000
ОтложитьЧитал
Глава 3. Начало
На следующий день во второй его половине в городские ворота Капернаума вошел одинокий, очень высокий [Судя по Туринской плащанице, рост Иисуса составлял 182 см. – В.Б.] Человек. У Него не было ни посоха, ни сумы, и хотя Он имел вид галилеянина, и одет был как бедный галилеянин, люди, торопившиеся по своим делам, почему-то вдруг задерживали на Нем свой взгляд, а немногие даже останавливались и некоторое время глядели Ему вслед. То, что Человек, явно прибывший из другого города, вошел в Капернаум с пустыми руками, нисколько не удивляло и не интересовало людей, их поражало Его лицо и вся Его фигура. Было в Нем что-то непостижимое и необъяснимое, поражающее с первого взгляда на Него. Он был очень красив – даже для глаз, избалованных красотой, – очень красив. Казалось, таким красивым не может быть земное лицо и это останавливало, поражало. Правильное овальное лицо с совершенными чертами, кожа белая, нежная, чуть тронутая легким загаром, Его длинные, до плеч, волосы были не темные, а скорее светлые, мягко сверкающие на солнце, такая же – короткая борода, глаза большие, синие, как весенние веселые цветы в долине, и бездонные, как звездное ночное небо. Знавшие Его и семью Его земную удивлялись тому, что Он ни на кого в семействе не был похож. Малое сходство, и то немногие, находили в Нем с Марией. Из этого вышла впоследствии ужасная, мерзкая сплетня: будто бы Он внебрачный сын римского солдата сирийца Пантера, которого никто никогда не видел. Но не было в Его облике ничего ни римского, ни сирийского, ни иудейского, ни галилейского – Его лицо было настолько идеальным, что его можно было назвать наднациональным, поскольку оно не носило черт какой-нибудь определенной или определенных национальностей. Но главное, это Его взгляд – кроткий, ласковый, исполненный совершенной, глубокой любви к миру, и в то же время – властный и проницательный. От всего Его лика, от всей Его личности исходила непостижимая, беспредельная живая сила, завораживающая и притягательная, говорившая о том, что Любовь, Жизнь, Истина, Доброта, Красота являются настоящими законными царицами Земли, а всё остальное лишь кошмар, который снится людям, и производящая мгновенное очистительное действие в душах людей, которые услышали свое сердце. Те, кто видели Его впервые и не знали Кто Он, но отличались хоть какой-нибудь душевной восприимчивостью и чуткостью, навсегда запоминали даже мимолетную встречу с Ним. Его облик навечно впечатывался в их души и сердца, и они понять не могли разумом, но предчувствовали всем сердцем своим, что эта встреча была самым важным, самым главным в их жизни событием.
Итак, в город Капернаум, названный впоследствии Его городом, вошел Иисус. Это был маленький, но шумный городок на северном побережье Галилейского моря, через который пролегали торговые пути с побережья Средиземного моря до Сирии и Малой Азии и который являлся таможней на пути из Кесарии в Дамаск. Капернаум был заселен преимущественно бедным людом – ремесленниками, рыбаками, пастухами, земледельцами, нищими, бродягами, более зажиточными торговцами-перекупщиками. Держали здесь свои лавки не очень богатые греческие купцы. Городок простой, провинциальный, бедность лачуг которого была прикрыта пышностью галилейских садов. Роскошные ореховые, гранатовые, лимонные деревья и смоковницы стояли гордо, величаво, богатые виноградники укрывали целые кварталы от солнца; фермы, раскинувшиеся за стенами города, утопали в зелени смоковниц и олив; и везде буйные травы и цветы – и на полянах, и на холмах, и у городских стен, и на клумбах возле каждого дома. В воздухе разлился аромат лавра и близкого Геннисаретского озера. Иисус проходил по изломанным уличкам города и по широким его улицам и наблюдал людей, буднично суетившихся в своих хозяйствах. Наконец Он вышел к наполненной народом базарной площади. Здесь люди, жарко торгуясь, покупали себе еду, одежду, посуду, домашний инвентарь. Нищие сидели у какой-то недостроенной, а, может быть, уже разрушенной стены, сложенной из крупных камней, каких много разбросано по берегу моря. Среди нищих было много увечных, искалеченных тяжелой работой в богатых поместьях, на стройках в Тивериаде или каменоломнях. Но попадались среди них и мошенники, которые приделывали себе искусно какое-нибудь увечье и этим зарабатывали свой хлеб, но их было мало, и сейчас у этой стены, которая должна была служить, вероятно, оградой, хотя вовсе не понятно чего и от чего, таких было два человека. В основном же жители Капернаума были очень трудолюбивым народом и лишь серьезное увечье могло стать причиной такого занятия. Иисус сразу различил тех двоих, но Его внимание привлек старик, сидящий прямо на земле, вытянувший ноги вперед. Ноги его производили жуткое впечатление и, казалось, что старик сидит сам по себе, а ноги лежат рядом с ним, как что-то чужеродное, отдельное, постороннее, но приставленное зачем-то к его безногому телу.
– Мир тебе, добрый человек, – обратился к нему Иисус, приветствуя его.
– И тебе мир, – бойко ответил дед. – А Ты, видно, не из наших, не из капернаумовских?
– Верно. Я не из капернаумовских, – улыбнулся Иисус.
– Постой-постой, а Ты ведь не из простых, – бойко продолжал дед, радуясь своей проницательности, – а одежда у Тебя наша, галилейская. Или Ты – переодетый царь? Из какой страны?
– Об этом долго рассказывать, добрый человек. Лучше скажи, что с тобой приключилось? Почему ноги не ходят? – Иисус присел рядом с ним.
– Не ходят, это верно, – вздохнул дед. – Давно это случилось, одиннадцать лет тому назад, когда нашему четвертовластнику Антипе захотелось город большой построить в римском вкусе в честь императора Тиверия. На строительстве деревянная подпорка соскользнула, полетели камни. Вот камнем большим, с котел очаговый величиной, меня и зашибло. Надсмотрщик у нас был строгий и злой, как голодная собака на привязи. Он как увидел, что обе мои ноги повисли, как тряпки, выкинул меня из города, будто я дохлая скотина. А добрые люди подобрали меня и доставили домой. А дома… денег нет. Обучился я тогда фигурки деревянные делать и посуду для кухни. Здесь на базаре и продавал… А теперь глаза не те и руки дрожат, а еще в прошлом году правую руку отняло. Теперь сосед мой помогает мне: каждодневно сюда меня приносит, чтобы я мог свой хлеб есть. И одна надежда у меня – на Бога всемилостивого, что не оставит меня, калеку немощного и убогого в несчастии моем, как некогда не оставил и помог Он Ионе праведному извергнуться из чрева китова на брег тихий и спокойный.
Иисус улыбнулся.
– И крепко ты веришь в Бога?
– Нам, бедным, без веры в Него никак нельзя – пропадем совсем, – строго ответил старик. – Каждодневно вспоминаю о Нем и молюсь Ему.
– Твои молитвы услышаны, добрый человек. Вера твоя спасла тебя. Встань и иди. – Иисус поднялся, чтобы освободить пространство для старика.
А старик не двигался и широко раскрытыми от удивления глазами глядел на Иисуса.
– Боже всемилостивый, – наконец прошептал пораженный дед. – Кто Ты? Люди добрые, – сказал он тихо, и вдруг вскричал: – Люди добрые, я чувствую свои ноги и руку. Я вижу отчетливо ваши лица, я вижу каждый листочек на дереве, люди добрые-е.
Старик, дрожа от сильного волнения, поднялся на ноги.
– Кто Ты – царский сын или великий врач? – бросился старик к Иисусу. Люди, видевшие это, даже не ахнули, они были поражены. Старика в городе хорошо знали, и знали, что произошло чудо и нет здесь никакого фокуса.
– Да будет мир с тобою, добрый человек, – тихо сказал Иисус и пошел дальше, к другим увечным, которые нуждались в исцелении.
Старик упал на пыльную дорогу, встал на колени и прокричал сквозь вдруг хлынувшие слезы радости:
– До конца дней моих помнить Тебя буду, посланник Божий.
Сосед старика, который пришел чуть позже, чтобы отнести его домой, всплеснул руками:
– Да ты, старик, на свадьбе моей дочки с ней, невестой, плясать будешь.
Тут ему наперебой и стали рассказывать о странном появившемся в Капернауме человеке, по всей видимости, великом заграничном враче. Тот не верил.
– Верь, верь, Исав, – говорил старик, плача и смеясь одновременно. – Смотри на меня. – Старик подпрыгнул и сделал какую-то сложную фигуру ногами. – А теперь, Исав, помнишь ли ты Толмея-сухорукого? – не дожидаясь ответа Исава, он закричал: – Толмей, иди сюда.
Подошел Толмей, он улыбался и всем показывал свою бывшую сухой руку, которую вылечил Иисус.
– Вот. Что скажешь? – торжествующе произнес старик.
– Скажу, что я хочу видеть этого врача, – смеялся радостно и Исав-сосед.
Молва о великом враче разнеслась по всему городу. К Иисусу подошла какая-то молодая женщина, пробилась сквозь толпу к Нему.
– Приди ко мне в дом. Матерь моя в горячке. Помоги ей.
И Иисус идет с нею в дом ее, а следом идут люди, исцеленные и желающие исцелиться, желающие просто видеть великого врача. Встала и мать женщины и захлопотала по хозяйству. Иисус тем временем исцелял других. Народу набралось много: кто в дом вошел, но многие ждали во дворе и на улице. Принесли расслабленного на его постели, и так как к входу было чрезвычайно трудно пробиться, его через крышу спустили в дом к Иисусу.
– Возьми постель свою и иди с Богом, – слышался Его ласковый голос.
– Это Илия, – пробасил шепотом грузный плотник, – Илия-пророк, воскресший из мертвых. Увидел он, что творит четвертовластник. Иоанна-то казнил. Вот Илия и пришел помочь людям.
– Нет, – возразил ему кто-то. – Это сам Иоанн. Он обличитель Антипы, и не мог он оставить всякие безобразия втуне. Смертью не остановить такого, как Иоанн Креститель. Посланник он Божий.
И наступила тихая ночь. Молодая, совсем тонкая луна золотились на небе. Люди разошлись по домам утешенные и счастливые. На столе накрыт ужин. Слышится из другой комнаты тихое сопение спящих детей. Язык пламени в светильнике кажется неподвижным. Спокойно, уютно, дрова горят в очаге.
– Жаль, мой муж Тебя не увидел, врач добрый, – вздохнула молодая женщина. – Мой муж – Симон Кифа. Видно, отправился он в Тивериаду или Хоразин. Там цена на рыбу выше, чем у нас. Он рыбак. Ты обождать бы его, он вот-вот должен вернуться.
– Я еще приду в Капернаум и обязательно встречусь с твоим мужем, – ответил, ласково улыбаясь, Иисус…
Ночь окутала землю, завладела ею. Загадочно, безмолвно, ярко горел над уснувшей землей тоненький серп молодой луны и слабый его свет еще не мог осветить той дороги, по которой ранним утром Иисус устремится в родной Назарет.
***
– «Дух Господень на Мне, ибо Он помазал Меня благовествовать нищим и послал Меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение, слепым прозрение, отпустить измученных на свободу, проповедовать Лето Господне благоприятное».
Косые золотистые лучи проникали в отворенную дверь синагоги. Лица жителей Назарета белели в полутемном помещении, освещенном лишь неугасимым светильником, пылающим над сундуком, наполненном священными текстами, и были строги, недоверчивы, замкнуты, словно заперты на замок. Иисус выглядел немного уставшим, Он свернул книгу и передал ее служителям. Все молчали, в воздухе чувствовалось напряжение. Иисус окинул взглядом эти суровые лица, напоминавшие равнодушные двери в негостеприимных домах.
– Ныне исполнилось то, о чем писал пророк Исайя, – прозвучал в тишине голос Иисуса. – Конечно, вы скажете Мне: «Врач! Исцели Самого Себя – сделай и здесь, в Твоем отечестве то, что мы слышали было в Капернауме. Но нет! Я исходил весь Назарет и повсюду встречал лишь недоверие и маловерие. Вы пришли сейчас в дом Бога, Отца нашего Небесного, чтобы просить у него помощи и защиты, и в то же время не веруете в Него. Зачем тогда вы пришли сюда? Чтобы показать друг другу, что вы соблюдаете субботу?
– Да мы Тебя знаем, – выкрикнул одинокий мужской голос из последних рядов. – Ты – сын плотника покойного Иосифа.
Назаретяне зашевелились и послышались отдельные голоса.
– Верно, сын плотника Иосифа и Марии, Его тут все знают, и братьев Его знаем, и сестер.
– И только поэтому вы Мне не доверяете? – сказал им Иисус. – Я вырос на ваших глазах, и вы думаете, что знаете Меня. Видно, нет пророка в отечестве своем. Ваши глаза смотрят, но не видят. Вы слепцы.
– Ты погоди, – строго вступил в разговор торговец мелким товаром. – Мы о многих чудесах капернаумовских наслышаны, но ведь в Назарете Ты никого не исцелил. Вот глазами-то своими и хотим увидеть, убедиться. А языком трепать каждый может.
– Верно, – закричали вокруг. – Мы требуем, чтобы Ты кого-нибудь исцелил, тогда мы, может быть, и поверим Тебе. А то пришел тут и мученика Исайю читает. Как смеешь Ты даже имя его произносить?
– Разве можно исцелить того, кто не хочет лечиться и научить того, кто не хочет учиться? Вспомните, сколько вдов было в Израиле во дни Илии, когда был большой голод, и ни к одной из них не был послан Илия, а только к вдове в Сарепту Садонскую, сколько прокаженных было в Израиле при пророке Елисее, и ни один из них не очистился, кроме Неемана Сириянина.
– Это всё пустые слова. Он морочит нам голову! Выгнать Его вон! – послышались крики. Многие угрожающе размахивали руками.
– Схватить Его да и сбросить с горы, чтобы другим мошенникам не повадно было! – орал кто-то, пытаясь перекричать многоголосый шум.
– Тоже еще – целитель, как будто мы не знаем Его! – кричал другой.
– Как не стыдно играть чувствами людей! Мы ждем настоящего Мессию, Который спасет нас от ига римских властей, а Ты из наших надежд соорудил Себе игрушку! – выкрикнула какая-то женщина.
Дрогнули брови Иисуса, тень боли пробежала по Его лицу. Более не проронив ни слова, Он пошел к выходу. Тишина воцарилась в синагоге. Все молча и неприязненно смотрели на Него, пока Он проходил.
Тоска сдавила Его грудь и одурманила голову. Тоска безысходная, отнимающая надежду. Да, и в Назарете, как и во всем Израиле, ожидали Мессию. Но… «какой же Иисус – Мессия, – рассуждали назаретяне. – Он сын Иосифа и Марии. Знаем Его. На наших глазах рос. Правда, еще отроком отправился Он в земли далекие, но это правильно. Мария и Иосиф живут бедно, и нет ничего удивительного в том, что сын, желая помочь своим родителям, достигнув отроческих лет, отправляется в чужие страны на заработки. И другие так делают. И возвращаются с золотом, со множеством скота всякого, в богатых одеждах и с почестями. Но Иисус, пропадавший где-то шестнадцать лет, вернулся ни с чем: в поношенном хитоне, в изодранных сандалиях Он вошел в город. Видно, не пошли у Него дела в других землях».
– Что же твой Иешуа богатств не нажил в чужеземных царствах? – спрашивали соседки Марию. – Вот потакали Ему много, Он и вырос лентяем.
– Ничего вы не знаете, – тихо отвечала Мария.
Соседки обижались.
– А ты знаешь! – кричали уже они. – Такая же между нами росла, а вышла замуж за плотника и возгордилась. Тоже – красавица нашлась.
Невдомек было назаретянам, что за другими богатствами ходил Иисус в другие страны. За шестнадцать лет Он исходил много дорог на земле, побывал и в Египте, и в Персии, и в Индии, а также сумел побывать в Китае, в стране консервативной и практически закрытой для чужеземцев. Он изучил нравы и духовные знания, живущих там народов, прошел всю их мудрость, чтобы знать, как и о чем говорить с современными людьми, что они знают и чего не знают, их общие настроения и устремления, как более доходчиво объяснить им Тайны Небесные и тайны земные, а также тайны черной ненасытной преисподней, что они поймут и чего не следует им пока говорить, так как они еще не готовы к тому.
А теперь Его одинокая фигура удалялась все дальше и дальше от старых каменных, местами разрушенных стен Назарета, и гнал Его оттуда по узкой пыльной тропинке, извивавшейся меж зеленых солнечных холмов, глухой, жестокий, темный закон, который будет царить на земле, переходя из века в век до тех пор, пока не переродятся люди, не переменятся физически, не заменится природа их, отравленная дьявольским семенем, на Божественную, и который Иисус выразил в пяти словах: «Нет пророка в отечестве своем».
Глава 4. Требуются ученики
Солнце передвинулось вправо и поднялось еще выше, изливая с небесных высот ослепительно-белое золото своих лучей на благословляемый им мир. Как тиха и прекрасна, торжественна и завораживающе радостна волнующаяся зеленовато-синяя плоть моря, усеянная мириадами живых солнечных бликов! Душа наполняется тихим восторгом, детским удивлением и веселием, заражается морской могучей силой. Уходят напряжение и тревога, тают они под благодатным веянием природы. В жарком, нагретом теперь воздухе, освежаемом мягким и трогательно нежным ветерком, пахнет морем и нагретым камнем.
Волна унесла в море вместе с его обитательницей домик любопытной улитки и оставила у сандалий Иисуса маленький, гладкий розоватый камешек взамен. Иисус поднял его и сжал его в Своей теплой ладони. Да, за эти семь дней Он посетил Кану, Капернаум и Назарет. Теперь Он снова у стен Капернаума, но мысли Его неслись дальше, прочь от сверкающего под солнцем моря и уснувших до следующего лова рыбачьих лодок на берегу.
Семь тысяч лет тому назад Иисус уже спускался с Небесных Высот к человеку, и облик Его и образ Его жизни были тогда иными, не такими, как теперь. Это была жаркая тропическая страна, расположенная на архипелаге островов, покрытых влажными вечнозелеными лесами, и омываемых водами Индийского океана. Среди высоких кокосовых пальм с саблевидными толстыми стволами, с листьями, похожими на огромные перья диковинной фантастической птицы, среди хлебных деревьев с развесистыми ветвями и крупными желто-оранжевыми плодами жил, трудился и радовался природе красивый, смуглый народ с раскосыми удлиненными глазами и пухлыми губами жизнелюбов. Это было довольно развитое рабовладельческое государство, а вернее, группа государств. Красивые дворцы, театры, храмы, площади, украшенные каменными и золотыми статуями богов, которые оживали под дыханием живой веры этого народа, – таковы были их города, окруженные часто труднопроходимыми лесами. Развитое мореплавание давало огромную возможность общения этому народу с другими народами, культурному и торговому обмену между ними. Сюда и совершил Свой подготовительный спуск Иисус. Тогда у Него не было такой обширной задачи, которая стояла перед Ним сейчас. Он приходил тогда просто пожить рядом с человеком и как человек, познать вблизи его беды и нужды, и помочь ему приблизиться к Небесным Истинам. Он стал тогда великим учителем и у Него были ученики. И упало семя знаний на почву благодатную и выросло из этого семени прекрасное удивительное растение, рассыпавшее свои семена по всему Древнему Миру, и в каждой из древних стран вырос цветок духовности. Индия, Китай, Египет, Персия, Вавилон восприняли духовную мудрость учения, основанного семь тысяч лет тому назад на архипелаге островов, теперь покоящихся на дне океана, нашим Учителем и Защитником, Великим Духом, Который сидел сейчас на большом обломке гранита на берегу Галилейского моря.
Теперь же задача Иисуса была огромна – дать людям, и уже всему человечеству, обширные и глубокие знания о Божественной Вселенной, раскрыть внутренние, скрытые в астральных телах, способности людей, указать на истинного виновника их страданий, упразднить законы взаимного пожирания, борьбы за существование, насилия и смерти, заменив последний закон законом преображения физического тела и радостного перехода в иные Светлые Миры, указать людям путь следования по ступеням совершенств, превратить человечество в братство, а далее – в Богочеловечество. Исцеление больных и воскрешение мертвых – это лишь начало начал, – помощь людям и наглядная картина того, что боль, болезни, страдания и смерть суть дьяволово вмешательство в Промысел Божий. Иисус научит людей раскрывать в себе органы духовного восприятия и преображать свое физическое тело. Он Сам, дожив в Своей земной жизни до глубокой старости, при этом сохраняя молодость Своего тела, на глазах всего мира изменит Свое тело и вознесется в Небесные Страны, минуя смерть. Да, и теперь нужны ученики, много учеников, которые восприняв новое учение, рассеются по всей Земле, неся Благую Весть Спасения на своих устах. И не останется ни одного уголка Земли не пройденного и ни одного человека непосвященного. Тогда через два-три столетия законы бытия изменятся полностью и настанет Царствие Божие «и на земле, как и на небе», а черный исполин утратит свою власть на Земле раз и навсегда. Так мысленно рисовал Себе перспективу Своей работы Иисус, временами взглядывая на далекую лодку в море с двумя рыбаками в ней.
Черный исполин, предвидя близкий крах своего вампирского существования на Земле, следит теперь за каждым шагом Иисуса в Его земной жизни. Цель черного исполина ясна – умертвить Иисуса. Одна из таких попыток – избиение Иродом маленьких детей. И сколько еще было таких попыток! Иисусу приходилось всегда быть настороже. Он всюду чувствовал его вмешательство. Теперь необходимы ученики. Молодые, выносливые, любящие жизнь в ее прекрасных проявлениях и лучше – из народных низов; именно там были припрятаны до времени от злобного, все уничтожающего взгляда черного исполина многие из будущих учеников Иисуса. Теперь их нужно только собрать.
Иисус еще раз взглянул на лодку двух рыбаков, качающуюся в волнах довольно далеко от берега, улыбнулся и сказал Сам Себе: «Пора!».
В лодке были братья. Один из них был Симон, по прозвищу Камень, халдеи называли его Кифа. Триста с лишком лет тому назад Иудею захватил Александр Македонский, впоследствии, при Селевкидах, она сделалась провинцией греческой Сирии, и греческий язык широко распространился по всей территории Ханаана. Поэтому чаще всего Симона называли по-гречески – Петр. Кто первым его так прозвал и за что, теперь уже доискаться трудно да и неважно это. Кто из нас знает за что, почему и кто дал нам именно такое прозвище, а не другое. Хотя бывают исключения.
А прозвать Симона Петром было за что. Силищей он обладал неимоверной; ходила даже легенда о том, что будто бы сам Симон когда-то сказал в развеселой, разогретой хорошим вином компании, что он камни может руками давить и они не на куски развалятся, а сомнутся в его руках, как ветошь. И тут же (это по легенде) продемонстрировал свое мастерство. Было это на самом деле или не было, мы не знаем, но многие верили этой легенде и склонны были думать, что отсюда и происходит это забавное, точное, выразительное прозвище. А как не поверить: сила в Симоне была известная. Не один раз он участвовал в драках, отстаивая таким образом свое видение справедливости да и просто для забавы, не один раз косточки вифсаидских и капернаумовских молодцов испытывали на себе эту могучую силу. И сам он был похож на большущий неотесанный камень, который лежит гордо и одиноко где-то посреди дороги, а вокруг камни поменьше, а то и совсем маленькие камешки попадаются, лишь хрустят под подошвами сандалий. Так и он, Симон, – невысокий, широкоплечий с мощными, крепкими, твердыми, как железо, мускулами, с черными и густыми волосами и такою же черною густою бородою, – спокойно, с твердым сознанием своей каменной силы смотрит вокруг на так называемых силачей и не находится соперника ему. Но однажды один прохожий, маленький и худощавый, победил Симона. Симон удивился, оглядел снизу незнакомца, потом захохотал, встал с земли, отряхнул со своей одежды дорожную пыль и, подойдя к незнакомцу, крепко взял того за руку повыше локтя.
– Люблю за ученость, – восхищенно хохотал Симон. – Дай поцелую тебя. Ловко у тебя это выходит. У нас так никто не дерется. Ты все время вертишься, не ухватить тебя. Так только сам покалечишься. Одним словом, восхищаюсь и люблю. – И поцеловал незнакомца в щеку, громко при этом чмокнув.
– Ну и руки у тебя, – сказал в свою очередь тот, улыбаясь и шутливо морщась, так как Симон все еще держал его руку в своей руке, точно боялся, что такой умелец драться убежит от него. – Таким руками только камни давить.
– И не говори! – без излишней скромности подхватил Симон и, внешне легким движением придвинув умельца к себе (и тот, конечно же, позволил такую ласку по отношению к себе), мощным своим голосом прогудел в его ухо: – Хорошо, что без свидетелей. А то из любви к учености раздавил бы я тебя в своих дружеских объятиях, всем твоим костям досталось бы. Молву о себе нужно поддерживать, а то недолго и уважение потерять. – И добродушно засмеялся. Незнакомец тоже засмеялся. Расстались хорошими приятелями.
Но встретился с ним Симон ближе к ночи на улице Вифсаиды.
– Эй, ученый человек, пойдем вина выпьем.
– Рад тебя снова видеть, но вина я не пью, – ответил тот.
– А я не рад тебя видеть, – громким шепотом сказал Симон, – ты же никому не говори, что меня победил. Ты здесь гость, а мне тут законы справедливости устанавливать. – И добавил громко: – Ну если вина не пьешь, так посидим-побеседуем. Не обязательно пить, даже если сидишь в распивочной.
В небольшом доме у Самуила было много гостей. За одним из столов дожидался брата юный Андрей.
– А вот и брат мой, – крикнул Симон прямо в ухо умельца.
– Расскажи, как это ты делаешь. Посмотреть на тебя – с ягненком не справишься, а удар у тебя сильный. Мы здесь более на силу мышц надеемся да на крепость костей: у кого кулак больше, тот и сильный. А у тебя – ученость, – восхищался Симон, попивая вино.
– Это специальный путь, – ответил чужестранный умелец. – Я учился этому с раннего детства, с трех лет.
– Вот это да! – восхищался Симон. – С трех лет! А я-то когда в первый раз морду набил? А, Андрей? Ты помнишь, кому я морду набил?
– Мне, кому же еще, – ответил лениво Андрей.
– Ой, прости меня, брат. Ты обиделся?
– Еще как! – ответил Андрей. – До сих пор думаю, как тебе отомстить.
– Не обижайся, Андрей, – смеясь пробасил Симон и налил вина брату и себе. – Выпей, брат, залей обиду. – Затем он хотел налить и гостю-умельцу, но тот еще раз отказался.
– У вас что же, винограду совсем нет?
– Есть виноград, – улыбнулся умелец, – но мы не пьем вина, мы пьем сок.
– О, сок! – воскликнул Симон и, подозвав Самуила, сказал ему со значением: – Самуил, сока доставь для нашего гостя.
Самуил все понял и принес для иностранного гостя молодого вина. Уверенный в том, что это сок, умелец сделал несколько больших глотков.
– У нас по-другому готовят сок, – сказал он с сомнением.
Симон переглянулся с Андреем.
Когда братья тащили совсем пьяного умельца к себе в дом, Андрей сказал Симону с укоризной:
– Зачем ты опоил молодым вином чужеземного гостя, воспользовавшись его неопытностью в этих делах? Как тебе не совестно, Симон! Теперь неси его. Я сам, – как это ни скрывай, но все-таки под воздействием сложившихся и неумолимых обстоятельств придется признаться, – еле на ногах стою. Так неси же!
– И понесу: он легче ягненка. А опоил его, чтобы он не убежал. Очень интересно мне с ним побеседовать. Пусть расскажет, что за путь такой… Эй, Андрей, что это вы обнявшись улеглись на дороге?
Ранним утром крепкие и привычные к вину братья были свежи и ушли работать в море, а всё еще спавшего умельца оставили на попечении Бога. Он проснулся лишь тогда, когда братья вернулись с уловом из моря. Он выглядел растерянным, слабо пожаловался на сильную головную боль и пробормотал что-то о каком-то нарушении. Симон торжествовал победу:
– Не умеешь пить, умелец. А ведь кричал: «еще вина, еще».
Умелец вдруг закрыл глаза, сделал какие-то непонятные для братьев движения руками, а затем открыл глаза. Взгляд его уже был ясен и спокоен, и румянец проступил на его худых щеках.
– Что я говорил: ученость! – медленно и раздельно произнес Симон, выражая так свое восхищение: – Скажи, что это?
– Я уже говорил: это путь, система, я – ученик Патанджали.
– Ч-чей ученик? – переспросили оба брата.
– Па-тан-джа-ли, – по складам медленно повторил умелец.
– А путь? – беспомощно спросил Симон.
– Путь совершенствования, – умелец улыбнулся, глядя на двух удивленных и растерянных братьев. – Вернее, там не один путь, а целая система путей. Но это в нескольких словах не объяснишь. Этому надо учиться несколько лет, – говорил умелец, затем обернулся к Симону Петру и сказал с улыбкой: – А ты – плут.
Симон кивком головы подтвердил это мнение.
– Но ты тоже плут, – сказал в свою очередь Симон. – Я тебя опоил, а ты мне даже своего имени не сказал. Отказался. Так вот, вина ты не пьешь, а печеную рыбу будешь есть?
– Я могу совсем не есть, – улыбаясь, проговорил умелец.
Не знали тогда братья, что через несколько лет они вновь услышат имя великого индийского пророка, мыслителя и учителя, создателя учения йога Патанджали, но уже от своего Учителя.
Умелец уехал в свою страну, и жизнь братьев, молодая, веселая, полная и труда, и приключений, продолжалась по-прежнему. Симон, по прозвищу Камень или по-гречески Петр, как его часто называли приятели и знакомцы, по-прежнему дрался, поддерживая молву о себе и оправдывая свое прозвище.
Торговцы рыбой уважали его, хотя это уважение мало что ему давало, поскольку торговцы не прибавляли за рыбу ни ассария, и платили Симону так же, как и другим рыбакам. Но Симон высоко ценил свое умение вести переговоры с жадными торговцами, и те уверяли его, что заплатили ему несколько больше, чем другим, в знак своего особого расположения к нему, и были чрезвычайно рады, когда он, взяв деньги, уходил от них довольный, никого не прибив. А такие неприятности поначалу с ними случались, но они быстро уяснили урок и стали говорить с Симоном не только вежливо, но и заискивая у него, но всё же ни ассария ему не переплачивали, очень, между прочим, рискуя, но надеясь на нестабильность базарных цен на рыбу и на честность Симона. Кто, как не торговцы, знает, что обмануть честного человека легче всего, ибо честный человек верит на слово, если это слово кажется ему искренним. Но наивны были торговцы, думающие о наивности Симона. Симон отлично знал, что платили ему не больше, чем другим, но и не меньше, что главное. Попробовал бы торговец заплатить меньше! Но Симон делал вид, что верит их заверениям в «особом расположении», видя их трусость и внутренний трепет перед ним, и не трогал их.
– Вот жадность! – усмехаясь говорил Симон Андрею. – Боятся, что снесу им головы, а не переплатят. А других, наверное, еще и обманывают, как меня вначале. Ну, узнаю!.. Пусть только кто из рыбаков скажет, что ему заплатили меньше…
Симон славился не только, как силач, борец за справедливость и прекрасный товарищ, близкие к нему люди знали, как добр, нежен, ласков он был, как трогательно рвалась к прекрасному его душа, а его жена знала, как он умел любить до безумия и что его каменные руки самые нежные, мягкие и теплые на свете. В один из приездов своих в Капернаум Симон увидел на базарной площади юную хрупкую девушку с огромными черными сияющими глазами, и тут же Симон со всею силою своей безудержной, страстной натуры влюбился в нее трогательно, нежно, стыдливо. Тогда он упустил ее, и она затерялась в пестрой базарной толпе. Всю дорогу в Вифсаиду Симон был молчалив и мечтателен, и Андрей с улыбкой на него поглядывал. Ночью было тихо в городе Вифсаиде: у Симона проявилась новая странность – уединяться и одиноко бродить среди молчаливых деревьев в саду. Утром он объявил брату, что нечего им больше делать в этом городе и они переселяются в Капернаум. «Там лов, говорят, лучше», – объяснил он свое странное решение. Андрей не возражал и сделал вид, что верит такому объяснению, хотя про себя улыбнулся: «Знаю, какой лов ты имеешь в виду». В Капернауме Симон стал большое внимание уделять хозяйству, молча и сосредоточенно обустраивал он дом, больше работал в море, а днем, с полудня до вечера, где-то пропадал. Драться он почти перестал, так только изредка с кем-нибудь подерется, больше для поддержания молвы, нежели из большой надобности. Стал строже, похудел, но был счастлив. И еще странность – стал очень интересоваться цветами, женскими шалями и украшениями. Однажды, явившись ночью домой, он зажег светильник и тихо, что было ему несвойственно, подошел к ложу Андрея. Он был таинственен, исполнен тихой радости.