Копи царя Соломона / King Solomon's Mines

© ООО «Издательство «Эксмо», 2012

Introduction
Предисловие

Now that this book is printed, and about to be given to the world, a sense of its shortcomings both in style and contents, weighs very heavily upon me. As regards the latter, I can only say that it does not pretend to be a full account of everything we did and saw. There are many things connected with our journey into Kukuanaland that I should have liked to dwell upon at length, which, as it is, have been scarcely alluded to. Amongst these are the curious legends which I collected about the chain armour that saved us from destruction in the great battle of Loo, and also about the “Silent Ones” or Colossi at the mouth of the stalactite cave. Again, if I had given way to my own impulses, I should have wished to go into the differences, some of which are to my mind very suggestive, between the Zulu and Kukuana dialects. Also a few pages might have been given up profitably to the consideration of the indigenous flora and fauna of Kukuanaland^[1]. Then there remains the most interesting subject – that, as it is, has only been touched on incidentally – of the magnificent system of military organisation in force in that country, which, in my opinion, is much superior to that inaugurated by Chaka in Zululand, inasmuch as it permits of even more rapid mobilisation, and does not necessitate the employment of the pernicious system of enforced celibacy. Lastly, I have scarcely spoken of the domestic and family customs of the Kukuanas, many of which are exceedingly quaint, or of their proficiency in the art of smelting and welding metals. This science they carry to considerable perfection, of which a good example is to be seen in their “tollas,” or heavy throwing knives, the backs of these weapons being made of hammered iron, and the edges of beautiful steel welded with great skill on to the iron frames.

scarcely ['skeǝsli]

indigenous [ɪn'dɪʤɪnǝs]

Теперь, когда эта книга напечатана и скоро разойдется по свету, я ясно вижу ее недостатки как по стилю, так и по содержанию. Касаясь последнего, я только могу сказать, что она не претендует быть исчерпывающим отчетом обо всем, что мы видели и сделали. Мне очень хотелось бы подробнее остановиться на многом, связанном с нашим путешествием в Страну Кукуанов, о чем я лишь мельком упоминаю, как, например: рассказать о собранных мною легендах, о кольчугах, которые спасли нас от смерти в великой битве при Луу, а также о Молчаливых, или Колоссах, у входа в сталактитовую пещеру. Если бы я дал волю своим желаниям, я бы рассказал подробнее о различиях, существующих между зулусским^[2] и кукуанским диалектами, над которыми можно серьезно призадуматься, и посвятил бы несколько страниц флоре и фауне этой удивительной страны. Есть еще одна чрезвычайно интересная тема, которая была мало затронута в книге. Я имею в виду великолепную организацию военных сил этой страны, которая, по моему мнению, значительно превосходит систему, установленную королем Чакой^[3] в Стране Зулусов. Она обеспечивает более быструю мобилизацию войск и не вызывает необходимости применять пагубную систему насильственного безбрачия^[4]. И, наконец, я лишь вскользь упомянул о семейных обычаях кукуанов, многие из которых чрезвычайно любопытны, а также об их искусстве плавки и сварки металлов. Это искусство они довели до совершенства, прекрасным примером которого служат их толлы – тяжелые металлические ножи, к которым с удивительным искусством приварены лезвия из великолепной стали.

The fact of the matter is, I thought, with Sir Henry Curtis and Captain Good, that the best plan would be to tell my story in a plain, straightforward manner, and to leave these matters to be dealt with subsequently in whatever way ultimately may appear to be desirable. In the meanwhile I shall, of course, be delighted to give all information in my power to anybody interested in such things.

Посоветовавшись с сэром Генри Куртисом и капитаном Гудом, я решил рассказать простым, безыскусственным языком только наши приключения, а обо всем прочем поговорить как-нибудь в другой раз, если, конечно, это явится желательным. Я с величайшим удовольствием поделюсь сведениями, которыми располагаю, со всеми, кто этим заинтересуется.

And now it only remains for me to offer apologies for my blunt way of writing. I can but say in excuse of it that I am more accustomed to handle a rifle than a pen, and cannot make any pretence to the grand literary flights and flourishes which I see in novels – for sometimes I like to read a novel.

accustomed [ǝ'kʌstǝmd] accustom

flourishes ['flʌrɪʃǝz] flourish

Теперь осталось лишь попросить читателя извинить меня за мой неотесанный стиль. В свое оправдание могу лишь сказать, что я больше привык обращаться с ружьем, чем с пером, и потому не могу претендовать на великолепные литературные взлеты и пышность стиля, встречающиеся в романах, которые я иногда люблю почитывать.

I suppose they – the flights and flourishes – are desirable, and I regret not being able to supply them; but at the same time I cannot help thinking that simple things are always the most impressive, and that books are easier to understand when they are written in plain language, though perhaps I have no right to set up an opinion on such a matter. “A sharp spear,” runs the Kukuana saying, “needs no polish”; and on the same principle I venture to hope that a true story, however strange it may be, does not require to be decked out in fine words.

Allan Quatermain

spear [spɪǝ]

Вероятно, эти взлеты и пышность стиля желательны, но, к сожалению, я совсем не умею ими пользоваться.

На мой взгляд, книги, написанные простым и доходчивым языком, производят самое сильное впечатление, и их легче понять. Впрочем, мне не совсем удобно высказывать свое мнение по этому поводу. «Острое копье, – гласит кукуанская пословица, – не нужно точить». На этом основании я осмеливаюсь надеяться, что правдивый рассказ, каким бы странным он ни был, не нужно приукрашивать высокопарными словами.

Аллан Квотермейн

King Solomon’s mines
Копи царя Соломона

This faithful but unpretending record of a remarkable adventure is hereby respectfully dedicated by the narrator,

ALLAN QUATERMAIN, to all the big and little boys who read it.

Эту необычайную, но правдивую историю, рассказанную Алланом Квотермейном, он с чувством глубокой симпатии посвящает всем прочитавшим ее мальчикам – большим и маленьким…

Chapter I
I meet sir Henry Curtis
Глава I
Я встречаюсь с сэром Генри Куртисом

It is a curious thing that at my age – fifty-five last birthday – I should find myself taking up a pen to try to write a history. I wonder what sort of a history it will be when I have finished it, if ever I come to the end of the trip!

curious ['kjʊǝriǝs]

Может показаться странным, что, дожив до пятидесяти пяти лет, я впервые берусь за перо. Не знаю, что получится из моего рассказа и хватит ли вообще у меня терпения довести его до конца.

I have done a good many things in my life, which seems a long one to me, owing to my having begun work so young, perhaps. At an age when other boys are at school I was earning my living as a trader in the old Colony. I have been trading, hunting, fighting, or mining ever since. And yet it is only eight months ago that I made my pile. It is a big pile now that I have got it – I don't yet know how big – but I do not think I would go through the last fifteen or sixteen months again for it; no, not if I knew that I should come out safe at the end, pile and all. But then I am a timid man, and dislike violence; moreover, I am almost sick of adventure. I wonder why I am going to write this book: it is not in my line. I am not a literary man, though very devoted to the Old Testament and also to the “Ingoldsby Legends.”

violence ['vaɪǝlǝns]

Оглядываясь на прожитую жизнь, я удивляюсь, как много я успел сделать и как много мне пришлось пережить. Наверно, и жизнь мне кажется такой длинной оттого, что слишком рано я был предоставлен самому себе. В том возрасте, когда мальчики еще учатся в школе, я уже вынужден был работать, торгуя всякой мелочью в старой колонии^[5]. Чем только я не занимался с тех пор! Мне пришлось и торговать, и охотиться, и работать в копях, и даже воевать. И только восемь месяцев назад я стал богатым человеком. Теперь я обладаю огромным состоянием – я еще сам не знаю, насколько оно велико, – но не думаю, что ради этого я согласился бы вновь пережить последние пятнадцать или шестнадцать месяцев, даже если бы заранее знал, что все кончится благополучно и я так разбогатею. Я скромный человек, не люблю крови и насилия, и, откровенно говоря, мне изрядно надоели приключения. Не знаю, зачем я собираюсь писать эту книгу: это ведь совсем не по моей части. Да и образованным человеком я себя не считаю, хоть и очень люблю читать Ветхий завет^[6] и легенды Инголдзби^[7].

Let me try to set down my reasons, just to see if I have any.

Все же попробую изложить причины, побудившие меня написать эту книгу.

First reason: Because Sir Henry Curtis and Captain John Good asked me.

Во-первых, меня просили об этом сэр Генри Куртис и капитан Гуд.

Second reason: Because I am laid up here at Durban with the pain in my left leg. Ever since that confounded lion got hold of me I have been liable to this trouble, and being rather bad just now, it makes me limp more than ever. There must be some poison in a lion's teeth, otherwise how is it that when your wounds are healed they break out again, generally, mark you, at the same time of year that you got your mauling? It is a hard thing when one has shot sixty-five lions or more, as I have in the course of my life, that the sixty-sixth should chew your leg like a quid of tobacco. It breaks the routine of the thing, and putting other considerations aside, I am an orderly man and don't like that. This is by the way.

liable ['laɪǝbl ]

mauling ['mɔ:lɪŋ]

routine [ru:'ti:n]

Во-вторых, я сейчас нахожусь у себя в Дурбане, и делать мне все равно нечего, так как боль в левой ноге снова приковала меня к постели. Я страдаю от этих болей с тех самых пор, как в меня вцепился этот проклятый лев; сейчас боли усилились, и я хромаю больше чем обычно. Вероятно, в львиных зубах есть какой-то яд, иначе почему же совсем зажившие раны снова открываются, причем – заметьте! – ежегодно и в то же самое время.

На своем веку я застрелил шестьдесят пять львов, оставшись живым и невредимым, и не обидно ли, что какой-то шестьдесят шестой изжевал мою ногу, как кусок табака! Это нарушает естественный ход вещей, а я, помимо всех прочих соображений, люблю порядок, и мне это очень не нравится.

Third reason: Because I want my boy Harry, who is over there at the hospital in London studying to become a doctor, to have something to amuse him and keep him out of mischief for a week or so. Hospital work must sometimes pall and grow rather dull, for even of cutting up dead bodies there may come satiety, and as this history will not be dull, whatever else it may be, it will put a little life into things for a day or two while Harry is reading of our adventures.

satiety [sǝ'taɪǝtɪ]

Кроме того, я хочу, чтобы мой сын Гарри, который сейчас работает в лондонской больнице, готовясь стать врачом, читая этот рассказ, отвлекся хотя бы на некоторое время от своих сумасбродств.

Работа в больнице, вероятно, иногда надоедает и начинает казаться довольно скучной – ведь можно пресытиться даже вскрытием трупов.

Fourth reason and last: Because I am going to tell the strangest story that I remember. It may seem a queer thing to say, especially considering that there is no woman in it – except Foulata. Stop, though! there is Gagaoola, if she was a woman, and not a fiend. But she was a hundred at least, and therefore not marriageable, so I don't count her. At any rate, I can safely say that there is not a petticoat in the whole history.

queer [kwɪǝ]

fiend [fi:nd]

Во всяком случае, рассказ мой Гарри скучным не покажется и хоть на денек-другой внесет немного разнообразия в его жизнь, тем более что я собираюсь рассказать самую удивительную историю, которая когда-либо случалась с человеком. Это может показаться странным, так как в ней нет ни одной женщины, за исключением Фулаты. Впрочем, нет! Есть еще Гагула, хотя я не знаю, была она женщина или дьявол. Но нужно сказать, что ей было по крайней мере сто лет, и поэтому как женщина особого интереса она не представляла, так что в счет идти не может. Во всяком случае, могу с уверенностью сказать, что во всей этой истории нет ни одной юбки.

Well, I had better come to the yoke. It is a stiff place, and I feel as though I were bogged up to the axle. But, “sutjes, sutjes,” as the Boers say – I am sure I don’t know how they spell it – softly does it. A emphasis team will come through at last, that is, if they are not too poor. You can never do anything with poor oxen. Now to make a start.

yoke [jǝʊk]

axle ['æksl ]

Но не пора ли мне впрягаться в ярмо? Почва тут трудная, и мне кажется, будто я увяз в трясине по самую ось. Однако волы справятся с этим без особого труда. Сильная упряжка всегда в конце концов вытянет, со слабыми же волами, конечно, ничего не поделаешь! Итак, я начинаю!

I, Allan Quatermain, of Durban, Natal, Gentleman, make oath and say – That’s how I headed my deposition before the magistrate about poor Khiva’s and Ventvögel’s sad deaths; but somehow it doesn’t seem quite the right way to begin a book. And, besides, am I a gentleman? What is a gentleman? I don’t quite know, and yet I have had to do with niggers – no, I will scratch out that word “niggers,” for I do not like it. I’ve known natives who are, and so you will say, Harry, my boy, before you have done with this tale, and I have known mean whites with lots of money and fresh out from home, too, who are not.

«Я, Аллан Квотермейн из Дурбана, в Натале^[8], джентльмен, приношу присягу и заявляю…» – так начал я свои показания на суде относительно печальной кончины Хивы и Вентфогеля, но, пожалуй, для книги это не совсем подходящее начало. И вообще, могу ли я назвать себя джентльменом? Что такое джентльмен? Мне это не совсем ясно. В своей жизни я имел дело не с одним ниггером^[9]. Нет, я зачеркну это слово, оно мне совсем не по душе! Я знал туземцев, которые были джентльменами, с чем ты согласишься, Гарри, мой мальчик, прежде чем прочтешь эту книгу до конца. Знавал я также очень скверных и подлых белых, которые, однако, джентльменами не были, хоть денег у них было очень много.

At any rate, I was born a gentleman, though I have been nothing but a poor travelling trader and hunter all my life. Whether I have remained so I know not, you must judge of that. Heaven knows I've tried. I have killed many men in my time, yet I have never slain wantonly or stained my hand in innocent blood, but only in self-defence. The Almighty gave us our lives, and I suppose He meant us to defend them, at least I have always acted on that, and I hope it will not be brought up against me when my clock strikes. There, there, it is a cruel and a wicked world, and for a timid man I have been mixed up in a great deal of fighting. I cannot tell the rights of it, but at any rate I have never stolen, though once I cheated a Kafir out of a herd of cattle. But then he had done me a dirty turn, and it has troubled me ever since into the bargain.

innocent ['ɪnǝsnt]

wicked ['wɪkɪd]

bargain ['bɑ:gɪn]

Во всяком случае, я родился джентльменом, хоть и был в течение всей жизни всего-навсего бедным странствующим торговцем и охотником. Остался ли я джентльменом, не знаю, – судите об этом сами. Богу известно, что я старался им остаться! На своем веку мне пришлось убить много людей, однако я никогда не запятнал свои руки невинной кровью и убивал, только защищаясь. Всевышний даровал нам жизнь, и я полагаю, что он имел в виду, что мы будем ее защищать; по крайней мере, я всегда действовал на основании этого убеждения. И я надеюсь, что, когда пробьет мой смертный час, это мне простится. Увы! В мире много жестокости и безнравственности! И вот такому скромному человеку, как я, пришлось принимать участие во многих кровавых делах. Не знаю, правильно ли я сужу об этом, но я никогда не воровал, хотя однажды обманом выманил у одного кафра^[10] стадо скота. И несмотря на то что он тоже подложил мне свинью, я до сих пор чувствую угрызения совести.

Well, it is eighteen months or so ago since first I met Sir Henry Curtis and Captain Good. It was in this way. I had been up elephant hunting beyond Bamangwato, and had met with bad luck. Everything went wrong that trip, and to top up with I got the fever badly. So soon as I was well enough I trekked down to the Diamond Fields, sold such ivory as I had, together with my wagon and oxen, discharged my hunters, and took the post-cart to the Cape. After spending a week in Cape Town, finding that they overcharged me at the hotel, and having seen everything there was to see, including the botanical gardens, which seem to me likely to confer a great benefit on the country, and the new Houses of Parliament, which I expect will do nothing of the sort, I determined to go back to Natal by the Dunkeld, then lying at the docks waiting for the Edinburgh Castle due in from England. I took my berth and went aboard, and that afternoon the Natal passengers from the Edinburgh Castle transshipped, and we weighed and put to sea.

diamond ['daɪǝmǝnd]

ivory ['aɪvri]

Итак, с тех пор как я впервые встретил сэра Генри Куртиса и капитана Гуда, прошло примерно восемнадцать месяцев. Произошло же это следующим образом. Во время охоты на слонов за Бамангвато^[11] мне с самого начала не повезло, и в довершение всего я схватил сильную лихорадку. Немного окрепнув, я добрался до Алмазных россыпей, продал всю слоновую кость вместе с фургоном и волами, рассчитался с охотниками и сел в почтовую карету, направляющуюся в Кап^[12]. В Кейптауне я прожил неделю в гостинице, где, кстати сказать, меня здорово обсчитали, и осмотрел все его достопримечательности. Видел я и ботанические сады, которые, по моему мнению, приносят стране огромную пользу, и здание парламента, который, полагаю, никакой пользы не приносит. В Наталь я решил вернуться на пароходе «Данкелд». Он в это время стоял в доке в ожидании «Эдинбург Кастла», который должен был прибыть из Англии. Я оплатил проезд, сел на пароход, и в тот же день пассажиры, направляющиеся в Наталь, пересели с «Эдинбург Кастла» на «Данкелд». Мы снялись с якоря и вышли в море.

Among these passengers who came on board were two who excited my curiosity. One, a gentleman of about thirty, was perhaps the biggest-chested and longest-armed man I ever saw. He had yellow hair, a thick yellow beard, clear-cut features, and large grey eyes set deep in his head. I never saw a finer-looking man, and somehow he reminded me of an ancient Dane. Not that I know much of ancient Danes, though I knew a modern Dane who did me out of ten pounds; but I remember once seeing a picture of some of those gentry, who, I take it, were a kind of white Zulus. They were drinking out of big horns, and their long hair hung down their backs. As I looked at my friend standing there by the companion-ladder, I thought that if he only let his grow a little, put one of those chain shirts on to his great shoulders, and took hold of a battle-axe and a horn mug, he might have sat as a model for that picture. And by the way it is a curious thing, and just shows how the blood will out, I discovered afterwards that Sir Henry Curtis, for that was the big man’s name, is of Danish blood.^[13] He also reminded me emphasisly of somebody else, but at the time I could not remember who it was.

curiosity [,kjʊǝri'ɒsɪti]

Среди новых пассажиров на борту нашего парохода два человека сразу же привлекли мое внимание. Один из них был джентльмен лет тридцати. Я никогда не встречал человека такого богатырского сложения. У него были соломенного цвета волосы, густая борода, правильные черты лица и большие, глубоко сидящие серые глаза. В своей жизни я не видел более красивого человека, и он чем-то напоминал мне древнего датчанина. Это, конечно, не значит, что я много знаю о древних датчанах; я знал только одного современного датчанина, который, кстати сказать, выставил меня на десять фунтов. Я вспомнил, что однажды где-то видел картину, изображающую несколько таких господ, которые, мне кажется, очень похожи на белых зулусов. У них в руках были кубки из рога, и длинные волосы ниспадали им на спину. Смотря на этого человека, стоявшего у трапа, я подумал, что если бы он немного отрастил себе волосы, надел стальную кольчугу на свою могучую грудь, взял бы боевой топор и кубок из рога, то вполне смог бы позировать для этой картины. И, между прочим, странная вещь (как сказывается происхождение!): позже я узнал, что в жилах сэра Генри Куртиса – так звали этого высокого джентльмена – текла датская кровь. Он очень напоминал мне еще кого-то, но кого – я не мог вспомнить.

The other man, who stood talking to Sir Henry, was stout and dark, and of quite a different cut. I suspected at once that he was a naval officer; I don't know why, but it is difficult to mistake a navy man. I have gone shooting trips with several of them in the course of my life, and they have always proved themselves the best and bravest and nicest fellows I ever met, though sadly given, some of them, to the use of profane language. I asked a page or two back, what is a gentleman? I'll answer the question now: A Royal Naval officer is, in a general sort of way, though of course there may be a black sheep among them here and there. I fancy it is just the wide seas and the breath of God's winds that wash their hearts and blow the bitterness out of their minds and make them what men ought to be.

stout [staʊt]

profane [prǝ'feɪn]

Другой человек, который стоял, разговаривая с сэром Генри, был совсем другого типа. Я сейчас же подумал, что он морской офицер. Не знаю почему, но морского офицера сразу видно. Мне приходилось с ними ездить на охоту, и должен сказать, что они всегда оказывались необыкновенно храбрыми и симпатичными людьми, каких редко можно встретить. Одно в них плохо: уж очень они любят ругаться. Несколько раньше я задал вопрос: что такое джентльмен? Теперь я на него отвечу: это офицер Британского Королевского флота, хотя, конечно, и среди них иногда встречаются исключения. Я думаю, что широкие морские просторы и свежие ветры, несущие дыхание Господа Бога, омывают их сердца и выдувают скверну из сознания, делая их настоящими людьми.

Well, to return, I proved right again; I ascertained that the dark man was a naval officer, a lieutenant of thirty-one, who, after seventeen years’ service, had been turned out of her Majesty’s employ with the barren honour of a commander’s rank, because it was impossible that he should be promoted. This is what people who serve the Queen have to expect: to be shot out into the cold world to find a living just when they are beginning really to understand their work, and to reach the prime of life. I suppose they don’t mind it, but for my own part I had rather earn my bread as a hunter. One’s halfpence are as scarce perhaps, but you do not get so many kicks.

ascertained [,æsǝ'teɪnd] (ascertain)

lieutenant [lef'tenǝnt]

Но вернемся к рассказу. Я опять оказался прав. Действительно, этот человек был морским офицером. Безупречно прослужив во флоте Ее Величества семнадцать лет, неожиданно и вопреки его желанию он был зачислен в резерв с чином капитана. Вот что ожидает людей, которые служат королеве^[14]. В полном расцвете сил и способностей, когда они приобретают большой опыт и знания, их выбрасывают в холодный, неприветливый мир без средств к существованию. Возможно, что они и примиряются с этим; что же касается меня, я все же предпочитаю зарабатывать на хлеб охотой. Денег у тебя будет так же мало, но пинков ты получишь меньше!

The officer's name I found out – by referring to the passengers' lists – was Good – Captain John Good. He was broad, of medium height, dark, stout, and rather a curious man to look at. He was so very neat and so very clean-shaved, and he always wore an eye-glass in his right eye. It seemed to grow there, for it had no string, and he never took it out except to wipe it. At first I thought he used to sleep in it, but afterwards I found that this was a mistake. He put it in his trousers pocket when he went to bed, together with his false teeth, of which he had two beautiful sets that, my own being none of the best, have often caused me to break the tenth commandment. But I am anticipating.

Его фамилия – я нашел ее в списке пассажиров – была Гуд, капитан Джон Гуд. Это был коренастый человек лет тридцати, среднего роста, темноволосый, плотный, довольно оригинальный с виду. Он был чрезвычайно опрятно одет, тщательно выбрит и всегда носил в правом глазу монокль. Казалось, что этот монокль врос ему в глаз, так как носил он его без шнура и вынимал, только чтобы протереть. По простоте души я думал, что он и спит с ним, но потом узнал, что ошибался. Когда он ложился спать, то клал монокль в карман брюк вместе со вставными зубами, которых у него было два прекрасных комплекта, что часто заставляло меня нарушать десятую заповедь^[15], так как своими я похвастаться не могу. Но я забегаю вперед.

Soon after we had got under way evening closed in, and brought with it very dirty weather. A keen breeze sprung up off land, and a kind of aggravated Scotch mist soon drove everybody from the deck. As for the Dunkeld, she^[16] is a flat-bottomed punt, and going up light as she was, she rolled very heavily. It almost seemed as though she would go right over, but she never did. It was quite impossible to walk about, so I stood near the engines where it was warm, and amused myself with watching the pendulum, which was fixed opposite to me, swinging slowly backwards and forwards as the vessel rolled, and marking the angle she touched at each lurch.

pendulum ['pendjʊlǝm]

Вскоре после того, как мы снялись с якоря, наступил вечер, и погода неожиданно испортилась. Пронизывающий ветер подул с суши, спустился густой туман с изморосью, и все пассажиры вынуждены были покинуть палубу. Наше плоскодонное судно было недостаточно нагружено, и потому его сильно качало – иногда казалось, что мы вот-вот перевернемся. Но, к счастью, этого не случилось. Находиться на палубе было невозможно, и я стоял около машинного отделения, где было очень тепло, и развлекался тем, что смотрел на кренометр. Стрелка его медленно раскачивалась взад и вперед, отмечая угол наклона парохода при каждом крене.

“That pendulum's wrong; it is not properly weighted,” suddenly said a somewhat testy voice at my shoulder. Looking round I saw the naval officer whom I had noticed when the passengers came aboard.

– Ну и кренометр! Он же не выверен! – послышался рядом со мной чей-то раздраженный голос.

Оглянувшись, я увидел того морского офицера, на которого уже раньше обратил внимание.

“Indeed, now what makes you think so?” I asked.

– Разве? Почему вы так думаете?

“Think so. I don't think at all. Why there” – as she righted herself after a roll – ”if the ship had really rolled to the degree that thing pointed to, then she would never have rolled again, that's all. But it is just like these merchant skippers, they are always so confoundedly careless.”

– Думаю? Тут и думать нечего! Как же, – продолжал он, когда наш пароход снова восстановил равновесие после очередного крена, – если бы судно действительно накренилось до того градуса, который показывает эта штука, – тут он указал на кренометр, – мы бы перевернулись. Но что еще можно ожидать от капитанов торгового флота! Они чертовски небрежны.

Just then the dinner-bell rang, and I was not sorry, for it is a dreadful thing to have to listen to an officer of the Royal Navy when he gets on to that subject. I only know one worse thing, and that is to hear a merchant skipper express his candid opinion of officers of the Royal Navy.

Как раз в этот момент прозвучал обеденный гонг, чему я очень обрадовался, потому что если офицер Британского флота начинает ругать капитанов торгового флота, то слушать его невыносимо. Хуже этого только одно – слушать, как капитан торгового флота выражает свое откровенное мнение об офицерах Британского флота.

Captain Good and I went down to dinner together, and there we found Sir Henry Curtis already seated. He and Captain Good were placed together, and I sat opposite to them. The captain and I soon fell into talk about shooting and what not; he asking me many questions, for he is very inquisitive about all sorts of things, and I answering them as well as I could. Presently he got on to elephants.

Мы с капитаном Гудом спустились в кают-компанию и там застали сэра Генри Куртиса уже за столом. Капитан Гуд сел с ним рядом, я же занял место напротив. Мы с капитаном разговорились об охоте. Он задавал мне много вопросов, и я старался давать наиболее исчерпывающие ответы. Вскоре разговор перешел на слонов.

“Ah, sir,” called out somebody who was sitting near me, “you’ve reached the right man for that; Hunter Quatermain should be able to tell you about elephants if anybody can.”

– Ну, сэр, – сказал кто-то из сидевших недалеко от меня, – вам повезло: если кто-нибудь может толком рассказать вам о слонах, то это только охотник Квотермейн.

Sir Henry, who had been sitting quite quiet listening to our talk, started visibly.

quite [kwaɪt]

quiet [kwaɪǝt]

Сэр Генри, который все время молча прислушивался к нашему разговору, при последних словах заметно вздрогнул.

“Excuse me, sir,” he said, leaning forward across the table, and speaking in a low deep voice, a very suitable voice, it seemed to me, to come out of those great lungs. “Excuse me, sir, but is your name Allan Quatermain?”

– Простите меня, сэр, – тихо сказал он низким басом, именно таким, какой должен был исходить из таких могучих легких, – простите меня, сэр, вы не Аллан Квотермейн?

I said that it was.

Я ответил утвердительно.

The big man made no further remark, but I heard him mutter “fortunate” into his beard.

fortunate ['fɔ:tʃnǝt]

Сэр Генри больше ко мне не обращался, но я слышал, как он тихо произнес про себя: «Какая удача!»

Presently dinner came to an end, and as we were leaving the saloon Sir Henry strolled up and asked me if I would come into his cabin to smoke a pipe. I accepted, and he led the way to the Dunkeld deck cabin, and a very good cabin it is. It had been two cabins, but when Sir Garnet Wolseley or one of those big swells went down the coast in the Dunkeld, they knocked away the partition and have never put it up again. There was a sofa in the cabin, and a little table in front of it. Sir Henry sent the steward for a bottle of whisky, and the three of us sat down and lit our pipes.