От войны до войны

Во время войн спартанцы носят одежды красного цвета… Если кто из спартанцев бывает ранен, врагам этого незаметно, так как сходство цветов позволяет скрыть кровь.

Плутарх

Автор благодарит за оказанную помощь

Александра Бурдакова, Егора Виноградова, Анну Герасимову, Александра Гинзбурга, Ирину Гейнц, Александра Домогарова, Марину Ивановскую, Дмитрия Касперовича, Дмитрия Кравченко, Александра Куцаева, Даниила Мелинца, Кирилла Назаренко, Юрия Нерсесова, Эвелину Сигалевич, Михаила Слюзберга, Артема Хачатурянца, Елену Цыганову, Игоря Шауба, Алину Шестыреву, а также Донну Анну (Lliothar) и Yaneck del Moscu.

© Камша В.В., текст, 2022

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

* * *

Пламя Этерны

Роману Папсуеву

Часть первая
Капкан Судьбы

 
И зыбью рук отсеченных,
Венков и спутанных прядей
Бог знает где отозвалось
Глухое море проклятий.
И в двери ворвалось небо
Лесным рокотаньем дали.
А в ночь с галерей высоких
Четыре луча взывали.
 

Федерико Гарсиа Лорка

1
Мастер

– Мой эпиа́рх^[1], вытяни руку с кистью и заметь, как соотносятся части лица друг с другом, а потом отметь такое же соотношение на рисунке, – Диа́мни Ко́ро, крепко сбитый молодой человек, ободряюще улыбнулся худенькому сероглазому юноше, почти подростку, – это совсем несложно.

– Несложно, но у меня никогда не получится, – юноша аккуратно отложил кисть, – у меня вообще ничего не получается. Ни в чем и ни с кем. Я даже не могу тебя заставить называть меня по имени.

– Прости, Эрнани, – художник покаянно вздохнул и вдруг засмеялся, отчего его на первый взгляд заурядное лицо стало необычайно привлекательным, – только я – простолюдин, а ты – эпиарх. Через такое, знаешь ли, переступить трудно.

– Я понимаю, – быстро заверил Эрнани и, чуть поколебавшись, добавил: – Мне следовало родиться в другой семье, там моя беспомощность не так бы бросалась в глаза. Хорошо, что я младший, мне можно остаться никем.

Диамни предпочел промолчать. Конечно, Эрнани Ракану никогда не стать воином; с его болезнью это просто невозможно, но хороший правитель отнюдь не обязан махать мечом лично. При хорошем правителе не бывает ни войн, ни восстаний и в цене не оружие, а статуи и картины.

Покойный ана́кс приказал обучать младшего брата живописи потому, что великий Лэнти́ро Солье́га с детства страдал той же болезнью ног, что и эпиарх. Сольега победил свою беду, но чтобы стать великим мастером, быть калекой мало – нужно, чтобы весь свет сошелся на кончике твоей кисти, а мысли Эрнани далеки от гипсовых голов и глиняных ваз. Беднягу тянет в большой мир, который от него отворачивается. Эпиарх мечтает о воинских подвигах, неизведанных краях, любви… Конечно, юноше не грозит одиночество, но он достаточно умен, чтобы понять: в нем ценят брата анаксов, а не его самого.

– Мой эпиарх… Эрнани, вернись с облаков на землю! Скоро стемнеет, а при светильниках тени ложатся совсем иначе.

– Да как бы они ни ложились, толку-то!..

В обычно спокойных серых глазах мелькнула бешеная искра, отчего юноша стал похож на своего братца Ринальди, не к ночи будь помянут. Не то чтоб Диамни не любил нынешнего наследника трона, но в присутствии Ринальди ощущал себя вбежавшим в логово леопарда кроликом. Увы, Эрнани на эпиарха-наследника разве что не молился, именно таким – бесшабашным, отчаянным, острым на язык, по его мнению, и должен был быть настоящий мужчина.

К несчастью, Ринальди был хорошим братом; хорошим в том смысле, что, маясь в столице от безделья, навещал калеку чаще занятого государственными делами Эридани. Другое дело, что после болтовни о войнах, охотах и любовных победах юноша становился еще несчастней. Диамни несколько раз порывался поговорить с Ринальди начистоту, но не решался. Средний из братьев Раканов был не из тех, кто станет слушать безродного мазилу, а нарываться на грубость художнику не хотелось.

– Эрнани, если ты хочешь научиться рисовать…

– А я не хочу! – с неожиданной яростью перебил ученик. – Мне велел Анэсти, но у меня ничего не выходит. И не выйдет, потому что я не хочу.

– Скажи об этом братьям.

– Зачем? – Ученик упрямо сжал губы. – Тогда мне пришлют жреца-утешителя^[2], или чтеца, или геометра. Или еще кого-нибудь, чтобы меня занять, и будет только хуже. С тобой я хотя бы могу не врать. Давай лучше рисовать будешь ты, а я просто смотреть.

– Эрнани, мне платят не за то, чтобы я рисовал.

– Тебе платят за то, чтобы я не лез на стену, – Эрнани откинул со лба светло-каштановую прядь, – и у тебя это получается. С тобой мне легче, чем без тебя, и у меня есть глаза. Ты рожден художником, только тебе не нравится дворец.

– Ты так думаешь?

– Да, иначе на твоих рисунках люди были бы лучше, а так… Когда я на них смотрю, то начинаю бояться Эрида́ни. А Беатриса – она же мухи не обидит… Почему ты из нее сделал какую-то гиену, а из Ринальди леопарда?

– Твой брат в самом деле похож на леопарда, – улыбнулся художник.

– Похож, – согласился эпиарх. – С Рино ты прав и со старым Борраской, пожалуй, тоже, но остальные…

– Остальных исправлю. Сам не знаю, почему у меня так получается. Наверное, мне и впрямь тяжело среди знати.

– Просто ты очень гордый, – подсказал Эрнани, – вот тебе и кажется, что на тебя косо смотрят. А Ринальди все равно, кто чей родич, он или любит, или нет.

– Меня он не любит.

– А ты его еще больше не любишь. И зря.

Диамни пожал плечами. Он и впрямь опасался Ринальди с его красотой, наглостью и пренебрежением ко всему, что его сей момент не занимало. Художник про себя попросил Абвениев, чтобы Эридани наконец женился и обзавелся потомством. Оставлять анаксию на Ринальди опасно, а судьба старшего из братьев Раканов доказывает, что рок караулит государей точно так же, как и простых смертных. Если, конечно, это был рок.

– Когда государь наконец женится?

– В следующем году, – пообещал эпиарх, – осенью. Раканы всегда женятся осенью, но кто она, пока неизвестно.

Следующей осенью… Значит, наследник появится в лучшем случае еще через год! Если б Диамни Коро спросили, он посоветовал бы анаксу на это время отправить красавца Ринальди на столь любезную его сердцу войну. А если это невозможно, запереть в какой-нибудь отдаленной крепости и приставить к нему сотню храмовых стражников. Но Эридани Ракан не имел обыкновения советоваться с художниками.

2
Эпиарх

Диамни собрал свои кисти и ушел. Он был трижды счастлив, этот художник, – потому что родился здоровым, потому что до безумия любил свое дело и потому что не принадлежал к семье анаксов. Эрнани вздохнул и постарался сосредоточиться на гипсовом слепке. Совершенное в своей правильности лицо с пустыми белыми глазами вызывало тревожное чувство. Для Диамни Астрап был всего лишь копией знаменитой скульптуры, для Эрнани Ракана – напоминанием о том древнем и чудовищном, что спало в его крови.

Эпиарх призвал на помощь всю свою волю и принялся за рисунок. На чистом листе начала проступать безглазая голова, окруженная похожими на змей локонами, и тут юноша заметил ошибку. Диамни тысячу раз объяснял, как должен располагаться рисунок, но у Эрнани изображение отчего-то вечно сдвигалось в верхний левый угол. Эпиарх задумался, что делать дальше – попытаться исправить, оставить как есть или начать сначала, и решил довести до ума то, что вышло. Слепые глаза Владыки Заката раздражали, и Эрнани неожиданно для себя самого пририсовал сначала зрачки, а потом и ресницы. Лицо на рисунке стало не таким отталкивающим, и ученик мастера Диамни, закусив губу, принялся переделывать бога в человека.

– И с какой это радости ты взялся за мою особу?

От неожиданности Эрнани вздрогнул, выронив грифель. За его плечом стоял Ринальди.

– Я не заметил, как ты вошел.

– Еще бы, ты так увлечен искусством. Вот уж не думал, что это заразно. Ты не казался человеком, готовым отдать душу за удачную картинку.

– Это Астрап. – Странно, на рисунке и впрямь Рино. Наверное, скульптор взял за образец если не кого-то из Раканов, то Марикьяре – кому, как не Повелителям Молний, походить на своего бессмертного прародителя?

– Ну, задумался? – средний брат дернул младшего за ухо. – Скажи хоть, о чем.

– Об Ушедших, – не стал темнить юноша. – Понимаешь, мы рисовали гипсовую голову, потом я зачем-то переделал ее в живую, и получился ты.

– Ты хочешь сказать, что я похож на это чудовище? – Ринальди кивком указал на скульптуру. – Будь это так, со мной ни одна женщина не то чтоб спать, разговаривать бы не стала. И вообще, не верится мне что-то в наше божественное происхождение.

– Почему?

– Да потому, что тогда бы наши предки обходились без армий. Не спорю, Раканы были великими владыками, но людьми, а остальное – сказки, хоть и полезные.

– Кольца Гальтар, Цитадель, Лабиринт – не сказки!

– Тот, кто все это возвел, и впрямь управлял силами, которые нам и не снились. – Ринальди был непривычно серьезен. – Только мир куда больше Гальтар при всей их… величественности. Анаксы зря пыжатся и корчат из себя преемников Ушедших. Пока анаксия в силе, это нетрудно, да и самолюбию льстит, но стоит хотя бы раз по-крупному проиграть, и все полетит к демонам. Если простонародье поймет, что им тысячелетиями повелевали лжецы, которые могут сжечь город, но не горы, нас сметут, как крошки со стола. И правильно сделают. Ты не покидаешь Цитадель, а мне здесь скучновато. – Брат залихватски подмигнул, и Эрнани почувствовал, что краснеет. Ринальди менял женщин, как рубашки, и не брезговал выходить на поиски приключений в одежде простолюдина.

Эридани пробовал унять эпиарха-наследника, но тот лишь смеялся и махал рукой. В конце концов анакс удовлетворился клятвенным обещанием Ринальди не повторять выходки своего побратима Чезаре, по весне сбежавшего с невесткой Повелителя Скал, и по возможности не трогать жен и дочерей эориев^[3]. Впрочем, Эридани отнюдь не был уверен, что брат держит даже это слово.

– Эрно, – Ринальди снова смеялся, – прекрати думать о женщинах, они по большей части того не стоят! Так вот, я, как ты знаешь, частенько таскаюсь по тавернам и площадям. В последнее время Гальтары заполонили эсператистские проповедники.

– Эсператистские? – юноша непонимающе уставился на брата. – Я слышал это слово, но и только.

– Спроси при случае своего мастера. Он, надо полагать, в состоянии тебя просветить.

– Рино, ну сколько можно дразниться. Раз уж начал, договаривай, кто они и чего хотят?

– Эсператисты – это… – эпиарх-наследник на мгновенье задумался, – такие люди. Они считают, что наш мир и еще кучу таких же слепил некто, кого они называют Создателем, уж не представляю, зачем это ему потребовалось. Создал и ушел куда-то, но вернется. Когда-нибудь. Может – завтра, а может, через тысячу лет. Хороших наградит, плохих накажет. Хорошие – это, разумеется, те, кто слушает проповедников.

– А как же Ушедшие?

– Они теперь не боги, а демоны, которые захватили власть, когда Создатель отвернулся, а потом прослышали, что хозяин возвращается, и удрали.

– Бред какой-то…

– Бред, – согласился Ринальди, – но кому-то нравится. Если Эридани не покажет, кто в доме хозяин, лет через десять эсператисты попробуют нашу божественность на зуб.

– Пусть пробуют. Они узнают, что такое Сила Раканов.

– Ты и впрямь так думаешь? Тогда ответь, зачем потребовалось стаскивать старика Борраску с молодой жены и посылать в Гайифу давить очередной мятеж, не проще ли показать смутьянам Зверя? Зачем кормить солдат, прознатчиков и стражников, если достаточно глянуть в зеркало или сжечь на подносе пучок травы?

– Раканы вправе использовать Силу, только если речь идет о жизни и смерти анаксии.

– Разрубленный Змей! – Ринальди ловко подхватил брата на руки, перенес через комнату и усадил на широкий подоконник, а сам пристроился рядом. – Да будь у анаксов пресловутая Сила, они бы пускали ее в ход где надо и где не надо, а жрецы с менторами объясняли, что без этого Кэртиана погибнет, вымрет, рассыплется в прах и сгорит лиловым пламенем!

– Рино, – младший брат смотрел на среднего сразу с ужасом и восторгом, – ты же не станешь отрицать существование Капканов Судьбы и анаксианских регалий?

– Нет, конечно, но если у тебя есть кот, не выдавай его за льва. Что-то магия, безусловно, может, а мы и впрямь способны к ней больше других эориев, не говоря уж о простонародье, только войны, братец, выигрываются мечом, а мир – золотом. Не надо считать себя сильней, чем ты есть.

– Ты это Эридани скажи, – засмеялся Эрнани.

– Бесполезно. Наш анакс слишком серьезно относится к доставшимся ему от Анэсти игрушкам. Он скормит нас обоих Изначальным Тварям, или кто там на самом деле сидит в катакомбах, но не призна́ет, что его распрекрасные реликвии всего лишь вещи, пусть и магические, и никакой божественности ему не дают.

– Ты все еще злишься?

– Злюсь, – кивнул Ринальди. – Противно болтаться в Гальтарах, когда на севере вариты, на востоке – саймуры, а на юге – мятежники. Борраске не разорваться, а Эридани втемяшилось в голову, что наследника надо держать в сундуке. Можно подумать, я – последний в роду, а Эридани – евнух.

– Ну, пока он не женится, тебе лучше не рисковать.

– Спасибо, брат. Ты – настоящий Ракан. Когда появятся наследнички, я, стало быть, могу позволить варварам себя убить, но не раньше. А если мне на голову черепаха свалится или меня чей-нибудь муж отравит, тогда что?

– Ты же не веришь в судьбу.

– Не верю, но анакс из меня получится отвратный. Мне от того, с чем носится наш венценосный братец, скулы сводит… И вообще, что за подлая привычка всех загодя хоронить?

3
Мастер

Когда Диамни Коро переступил порог мозаичного домика, Лэнтиро Сольега задумчиво рассматривал эскиз, изображавший четверых величественных мужей в сияющих доспехах.

– Что думаешь? – мастер протянул ученику набросок.

– Добротная работа.

– Именно что добротная – из Вага́ники выйдет хороший ремесленник, но мастером ему не стать. Тебя что-то беспокоит?

– Да, мастер. Я – дурной учитель. Мне хочется рисовать, а не сидеть в Цитадели с эпиархом, которому нет дела до живописи. Ты во мне ошибся…

– Вряд ли. Мальчику не хочется учиться, но кто сказал, что я послал тебя учить живописи Эрнани Ракана? Я послал тебя учиться жизни, Диамни. Вот его, – знаменитый художник помахал перед носом ученика злополучным эскизом, – я пошлю только на рынок за лепешками.

– Что-то с печью? – в голосе Диамни послышалось беспокойство. – Я сейчас…

– Успокойся, – Лэнтиро укоризненно покачал головой, – ты не наседка, а с печью все в порядке.

– Зачем же тогда идти за лепешками?

– Незачем, – великий Сольега плутовато улыбнулся. – Ты так и не научился понимать шутки. Нельзя быть слишком серьезным, если ты, разумеется, не анакс и не жрец-утешитель. Итак, ты хочешь отказаться от уроков?

– Да, но Эрнани… Он просит, чтобы я остался, но не хочет рисовать.

– Тогда останься и рисуй сам. Тебе нравятся Раканы?

– Трудно сказать… Эридани я видел близко всего несколько раз. Он выглядит властным, сильным и очень усталым. Мне кажется, анакс – справедливый человек, очень серьезно относящийся к своим обязанностям. Ринальди резок, сластолюбив, легкомыслен и жесток. Эрнани – очень милый юноша, к сожалению, влюбленный в своего беспутного братца.

– И эти люди оказались щитом Кэртианы на переломе эпох, – Сольега задумчиво потер переносицу, – законник, сорвиголова и калека. Это может быть как очень хорошо, так и очень плохо. Ты должен рисовать их, рисовать до одури. Натурщики глупы и нарочиты, а тебе посчастливилось оказаться в центре истинных страстей. В Цитадели должно смешаться все – предательство, верность, похоть, целомудрие, добро, зло, красота, уродство… Да, Диамни, тебе повезло! Хотел бы я вживую понаблюдать за анаксом, его братьями, высшими эориями, стражами, слугами, жрецами… Если роспись нового храма доверят мне, понадобятся все твои эскизы. Даже те, которые ты сам считаешь неудачными.

– Мастер… Откуда ты знаешь, что мне не нравится? Правду говорят: Лэнтиро Сольега – ясновидящий!

– Нет, всего лишь сидящий взаперти. Задерни занавеси и открой холст. Я хочу знать твое мнение.

– Это… это оно?!

– Возможно. Я еще ни в чем не уверен. Ты первый, кто увидит.

Он первый! Первый! Диамни с бьющимся сердцем раздвинул серые холщовые занавеси. Эту картину мастер начал полтора года назад, и она стала его жизнью. О чем бы и с кем бы ни говорил Лэнтиро, что бы ни делал, он думал о своем детище и вот сегодня решился показать его ученику.

Молодой художник мысленно сосчитал до сорока, поднял глаза и столкнулся со взглядами Ушедших Богов, вернее, уходящих. И как же они отличались от тысячекратно повторенных групп, украшавших храмы и богатые дома, какой нелепой выглядела попытка Ваганики передать величие и силу через напыщенность поз и бьющее в глаза сияние! Лэнтиро решил задачу по-своему, как, впрочем, и всегда!

Четверо еще не старых мужчин стояли на вершине горы, глядя вниз. Они прощались, уходили навсегда, оставляя то, что им дорого. Так нужно, таков их долг и их судьба, но как же мучительно рвать с тем, что составляет сам смысл существования!

Сольега не погрешил против канона, наделив Абвениев внешностью эориев из соответствующих домов и всеми традиционными атрибутами. Астрап был высок, строен, золотоволос и черноглаз, у его ног лежал леопард, а за спиной струился алый плащ с золотыми молниями. На плече Анэма сидела ласточка, белизна птичьих перьев казалась особенно ослепительной на фоне растрепанной смоляной гривы Владыки Ветров. Рядом застыл Хозяин Скал Лит. В серых глазах Уходящего были мука и обреченность, сильная рука бездумно сжимала ошейник огромного пса. Последний из Абвениев, Владыка Волн Унд, словно бы оторвался от остальных, подойдя к самому краю обрыва. Бледное узкое лицо, обрамленное каштановыми прядями, огромные зеленые глаза, загадочные и глубокие, как само море. Унд казался совершенно спокойным и даже улыбался, но мастеру Лэнтиро удалось передать нестерпимую боль, рвущую сердце бога. Нестерпимую даже в сравнении с тем, что испытывали его братья.

– Он все же оставил ее, – тихо произнес Диамни, – оставил, хоть и любил всей душой. Абвениаты не простят тебе этой картины, мастер.

– Пусть их, – махнул рукой Сольега, – но с чего это ты записал меня в еретики? Я все изобразил как до́лжно.

– Мастер лукавит, – к Коро вернулась способность улыбаться, – он прекрасно знает, что делает. Трое прощаются с Кэртианой, четвертый со своей любовью, которую уносит с собой в вечность. Трое надеются вернуться, четвертый знает, что, если уйдет, возвращаться будет некуда. Трое исполняют свой долг, четвертый предает. Он предает, уходя, и предаст, оставаясь. И он все-таки уходит…

– Да, – кивнул Сольега, – ты понял правильно. Он ушел, она осталась, и никто не знает, смогла ли Оставленная умереть или любовь бога подарила ей вечную боль. Ее следы затерялись, а слезы высохли. Известно, что она не могла родить Унду сына, и ему пришлось взять другую женщину, от которой и пошел Дом Волн. Я нарисовал Уходящих, и если смогу нарисовать Оставленную, мой долг в этом мире будет исполнен.

– Не говори так!

– Отчего же? Каждый из нас приходит на землю во имя чего-то, просто многие об этом не задумываются. – Глаза Сольеги стали хитрыми. – Значит, тебе понравилось?

– Мастер! Ты еще спрашиваешь?

– Разумеется, спрашиваю. Я тщеславен, как все художники, просто некоторые считают нужным это скрывать. Мне думается, мы заслужили по кувшину хорошего вина, но вся беда в том, что по милости этого гнусного лекаря я не держу его в доме. Бегу от искушений, знаешь ли, но сегодня можно все. Да какое там можно, нужно! Ученик, ты пойдешь в лучшую таверну и раздобудешь нам лучшего вина, мы зажжем свечи и устроим себе праздник.

Диамни расплылся в невольной улыбке – радость учителя всегда его захватывала. Но какая картина! Ушедшие боги, какая картина!

4
Мастер

Лучшие вина в Гальтарах подавали в «Белой ласточке». Это было довольно далеко, но харчевня не закрывалась до глубокой ночи, а хозяин, как и все жители Гальтар, обожал мастера Лэнтиро. Диамни едва не рассказал явно продешевившему добряку о новой картине, но сдержался. Во-первых, «Уходящие» еще не завершены – небо не прорисовано и в нем не пари́т серая чайка Унда, а во‐вторых, молодой художник отнюдь не был уверен, что жрецы с восторгом примут таких Абвениев. Лучше всего, если первыми зрителями станут братья Раканы; то, что понравится анаксу, понравится и Абвениарху.

От мыслей о Лэнтиро и его творении художника отвлек звук свирелей и барабанный бой. Диамни и не заметил, как добрался до нового храма Ветров, где пришлось задержаться, пропуская молящихся. От Эрнани художник знал, что Беатриса Борраска, супруга стратега Лорио, каждый вечер молит Ушедших сберечь полководца и даровать победу его мечу. Последнее время Беатриса отчего-то предпочитала говорить с небесами в городе Ветров, хотя храмов в Цитадели хватало; говоря по совести, их могло бы быть и поменьше. Художник поудобнее перехватил оплетенный веревками бочонок и от нечего делать принялся рассматривать процессию, которой предстояло четырежды обогнуть помпезное здание.

Первыми шли Беатриса и сопровождавший ее Ринальди Ракан. Личико эории светилось восторгом и надеждой, приотставший на пару шагов эпиарх-наследник откровенно скучал. Диамни слышал, что отозванный венценосным братом из армии Ринальди рвется назад, на север, и в придачу терпеть не может жрецов, но Эридани был неумолим.

Художник отступил в тень – попадаться на глаза эпиарху, когда тот злился, было небезопасно: и без того вспыльчивый Ринальди в такие моменты превращался в сущего демона. Знал ли об этом выскочивший перед самым носом Беатрисы эсператистский проповедник, осталось тайной.

Юная женщина отшатнулась и замерла, испуганно распахнув огромные глаза, а эсператист вытянул худую, покрытую язвами руку, целясь куда-то между эпиархом и эорией, и возопил:

– Я вижу тебя насквозь, отродье беды! Ты носишь в себе Зло. Покайся! Создатель ведает все про всех, от Него ничего не скроется! Что б ни свершил и ни замыслил смертный, если он не открыт Создателю и слугам Его, не ждать ему милости за гробом. Все зло на свете от лжи пред лицом Его!..

Исступленные вопли завораживали. Смысла в выкрикиваемых оскорблениях и угрозах не было ни малейшего, однако люди медленно пятились от беснующегося проповедника и словно бы сжавшейся в комок женщины. Жрецы и храмовые служители откровенно трусили, а Беатриса ходила без охраны и свиты, словно и не была женой главы Великого Дома и лучшего полководца Золотой Анаксии, да и что могла сделать охрана? В таких случаях кто-то должен отдать приказ или подать пример.

– Для Него твоя ложь – шелуха! – надрывался проповедник, упорно тыча пальцем куда-то вперед. – Твое сердце черней зимней ночи. Ты – зло и вместилище Зла! Ты – проклятье Кэртианы, ты…

Ринальди прыгнул вперед, подхватил тщедушное дрыгающееся тельце, поднял над головой и с силой отшвырнул. Отчаянно вопя, кликуша пролетел над перевернутой тележкой, врезался в угол дома и замолк. Его череп был разбит страшным ударом; со своего места Диамни отчетливо видел отвратительные маслянистые брызги и темную кровь. Какой же мощью нужно обладать, чтобы сотворить такое! Или дело не только в силе рук? Художник торопливо перевел взгляд на эпиарха. Ринальди стоял совершенно неподвижно, слегка выставив вперед левую ногу и скрестив руки на груди. Поднявшийся ветер трепал светлые волосы наследника престола, напоминая о том, что это человек из плоти и крови, а не статуя и не картина. Сколько это продолжалось, художник не понял, затем откуда-то вылез откормленный кот с синим храмовым ошейником и, подергивая хвостом и принюхиваясь, двинулся к трупу.

Ринальди усмехнулся, очень медленно обвел глазами замерших гальтарцев и повернулся к дрожащей Беатрисе. Диамни не мог слышать, что они говорят друг другу, да художник этого и не хотел. Убитый был омерзителен, убийца – страшен. Безумный эсператист угадал: эпиарх – это зло. Страшно даже подумать, что станет с анаксией, со всей Кэртианой, если Эридани умрет бездетным, а венец и вместе с ним Сила достанутся Ринальди.