000
ОтложитьЧитал
– Итак, идем сейчас в Галилею? – спросил всех Андрей.
– Уже не боитесь иудеев? – спросил Фома, не разделявший общего восторга, царившего в комнате.
Все, кроме Фомы, – ученики, женщины и мужчины, – были воодушевлены и как бы не в себе. Андрей схватил Фому за плечи и стал его тормошить.
– Милый Фома, – кричал он в восторге, – мы только что видели Господа нашего. Он воскрес, как обещал, понимаешь теперь?
– Ничего не понимаю, – упрямо твердил Фома, вырываясь из дружеских объятий учеников. – Пока сам не увижу Учителя, не поверю.
– Да бросьте вы еду, – кричал кто-то – В дороге можно поесть.
Все вышли из дома и отправились по Иерихонской дороге туда, куда их посылал Иисус.
***
Иисус шел в окружении Своих учеников и следовавших за Ним женщин и мужчин по приморскому пути. Он ласково смотрел на друзей Своих и тихо улыбался их радости и счастью.
– Мой Господь и мой Бог! – говорил радостный Фома.
– Не будь неверующим, но верующим, – шутливо-серьезно говорил ему Иисус.
А другие ученики весело что-то рассказывали Иисусу, перебивая друг друга и торопясь, смеялись от счастья. Один Петр, видимо, вспомнив что-то, вдруг нахмурился, но Иисус обнял его за плечи и что-то сказал ему, и лицо Петра просияло.
И те, кто имеет зрение, видели воскресшего Иисуса Христа, нашего Спасителя и Господа.
Но блаженны не видевшие и уверовавшие!
Эпилог. Последствия
Все следовавшие за Иисусом в Его земной жизни по дорогам Ханаана, – а их было сто двадцать пять человек вместе с теми семьюдесятью учениками, которых нашел и собрал Господь после Своего воскресения, направив их в Галилею, – виделись и говорили с воскресшим Иисусом. Он появлялся перед ними неожиданно, – и перед всеми вместе, и перед отдельными группами или лицами, – то в образе случайного спутника, то рыбака, то каменщика, то случайного гостя в гостинице, в домах или у костра, у которого они грелись. Когда Он начинал говорить, они узнавали Его и снова видели Его таким, каким знали. А на сороковой день по Его воскресении собрал Он их всех на Елеонской горе и обратился к ним с такими словами:
– Не отлучайтесь от Иерусалима, но ждите обещанного от Отца, о чем вы слышали от Меня. Иоанн крестил водою, а вы через несколько дней будете крещены Святым Духом.
– А не в этот ли день, Господи, Ты восстановишь царство Израилю? – наивно спросили они.
– Не ваше дело знать времена и сроки, которые Отец положил в Своей Власти. Вы примете силу, когда сойдет на вас Святой Дух, и будете Мне свидетелями в Иерусалиме, по всей Иудее и в других странах, куда вас пошлет Святой Дух.
После этих слов Иисуса они увидели, как Его обняло облако, Он поднялся на облаке вверх и скрылся с их глаз в заоблачной высоте. Затем в небе появились два мужа в сияющих одеждах, которые сказали им:
– Что вы стоите и смотрите в небо? Иисус вознесся на небо и придет таким же образом, как вы видели Его восходящим.
Тогда все собравшиеся пошли в Иерусалим, как велено им было Иисусом; и не знали они тогда, что через тридцать лет будет вознесен Иисусом на небо и Лазарь. Все эти годы он, дав обет молчания, служил святой цели в городе Китионе на Кипре.
В Иерусалиме до своего крещения Святым Духом им предстояло еще выбрать из числа тех мужчин, которые следовали за Иисусом и были свидетелями и Его воскресения, и Его вознесения на небо, двенадцатого ученика на место изменившего своему предназначению и служению Иуды Искариота. Сначала избрали двух кандидатов – Иосифа Варсаву, по прозвищу Иуст, и Матфия, но жребий решил в пользу последнего, и Матфий стал одним из двенадцати. Спустя десять дней после вознесения на небо Иисуса Христа, в день иудейской пятидесятницы, произошло и крещение Святым Духом: восемьдесят два ученика и ученица Мария Магдалина испытали сошествие на них Святого Духа в виде Небесного Огня, который не жжет, но рождает новое, и стали они апостолами нашего Господа, и открылись в них многие способности и дарования, необходимые им в их дальнейшей судьбе. Повинуясь Святому Духу, они все еще долго оставались в Иерусалиме, а затем разошлись в разные города и страны, приобретая на жизненном пути своем всё новых и новых учеников себе. Как и предупреждал их Иисус, много гонений было на них и их учеников, но это не останавливало их. Они создавали общины во всех городах и селениях, куда их призывал Святой Дух, их дух-утешитель, данный им Отцом во Имя Христа. Многие из них прожили долгую и трудную жизнь. Долгое время в Иерусалиме работали Петр и Иоанн Зеведеев, а затем Петр пошел на запад к эллинитам, грекам и римлянам.
Андрей, брат Петра, служил в Греции, затем вместе с Симоном Кананитом в Абхазии. После смерти Симона Кананита пошел на север в Скифию, где на холмах у берегов полноводной реки водрузил он крест и посеял семена знаний, произнеся слова: «Здесь будет город великий». С тех пор Андрей Первозванный есть покровитель, защитник и представитель в Небесных Обителях восточнославянского народа, которому определена высокая миссия в объединении Земли любовью. Пусть не отступится этот народ от своей миссии и, не возгордившись, с честью выполнит ее. Пройдя далее к варягам, а затем в Бургундию, Шотландию и Рим, Андрей возвратился в Грецию.
А Филипп, сделав многое во Имя Господа в Самарии, пошел, повинуясь Святому Духу, на юг – сначала в Газу и Азот, а затем прошел дальше на юг, благовествуя всем городам и селениям, пока не вернулся в Кесарию Стратонову.
Многое, очень многое сделали апостолы Господа нашего и апостол-женщина Мария Магдалина. Но, к сожалению, почти все они приняли мученическую смерть, так как в те времена черный исполин сильно злобствовал и лютовал, видя, что победа его частична, а Иисус в Небесах возрастает от Славы к Славе. Петр, Нафанаил Варфоломей и Филипп были распяты на кресте вниз головой: первый – в Риме, второй – в Армении, третий – в Гераполисе. Нафанаила сняли потом с креста еще живым и содрали с него кожу. Но раньше других из числа двенадцати погиб Иаков Зеведеев: спустя шестнадцать лет после казни Иисуса [В 44 г. н.э. по григорианскому календарю, следовательно, в данном романе Иисуса Христа распяли в 28 г. н.э., а не в 33 г. н.э. – В.Б.] его убил мечом, отрубив Иакову голову, царь Ирод Агриппа, внук Ирода Великого, по наговору сына Анны, действующего в те дни первосвященника Ханана. (Сам же царь Агриппа умер вскоре после убийства Иакова от страшной болезни, вызвавшей гниение его тела, – он умер заедаемый червями. А Ханан и все потомки старика Анны были жестоко убиты толпой во время войны и их обнаженные, разодранные на куски, трупы были выброшены в помойную яму.) А восемь лет спустя после смерти Иакова Зеведеева распяли на кресте вниз головой в городе Гераполисе Филиппа. В этом городе он был не один: с ним была его сестра Мариамна и друг Нафанаил Варфоломей. Здесь они совершили много исцелений, и правитель города приказал арестовать апостолов и распять их вниз головой. Но когда происходила казнь, началось в тех краях землетрясение, в результате которого погибли правитель, жрецы и много народа. Испугавшись, люди решили снять с крестов апостолов. Нафанаил был еще жив, а Филипп уже умер на кресте. Нафанаил тогда сказал Мариамне, грустно пошутив: «Боюсь, у меня появилось новое любимое занятие – висеть на кресте». Как сказано выше, Нафанаила ждала более страшная казнь в городе Альбане, в Армении. Матфей, служивший в Эфиопии, был зарублен мечом в возрасте пятидесяти семи лет. Фома служил в Персии и Индии, был убит копьями. Иаков Алфеев служил в Египте, там же и был распят на кресте, а затем еще живым распилен пилой. Иуда Иаковлев, прозванный Фаддеем, был распят на кресте и расстрелян стрелами в Арате. Андрея распяли на особом кресте в виде буквы «Х», который теперь называют Андреевским, в Греции. Чтобы сделать его казнь мучительней и продолжительней его привязали к кресту веревками. Три дня и три ночи он проповедовал, пребывая на кресте. Это произвело впечатление. Его решили помиловать и снять с креста, но он воскликнул: «Не снимайте меня, я уже вижу Господа моего». Его все-таки сняли, но он тут же умер. Симона Кананита распяли на кресте в Абхазии. Матфия, заступившего место двенадцатого апостола, побили камнями в Иерусалиме, а затем обезглавили. Многие из их учеников тоже были казнены тем или иным способом. Первым из их учеников погиб Стефан, его забросали камнями на глазах одобрявшего это убийство юноши Савла, будущего апостола Павла. Общей участи удалось избежать лишь Марии Магдалине – она, прожив долгую жизнь, умерла тихо в своей постели, и Иоанну Зеведееву. В нем исчезла юношеская вспыльчивость и еще в молодых летах он научился истинной Любви: всю свою жизнь он словом и делом исполнял Иисусову заповедь любви, не уставая повторять людям: «Любите друг друга». Иоанна, уже находящегося в преклонных годах и в прошлом прошедшего через гонения и пытки, римские власти сослали на греческий остров Патмос. Там ему, пребывавшему в заключении, были открыты в видении небесные тайны и тайны будущих событий и сроков. В конце же его жизненного пути, как и сказал Иисус в дни между Его воскресением и Его вознесением на небо, Иоанна ждала не смерть, а трансформа его физического тела, [«Я хочу, чтобы он пребыл, пока не приду…» (Иоан. 21,22). – В.Б.] и он был вознесен Иисусом на небо. Иисус многих провел в небесные страны мимо смерти плоти: Лазаря, Марию, Свою земную мать, Иоанна, Своего ученика, и некоторых других Своих последователей, живших и в другие века нашей эры…
…Иуду Искариота люди Каиафы упустили еще в черте города, но его уже ночью отыскали шустрые люди Анны. Они нашли его уже удавленным на осине, росшей за городскими стенами над обрывом. Факельное пламя осветило посиневшее лицо Иуды с высунутым языком. Один из приближенных Анны опознал предателя, так как несколько раз его видел во дворце бывшего первосвященника. Но, чтобы страшный плод на осине не оставался в субботу над Иерусалимом, он выхватил меч свой и одним ударом перерубил натянутый пояс. Так тело Иуды упало в глубокий обрыв. Посыпались песок и мелкие камешки – и все замерло вокруг, лишь полная луна светила прямо в глаза несостоявшимся убийцам. А разбитое на острых камнях тело Иуды так и осталось в обрыве на съедение гиенам и грифам.
Когда ученики торопились в Галилею после первого своего свидания с воскресшим Иисусом, они, проходя по тропинке, идущей по дну обрыва, заметили в стороне мертвого, обезображенного камнями и поврежденного хищными птицами, человека, и по одежде опознали Иуду-предателя. Петр в гневе сказал: «Вот какая страшная смерть постигла его за предательство: он низвергнулся, расселось чрево его и выпали его внутренности». Все остальные ученики, мужчины и женщины были бледны, и, сдерживая приступы тошноты, подступавшие к их горлу, молча некоторое время глядели на мертвое, обезображенное тело их бывшего брата, с которым они прожили бок о бок два года. Они не заметили обрывка пояса на его шее, так как никто из них не решился подойти к телу ближе, и они подумали, как и Петр, что Иуда Искариот сам бросился в обрыв, чтобы найти свою смерть на острых серых камнях, которыми так богаты окрестности Иерусалима. Еще долго ходили слухи об Иуде Искариоте-предателе. Немногие видели его мертвым, поэтому и ходили слухи о том, что он жив, разбогател и даже женился, и живет в свое удовольствие. Другие слухи подтверждали, что он долго прожил после предательства, но не благоденствовал, поскольку за те тридцать серебряников он приобрел небольшой кусок истощенной, неплодородной земли, так что очень скоро дожил до полной нищеты, а затем умер в страшных мучениях от водянки. Причем сплетники прибавляли такие подробности о его смертельной болезни, что многим становилось совестно. Но не будем повторять все, что говорилось. После самоубийства Иуду увлек к себе черный исполин, где и глумился и издевался над ним, как хотел и умел. И прошли многие столетия на земле, прежде чем Иисус исполнился такой силы, чтобы открыть запоры страдалища Иуды. Иисус еще раз сошел в ад и забрал оттуда Своего ученика, когда-то предавшего Его. Теперь Иуда готовится к новому жизненному пути на земле во времена темные, времена непроглядные, чтобы принять мучительную смерть за Имя Того, Кого он предал.
Иуда был неправ, когда утверждал, что все оставили Иисуса, всех смыло дождем и лишь он один оставался у подножия Голгофы. Там, под серым жестоким ливнем и сверкающими молниями, оставался еще один человек. Этот человек – Симон Киринеянин. В тот день, четырнадцатого нисана, когда он шел домой, и, привлеченный шумом в городе и позорным шествием, остановился поглядеть на него, его схватили взбешенные медленным продвижением вперед легионеры и заставили его нести перекладину для креста Иисуса. До Голгофы оставалось не более трех сотен шагов. Симон тогда и разглядел Иисуса. До этого времени он никогда ничего про Него не слышал и Его не встречал даже в толпе на улицах. Теперь, иногда поглядывая на измученного, побитого Иисуса, Симон чувствовал что-то для него непонятное, но сильно его заинтересовавшее. Когда за повозками замкнулись оцепления, он оставался у подножия горы и не двигался с места до самого конца. Иуда его не мог видеть, поскольку сам он наблюдал за казнью с южной стороны и гора скрывала от него еще одного наблюдателя. С тех пор Симон Киринеянин пытался многое узнать об Иисусе, он же и рассказал все, что видел на Голгофе, а впоследствии поступил в общину, созданную апостолами. Оба его сына, Александр и Руф, тоже пользовались большим уважением в общине.
Иосиф Аримафейский принял крещение от апостола Филиппа, как только освободился из тюрьмы, в которой он пребывал недолго и куда он попал, арестованный синедрионом по обвинению в похищении тела Иисуса из гробницы. Затем он проповедовал в Галилее и сирийском Диосполе. Когда многие люди, верившие в скорое разрушение Иерусалима, ощутив первое грозное дыхание войны, ушли в Пеллу, семидесятилетний Иосиф, его семья и ученики апостола Филиппа, к тому времени уже девять лет покойного, перебрались через Галлию в Британию, бывшей уже девятнадцать лет провинцией Рима. Туда они принесли Благую Весть. Кроме того, в Британию в составе своего личного имущества Иосиф Аримафейский привез две драгоценные для него вещи, которые были памятью о Сыне Божием. Это – самая простая серебряная чаша с происходившей в новом иерусалимском доме Иосифа Тайной Вечери (эта чаша стала прообразом Чаши Грааля) и наконечник копья кентуриона Логгина с кровью Иисуса, который Иосиф, узнав подробности смерти Иисуса на кресте, когда забирал Его тело, выпросил у кентуриона в память об Иисусе. Логгин отдал наконечник ему даром, хотя Иосиф и предлагал ему деньги, и сказал так Иосифу: «Красная луна с солнцем на небе и земля гудит у меня под ногами: за Этого Человека боги – и я не возьму твои деньги». В Британии и закончил свои дни в этом мире Иосиф Аримафейский, чтобы в Божьих странах стать хранителем Святого Грааля на четыреста земных лет до прихода на святую гору мира горнего названием Монсальват странника Титурэля, строителя Храма и Замка Грааля и следующего хранителя Святой Чаши, в которой заключено спасение всех живущих на Земле.
Никодима должны были арестовать вместе с Иосифом Аримафейским, но, вовремя предупрежденный слугой Иосифа, – а Иосифа арестовали первым, – он успел скрыться. Когда же Никодим вернулся в Иерусалим, он застал Иосифа уже на свободе, а обвинения синедриона уничтоженными вследствие неодобрения их Понтием Пилатом, который счел такие обвинения пустыми и возникшими из зависти. Никодим принял крещение от апостолов в то же время, что и Иосиф Аримафейский. В отличие от своего друга, который предпочитал лишний раз не злить фарисеев, саддукеев, книжников и зелотов, – как он сам говорил: «не связываться с теми, кто обречен оставаться слепыми и глухими», имея перед собой огромную задачу о хранении Грааля, – Никодим, оставив свою политику «незаметного в собрании», отважно выступал не только перед иерусалимским народом, но и в синедрионе. Его собратья – фарисеи – только руки разводили в стороны. Они, хотя и припоминали ему его робкие заступнические речи в пользу Иисуса при Его жизни, теперь никак не могли понять новой смелости Никодима. Занятые только собой в своей гордыне они поначалу не замечали насколько велика популярность их «скромного» собрата в народе. Заметив же ее и убоявшись народа, они не стали закидывать Никодима камнями, а ограничились исключением Никодима из своих рядов, изгнанием его из Иудеи и конфискацией всего его огромного имущества. После этого Никодим скрылся в доме своего родственника Гамалиила (его дом находился в селении близ Иерусалима) и тайно продолжил проповедь Благой Вести в Иудее. В этом доме Никодим написал свое Евангелие о нисшествии Иисуса Христа в ад и Его победе над ним. В этом же доме Никодим и почил.
Кентурион Логгин, который был свидетелем смерти Иисуса, по воле судьбы и Понтия Пилата (синедрион настоятельно просил выставить стражу у Гроба Казненного) стал еще и свидетелем Его воскресения. После этого Логгин уверовал в Иисуса Христа и принял крещение от апостолов, получив имя Лонгин. Бросив службу в войске, Логгин, – а вернее, Лонгин, – возвратился на свою родину в Каппадокию, где и проповедовал Благую Весть со своими учениками. Но и его постигла трагическая судьба: вскоре и он и его ученики были обезглавлены.
Каиафа еще несколько лет был первосвященником. После разговора с Пилатом в день казни Иисуса, он изменил свое поведение в отношении прокуратора. Он по-прежнему уважал римлян, но лично Пилат ему стал неприятен. Тайные анонимки полетели на Капрею, в Рим, в Антиохию, тем более, что Пилат давал много пищи для их содержания. Но порадоваться новому прокуратору, присланному в Иудею, и установить с ним дружеские отношения, Каиафе не удалось, так как его самого освободили от должности в том же году, что и Пилата. Первосвященником назначили Ионафана, сына Анны. Анна же прожил долгую жизнь в богатстве, почете и уважении своих домашних и приближенных и, попивая свое вино из золотой чаши с кровавыми рубинами, вспоминал иногда своего давнего врага Понтия Пилата, позорно снятого с должности прокуратора. Каиафа уже не раздражал бывшего первосвященника своими истериками, а тихо и скромно возлегал за столом в крайнем унынии. Потеря первосвященнического места оказала на него сильное воздействие, он сник и потускнел, а спустя год умер. Анна умер несколько лет спустя, окруженный почестями и уважением. Он не увидел разрушения Иерусалима. Черный исполин дал своей марионетке привольно и долго прожить, поскольку знал, как коротка земная жизнь в сравнении с тем сроком, который Анна заработал своим безверием и коварством. Анна стал лакомым блюдом для демонов.
Великое разрушение Иерусалима произошло через сорок два года после казни Иисуса, именно тогда, когда, не будь казни, Иисус должен был вознестись на небо на глазах всего мира, тем самым окончательно победив и устранив демонические искажения Божьих законов на Земле. Это Он и обещал вначале.
За десять лет до разрушения зелоты, поборники веры, под предводительством Менахея, потомка Иуды Галилеянина, и его родственника Елеазара устроили кровавую резню римлянам, и им удалось выгнать римские войска из Иерусалима. Так началась война и в других городах Ханаана. Рассвирепев, зелоты убивали не только римлян, но и всех, кто не разделял их взгляды. В самом Иерусалиме творилось что-то страшное. Шесть лет ходили провидцы по улицам города, принимаемые окружающими за сумасшедших, так как они пророчили беды Иерусалиму. С ними жестоко расправлялись либо власти, либо толпа на улице. «Когда увидите Иерусалим, окруженный войсками, тогда знайте, что приблизилось запустение его», – предупреждал Иисус. Странные вещи творились вокруг: земля содрогалась и тревожный гул доносился из ее глубин, многие видели в лучах заходящего солнца призраки грозных воинов, но таяло видение в последнем прощальном луче и город продолжал жить своей жизнью. Несчастье случилось накануне праздника кущей, когда многие иудеи собрались в Иерусалиме. Великий город был окружен войсками Кестия Галла. Но осада длилась недолго. Неизвестно почему, когда иудеи приготовились отразить нападение, так как всё говорило в пользу немедленного штурма, Кестий снял осаду и удалился. Боевой задор обуял иудеев, и их войска бросились догонять противника. С безумной яростью они обрушились на римлян и одержали победу. В это время все, кто прислушался к предупреждению пророков, провидцев и христиане, предупрежденные Иисусом почти сорок лет тому назад, ушли из города в безопасное место, за Иордан, в город Пелла. Остальные же бурно праздновали свою победу, увеличившую их самоуверенность, тем более, что город имел толстые, крепкие стены, башни, крепости, да и каждые из его двенадцати ворот могли отворить не менее двадцати человек. Праздники в Иерусалиме отмечались с размахом. Нередко бывали мелкие потасовки, но бывали и крупные выступления, а преступления совершались ежедневно. На улицу было опасно выходить после заката солнца. Тем не менее к празднику пасхи в город пришли и приехали сотни тысяч паломников. Именно тогда, когда иудеи готовились к празднику, самодовольно и беспечно расхаживали по улицам города, а распивочные были полны посетителями, началась новая осада города, но уже войсками под командованием Тита, сына Веспасиана. Дело в том, что император Веспасиан задумал построить Колизей для римлян, а средства на строительство взять в Иерусалиме, в том числе и в сокровищнице Храма. Осада была жесткой: все, кто рисковал выйти за ворота Иерусалима, умерщвлялись римлянами с особой жестокостью. Запасов еды в городе было немного, и вскоре начался голод. Ели и жевали всё кожаное – ремни, обувь, упряжки. А Тит держал осаду. Взор его завораживал неприступный и самоуверенный город, белизна мрамора и золотая рыбья чешуя крыши Храма, построенного на холме Мориа. Легионерам не терпелось перейти к штурму. Но Тит ждал: имущество побежденного достанется победителю, и ему не хотелось разрушать город. Даже Иосиф Флавий обратился с речью к иудеям, чтобы те вышли в долину и приняли бой там. Но иудеи были упрямы и слишком надеялись на крепость стен и ворот. Голод дошел до того, что в столице процветало людоедство, ели даже своих детей, как и предупреждали пророки Исайя и Иеремия, как совсем недавно предупреждал Иисус. Иудеи не вышли. Не верилось им, что укрепленная столица может пасть. Но то ли стража потеряла бдительность, то ли чье-то предательство было тому причиной, но однажды ночью одни из ворот отворились «как бы сами собой». Факт есть факт, римляне свободно и спокойно вошли в спящий ночной город. Штурма не было. Бой развернулся внезапно. Голодные, почти одичавшие иудеи с небывалым напором и бешенством накинулись на завоевателей. Оружием служило всё: палки, бичи, куски металла, горящие балки. Как вспоминали очевидцы, один из римских солдат, рассвирепев, швырнул горящую головню в окна притвора Храма. Кедровая обшивка стен загорелась. Тит попытался остановить начавшийся пожар, он орал команды легионерам, но в безумии боя никто его не слышал. Да это уже и не был бой, это была бойня. Даже невооруженные иудеи в сумасшедшей, слепой ярости бросались на мечи римлян. Ноги сражавшихся скользили в липкой темной крови, лившейся как вода, никто и не думал тушить бушующие пожары вокруг. Зато в трепетной пляске дикого огня золотые украшения Храма заблестели заманчивее для римских мародеров. Один из них даже попытался вынести из Храма золотой умывальник, но он был сражен ударом палицы.
Сражавшиеся уже не смотрели себе под ноги, и топтали груды окровавленных и обожженных трупов, озаренных огнем пожарищ. Едкий дым затруднял дыхание. Вопли и крики перемешивались с грохотом обваливающихся балок и падающих камней. Кто не умер от меча или палицы, сгорал в огне. Ужас наконец охватил и жестоких римлян. Страшно было смотреть, как исхудалые, физически обессиленные, почти невооруженные люди с яростной чудесной силою, с бешенством и с жутким фанатизмом сражались, пока в них еще теплилась жизнь. Бой утих лишь тогда, когда почти все иудеи, оставшиеся в городе, были убиты или пленены. Не об убитых скорбел Тит, не о том, что тысячи трупов иудеев и римлян было на улицах города. Он смотрел на пепелище Храма. Не разбирающийся в архитектуре, он высоко ценил его дорогостоящую красоту. Храм, который задумал и начал когда-то царь Давид и закончил его строительство сын Давида Соломон, был прекраснейшим памятником архитектуры и был разрушен Навуходоносором II. Это уже был второй Храм, построенный пятьсот с лишним лет тому назад и дополнительно перестроенный и богато украшенный Иродом Великим. Тит скорбел о погибшем имуществе. С досадой он отвернулся от пепелища, поскользнулся на крови, но устоял. «Убрать всё в городе», – бросил он в легионеров слова. Переступая через трупы, он отошел к ограде дворца Ирода Великого, за которой еще пылал когда-то пышный сад, единственный в каменном городе, и устало присел на перевернутую повозку. Так погиб великий город, и «не осталось в нем камня на камне». Всё же золото и уцелевшие его ценности пошли на строительство кровавого Колизея.
Но вернемся назад, во времена, когда Иерусалим еще процветал и когда Каиафа и его люди слали анонимные доносы кесарю и правителю на Понтия Пилата. После казни Иисуса Пилат совсем не изменился внешне. Он по-прежнему был всегда подтянут, суров и в каждом его движении был виден бывший трибун легиона. Но он очень изменился внутренне, а также он изменил свое отношение к иудеям. Каждый раз, когда он приезжал из Кесарии Стратоновой в Иерусалим, он мысленно приказывал себе не смотреть на черепообразную гору, и каждый раз он не удерживался, оглядывался на нее и некоторое время смотрел на нее до тех пор, пока не начинали ему мерещиться три креста на ее темени. Особенно мучителен для него был средний крест. Он смотрел, вглядывался, прислушивался к своей непонятной боли в груди. Но марево рассеивалось, и тень ложилась на его лицо. Он ударял по бокам своего коня и галопом проносился по улицам ненавистного ему города к дворцу Ирода Великого. Входил он во дворец мрачным, с плотно сжатыми губами. Слуги боялись даже показаться ему на глаза в эти минуты, поэтому столик был накрыт заранее, а горячее мясо ставили на стол лишь когда слышали знакомый цокот копыт коня прокуратора. Пилат стал зол, и больше не шел на уступки иудеям, даже слушать их не хотел, и главным мотивом в анонимках была его религиозная и национальная нетерпимость. Любой скандал, потасовку, драку, выступление Пилат разрешал одним способом – казнью, а религиозные бунты потоплял в крови иудеев, и часто вырастал густой лес из крестов на черепе Голгофы; этим Пилат действительно стяжал себе славу жестокого шестого прокуратора Иудеи.
Слуги прятались за колоннами, готовые по мановению пальца его услужить ему. Но Пилат не звал слуг, так как находил на столе и горячие блюда, и фрукты, и вино, и воду. Он сбрасывал с себя свой плащ, умывал лицо и руки и возлегал у столика. Он обедал и ужинал только со своим врачом Леандром, с которым в последние восемь лет почти не разлучался, очень нуждаясь в его обществе и дружбе. Леандр очень беспокоился о Пилате. В присутствии своего врача Пилат как-то слабел, суровость его уходила, таяла, иногда он пил много вина, хотя сильно и не пьянел никогда. Тоска изъедала его изнутри.
– Мне страшно, – тихо и грустно говорил Пилат. – Ты мой врач и друг: я могу тебе сказать то, что не сказал бы никому другому. У меня странное, беспокойное, крайне неприятное чувство: сколько прокураторов было до меня и будет после меня, но ни один из них не будет так знаменит, как я.
– Люди мечтают о славе, – отметил Леандр.
– Не-ет, Леандр. Такой славы я никогда не хотел. Всё забудется: мои заслуги перед империей, мои победы, награды – вся моя жизнь, но все будут помнить тот час суда, и в связи с этим часом будут упоминать мое имя – Понтий Пилат. Не будь этого часа в моей жизни, и мое имя кануло бы в Лету. Почему меня преследует страх перед вечной славой? Кто Он? Я казнил сотни и тысячи, убивал на войне десятки тысяч и жестоко подавлял бунты, а Его забыть не могу. Ох, нет мне покоя! Боюсь, что после смерти я стану лемуром… [Лемуры (у римлян) – души умерших, не нашедших покоя в подземном царстве. – В.Б.] Прославляет человека за дела его только Бог, – продолжал Пилат уже другим тоном, словно говорил во сне. – Он прославил Его, понимаешь, Леандр? А моя слава – это слава Его губителя-судьи… – Пилат опомнился и заметил, что Леандр очень внимательно вглядывается в него. Пилат быстро сказал: – Боги, боги мои! Что это я говорю? О чем я думаю? Ты же знаешь, Леандр, что сейчас идет расследование. От наместника приехал Марулл, чтобы судить меня «за превышение власти и кощунство». Меня снимут с должности, да она мне и не нужна, и надоела. Вероятнее всего, что Марулл и станет следующим прокуратором.
– Я знаю, прокуратор, что ты взял деньги из сокровищницы Храма на строительство нового акведука, – озабоченно сказал Леандр. – Но я слышал, что и самаряне послали на тебя жалобу. Они-то почему?
Пилат махнул рукой.
– Всё то же – превышение власти. Мои подчиненные в Самарии, оказывается, брали с кого хотели мзду. Сейчас идет проверка. Да это всё Каиафа беспокоится, это он на меня их напустил.
Пилат еще выпил вина, и его глаза с тяжелым взглядом налились кровью.
– Если бы не жалобы самарян, то с сокровищницей Храма как-нибудь и замяли бы. А теперь…
Немного помолчали. Пилат усмехнулся.
– Да, я считаю, что строительство акведука для города куда полезнее, чем перстни Каиафы и содержание своры доносчиков Анны. Все знают на что живут и кормятся все эти… Итак, убить Невиновного моими руками – это не кощунство, а отобрать кормушку у первосвященников – кощунство.
Леандр внимательно слушал.
– Как это они ловко всё завернули! Они провели меня, как ребенка, подставив под двойной удар: с одной стороны, довольство или недовольство населения провинции – это заслуга или соответственно вина прокуратора, с другой стороны, этот нелепый донос как возможность поссорить меня с кесарем и правителем. Понимаешь, Леандр, я струсил, этого я тебе никогда не говорил.
– Ты строг к себе, прокуратор, – улыбнулся Леандр. – Чтобы Всадник – и струсил! Я думаю, они долго всё готовили, а ты, встретившись с такой подготовкой, растерялся и проявил нерешительность. Да я не знаю, как бы я поступил на твоем месте.