000
ОтложитьЧитал
И Аня, и Нина Ивановна во все глаза глядели на это: яйцо было свежее, только сегодня снесено.
– Меня тетя Параня зовут… если что надо будет, приходи ко мне. Мы с сестрой Машей – Туренко мы – живем по этой же улице, только дальше от вас, в сторону речки. Нас все знают,– кивнула она в сторону мачехи.– Запомнила, что я тебе сказала о продуктах? И еще: я тебя умыла святой водой, вытерла подолом с изнанки твоей сорочки. Так можешь себя лечить, если вдруг снова разнеможется, но можно просто умыться и вытереться изнанкой подола любой одежды, что на тебе будет. Так и деток своих, если бог даст, лечи. И еще: ты и сама себя можешь сглазить, если вдруг похвалишь себя за что-то хорошее, что получилось у тебя сделать. Так бывает… Вот и умойся, если почувствуешь слабость, и вытрись подолом. И мои слова запомни, молись так, когда мыться будешь. И еще: никогда никому старайся не говорить о своих планах. И деток своих приучи к этому. Ты все поняла? Теперь ложись спокойно и спи. Мы побудем рядом.
Ане стало не по себе от увиденного и услышанного. Но она сразу поверила этой странной тетушке, успокоилась, закрыв глаза, задремала. Когда ненадолго очнулась, увидела рядом с собой только мачеху, которая поглаживала ее руку.
– Ну, как ты, Анечка? Спать хочется, так спи, я не оставлю тебя, пока Федя не придет, не волнуйся.
– А где тетя Параня? Она ушла?
Нина Ивановна кивнула, успокаивая ее. Аня закрыла глаза и снова задремала. В следующий раз открыв глаза, она увидела сидящего рядом мужа.
– Как ты, женушка моя?
– Я хочу кушать, дашь мне бульона?
– А курицу будешь?– обрадовался Федор, вскакивая со стула, готовясь накормить ее.
– Буду, буду, давай тоже, только немного. И хлеба чуточку.
Федор так обрадовался, что она запросила еды, засуетился, бегая по комнате, хватая то одно, то другое. Аня засмеялась, глядя на него:
– Да ты успокойся, садись рядом и тоже поешь со мной. Голодный, наверное?
Федор счастливо закивал, подал ей бульон, накрошил туда мяса, положил на тарелку хлеба и сам тоже взялся за кружку с бульоном. Сидя рядом, он, довольный, смотрел, как жена медленно жует, запивая бульоном, радовался ее улыбке. Голубые, почти синие ее глаза ласково взглядывали на него. Он потихоньку успокаивался, недоумевая, что такое смогла сделать Нина Ивановна, пока была рядом с женой. Но вопросов не задавал. Аня поела, вытерла лицо влажным полотенцем, прилегла снова на подушку и, улыбнувшись, погладила его руку.
– Я посплю еще, ладно? Не обижайся на меня, я потом управляться буду. Потом… не сейчас…– засыпая, прошептала она.
Федор накрыл ее одеялом, убрал посуду, тихонько вышел, оглядываясь на спящую жену. Он был и рад, и удивлен, но все равно обеспокоен. До вечера он возился с хозяйством. Настя пришла помочь брату с коровой, напоила теленка, поглядела на Аню, покачала головой, тоже удивляясь.
Федор прилег на лежанку, чтобы не беспокоить сон Ани, долго ворочался, не мог уснуть. Все размышлял, фантазировал, давал себе слово, что никогда не обидит жену, что сделает все от него зависящее, чтобы им было хорошо вместе. Он и подумать не мог, что случившееся с Аней, от злобы и зависти людской. И не только… Обещал себе поговорить с мачехой Ани, прояснить для себя ситуацию.
Наутро Аня проснулась, потихоньку встала, но ее качало из стороны в сторону, голова кружилась, хотя сил было уже больше. Когда она чуть не упала, зацепившись ногой о табурет, Федор подскочил с лежанки, бросился к ней, подхватил на руки и снова положил на постель.
– Ну что ты так неосторожно? Зачем встала? Упала бы и еще больше беды наделала… Лежи… Не вставай, я сам все сделаю.
Он подал ей влажное полотенце, чтобы она протерла лицо, шею, помог сменить сорочку, пошел управиться с хозяйством.
Аня лежала и думала, что дальше с нею будет: так внезапно на нее обрушилась эта болезнь. Она вспоминала слова тети Парани, думала о том, что уверовала в ее помощь, когда та шептала молитвы, умывала ее и обтирала. Она поняла, что есть какая-то высшая сила, которая теперь будет оберегать и защищать ее, ведь, по словам отца, не зря же бог уберег ее там, в чужом краю. Думала и о Федоре, который остался один на один со всем хозяйством, и задумалась: накормлены ли Сенька и Мурка, как там теленок, курочки и свинка. Ей казалось, что прошло уже много времени с тех пор, как она занемогла. Когда вошел муж, она вскинула на него взгляд и спросила негромко:
– Федя, как ты один управляешься? Все ли накормлены? Корма хватает? Ты сам что будешь есть? Тебе же на работу надо скоро…
– Ты давай выздоравливай, я справляюсь. Настька помогает с Мартой и теленком, остальное потихоньку идет. Не беспокойся. Все наладится, лишь бы ты встала, была здоровой. Сейчас я тебя кормить буду: погрею бульончик, доедим давай мясо, чтоб не пропало. Свежее что-нибудь сварю. Подскажешь, что готовить?
Аня улыбнулась:
– Ты такой хороший, Федя. Что бы я без тебя делала?
– Ага, до сих пор бы не отвечала ни да ни нет… Так бы и жили,– засмеялся муж, растапливая печурку, ставя на конфорку чугунок с бульоном.
По комнате пошел теплый дух, печь весело защелкала дровами, бульон в чугунке вскоре нагрелся, Федор накормил жену, сам позавтракал. Поставил чайник, заварил, налил ей чаю с молоком, которое уже принесла Настя, управившись перед работой с коровой и дома, и у них. Аня макала хлеб в чай, понемногу ела мед, улыбалась мужу.
– Вот и хорошо, вот и хорошо… Давай ешь побольше, набирайся сил, а то так исхудала. Надо бы помыть тебя, но немного позже, поспишь еще, я пока попробую что-нибудь сварить. На работу сегодня не пойду, отпросился. Там хватает и без меня работяг,– суетился Федор.
Через неделю Аня уже сама управлялась с хозяйством. Конечно, муж помогал, радуясь ее неспешным движениям. Для нее перенесенный кризис был целой наукой: она по-новому училась понимать и воспринимать людей, окружавших ее и Федора. Как-то передумав о многом, помня выражение тети Парани: «Мариша? Ну-ну…», она решилась спросить мужа:
– Федя, а Мариша… кто она тебе?
Федор, сидевший в это время перед печью, раскуривал цигарку с махоркой, пуская дым в дверцу, остолбенел, вспыхнув краской, медленно повернулся к жене и сумел выдавить, уходя от ответа:
– Это я тебя должен спросить: кто она – Мариша – тебе? Приходит, как к себе домой, когда меня нет, заказы тебе дает, продукты какие-то приносит, а ты все принимаешь, потом напрягаешь глаза, вредишь себе, сидишь допоздна, готовишь ей наряд… Почему ты меня о ней спрашиваешь? Никто она мне – чужая девка… Перед всеми хвостом крутит…
– И перед тобой?– продолжала Аня, в упор глядя на него.
– Я ж говорю – перед всеми… Она такая… И не привечай ее. Откажись от заказа, нечего ей сюда шастать. Не хватало, чтобы мы из-за какой-то там… ругались. Ты не откажешь, я сам отнесу ей ткань: все равно тебе сейчас нельзя напрягаться… Не выздоровела еще толком.
– А мы будем из-за нее ругаться? Я же просто спросила…
– Нет, ты не просто так спросила… Видно, есть какая-то причина. Говори уже – не стесняйся.
– Да, причина есть… Но я не буду тебе ничего говорить… Ты сказал все сам, мне этого хватит… пока…
– Да что с тобой? Что ты придумала себе?– подсел Федор к ней, обнимая и гладя по плечам.
Аня покачала головой, встала и вышла во двор к Сеньке, который заливался лаем. Пришла Малайя, она стояла у калитки и ждала, пока молодая женщина подойдет к ней. Аня отворила калитку, приглашая во двор, но та, покачав головой, сказала, что ее послала мачеха, просила Аню прийти. Аня кивнула и вернулась в дом. Федору сказала, что надо сходить к отцу, собралась и ушла.
А Федор осознал, что надо ставить точку в отношениях с Маришей: он понял это после разговора с Ниной Ивановной. Та многого не объясняла, только и сказала, что Аня заболела после прихода Мариши к ним в дом. Он наведался к Насте и спросил у нее:
– А что, бывает, что и порчу могут навести, не только сглаз?
И, когда услышал ее ответ, уже уверенный в том, что Маришка твердо намерена расстроить его семью, решился.
Он проследил, что жена с Малайей ушли вверх по улице, оделся, взял сверток с тканью и вышел за калитку. В обход, чтобы его не заметила Аня, он почти бегом отправился к дому Мариши, надеясь застать ее. Стукнув в окно, он прошел прямо в комнату: молодка стояла у печи с чугунком в руках, собираясь, видимо, что-то готовить. Федор прошел к столу, не глядя на нее, положил сверток на край, сказал:
– Погляди – твоя ткань? Чтобы претензий не было…
– Да ты что, Феденька? Какие претензии, ты о чем?
– Если ты еще раз подойдешь к моему дому, пеняй на себя, поняла? Берегись, а то хуже будет…
Мариша медленно поставила чугунок, насмешливо покивала, покачивая соблазнительными бедрами, подошла близко к нему, попыталась взять за руку, проворковала:
– Да что ты, голубчик? Это тебе надо беречься, мне-то что – я девушка вольная, что хочу, то и делаю. Это ты окрученный, замороченный, бедненький мой…
Федор отодвинулся от нее, злобно сверкнул глазами, хлестко проговорил:
– Не шути, я сказал… Ты – не Анна… Если с ней что случится, я не знаю, что с тобой сделаю…
– Вот когда узнаешь, тогда и приходи, милый,– засмеялась та.
Федор, с силой оттолкнув ее с дороги, выскочил из дома, резко хлопнув дверью, срывая на ней зло, и быстро пошел к дому Зарудных якобы за Аней. Он не был уверен, что Маришка остановится, но во всяком случае постарался как-то уладить дело.
Аня шла к дому отца вместе с Малайей, разговаривая с ней о Марише. А та сказала только одно:
– Ты уже поняла, что такое Мариша? Мне мачеха твоя рассказала, что случилось. Тебе мало не показалось? Берегись ее, если что почувствуешь, ходи к бабе Паране. Она многих ставит на ноги. А ты девушка видная, тем более что Федор именно тебя выбрал, завистников много, не давай повода. У нас, у чеченок, есть такое правило: ходи мимо людей с опущенными глазами, тогда никто не сможет навредить, и в дом меньше кого пускай. Люди все разные, не поймешь, что у кого на уме, кто с чем приходит… Как-то у нас заведено на Кавказе: при входе в дом вешали на стену зеркало. Тот, кто пришел, обязательно посмотрится в него – как же пройти мимо, это само собой получается. И человек с плохими задумками глянет так на себя, и все его плохие мысли в нем и останутся. Подумай о таком в своем доме, мало ли – поможет избавиться от напасти.
– Да, тетушка Параня меня кое-чему научила. Спасибо тебе, Малайя. И зря ведь ты мне тогда не сказала о Марише и Федоре… а я все равно догадывалась. Помнишь наш разговор, хоть давно это было, но я не забыла. А ты скрыла… Я не в обиде на тебя, не думай… Ты здесь не при чем. Я рада, что мы дружим с тобой, хоть теперь и далековато живем друг от друга. Приходи чаще ко мне. Я буду ждать.
Малайя простилась около усадьбы Зарудных, пошла к себе. Аня же вошла во двор, прошла в дом, встала у притолоки и поздоровалась с отцом и мачехой. Нина Ивановна радостно подошла к падчерице, обняла ее, потянула к столу, на котором уже стоял обед. Аня разделась, присела, оглядывая комнату, и улыбнулась:
– Как долго, кажется, я не была у вас… Как вы? Я соскучилась…
Отец глядел на похудевшую дочку, кожа на лице которой словно отсвечивала голубизной, видел, что она еще слаба после болезни, подвинул ей хлебницу, проговорил:
– Да уж, перетрясло тебя, дочка, мы напугались. Хорошо, что есть старушки, которые помогают. Ты кушай, а то дома, поди, пока приготовишь, то да се, время уйдет. Надо поправляться. Кушай, кушай…
Аня благодарно улыбнулась и стала потихоньку есть борщ, приготовленный с квашеной капустой. Переговариваясь друг с другом о том о сем, пообедали. Довольный отец видел, что дочка немного разрумянилась. Он начал разговор:
– Как ты поживаешь? Федор не обижает ли? Слышал, что и хозяйство у вас есть какое-никакое, вроде все должно идти своим чередом. Устаешь на хозяйстве, тем более после болезни?
Аня безвольно опустила плечи, немного согнувшись, мягко сказала:
– Все бывает, сейчас мне пока нелегко. Но, думаю, поправлюсь совсем, все уляжется. Не беспокойтесь – муж не обижает, заботится, помогает.
Она вспомнила, как Федор купал ее в корыте, нагрев воды побольше, мыл ее и приговаривал:
– Мою, мою, болезнь вымываю, чтоб моя Аннушка была здоровой, красивой, меня любила, болячки забыла…
Аня смеялась, слыша эти слова, сказанные от души, ласково и негромко. Укутанная в простыню, она лежала в постели, а он поил ее компотом… А теперь после утреннего разговора она не была уверена, что у них все сложится в дальнейшем. Думать можно о чем угодно, но жить как-то надо было дальше. Как-то… Как теперь жить, когда он отвел глаза при разговоре… Аня все поняла…
Стукнув в дверь, в комнату вошел Федор. Поздоровавшись, он сказал, что пришел за женой: слаба она еще, чтобы ходить одной по улице, да и холодно. Его посадили за стол, покормили, поговорили немного в буквальном смысле ни о чем.
Вернувшись домой, оба занялись своими делами: Аня собралась готовить ужин, а Федор управляться по хозяйству, изредка забегая в дом, поглядывая вопросительно на жену, угадывая ее настроение. Аня молча готовила. Федор же молчал, не зная, о чем можно спросить.
Когда все дела на улице были окончены, он вошел в дом, снял фуфайку, вымыл руки, присел к столу. Аня поставила перед ним тарелку с картошкой, тушенной с мясом, нарезала хлеба, сама присела тоже рядом и взглядом пригласила его поужинать. Федор нарушил тишину, беспокойно проговорив:
– А что, мы теперь молча жить будем?
Жена покачала головой, погладила его по руке и снова взглядом указала на тарелку с едой.
Вроде мир был установлен… Пока…
***
Наступила весна. Закончен был ремонт техники, снова заботы в полях. Федор стал пропадать допоздна на работе. Аня так же занималась домом, уже меньше принимая заказы на шитье. Жизнь шла своим чередом: огород, домашняя живность, магазин, заготовки, дом – узкий круг.
Таисия родила мальчика, назвали Толиком. В их усадьбе была заложена новая банька, куда приглашали Федора и Аню, и других родственников. Аня не любила туда ходить, ей нравилось ополаскиваться дома в тазу, что она и делала с удовольствием, отпуская Федора к сестре. Там обычно собирались все мужчины, пили, курили, сквернословили, словно состязаясь друг с другом. Федор частенько возвращался хмельной, Аня обижалась, говорила, что эти посиделки в бане до добра не доведут. Муж смеялся и отмахивался, шутил, что ей все кажется плохим.
В кино они ходили редко, жизнь была скучна, однообразна для нее. А Павел, муж Таси, готовился закладывать капитальный новый дом, чтобы перебраться из маленькой избы. Но вскоре умерла его мать, и они стали жить втроем.
Федор тоже начал задумываться о строительстве большого дома, прикидывая что да как. Нашел где-то книгу, где подробно описаны технология постройки, расходные материалы и прочее, изучал вечерами, составлял смету расходов. Выходило дорого, пока не по карману, но он не отступал от задуманного.
Возвести стены можно с помощью сельчан, как это делалось почти всегда: собирали людей, готовили саман, сушили, укладывали для полной просушки в пирамиды. После всей работы угощали рабочих, и все приносили из домов кто что мог, дружно садились за столы, отдыхая и распивая водку, самогон, закусывали, если хватало сил, пели песни. Так в поселке было построено большинство домов. Так выкрутился и Павел. Аня наблюдала за Федором, поддерживала его задумки, но, помня слова отца о помощи в строительстве дома, пока ничего мужу не говорила…
Жизнь как она есть
В цветном разноголосом хороводе,
в мелькании различий и примет
есть люди, от которых свет исходит,
и люди, поглощающие свет.
И. Губерман
Прошли лето, осень, зима, приближалась весна 49-го года.
И весной Аня снова почувствовала себя плохо, непонятно, что с нею происходило: стала плохо спать, не было аппетита, снова похудела, была безрадостна. Она вспомнила о тете Паране, узнала, что так сокращенно звучало имя Прасковья. Придя к своим, она попросила Нину Ивановну сходить вместе к тетушкам Паране и Маше. Приготовила угощенье для них, собрались и пошли. Тетушка только глянула на нее, сразу спросила:
– Ты, девонька, малого ждешь? Неможется снова? Садись, рассказывай, что болит, как спишь, как ешь, – что-то снова похудела.
Аня от неожиданности побледнела, даже зашаталась. Нина Ивановна поддержала ее, усадила на стул, тетушка Маша подала воды. Поговорили о состоянии молодой женщины, научили, как вести себя дальше, посоветовали обязательно кушать хоть через силу, особенно то, чего хочется. Но Аня ничего не хотела, сказала, что часто просто засыпала, лишь присев на постель.
Нина Ивановна проводила Аню домой, дождалась Федора, поговорила с ним о состоянии жены, предупредив, чтобы не загружал тяжелой работой, берег ее. Федор и обрадовался, и расстроился: шла предпосевная пора, его снова допоздна могло не быть дома. Снова вечерами к ним стала приходить соседская девочка Надя, ночуя на лежанке.
Аня сшила для себя просторное платье на лето, чтобы легко и удобно работать по хозяйству. А ее вдруг пригласили в сельсовет. Аня насторожилась, ожидая какой-то неприятности для себя. Но, придя туда, она узнала, что в колхозе собирают всех свободных от других работ женщин, чтобы очищать вручную селекционные семена пшеницы для посева на отдельных участках. Кроме этого, Аню приняли в колхоз, начнут начислять трудодни. Это немного и радовало, и напрягало одновременно.
«Если бы не было хозяйства,– думала она, размышляя о ситуации,– среди людей можно побыть и трудодни не помешают».
Но Аня просто не могла еще рассчитать распорядок дня: все женщины имели хозяйства, но все же трудились в колхозе на разных работах, те же чеченки, которых она знала.
Поговорив с мужем, успокоилась и распределила время на все. Придя в склады, где были расставлены столы, на которых нужно перебирать зерна, она увидела там Малайю и Марьяну, обрадовалась им, присев на лавку рядом. Так потихоньку втянулась в работу, изредка вставая и разминая спину, руки, приседая и поворачиваясь в разные стороны.
Она вспомнила, чему учила их немка Эльза, как нужно освобождаться от напряжения при долгой сидячей работе, и использовала это сейчас. Аня и дома по утрам делала кое-какие упражнения, чтобы чувствовать себя в тонусе: работы всегда непочатый край. Этот навык сохранился у нее на всю оставшуюся жизнь. А сейчас, глядя на нее, и другие женщины тоже стали понемногу разминаться, потягиваться, в небольшие перерывы выходя на улицу, если нет дождя. Обедать же отпускали домой, так у Ани нашлось время для своего хозяйства.
Быстро пообедав, управившись с птицей, коровой – поить труднее: надо доставать воду из колодца, потому что гонять ее на речку нет времени. Снова от Марты ожидалось прибавление, поздновато, но все равно радостное событие.
Время шло, молодая женщина приглядывалась к другим колхозницам, придумывая, где бы еще можно поработать по окончании посевной. Женщины поговаривали между собой, что надо и будущую пенсию отрабатывать, стремясь набирать больше трудодней. Аня сказала об этом мужу, он уверял, что всему свое время: еще до пенсии далеко, надо просто жить, работать не в напряг, сберегая здоровье, тем более что скоро родится малыш. Она слушала и соглашалась с ним, в то же время переживала, что ее сил надолго не хватит.
***
Пришло лето, Аня стала чувствовать себя лучше, хозяйство уже не так напрягало: коровы в стаде (у них выросла первая телочка от Марты), второй теленок подрастал, был на выпасе в конце огорода. Впервые они вырастили свинку, разрешили ей погулять, она принесла двенадцать малюсеньких смешных поросят, которые суетились около нее. Немного подрастив их, Федор продал соседям, друзьям, по одному отдав матери, Тасе, Зарудным и оставив на рост себе двух малышей. Деньги стали собирать, рассчитывая все же закладывать дом. Смущало Аню одно: была беременна, не могла работать в полную силу. Но потихоньку все успокоилось, ждали первенца. Тетя Прасковья предсказала, что будет девочка. Анастасия часто навещала Аню, посмеиваясь над ее страхами. Аня нашила распашонок, пеленок, чепчиков, прошила одеяльца красивыми стежками, а Федор сколотил из тонких досок кроватку, принес чистой ветоши из МТМ на матрасик.
***
Зимой Аня родила дочь, назвали ее в честь матери Федора – Еленой. В семье начались новые заботы, ребенок рос спокойным, не болезненным, но хлопот хватало. Ни разу на подворье не появилась Шура, у нее тоже родилась девочка, названная Раей. Аня из-за такого ее отношения к себе и Сергея почти не привечала, тот чувствовал затаенную обиду за то, что в свое время не заступался за сестру. Но все равно приходил, разговаривали о Мане, о жизни вообще. Он собирался переехать на железнодорожный узел, в Сары-Озек7, но пока дети малы, не мог решиться: там не было жилья, а семья большая. Аня с грустью иногда наблюдала, как он молодцевато проходил по улице, думала о своих страхах и переживаниях о родственниках, жалела брата.
Но и у Насти произошли большие изменения в жизни: она познакомилась с Иваном, бывшим военным, который приехал в поселок после ранения, поверила в его любовь и забеременела. Он же спокойно поселился в их доме, жениться не женился, но жил, как хозяин, помогал во всем и даже задумал ставить большой дом.
Братья Насти поддержали его стремление и помогали, часто пропадая на родном подворье. Но делали в основном все только ради матери. Так же собрали народ, сделали саман, всем миром сложили стены, накрыли шифером крышу и потихоньку оштукатурили, побелили.
Все сделалось за одно лето. Получился красивый домик, поселились в нем Настя с Иваном, а мать осталась жить в старой избе, чтобы не мешать молодым. Хотя у старушки не было уверенности в прочности того сожительства, но дочери не перечила. А следующим летом, в июле, Анастасия разродилась девочкой, назвали Алиной, фамилию дали отцовскую – Огнева.
Аня нашила распашонок для их дочки, сделала красивое одеяльце, отнесла им и умилилась малышкой.
А Иван вскоре исчез: оказалось, что где-то у него есть жена.
***
Весной Анна снова забеременела, родился в январе сын, назван был Степаном в честь отца Федора. Через год – тоже в январе – появился еще сын – Василий. Анна не знала отдыха, роды вроде были не такими трудными, но после них она долго не могла прийти в себя.
Дети были мал мала меньше, то и дело простужались, играя на глиняном полу, застеленном соломой, Анне казалось, росли медленно. Она не высыпалась, часто ела на ходу, еда была однообразной, так как продуктовый набор из магазина часто состоял из минимума. Хотя старалась готовить вкусно: Федор должен был питаться хорошо – один работник в семье. Тут-то и он окончательно задумался о новом, более удобном доме.
Весной собрался с силами, заложил фундамент. Планировалось дому быть большим, из пяти комнат, включая кухню, кроме того, хотел устроить ванную и поставить остекленную веранду. Таких задумок не было ни у кого в селе, даже у брата Николая, который нередко поддевал меньшего за его, как он говорил, «барские» замашки. Но Федор не обращал внимания, готовил потихоньку лес для пола, стропил, веранды. Он сам научился работать с деревом на станке, заготовил детали для этажерок, подумывал смастерить диванчики, потихоньку оборудовал во дворе пилораму. Из старых запчастей собрал небольшой тракторок для работы на своем огороде, мог вспахать сам и помочь родичам. Изготовил специальный плужок наподобие сошки для окучивания картофеля – огород был большим, более двадцати пяти соток. Приглашал зятя Павла – один вел плужок, а второй шел сзади и старался углублять, потом менялись местами. Так получалось гораздо быстрее окучивать и хоть немного облегчить работу Анне и Тасе. Все это делал Федор с удовольствием, за его работой наблюдал Филипп Федорович, а когда был заложен фундамент будущего дома, тесть пригласил их к себе с внучатами и завел разговор:
– Ну, Федор, вижу, что семья твоя растет, вижу, что жену холишь по мере возможности. Хочу вам помочь: дам вам денег на постройку дома, на лес, на крышу черепичную. Выбери себе сам металл, чтобы служила крыша долго, нужна же будет разная краска, стекло – в общем, ты, я вижу, мастер на все руки, задумал – значит, все решил для себя. На что-то хватит средств, а там подработаешь еще сам. А все для Ани, чтобы была настоящей хозяйкой в твоем доме, ее не обижай: ей досталось на коротком веку, защищай и береги. И себя береги, дети мал мала меньше, чтобы все были здоровы, чтобы места всем хватало.
Федор не ожидал такого подарка. Он молчал, осмысляя услышанное: вроде было стыдно брать деньги у стариков, будто он сам был не в силах собрать, не хотелось чувствовать себя должником или нахлебником. Сидел, почесывая голову, не зная, что ответить тестю. Тот, видя нерешительность зятя, проговорил:
– Я не в долг даю. Я дочке должен. А ты бери и не сомневайся – пока вы молоды, стройте, живите и радуйтесь. Мы пожили свое, нам мало нужно. Придете навестить – спасибо, поможете чем в огороде, в доме – хорошо, вот и будете в расчете. Это, повторяю, помощь дочке.
Анна встала, отдав Василия, меньшего сына, Федору, подошла к отцу, обняла его, поцеловала в щеку, прижалась к нему и заплакала. Нина Ивановна погладила ее по спине, шепнула:
– Тебе нельзя плакать, молоко пропадет.
Анна обернулась, вытирая слезы, обняла и мачеху, тоже шепотом ответила:
– Я вам так благодарна, вы мне столько добра сделали – век не забуду. Спасибо за все, отец, и вам, Нина Ивановна. Я, пока жива буду, не оставлю вас без помощи. А как же Сергей? Шура же хотела тоже дом ставить большой, вон у них сколько уже деток, уже рослые. Где они там помещаются? Теснота, хоть и три комнаты.
– А ты о них не думай. Забыла, как Шурка к тебе отнеслась? Такое нельзя простить. Не в мести дело, но в человечности. Сергей – не малой, мужик еще в силе, захочет уехать, как он предполагает, ему отделю часть, а дальше сами как-то пусть справляются. Шурке-то надо было вовремя останавливаться. И все на этом – разговор о них окончен, и не начинайте больше. Им докладываться необязательно. Пусть все идет, как вы задумали. Федор, не журись: ты нам ничего не должен, береги семью. Это тебе наш наказ, да, мать?– убеждающе проговорил Филипп Федорович.
Нина Ивановна ласково кивнула мужу, Анну и Федора обняла по очереди, похлопав Федора по спине, тихо промолвила:
– Помнишь, Федя, как дочка наша болела? Не забывай, о чем мы с тобой говорили. Берегите друг друга: других детей у нас, считай, что и нет.
***
На следующее лето был почти построен новый дом. Покрыли его металлической черепицей: далеко видно ее сияние, особенно на восходе и закате солнца. Федор провел паровое отопление, установил металлическую ванну.
Анна ходила и радовалась, наблюдая, как он возится со сваркой, с трубами, с чугунными батареями, как окрашивал их серебрянкой, как навешивал наличники на окнах, украшая их рисунком и расцвечивая разной краской. Она укрепилась здоровьем, надумав выйти на работу в колхоз, устроила детей в детсад, где были разновозрастные группы. (Старшая дочь, вспоминая об этом, потом рассказывала, что их укладывали спать в кроватках на летней террасе, а под навесом пищали летучие мыши, которые не давали уснуть).
Федор был не против, тем более что жена чувствовала себя лучше. Анна вышла на колхозный ток8, помогала просушивать зерно для подготовки на элеватор. В особый конвейер – вим – лопатой забрасывали пшеницу, и он перебрасывал ее на какое-то расстояние, таким образом просушивая горячим воздухом, потом снова и снова меняли зерно местами, прогоняя через конвейер. Это была длительная работа: перекатывая вим с места на место, от одной кучи – их называли буртами – к другой, добивались, чтобы зерно не горело, то есть не прело в больших объемах.
В перерывах на обед (все женщины еду приносили с собой) Анна просто отключалась, засыпая прямо у нагретых солнцем буртов. Женщины посмеивались над ней, не думая о том, что она уставала по ночам от возни с малыми детьми, от забот с хозяйством, не высыпалась и чувствовала себя разбитой. Но она не обращала внимания на их смешки, думая только о себе, чтобы украсть хоть минутку для отдыха. Так работала она до наступления прохладных дней. Позже трудилась на картофельных полях, когда в колхозе еще не было картофелекопалок и уборка велась вручную. Мужики и женщины покрепче выкапывали лопатами кусты, а другие собирали картошку в ведра, ссыпали в мешки или подавали на кузов стоящей рядом машины. Так даже старших подростков привлекали к работе в поле, отстраняя на месяц от занятий в школе, привозили солдат из ближайшей воинской части, студентов. Работа эта занимала длительное время. Для уборки урожая был дорог каждый день, чтобы не застала осенняя непогода, а то и снег (сказывалась близость гор).
В колхозе построили хранилище, куда свозили урожай, но в основном картошку грузили на большие машины, приходящие из городов, и отправляли горожанам. Колхоз таким образом выполнял обязательства перед районом. А когда заканчивалась уборка, в поля разрешали выходить народу, чтобы масачили, что обозначало – уборка до последнего колоска – казахское слово. Конечно, не о колосках велась речь, а о картофеле, который как ни подбирай, все равно оставался на пашне. Его-то и разрешали брать для собственных нужд домой каждому, кто желал собирать. И Федор тоже ходил с Анной, понемногу набирая в мешки и принося домой для корма скоту, свинкам. Бывало так, что в колхозе урожай был выше, чем в частных владениях, поэтому масак был подспорьем.
Нужно убирать и свои огороды, но это все можно делать после работы на полях. Нередко часть урожая как в колхозе, так и в частных владениях оставалась под снегом, который выпадал рано, потом в теплые дни таял, давая возможность заканчивать уборку практически по грязи.
Аня и дома допоздна работала на огороде, пока Надя присматривала за малышами. Хочешь не хочешь, надо делать всю работу. И копала сама, и мешки наполняла, насыпая в них понемногу. Федор тоже помогал, когда возвращался домой: выносил мешки с картошкой, ссыпал в погреба после того, как она просыхала, перебирали, разделяя на еду и семена. А когда все убрано, продавали приезжающим горожанам предполагаемые излишки урожая. Предполагаемые, потому что нередко часть картофеля портили мыши, а часть вымерзала, плохо закрытая в отделениях погреба. Все приноравливались к жизни по-своему.
Получив какой-никакой опыт, на следующий год Федор выкопал большой погреб, залил его стены бетоном, чтобы мыши не пробрались туда. Но оказалось, что это не помогало сохранять урожай, если его тщательно не укрывать в самом погребе: стены промерзали, накапливая изморозь сверху донизу. Но дело сделано: пытались как-то приспособиться и к этому.