрожжей, воды, соли и муки, напрашивался вывод о том, что источником инфекции могло стать только зерно.
Муку привезли в город с оптовой базы в городе Баньоль-сюр-Сез, куда ее доставили после помола с двух региональных мельниц: одна находилась в городке Шатийон-Сюр-Эндр, а вторая, принадлежавшая Морису Малле, – в коммуне Сен-Мартен-Ривьер. Как выяснили следователи, на муку Малле уже неоднократно поступали жалобы. Как и следовало ожидать, обнаружилось, что владелец мельницы согласился забрать у местного пекаря, месье Брюера, собранное под конец сезона зерно сомнительного качества в обмен на меньшее количество готовой муки. Мешки месье Брюера были наполнены рожью, к уборке которой приступили слишком поздно, а, как известно, в таком зерне чаще попадаются не только склероции спорыньи, но также пыль, моль и жуки-долгоносики. Однако Малле решил, что столь ничтожное количество низкосортного зерна никак не скажется на качестве его муки. На сей счет он очень сильно ошибался.
Мука с мельницы Малле отправилась в Пон-Сент-Эспри, в пекарню Роша Бриана, где из нее испекли сотни зараженных спорыньей хлебных изделий, впоследствии раскупленных и съеденных жителями города (и, как оказалось, их домашними питомцами и обитавшими в округе животными).
Результатом стало массовое отравление спорыньей, подобных которому во Франции не бывало вот уже около 140 лет. За два дня с эрготизмом слегло 230 человек. Некоторые отделались относительно слабыми симптомами, похожими на признаки пищевого отравления. Другие же испытывали ужасающие галлюцинации. К тому моменту, когда несколько дней спустя токсины наконец вывелись из организмов серьезно пострадавших горожан без какого-либо медицинского вмешательства, отведать зараженного хлеба успели 300 человек. Четверо погибли.
В наши дни отравление спорыньей – явление чрезвычайно необычное, а вот в Средневековье такие вспышки, к сожалению, возникали сплошь и рядом. Вот как описывает эпидемию гангренозного эрготизма в Германии IX века автор «Ксантенских анналов»[5]: «Великое мучение от гнойных пузырей распространилось среди людей и завершалось оно отвратительным гниением, так что перед смертью [телесные] члены отмирали и отваливались» [6].
Веками никому не приходило в голову, что вспышки массовых галлюцинаций в средневековых деревнях могли быть вызваны употреблением в пищу ржи, пораженной грибковым заболеванием. (Этот вывод был сделан лишь в XVII веке.) Причудливые, непомерно крупные зерна черного цвета не были чем-то из ряда вон выходящим: пара дефектных колосьев в урожае ржи – ничего слишком уж необычного. Наверняка земледельцы обращали внимание на их странный вид: порой пораженные спорыньей зерна втрое превышают длиной здоровые, но в XIII веке едой, прямо скажем, не разбрасывались. Как бы диковинно ни выглядели злаки, их наверняка собирали и перемалывали.
Наиболее вероятным результатом выпечки хлеба из испорченной муки были симптомы эрготизма, появлявшиеся через несколько дней у некоторых жителей деревни: жгучие боли в конечностях, судороги и даже гангрена.
Следом начинались галлюцинации.
Согласно особенностям токсического воздействия спорыньи на организм человека, выделяют две формы эрготизма: гангренозный и конвульсивный (их ужасающие названия говорят сами за себя). Жители Пон-Сент-Эспри стали жертвами конвульсивного эрготизма, но существует множество исторических свидетельств, доказывающих, что не менее страшна и гангренозная форма этого заболевания, сопровождающаяся омертвением конечностей, которое способно привести даже к их потере.
Судя по всему, свою роль в том, какой формой заболевания страдали жертвы очередной эпидемии – гангренозной или конвульсивной, – играла география. Если не считать исключительный случай в Пон-Сент-Эспри, во Франции и в других землях к западу от Рейна отравление спорыньей, как правило, сопровождалось симптомами гангренозного эрготизма, а к востоку – конвульсивного. Как в Великобритании, так и в США в основном случались вспышки гангренозного эрготизма. Истории известно всего шесть случаев, когда во время одной и той же эпидемии проявлялись обе формы заболевания.
Гангренозный эрготизм вызывает сухую гангрену: из-за сужения артерий кровоток замедляется до такой степени, что из-за нехватки кислорода ткани постепенно отмирают, а иногда и вовсе отваливаются конечности.
♦♦♦
Характер течения болезни определяется микробиологическими свойствами спорыньи и сложными механизмами взаимодействия с организмом человека. При гангренозном эрготизме попавшие в организм больного алкалоиды начинают действовать, стимулируя сокращение гладкой мускулатуры внутренних органов и артерий. Последние сужаются, из-за чего значительно замедляется кровоток. Если это продолжается достаточно долго (то есть заболевший продолжает употреблять в пищу зараженную ржаную муку), нарушение кровоснабжения и недостаток кислорода приводит к омертвению тканей – развивается «сухая» гангрена: все начинается с покалывания в конечностях, а в крайних случаях они в прямом смысле слова отпадают.
Если же вследствие географических или биохимических факторов попавшие в организм алкалоиды провоцируют конвульсивную форму заболевания, появляются иные симптомы. В том числе мышечные судороги, диплопия [7], а со временем и те самые галлюцинации, которыми так славится эрготизм.
Весьма трагично, что вне зависимости от формы заболевания отравление спорыньей также вызывало у беременных женщин преждевременные роды, ведь этот гриб обладает мощным абортивным действием.
В Средние века эрготизму давали множество разных названий, связанных с огнем, ведь его жертвы в первую очередь начинали жаловаться на жжение в конечностях. Ignis Sacer, или «священный огонь» – так называли этот недуг, известный также как «Антонов огонь».
История о святом Антонии – жившем в IV веке монахе-отшельнике, который отказался от всякого имущества ради веры и уединенной жизни в пустыне, – вдохновляла и утешала людей, страдающих от вызываемых спорыньей галлюцинаций. Мысль о том, как святой Антоний, мучимый видениями, которые наслал на него дьявол в попытке соблазнить его плотскими удовольствиями, отверг все искушения, помогала жертвам эрготизма справляться с жуткими наваждениями. Со временем и само заболевание назвали именем святого.
В Средневековье вспышки «священного огня» были нередки. Предполагается, что в период с 990 по 1130 год в одной лишь южной Франции от этого заболевания умерло около пятидесяти тысяч человек. Этот недуг был распространен столь широко, что для ухода за больными в разных уголках Европы были открыты больницы монашеского братства лекарей-антонитов, название которого восходит к имени Святого Антония. Впоследствии усилиями этого ордена, основанного в 1095 году, была создана целая международная сеть из 370 госпиталей, что само по себе свидетельствует, насколько масштабными и губительными были средневековые эпидемии эрготизма. Таким образом антониты оказались во главе большой, развитой и высокоспециализированной системы оказания помощи больным и нуждающимся.
Жертва тяжелой формы эрготизма на картине Маттиаса Грюневальда «Искушение Святого Антония» (ок. 1512–1515 гг.).
Недавние исследования немецкого ученого-медика Ч. Н. Немеша подарили нам уникальную возможность представить, как люди того времени справлялись с этим недугом. Жертвы эрготизма часто приезжали в один из монастырских госпиталей антонитов, где члены братства опрашивали и осматривали больного. Вначале требовалось выяснить, действительно ли причиной его страданий был именно «священный огонь», или же другая хворь, от которой они были не в силах его избавить. Если на основе собственных наблюдений и жалоб больного, напоминавших симптомы прежних пациентов, монахи убеждались, что он действительно страдал эрготизмом, ему предоставляли место в больнице. Тем, на чью долю выпадала гангренозная форма заболевания, позволяли остаться в монастыре на всю оставшуюся жизнь, обещая обеспечить их пищей и лечением, что для средневековых жертв этого заболевания было весьма ценным благодеянием. Если же страдальца мучила не гангрена, а галлюцинации, ему разрешали остаться на девять дней, после чего койку надлежало освободить для следующего пациента. (За девять дней организм больного успевал избавиться от токсинов, и симптомы пропадали сами собой.) Находясь в больнице, пациенты были обязаны участвовать в обыденных религиозных обрядах, в том числе исповедоваться в грехах, принимать обет целомудрия и вседневно молиться. Однако были и свои плюсы: к примеру, больные могли пить знаменитое монастырское вино.