000
ОтложитьЧитал
Вскоре вошел и сам старый Анна. Он вышел из той двери, в которую перед тем прошел служитель Храма. Анна был одет по-домашнему и даже небрежно, а на его лице было написано недовольство, что его посмели обеспокоить. Анна сел в кресло, затем взглянул на Иуду и произнес:
– Ты Иуда из Кариота?
– Да.
– Что ты хочешь?
– Видеть первосвященника Анну.
Тут взгляды их встретились – взгляд больших с зеленью Иудиных глаз и взгляд маленьких щелочек с припухшими красными веками Анны. Они сразу поняли друг друга. Иуда понял, что Анна прекрасно осведомлен о том, кто он, а Анна понял, что не зря он следил за Иисусом и сделал ставку именно на этого ученика, рыжего иудея. Но все же они продолжали странную игру, будто не понимают что и к чему.
– Зачем тебе, пес, понадобился первосвященник Анна? – грубо спросил Анна.
– Я хочу предать Иисуса, – сказал Иуда, несколько согнувшись перед стариком.
– Кто это? – безразлично спросил Анна. – И почему ты хочешь предать Его?
– Он говорит, что Он – пророк из Галилеи, – сказал Иуда.
– Пророк не приходит из Галилеи. Нас не интересует пустая болтовня и нам не нужен никакой Иисус. – Анна поднялся, чтобы уйти и прекратить тем самым «ненужный» разговор.
– Это тот самый Человек, Который два года тому назад грозился разрушить Иерусалимский Храм, – торопливо сказал Иуда.
Анна помолчал, делая вид, будто он силиться вспомнить, но в памяти своей никак не может отыскать воспоминаний об этом случае.
– Разрушить Храм? Это невозможно, – наконец сказал Анна. – Уж не сумасшедший ли твой знакомец?
– Это тот самый Человек, Который смущал и сейчас смущает многих из иудеев, верных Закону, Который говорит, что Он исцеляет болезни и воскрешает мертвых. Многие считают Его Мессией, – продолжал Иуда.
– То пророк, то Мессия… Что ты путаешь меня? Кто Его считает Мессией? Он – иудей? – притворно сердился Анна, и все же снова сел в кресло.
– Разве иудей пошел бы против иудейской веры и нарушал бы он священную субботу? – ответил Иуда, заискивающе улыбаясь.
– Не иудей? – задумчиво сказал Анна. – Теперь припоминаю. Был какой-то небольшой глупый беспорядок в Храме. Замешан в нем был какой-то галилеянин Иисус, как ты говоришь, сын Иосифа-плотника из Бет-Лехема, [Бет-Лехем (евр.) – Вифлеем. – В.Б.] города Давида. Это так выяснилось, потому что мы на этот скандал большого внимания не обратили. А ты говоришь, не иудей. Иосиф, отец Его, – иудей?
– В Галилее есть небольшое селение. Оно тоже называется Бет-Лехем.
– Ты хочешь сказать, что Иосиф – галилеянин? Ну а мать Его? Кто она?
– Вот она-то точно не из иудейских дочерей. Достоверно мне ничего неизвестно, но говорили, будто она персиянка или халдейка. А может, она и из кельтов. Ты же знаешь, уважаемый Анна, что северные земли заселены очень пестро. Представителей какого народа там не встретишь!
Анна взглянул в глаза Иуды особенным взглядом: тот сделал рискованный шаг к более открытому разговору, назвав первосвященника по имени. Решился на риск и Анна.
– А правда ли, что Его отец – римский солдат сириец Пантер?
Иуда вовсе не ожидал такого вопроса, он вздрогнул и выпрямился. Все шутовство и игра спали с него. Он слегка прищурился и прямо, в упор, серьезно посмотрел на Анну. Иуда много раз слышал и в детстве в синагоге, и от учеников, и от других людей, что Мессия есть Сын Партеноса, то есть Сын Девы. Саддукей Анна не знает пророков, он признает лишь Тору; фарисеи, следуя за своим учителем Шаммаем, так увлеклись различными обрядами и запретами, что редко заглядывают в книги. Так и возникло, стало быть, заблуждение, и «Партенос» превратилась в несуществующего римского солдата Пантероса или во множество существующих солдат, имеющих созвучные с Пантером имена. Иуда, впервые услышав здесь от Анны о Пантере, сделал паузу, а, подумав, решил пока не указывать Анне на его ошибку. «Ему почему-то хочется верить в солдата Пантера. Почему?!» – недоумевал Иуда. Тем более, – и это факт, – Иисус совсем непохож на Своих сводных братьев – сыновей Иосифа от первой жены и, как говорили знающие, на покойного Иосифа непохож, на которых и не мог Он походить, будучи Сын Божий и Девы.
– Кто знает, с кем делят ложе язычники, – осторожно произнес Иуда.
– Ты не ответил, пес. Правда ли, что римский солдат сириец Пантер – Его отец? – раздраженно спросил Анна. – Отвечай или ты желаешь, чтобы тебя подвергли пытке?
– Уж очень ты строг, Анна. Разве не затем я пришел, чтобы предать вам Иисуса? – тихо и серьезно сказал Иуда.
– Отвечай!
– Мне надо подумать, – ответил Иуда и улыбнулся.
– Что?..
– Ах да, припоминаю, – сказал Иуда с той же интонацией, с которой «припоминал» Анна, кто такой Иисус. – Постой, постой, Анна… Вспомнил! Верно, Его отец – римский солдат… как ты сказал его имя?
– Да ты издеваешься, мерзкий пес? – вскричал в гневе, настоящем гневе, Анна и даже с силой хлопнул сухой крошечной ладонью по массивному дубовому столу.
– Не сердись. Я забыл его имя, подскажи. Не может ведь старый, голодный Иуда помнить о таких мелочах.
– Пошел вон! – тихо прошипел Анна и побагровел.
Иуда немного растерялся, он подумал, что со стариком сейчас случится удар, до того страшное у Анны сделалось его маленькое личико, а это в его планы не входило. Но Анна встал с кресла и, топнув о пол ногой, закричал:
– Пошел вон! Иди к римлянам. Нам не нужен твой Иисус.
– Вот! – вскричал осененный Иуда. – Мы подошли к самому главному. Итак, благородный Анна желает, чтобы Иисуса, Который смеется над нашей верой, нарушает субботу, не моет рук Своих и посуды Своей, исцеляет больных и воскрешает давно, – повторяю, давно умерших, – ведь тебе, благородный Анна, уже доложили о воскресшем иудее Лазаре из Вифании – так, благородный Анна желает, чтобы Его судили римляне, поскольку Он – сын римского солдата и должен подчинятся римскому закону? А с другой стороны, сын-то незаконнорожденный…
Анна с неподдельным удивлением глядел на предателя и даже не нашелся, что сказать.
– Это возможно. Но бедному Иуде, которому пришлось бросить свой дом, чтобы идти за Иисусом – и в этом доме уже живут другие люди – римляне не дадут денег, а без умного и хитрого Иуды они не найдут Иисуса. Он обидел многих из иудеев, но Он не обижал римлян. Наоборот, Своим ученикам Он говорил, что и языческие религии являются откровениями определенных Божественных сил.
Гнев Анны улетучился, он прищурился и усмехнулся:
– Что же, умный и хитрый Иуда, ты можешь сделать так, чтобы Им заинтересовались римляне?
– Конечно, – ответил Иуда, понимающе улыбаясь. – Иначе разве я позволил бы себе потревожить столь могущественного человека, как ты, благородный Анна. Но Иуде нужны деньги, – заключил Иуда.
– Деньги? И сколько ты хочешь?
– Разве мне, ничтожеству, решать это? Только тебе, Анна, дана такая власть.
Анна в третий раз опустился в кресло и, немного подумав, сказал:
– Если так, вот и цена – тридцать серебряников.
Иуда был настолько потрясен, что на мгновение потерял самообладание и, ступив шаг к Анне, сурово сказал:
– Как? Тридцать серебряников? За Иисуса? Да ты знаешь, Кто Он?
Но Анна злорадно глядел на Иуду, и Искариот опомнился и принял смиренный вид.
– Да, да, я понимаю. Пока дело не сделано, кто поверит и заплатит деньги. А вдруг я обману? Это задаток. Остальные деньги после работы. Ведь так? Но Иуда не обманет. Ему очень, очень нужны деньги, чтобы купить дом, завести семью и прокормить ее.
– Ты, пес, думаешь разбогатеть на этом деле? – презрительно усмехнулся Анна.
– А разве служение Закону не стоит того, чтобы одним богатым человеком в Иудее стало больше?
– Тридцать серебряников – и ни оболом больше. Твой Иисус не стоит и того. Что же мне из-за тебя сокровищницу Храма разорить? Те, кто служит Закону, платы не требуют. Не согласен – убирайся. Мы найдем других, которые бесплатно послужат Закону.
Анна никак не мог обойтись в этом деле без Иуды, но, как всякий по-настоящему жадный человек, он всё мгновенно просчитав и взвесив в своем уме, знал, что какую бы малую сумму он не предложил бы Иуде за Иисуса, тот сделает свое дело. Если Иуда действительно жаден, каким он пытается выставить себя, то зачем Анне вообще платить деньги, Иуда пойдет тогда к римлянам и попытается продать им Иисуса подороже, а если Иуда фанатик Закона и у него личная обида на Иисуса, то он согласится продать Иисуса и за мизерную плату.
Иуда лишь «играл» жадность, опытно не зная ее, поэтому его уму были недоступны такие тонкости, и он согласился на тридцать серебряников, выдав себя с головой.
– Да, да, Анна, – заторопился Иуда, боясь, что не пройдет его игра в жадность, – ты прав. Других не надо. Меня просто немного удивила такая сумма, я рассчитывал получить несколько больше. Ведь самый дешевый раб стоит восемьдесят серебряников, а Иисус – свободный человек и знает Священное Писание наизусть. Но ты прав, ибо ты мудр. Если бы я вам продал какого-нибудь царя, имеющего богатые дворцы из мрамора и золота, – с тайным злорадством продолжал Иуда, – одетого в расшитые золотом одежды и вкушающего пищу из золотых блюд, вы мне заплатили бы много, много денег. Тридцать серебряников – самая цена за этого нищего. Он более не стоит, твоя правда. Удивляюсь твоей мудрости: так точно с первого слова определить цену. Соломону и не снилась такая мудрость. Когда я могу получить свои деньги?
– Когда сделаешь то, о чем ты говорил. – Анна уже понял, с кем он имеет дело.
Но ничего не подозревающий Иуда продолжал свою игру.
– Нет, нет, – Иуда совсем приблизился к Анне, – Иуде верьте, он не обманет. Он очень любит деньги, они вдохнут в него силу, и он сделает так, что римляне признают Его преступником, достойным казни. Верьте! – пламенно заключил он.
– Ты мне надоел, – устало и презрительно сказал Анна. – Хорошо, я дам тебе денег, чтобы больше тебя не видеть. Но если ты не выполнишь, что обещаешь, то… сам, думаю, знаешь.
Анна открыл кипарисовый ящичек, стоящий на столе и отсчитал тридцать серебряников. Иуда смотрел на эти деньги, и сердце его больно сжималось, и тесно было в груди, и дышать было трудно. То ли для того, чтобы продолжить свою муку, то ли для того, чтобы позлить старика Анну, Иуда взял деньги и стал их демонстративно пересчитывать.
– Этот серебряник за то, что Он красив, этот – за то, что Он исцеляет болезни, этот – за то, что Он воскрешает мертвых, этот – зато, что Он добр, а этот – за то, что Он молод… – так Иуда пересчитал все тридцать серебряников.
Анна действительно злился, перебивая счет словами: «Убирайся вон отсюда», но слуг не звал, опасаясь, чтобы те не увидели выплаченные деньги.
– Нет, благородный Анна, – отвечал ему Иуда, – я вам продал хороший товар: у Него много достоинств. Перечесть их – тридцать серебряников не хватит. Это ведь цена Его крови. За одну каплю и обола не выходит. Ах, если бы ты, Анна, только мог представить себе, Кого я тебе продал!
Анна устал и смотрел на Иуду с отвращением.
– Ну и кого же, по-твоему?
Иуда посмотрел в маленькие глазки Анны. Он чувствовал дрожь во всем своем теле.
– Кого? Иуда продал обманщика, мошенника и вора.
Анна прищурил и без того маленькие глазки свои:
– Ты, неблагодарный пес, кажется, недоволен, что тебе заплатили деньги, да еще и вперед?
– Нет, – строго и серьезно ответил Иуда, – теперь Иуда всем доволен. Иуда честный. Верь!..
Конечно, Иуда вышел из дворца Анны гордо. Но в ту ночь он плакал и корчился от невыносимой боли. Он то царапал ногтями свою поросшую рыжим волосом грудь, то утирал, прямо ладонями, как это делают маленькие дети или глубоко обиженные женщины, слезы со своего лица.
А Анна был настолько доволен своей сделкой, что тут же по уходе Иуды приказал подать себе обильный ужин с вином, который и съел весь с большим аппетитом. Пищеварение у Анны, несмотря на его возраст, было отличное.
Иуда и сам с трудом припоминал о том, где и как он провел несколько дней после того, как закопал деньги в Гефсиманском саду. Голодный и измученный, исхудалый и почерневший он вернулся в Вифанию, чтобы забрать из кустарника спрятанный в нем денежный ящик. Где искать Иисуса, он и понятия не имел. Ум его мерк временами, и он и сам не мог разобрать, где сон, а где явь. Но ему повезло. Случайный прохожий, который увидел Иуду в таком плачевном состоянии и предложил ему свою помощь, оказался жителем Вифании, да еще и соседом Лазаря. Вглядевшись в Иуду, он узнал в нем ученика Иисуса и сказал ему, что «нашего Господа в Вифании нет», но его малолетняя дочка, собиравшая в тот день цветы в долине, видела Иисуса и учеников и случайно услышала, что они направились в город Ефраим, и теперь все в Вифании знают, что Он там. Иуда от помощи отказался и, простившись с соседом Лазаря, пошел на север. По дороге он зашел в харчевню, чтобы чего-нибудь поесть и подкрепить свои силы. Там тоже видели Иисуса и подтвердили, что Он пошел в Ефраим. В город Иуда вошел к полудню. Он был спокоен и в нем видна была твердая решимость. Он без труда нашел дом, в котором остановились Иисус и ученики: городок был небольшим, и все жители в нем знали об Учителе. Во дворе дома в тени финиковых пальм на скамейке сидел Иоанн и что-то записывал на пергаменте, который держал у себя на коленях. Иуду он заметил и сказал ему:
– Наконец ты нашелся. Мы скоро идем обратно в Вифанию.
– Как скоро? – удивился Иуда.
– Да сейчас. Учитель хотел идти прямо в Иерусалим, но Марфа и Лазарь прислали сказать, что они очень ждут Господа в гости. А ты, Иуда, был в Вифании? Как там Лазарь?
– Нет, я был в другом месте, – ответил Иуда.
Больше Иоанн не расспрашивал Иуду, ведь у каждого из учеников могли быть дела, в которые не были посвящены другие ученики. Иоанн снова хотел обратиться к своему пергаменту, но в это время из дома вышли Иисус, другие ученики и следовавшие за Ним женщины и мужчины. Иуда увидел Иисуса, и кровь бросилась ему в лицо, даже в ушах зашумело, словно вдруг опала вся листва с деревьев: Он увидел Того, Кого он продал за тридцать серебряников, Кого он собирался предать на длительные предсмертные мучения. Иуда смотрел на Иисуса и чувствовал, что он не в силах приказать себе отвести от Него взгляд. А Иисус будто и не заметил этого странного взгляда, да и самого Иуды будто не заметил. Он прошел мимо Иуды, всего в шаге расстояния от него, и даже не взглянул на него; Иисус торопился в Вифанию.
Глава 21. В Вифании…
Они шли тою же пыльною дорогою, которая скорее всего вела в Вифанию, тою дорогою, на которой пыль сухая и липкая, такая, что сандалии и ноги, покрываясь ею, становились темно-серыми – Иисус действительно торопился. Шли молча, и все были задумчивы. И задумчив был Иуда, идущий позади и немного отставший от группы. И видел он только голубое сияние хитона. Он не замечал сейчас ничего и никого. Он не замечал ни Вефиля с Вартимеем, ни Иоанна с Петром, старавшихся держаться поближе к голубому сиянию, ни задумчивого в своем духовном веселии Андрея, который шел, озираясь вокруг, и жадно вдыхал в свои могучие легкие молодой весенний пьянящий воздух. Иуда слеп от голубого сияния и прислушивался к тому, как больно ломило ему грудь и живот от сильного и частого биения сердца, как дурманилась его голова от этого биения, как слабли его колени. И удивляясь этим своим ощущениям, он думал так: «Остался всего один шаг мой – и Ты, Господи, будешь в руках палачей. Пусть не забросает Тебя камнями трусливый Анна. Он трус, я это понял. Но бесстрастные римляне казнят Тебя, распяв на кресте. Это даже лучше. Тогда посмотрит Иуда, что Ты, Господи, сделаешь. Ты сойдешь с креста перед глазами тысяч, и тогда все, все увидят Иудейского Бога. Ты не посмеешь не сойти и еще раз обмануть Иуду. Но если Ты не сойдешь, тогда… тогда… – Иуда заскрежетал зубами и сжал кулаки, – тогда – умри! Я отрекаюсь от Тебя. Если Ты стал Сыном Человеческим, то Иуда унизит Тебя и человеческой смертью.»
И, разозлившись, Иуда сошел с пыльной дороги, скорее всего ведущей в Вифанию, и зашагал по другой, каменистой, чтобы избавить свои воспаленные утомленные глаза от голубого сияния.
***
Слух о воскрешении иудея Лазаря, который был три, чуть ли не четыре, дня во гробе, быстро разнесся по всей Иудее и Перее, а вскоре достиг и далекой Галилеи. Люди и днем и ночью всё прибывали и прибывали к дому Лазаря, чтобы увидеть своими глазами «чудесно воскресшего». Толпа размещалась за воротами, осаждая дом Лазаря: одни уходили, на их место приходили другие – и толпа не оскудевала. Оглядев Лазаря и перекинувшись с ним каким-нибудь словом, некоторые пожимали плечами, особенно те, кто не видел своими глазами самого воскрешения. «Обыкновенный человек, – говорили они, – живой, как ты или я. Зря только сандалии истоптал. Выдумки всё это – никакого воскрешения не было». Жители же Вифании, которые сами видели, как Иисус воскресил Лазаря, стали для пришедших добровольными гидами. Они водили любопытных к гробу Лазаря, показывали лоскутья погребальных полотенец (некоторые из свидетелей воскрешения разодрали их на лоскутья и взяли себе на память). Да всё же скептики были. «Что ты мне ветошь под нос суешь, – говорил один, рассердившись. – Я сколько угодно тряпьев тебе насую. Это не довод. Лазарь не похож на бывшего в гробу. Где отеки, синяки? За четыре дня его должно было в гробу с гору раздуть».
Лазарь на бесконечные вопросы о том, «что там?» отмалчивался, а к любопытствующей толпе относился немного насмешливо. А иначе и относиться к ней нельзя было. Хотя толпа и состоит вроде из разумных взрослых людей, но она сама по себе порождает весьма глупые, бессмысленные и детски наивные поступки, такие, что от взрослого человека и ожидать невозможно. Можно сказать так: где толпа, там уже нет разума. Над толпой всегда образуются какие-то странные, невиданные стихийные чувственные вихри, поэтому-то толпой и может овладеть любая личность, потакающая ее подсознательным желаниям, и повернуть ее всю целиком в какую-нибудь одну сторону. Но в данном случае толпой не управляла никакая личность, и она подчинялась различным внешним случайным влияниям и настроениям. Много здесь было забавного, смешного. Например, один из любопытствующих пробрался в сад к Лазарю, долго кружил вокруг него, как бы желая и подойти к нему, но всё же чего-то как бы и опасаясь. Он делал шаг к Лазарю, но тут же отступал на шаг назад. Тогда Лазарь сам протянул к нему руку и тронул его за плечо, говоря:
– Я такой же человек, как и ты. Можешь в этом убедиться и не бояться меня.
Но вряд ли бедняга что-нибудь расслышал из этих слов. Как только Лазарь дотронулся до него, он мгновенно побледнел и пошатнулся. Женщины в толпе ахнули. Лазарь поддержал его за локоть, чтобы он не упал, но тот тут же обмяк, лишившись чувств, так что Лазарю пришлось его подхватить на руки, отнести в свой дом и препоручить его заботам Марфы и Марии. Другой любопытствующий поступил совсем странно. Он тихонько подкрался к Лазарю сзади, когда тот пытался объяснить что-то подозрительно осматривающей его толпе, и одним махом, одним энергическим движением руки, разодрал на Лазаре одежды, чтобы только посмотреть, есть ли на теле его знаки, оставшиеся от пребывания Лазаря во гробе. Третий пошел дальше всех. Решив про себя, что Лазаря лучше всего можно ощупать, когда тот спит, он ночью пробрался в дом через крышу. Естественно, что в темноте он перепутал ложа и внимательно ощупал вместо Лазаря Марфу. Так, как кричала Марфа в ту ночь, наверное, никто никогда не кричал. Удивительно, что в Вифании никто не оглох. Смельчак, конечно же, был взят за шиворот Лазарем и выставлен из дома вон. Наутро Марфа, завидев у ворот толпу, вышла из дому, держа перед собой лопату, словно она собиралась сейчас вскопать землю возле порога.
– До какого времени это будет продолжаться? – обратилась она к толпе за воротами. – Вы боитесь моего брата и смотрите на него, как на дикого страшного зверя. Сами вы дикие после этого. Дошло до того, что один сегодня ночью даже в дом пробрался, чтобы моего брата ощупать, как вещь какую-нибудь. Что вы, как не люди? Да вошли бы в дом, возлегли за столом и поговорили бы.
Из-за плеча Марфы робко выглянула Мария. Затем, осмелев, она выступила вперед и тоже обратилась к толпе.
– И вправду, – зазвучал ее юный высокий звонкий голосок, – помогли бы столы поставить прямо здесь в саду. Радость ведь у нас великая. Не бойтесь моего брата. Его воскресил наш Господь, потому как Он есть Воскресение и Жизнь. Вправду…
Первыми отозвались на призыв сестер жители Вифании, ближайшие соседи Лазаря, они и втянули в общее дело скептическую, недоверчивую, боязливую толпу за воротами. Мужчины быстро расставили столы и скамьи, соседи принесли со своих погребов мехи с вином и сосуды с медом, женщины помогли с кушаньем Марфе. Было восьмое нисана, суббота…
…Когда пиршество в саду Лазаря было в разгаре, к воротам подошел Иисус с учениками.
– Мир вам, добрые люди, – сказал Он.
Мария радостно вскрикнула; затем всполошились все. Мария же бросилась в дом, схватила сколько было денег и куда-то умчалась. Вернулась она скоро вся зардевшаяся и запыхавшаяся от бега. В руках она держала полкаба [Каб – мера, около 2 литров. – В.Б.] дорогущего нардового мирро. В эту минуту вслед за Марией вошел в дом и Иуда, который пришел в Вифанию другой дорогой. На него никто не обратил внимания. Все смотрели на Иисуса и Марию. Эта девочка приветствовала Сына Божия, Бога Земли, омыв Ему ноги этим мирро и отерев их своими пышными черными волосами в знак наивысшего поклонения и чистой любви. В доме приятно запахло нардом.
Иуда стоял тут же, Иуда всё это видел, Иуда всё чувствовал. Зарытые под оливой в Гефсиманском саду серебряники ломили затылок и плечи Иуды и требовали продолжения спектакля о жадном до невозможности иудее Иуде Искариоте.
Иуда, прищурясь, громко сказал:
– И зачем такое расточительство? Не лучше ли продать это мирро за триста динариев и раздать деньги нищим?
Иуда чувствовал всем телом, что все с возмущением смотрят на него. Но никто ничего не успел сказать, потому что заговорил Иисус. Не обращаясь к Иуде и даже не взглянув на него, Иисус сказал с тихой грустью:
– Оставьте ее. Мария сберегла это на день Моего погребения, ибо нищих всегда имеете с собою, а Меня – не всегда.
Иуда поднял глаза и с любопытством осмотрел присутствующих. Глаза Иуды встретили сверкающий взгляд Иоанна; у того горели щеки и уши от гнева и возмущения. Иуда криво и неуверенно усмехнулся и вышел из дома…
…Он шел, не останавливаясь, всё ускоряя и ускоряя свой шаг. Наконец он побежал и – опомнился лишь тогда, когда оказался за селением, в долине, где протекал небольшой поток. Голова у него кружилась, в глазах мгновениями темнел свет, словно черным покрывалом кто-то закрывал его глаза. Хотя он не ел со вчерашнего дня, он не чувствовал теперь голода и даже не подумал там, в Вифании, взять что-нибудь со стола и поесть. Но жажда его мучила нестерпимо: во рту пересохло и жгло, как огнем. Он подошел к потоку и с жадностью напился его безвкусной воды, подставив свой рот под бегущие струи, затем умылся, намочив при этом и свои кудрявые рыжие волосы и одежду вокруг шеи и на груди. Стало легче, он лег на камни лицом к высокому солнцу и закрыл глаза. Под веками вспыхнул оранжевый огонь, и Иуда, еле дыша, созерцал его. Вода быстро высохла на его лице и груди, и он ощутил, что солнце стало припекать с каждой минутой всё сильнее и сильнее. Опасаясь сгореть на солнце, он приподнялся и сел. Голова сильно закружилась, и Иуда оперся руками о камни, чтобы не упасть. Увидев впереди себя чахлое деревцо, дающее жиденькую тень, Иуда встал, подошел к нему и заполз в его неверную тень, как раненое, обиженное, сильно испуганное животное заползает в свою нору. Он переползал весь день до самого заката вокруг тощего ствола дерева вслед за скользящей тенью, физически ощущая свое внезапное одиночество как сиротство. Ему казалось, его оставили все – люди, животные, даже насекомые. Ему было страшно, он видел у ног своих разверстую черную пропасть. Там было тихо и глухо, и голова кружилась от ее бездонности. Но никто не пришел к нему на помощь.
Всё же к вечеру он немного отдохнул и успокоился. Иуда вышел на дорогу, ведущую в Вифанию. Небо на закате позеленело, а через несколько минут землю окутает ночь с восьмидневной луной. Воздух стал прохладным и свежим. При дороге, уже у входа в самое селение, на огромном камне кто-то сидел, но еще издали Иуда узнал его. Это был Андрей. Когда Иуда приблизился к нему, уже наступила ночь, и на небе обозначились синие звезды и серп луны. Андрей, казалось, не заметил Иуды, он глядел в ночное, освещенное лишь полнеющей луной небо, иногда шевелил губами и улыбался чему-то.
Иуде нравился Андрей за то, что он принимал людей такими, какие они есть, со всеми их слабостями и недостатками. Он никогда ничего ни от кого не требовал и помогал каждому, кто его попросит о помощи. Общаться с ним любому было легко и просто. Он никогда никого не упрекал, как делали это, например, сыны Зеведеевы. Петр, брат Андрея, часто гневался и упрекал других, поддавшись влиянию младшего Зеведеева Иоанна, но сам к себе был нетребователен и многого за собою не замечал. Иуде сейчас припомнилась та минута, когда он после фразы своей о нардовом мирро огляделся вокруг и увидел на себе возмущенные взгляды. Он еще тогда, в ту минуту, отметил, что Андрей даже не взглянул на него и вообще, казалось, не придал никакого значения словам Иуды. Вот уж человек, который не гнушается чужими слабостями и грехами. Да, Андрей никого никогда не судил и не осуждал, а тот, кто не судит, не судим будет. У Андрея была удивительная способность: он весело принимал участие и в общей пирушке, и проказничал вместе со всеми и не меньше других, и в то же время, принимая в себя настроения и устремления других, он в высшей степени оставался самим собою, неся в себе какие-то высшие нравственные идеалы. Это внушало большое уважение к нему, несмотря на его юный возраст.
Иуда подошел к камню, на котором сидел Андрей, и присел рядом с ним.
– Андрей, ты смотришь на небо так, словно увидел там Бога, – шепнул ему на ухо Иуда и чуть отклонился, ожидая, что Андрей вздрогнет от неожиданности.
Но Андрей не вздрогнул, а повернувшись к Иуде, ласково и с улыбкой поглядел на него. Иуда понял, что Андрей заметил его чуть раньше.
– Смотри, Андрей, – строго сказал Иуда, – по нашей иудейской вере, кто увидит Бога, тот должен вскоре умереть.
– Неправда, – сказал Андрей, глядя в небо и улыбаясь.
– И что же, ты видишь Бога? – недоверчиво спросил Иуда, оглядывая вблизи его крепкое молодое тело жизнелюба, мягко освещенное луной.
– Вижу, – просто ответил Андрей, не отрывая своего взгляда от неба.
– И-и… какой Он?
– А ты оглянись вокруг или загляни в себя, и ты Его увидишь, – ответил Андрей.
Иуда пошевелился, чтобы оглянуться, но тут же пресек свое движение и, насмешливо улыбнувшись, сказал:
– Да здесь нет никого. Да и во мне, кроме меня, никого нет.
– Неправда, – качнул головой Андрей. – Даже человек живет в своих детях, внуках и так далее, но Бог прямо существует в своих творениях. Без Него ничто и никто не может существовать. Посмотри на этот вечер, на эту луну, на звезды, на деревья, на землю, на дорогу наконец. Всё создано Богом, и значит, во всем этом есть Он. Он же живет и в нас самих… И как же красив Божий мир! Красота разлита вокруг: в природе, в человеке, в творениях человека. Дух захватывает! Когда созерцаешь, слышишь, чувствуешь, ощущаешь Божью красоту, так хорошо душе, словно летаешь в облаках. Бога нужно познавать именно через красоту и любовь, которыми пронизан весь мир.
– А как же дьявольская красота? Что? Существует такая, по-твоему? – усмехнулся Иуда.
– Отчего же, существует, – согласился Андрей. – Чтобы обмануть человека, дьявол создал и свое подобие красоты. Только, когда наблюдаешь такую, чувствуешь, что лишаешься сил и воли, ощущения в душе неприятные…
– И ты смотришь на красоту этих мертвых звезд, прибитых гвоздями к небесной тверди, и надеешься на то, что в них ты видишь Бога?
Андрей с сомнением покачал головой.
– «Мертвые» и «прибиты гвоздями к небесной тверди»? Где ты такую чушь подцепил?
– Неужто чушь? – слегка обиделся Иуда. – Так ученые люди рассуждают.
– Пусть рассуждают, а в Писании Бог по-другому человеку мир объяснил. Разве похоже, чтобы они были мертвыми и прибиты гвоздями? Там, – указал он рукой в небо, – чувствуется простор. Простор бесконечный. И вечный, как наша жизнь. У жизни и у этого простора есть начало, но им нет конца. И я люблю эти звезды в просторе так же, как свой родительский дом, в котором я вырос. Я их очень люблю. Они несказанно прекрасны. Знаешь, Иуда, когда души людей загрязняются грубым бытом, повседневными заботами, богатством и житейскими наслаждениями настолько, что они забывают о прекрасном, потому что перестают видеть прекрасное, тогда Бог посылает на землю Ангела, чтобы он своими песнями и музыкой напомнил людям о том, что они боги… Помнишь, Учитель говорил, что человек, умеющий петь, проходит большую подготовку на небесах и в прошлых своих жизнях на земле. И так с любым даром.
– Ты о чем? – не понял Иуда.
– О том, что нельзя забывать о красоте. О красоте звезд, Земли, людей, животных, деревьев, цветов, о красоте творений Бога и о красоте великих творений человека. Вот говорят, что добро и зло не разделимы, они, мол, дополняют друг друга, и одно без другого якобы и существовать не может. Это великий обман. Неужели для того, чтобы любоваться и наслаждаться красотой, мы обязаны созерцать уродство, противное нашим чувствам? Чувство красоты в нас заложено изначально, и нам не нужно уродство, чтобы понять, что такое красота. Так и добро: нам не нужно страдать, чтобы понять, что такое добро.
– И как же это будет, когда будет только добро и красота? Что нам останется – одно сплошное любование? И никакой борьбы?
– Дел очень много, и когда будет только добро, наши силы, освобожденные от изматывающей нас борьбы, в которой мы лишь доказываем друг другу, что белое есть белое, а черное есть черное, уйдут в творчество. Мы будем творить новое прекрасное, продвигаясь от совершенства к еще большему совершенству и так далее, потому что совершенству нет конца. Это бесконечное совершенство присуще нашему Творцу и вечное стремление к бесконечному совершенству присуще Его творениям, то есть нам. Поверь, Искариот, что для таких дел нам вполне хватит нашей вечной жизни, в которой не надо будет отвлекаться от великих дел на поиски пищи, крова, на излечение наших болезней, на похороны близких и на переживание горя – то есть на всё то, что мы называем борьбой со злом, потому что его просто не будет. Да что говорить, если Учитель нам не раз рассказывал о планетах, на которых никогда не было зла.