Принцип – Надежда

От автора

Ученые утверждают, что…

100% клеток задействованы в работе головного мозга. Разговоры о 10% или даже 5% эксплуатируемых клеток – миф. И появился он потому, что большая часть функций мозга на сегодняшний день до конца не изучена.

Я за все доступные для захвата места тащила себя из зыбучего собственноручного абьюза решительно и последовательно, что превращало раскадровку дня того периода моей жизни в принудительно насыщенную круговую диаграмму гармонии. Адепты марафонов личностного роста называют ее "Колесом баланса" – это такой круг, разбитый на несколько равных секций, каждая из которых представляет собой одну из сфер жизни: любовь, работу, здоровье, и каждую из них они оценивают по важности по десятибалльной шкале, закрашивая участок от центра колеса к краю. Мой системный мозг обожал такие псевдоизмерительные штуки. Они меня успокаивали, вопреки базовому отсутствию веры в их эффективность. Но, как говорил Кит (хороший парень, ювелир по призванию и с недавних пор в самом позитивном смысле этого слова «просветленный»): «Вера без дел мертва. То есть, чтобы творить благие дела Ему (устремляя указательный палец вверх) нужны твои руки». Поэтому я наваяла роскошную цифровую диаграмму своей охреневшей от перекоса реальности, потом кликнула на черную заливку и форму квадрата, чтобы жизнь моя стала полной чашей имени Казимира.

Результат мне определено понравился, что позволило мне повесить свое творение прямо на рабочий стол, изобразить циничную гримасу и от души пожалеть бедолаг, которые всерьез полагали, что после выявления запущенной сферы жизни им просто нужно понять, что именно их в ней не устраивает, а следом создать план действий и поставить цели, чтобы привести дела в порядок. Всего ничего… Действительно! Просто составить план под названием «Как наполнить свою жизнь любовью, радостью и смыслом». К слову сказать, черный квадрат с тех пор так и висит на моем рабочем столе, а план, увы, не родился, но зато я поняла, что мои руки уже нашли для меня более кардинальный метод.

День мой начинался в 9:30. Отодрать меня от подушки раньше меня не могла заставить никакая известная мне решительность. Едва почувствовав, что муж ускользает из необъятных размеров кровати, я давала себе еще пару минут полусна, затем, часто не выходя из подсознательной картинки, с закрытыми глазами садилась на край кровати и опускала ноги на джутовый ковер. Холодящая шершавая опора под босыми ногами возвращала витающую в тонком мире меня в явь, и та, тыча мне в лоб указательным пальцем, говорила:

– Сказочный мир будет помнить за тебя все, даже если ты смеешь его отрицать.

Я морщилась, открывала глаза чуть охотнее, если за окном лучился жаркий август, чуть тяжелее, если доносился шум дождя или порывы ветра, и с титаническим усилием, когда лед сковывал горизонт, а свет появлялся лишь к полудню. Первый взгляд был, ясное дело, маниакально адресован мобильному устройству, вытесняющему с каждым днем тлеющие человеческие потребности в общении. Но это был только взгляд, и я-таки научилась его контролировать, чуть погодя, а пока я только привыкала блокировать порыв вцепляться в него первым делом по утру и убеждаться, что там меня никто не ждет. У меня все чаще начинало получаться погрузить себя под контрастный душ до того, как капризная дрянь начинала клянчить взглянуть хоть одним глазком. Вода всегда меня спасала, смывала всю дурь и заглушала мою безвременную скорбь.

Завтракала я редко. Максимум выпивала крепкий, очень крепкий пол-литровый термос чая уже параллельно с открытым во весь экран, надменно амбициозным списком дел на сутки, основной целью которого было не позволить не затихающей капризной дряни взять верх и сдаться. Со временем я даже осмеливалась заходить в сеть, листать мессенджеры, оставлять открытыми аккаунты и не сталкерить при этом ее драгоценнейшее божество по имени Герман.

Бывало, правда, ей удавалось пользоваться моим ночным измененным внутренним контекстом, когда она забивала по памяти номер, видела статус его последнего появления в сети или зеленую точку удаленного присутствия. Пульс ее учащался, и она, порой, успевала набрать и даже отправить короткие позывные, но я всегда засекала этот несанкционированный переход черты и умудрялась удалять все до того, как хороший парень засечёт ее высокохудожественный бред.

В списке дел в тот бодрящий период моей жизни дважды в неделю числился доктор Филипп, которого мне отрекомендовал все тот же подающий надежды ювелирных дел мастер Кит. Психом доктор оказался редкостным, но при этом возымевший на меня столь нужный мне гипнотический эффект. Не знаю, как так вышло, но на первом же сеансе он, произнеся какую-то нехитрую комбинацию слов, сумел меня раздеть, точнее, добиться того, чтобы я разделась сама. В буквальном смысле этого слова. Я очнулась от холода, сидя в белоснежном изящном исподнем на гладком, жестком, кожаном сиденье кресла цвета жгучего виски. Ноги мои были сомкнуты в спирали так, что мысок левой стопы не покачивался игриво, а был зафиксирован за правой лодыжкой. Руки уверенно обхватывали массивные подлокотники, а тело правым плечом отчётливо вызывающе подавалось вперёд.

Нет, он, конечно, извинился потом и объяснил, что это метод такой, что он проверял меня на совместимость и внушаемость, подбирал варианты протокола терапии, что будет меня в следующий раз предупреждать о степени и глубине проникновения в мое подсознание. Это было так неожиданно, так неопределенно, что мой блуждающий в поиске решения больного вопроса мозг тут же изогнул в ухмылке мою чувственность и включил режим «Будь, что будет».

Я, признаться, давно не страдала стеснением, но раскрывать мою давнюю забаву – вживаться в роль натурщицы и позировать художникам и скульпторам – в мои планы первоначально не входило. Доктор, в свою очередь, на планы пациента откровенно клал весь свой натруженный авторитет, и еще до первого сеанса предусмотрительно заполучил мою подпись под согласием на его исследование. Так что, все мои забавы оказались в рамках указанного в согласии периода в его безраздельной власти.

С того дня фокус моего внимания был резко смещен в сторону исцеления. Не знаю, был ли у нас секс (Как говорят публичные личности: «В сознательном состоянии я его точно не употребляла».), ведь доктор ни разу не декларировал ни свою тягу к близости, ни к тому, что я, в целом, представляла для него объект женственности. Сомнения закрались у меня разве что пару раз, когда влажное белье недвусмысленно подсказывало мне, что оно требует срочной замены.

Филипп был жутким занудой и этим устрашающе походил на Германа. Он любил использовать фрейдистскую терминологию и смотреть не моргая так, что хотелось рассказать ему все, даже то, чего я сама о себе не знала. Но, в отличие от Германа, он был напрочь лишен запаха. От него веяло паталогической стерильностью, которую доктор распространял на все, что его окружало, даже на улыбчивую ассистентку, Нинель, и подаваемый ею молочный улун.

В разгар пятого сеанса (кажется, было начало октября) в кабинет несвойственно настойчиво постучала Нинель и сообщила через закрытую, матовую стеклянную дверь, сквозь которую читался ее греческий профиль с высоким лохматым пучком, что его телефон, оставленный на стойке приемной на зарядке, разрывается уже пятнадцать минут, что звонит Чарли и просит его отреагировать в двадцати трех сообщениях.

– Нинель, это последнее предупреждение. Возвращайтесь к вашим прямым обязанностям и выключите мой телефон, вместо того, чтобы думать о том, что вас не касается.

Замечание было высказано с неизменным присутствием невозмутимости, а за ним снова последовала нехитрая комбинация слов, которую я, выходя из кабинета через пятнадцать минут, никак не могла вспомнить, равно как не могла я вспомнить и то, что случилось в конце того сеанса. Умом я, с одной стороны, понимала, что происходила какая-то нездоровая хрень, а с другой, эта хрень реально отвлекала меня от голоса капризной дряни, и я позволила себе лечь вверх лицом на несущий меня поток и наслаждаться плывущими надо мной пушистыми облаками.

В тот вечер, правда, облака поспешно сдуло появлением в приемной милого рыжеволосого создания с заметными признаками зрелости вокруг глаз. Оно переступало в ажитации с ноги на ногу, раскачивая лиловую шерсть пальто в пол, и барабанило потертым френчем по стеклянной столешнице стойки, за которой роботоподобно сидела, уткнувшись в экран ноутбука, Нинель.

– Ну, наконец. Я теперь войду, с вашего позволения? – увидев меня на пороге кабинета, решительно произнесла дамочка с недовольным видом и, не дожидаясь ответа, постучалась в только что закрытую за мной дверь.

Доктор Филипп был в своем лучшем демоноидном образе и не считал нужным реагировать на какие-то там проявления внешнего мира. Девушка снова постучала и снова уткнулась в отсутствие реакции. Выждав пару минут, осаждающая кабинет, как я тогда подумала, неврастеничка, занесла кулачок в третий раз, но стукнуть не успела. Дверь распахнулась, и из нее вышел доктор и, делая вид, что он в единственном числе и роде существует на третьей планете Солнечной системы. Он аккуратно отодвинул кулачок, словно поправил свисающий лист комнатной пальмы, и, глядя мельком в залитое желтым фонарным светом окно, пластично двинулся к выходу.

– Филипп! – окликнула его на грани истерики посетительница. – Да, сколько можно?! – только и успела выкрикнуть женщина перед глухим хлопком входной двери.

Нинель теперь отмерла и сочувственно посмотрела на нее.

– Не надо, Чарли, вы же знаете, что это бесполезно. – утешала натерпевшаяся от начальника ассистентка застывшую фигуру в лиловом пальто.

– Он принимал лекарства? – неожиданно спросила она.

– Я относила ему их час назад. Сейчас… – Нинель исчезла за дверью и вернулась с подносом, на котором стоял пустой стакан и нетронутые препараты.

Я все это время копалась с шарфом и блеском для губ перед зеркалом, поэтому вышли из кабинета доктора Осипова мы с Чарли практически одновременно. На улице совсем стемнело. Накрапывал мелкий дождь. А моя впечатлительная натура никак не могла позволить человеку с именем Чарли, которого к тому же отшили только что на моих глазах, ускользнуть из-под моего пера, поэтому я тут же предложила себя в качестве ее личного водителя на тот паршивый вечер. Сказала я это с присущим мне юмором и не малой долей женской солидарности, посему через пару минут мы уже мчались по вечерней московской акварели в направлении ближайшего приличного заведения.

Несмотря на пафосный стиль выбранного нами гастрономического буйства, мы с Чарли чувствовали себя попутчицами в скором ночном экспрессе. Две тревожные клуши, не знавшие друг друга ещё час назад, но подгоняемые наперегонки желанием обменяться схожим эмоциональным контекстом, где все события, разумеется, были вымышлены, а совпадения случайны. Управившись с огромной порцией печёного баклажана со страчателлой, Чарли, допивая манговый шприц, начала свой клинический спич…

Глава 1. Почти

Ученые утверждают, что…

80 000 000 000 нейронов содержит мозг: это в 11 раз превышает число людей на Земле. Если соединить все нейроны мозга в одну нить, то она растянется на 162 000 километров и 4 раза обернется вокруг Земли.

– Принцип надежды… Слышали о таком? – оторвав взгляд от каменной поверхности стола и устремив его беспокойные волны в мою даль, спросила Чарли.

Я, как уважающий себя журналист, не горела желанием признавать собственное невежество, но предпочла по-детски пожать плечами, позволяя ей побыть в роли наставника и насладиться моей непосредственностью.

– Он заключается в том, что человек изначально рассматривается, как существо, наделённое способностями. Человеку свойственно меняться, в нем есть качества и воля для преодоления проблем самыми разными способами. Надежда – это способность видеть шанс, способность видеть будущее решение вопроса. Надежда, обнадёживать, надежность, то, что удерживает возможность воплощения, вера в осуществление. Понимаете?

Пожатие плечами во второй раз сбило бы мою не особо устойчивую самооценку навзничь, поэтому я сделала вид, что ее посыл достиг ожидаемых глубин и вот-вот начнёт образовывать новые синоптические связи.

– Надежда, – продолжала Чарли, – маленькая Дочка Бога по словам Шарля Пеги, неведомое упование на Бога, доверие Богу.

– Нууу, это другое дело, – как бы выражали складки над моими изогнутыми в сомнении бровями, поддержанные едва различимым киванием.

– Мне последнее время очень хочется верить и надеяться. Ведь все остальное я уже перепробовала. Представьте себе замкнутый круг длиною в жизнь. – сказала Чарли, смерив взглядом окружность стола, за который нас усадил заботливый официант под завязку забитого зала со словами: «Придержал его специально для вас».

– Да, ладно? Мой любимый пространственный образ мыслей? Какая прелесть! – подумала я, приступая ко второй порции Розе.

– Не хилая такая дистанция, правда? – риторически предположила Чарли.

– Внушительная… – подтвердила я в ответ.

– Пробуждение, первый вдох и сразу следом мысленное: «Привет, как ты?», – или – «Как здорово, что ты есть!» или … Разные, в общем, вариации зависимого бреда. Изо дня в день, из года в год. Следом за робкими школьными приветствиями, поднятием одной брови или едва заметным кивком, после студенческих, улыбчивых и аритмичных приветствий. Те «как ты?» были то ежедневными, как и полагается в первые год-два влюбленности, то размеренно сошедшими на нет, то прерывистыми «как ты?» не то, чтобы бывших, но не случившихся. Чуть позже, раз в полгода – «привет, любимой студентке», «С Новым годом и днём рождения». У меня день рождения первого января. Мама до сих пор переживает, что лишила меня праздника. Ее поколение обожало праздники. Для нее это важно, в отличие от меня. Ненавижу праздновать.

Чарли уронила первую слезинку на стол, вторую поймала языком в уголке рта, взяла салфетку, промокнула обе полоски, сделала трясущийся выдох и продолжила:

– Затем снова и снова каждодневные мысленные «Привет, как?», мучительные годы взаимных воображаемых приветствий и прощаний: промозглых и солнечных, живительных и удушающих, – тысячи разноликих «Как же мне научиться жить без тебя?». Все более настойчивые «привет, о, снова ты, сколько можно?». Встречи, разговоры, ссоры, примирения, смех, трепет и все это по большей части в моем сугубо личном измерении.

Диалог с адресатом нескончаемых вопросов не редко прерывался внутренним карцером, старательно выскабливался из моего сознания, оставляя в нем лишь невидимые заражённые споры. Ухмыляясь в лицо своему же отражению, я отбрасывала его в дальний угол со словами:

– Что, Рита? Хочешь его? Хрен тебе. Посиди тут одна и подумай хорошенько. А если будешь орать, я тебе кислород перекрою. Усекла?

– Рита? – переспросила я, теряя ход ее мысли.

– Да, Рита. Меня зовут Рита, а Чарли меня называет только Филипп, ну, и его знакомые, с которыми я случайно временами пересекаюсь. Я ему в самом начале нашей истории рассказала, что мне снится сумасшедшая жена мистера Рочестера. Вы же помните… – не успела договорить она.

– Обижаете, филфак за плечами, – улыбнулась я.

– Так вот, он назвал меня выдумщицей Чарли в честь автора, но на английский манер, чтобы лучше звучало рядом с его именем.

– Ого, – застыла я в недоумении, – Такие имена с потолка не падают. Какой щедрый ваш Филипп.

– Да не то слово, люди смотрели на меня, как на идиотку, когда он меня так представлял своим.

– Это его «свои» идиоты. Чарли – это мечта, а не имя. Хотя вам и Рита очень идет, но Чарли звучит огненно.

– Ну, да, ну, да, он тоже так думал.

– Слушайте, а можно на «ты»? Я обычно долго привыкаю к людям, но почему-то не в этот раз. И потом я чувствую, что это наш не последний разговор. – предложила я, предположив, что ей так будет проще.

– Э-э-э… У меня с этим сложности я, наверное не смогу, – засомневалась Рита, профессионально очерчивая границы своего личного пространства.

Я не уловила логику между ее откровенностью и нежеланием переходить на «ты», вернула разговор к замкнутой плоской кривой и через два месяца накатала по ней пару сотен страниц о Чарли, Филиппе и других составляющих уравнения 2πr, все события которых были, как уже упоминалось выше, выдуманы, а совпадения случайны.

Со слов Чарли их пожизненный разговор с Филиппом тянулся, как манящий аромат, по лестничному серпантину московской высотки. То есть запах у Филиппа все же присутствовал, но мое принимающее устройство было заточено исключительно под засевшего у меня в печенках Германа. Так вот не успела старательная Рита сдать первую и начать готовиться ко второй сессии, как уже была по самый катарсис влюблена в своего препода по психологии ощущения и восприятии – интроспективного, упоительного Филиппа.

Знакомство Фила и Риты случилось годом ранее, еще в школе. Молодой человек поступил на практику в экспериментальный биологический класс гимназии №1543 в феврале 1991 года. В то обычное утро, на второй перемене, выпускница Рита чуть замешкалась на ступенях в правом крыле, собирая содержимое соскользнувшего с плеча расстегнутого рюкзака. Едва запихнув все выпавшее как попало внутрь и защелкнув застежку, девушка внезапно спиной уловила зомбирующую голосовую вибрацию, вызвавшую мгновенное оцепенение. Витиеватая речь, доносившаяся с верхней лестничной площадки, удерживала девушку в тисках несколько минут, и затихла лишь с призывом звонка к третьему уроку.

Рита, не оборачиваясь, поспешила высвободиться из плена, ловко преодолела пять ступеней и через сто шагов уже сидела за партой, готовая к знакомству с новым преподом. Так как там, на лестнице, обернуться и поднять голову не было никакой возможности, вошедший аспирант не вызвал в ней особой реакции до первой вибрации, идентичной недавно парализовавшей ее.

– Ну, привет, мистер мажор! – мысленно произнесла ученица. – Хотя, на мажора совсем не похож. Тогда почему из МГУ? На другой вуз папочка, большой невыездной начальник, не накопил? Лучше бы сразу в Ель, что уж мелочиться? – Марго знала от учителя биологии, что было несколько кандидатур, но выбрали именно МГУшника.

– Высокий, худощавый, с крупными среднерусскими чертами лица, непослушной кудрявой шевелюрой все того же среднерусского оттенка. Пронзительный карий прицел, скрытый старомодной оптикой. Обычный препод, если бы не длинные хирургические пальцы, – подавляя любопытство, размышляла девушка.

– Черт, возьми карандаш в руки, отвлекись, перестань, как идиотка, заводить на каждого дело с особыми приметами. Обычный он. Имя, интересно, тоже обычное?

Подготовка досье заняла целых двадцать секунд до того, как вербовщик произнёс уже знакомым гипнотическим тоном:

– Доброго всем утра, юные дарования! Давайте знакомиться. Так уж вышло, что я ношу имя королевских особ. Но для вас я просто доктор Филипп, – преувеличивая свою значимость, вполне уверенно выдал всего лишь автор готовой к защите кандидатской.

– Я намереваюсь забрать лучших из вас в лучший московский ВУЗ. Есть желающие?

Выпускники юмор не оценили, а Рита, сидевшая за второй партой в левом ряду, неодобрительно щурясь, следила за движениями его длинных красивых пальцев, и проговаривала про себя циклично «Филипп-Филипп-Филипп», не осознавая, как ломает карандаш на мелкие кусочки.

С того самого карандаша подготовка к поступлению в университет, откуда прибыл неопознанный объект, стала целью и смыслом её шестнадцатилетний жизни. Девушка готовилась днями и ночами, будто от этого зависело не только направление деятельности на ближайшие три, или, если повезёт, целых пять лет, но вся ее целиком неподдающаяся в силу возраста измерению жизнь. Молодости ведь никто не удосуживается доходчиво пояснить, что первое образование зачастую не то, что будет сопровождать тебя по жизни, не то, что будет тебя кормить и, тем более, радовать. Предвступительная пора настолько стремительна и часто хаотична, что отнестись к ней философски выходит крайне редко. Это всегда гонка в неопознанную даль, попытка осязать неосязаемое, копилка ожиданий, которым в 90% не доведётся сбыться.

С Ритиным дотошным подходом получить наивысший проходной балл, казалось, просто, но на экзаменах, услышав из уст того самого аспиранта элементарные вопросы, те, на которые абитуриентка отвечала раньше сходу и без запинки, она будто онемела.

В тот день, седьмого июля 1991 года, Рита стояла за кафедрой, а Филипп находился зачем-то очень-очень близко, намного ближе, чем в обычной подготовительной жизни. Внутри нее все ходило ходуном, она силилась сформулировать хоть одну здравомыслящую фразу, но, увы, выходили лишь нелепые обрывки и неточности. Приёмная комиссия качала головой, задавала, как ей казалось, спасительные дополнительные вопросы, но тем самым только ухудшала сложившийся казус. Нет, Маргарита не набрала ни средний балл, ни удовлетворительный. Можно было забыть не только о бюджетном обучении, но и о дальнейшем общении с Филиппом.

Стыд залил ее юное личико, вынес из стен главного вуза столицы, полных несбывшихся надежд, и приземлил на скамейку гигантской аллеи, переживать позор и соображать, что делать дальше. Тем же вечером мама Маргариты, Наталья Петровна, расстроилась куда больше. Женщина рисовала перспективы выпрашивания денег у отца Риты, поиска третьей ночной подработки. Но, к счастью, ни того ни другого не потребовалось, Филипп уговорил приемную комиссию зачесть экзамен, он дал лучшие рекомендации и уверил всех, что подготовка Маргариты заслуживает наивысшего балла, что девушка банально перенервничала и что это все было простым недоразумением. В самом деле, что не сделаешь ради талантливой студентки?! Так Рита поступила на бюджет, ведь на других экзаменах Филиппа с его парализующим голосом не было, и получить заслуженные пятерки никто не мешал.

С первого же семестра студентка показала себя усердным, трудолюбивым, со всех сторон положительным, но крайне требовательным, в первую очередь, к себе человеком. Ее не устраивали просто конспекты. После лекций Маргарита донимала преподавателей вопросами о списке дополнительной литературы для самостоятельного изучения, о неточностях и недостоверностях тех или иных фактов, о ее личных наблюдениях и выводах. Отчетные работы Риты, всегда подготовленные раньше срока, носили не сугубо теоретический, но по большей части практический и даже научный характер. Пытливость и дотошность подопечной не редко вводили в замешательство и самого Филиппа. Он улыбался и любил повторять:

– Вы далеко пойдёте, Маргарита! Я ещё буду вами гордится.

Студентка в смущении отводила взгляд и задавала ещё один заковыристый вопрос. После второй, закрытой на отлично сессии девушка устроилась работать на кафедру, чтобы не только быть ближе к любимому делу, но и сократить путь к бушующим ожиданиям Филиппа.

Ближе к октябрю робкий, как это часто бывает у психов (в смысле у психоспециализированных личностей), но все же роман начал подавать признаки жизни. Маргарита восемнадцати лет прикрывалась образом недотроги так талантливо, что Филипп намеренно держался на расстоянии вытянутой руки. Они гуляли долгими молчаливыми прогулками, особенно радовались, когда попадали под дождь, вымокали до нитки на бегу до ближайшей остановки, ели мандарины, смущались, когда взгляды их пересекались и смаковали каждую совместно проведённую минуту. Эти трепетные полгода привели влюблённых к первому чаепитию в квартире Филиппа, первому завтраку в постели, первой подготовке к сессии и кандидатской в обнимку, с нормальными психическими отклонениями, помноженными на несовместимость и невозможность.

Маргарита с виду была чиста и невинна, но ее теоретические познания и с пристрастием изученные премудрости извлечения удовольствия из своего тела дали бы фору трём Филиппам. При этом сам он, как нормальный псих, уговорив девушку переехать к нему, не спешил начинать изыскания интимных аспектов. Нет, он не то, чтобы не хотел ее. Совсем наоборот. Филипп обожал свою Чарли. Именно тогда док стал так называть Риту после ее рассказа про сгоревшую заживо жену мистера Рочестера. Чарли с каждым днем захватывала все новые и новые рычаги влияния, пробуждала в своем учителе слабость до ее откровений, доигрывала эпизоды по своим правилам, предоставляя на обозрение идеальный образец распутной пуританки с заоблачным IQ и жаждой открытий.

Исключая физическое узнавание, Филипп увлечённо собирал мозаику психотипа Чарли. Он вёл журнал ее эмоционального состояния, отмечал сильнодействующие триггеры и хранил фотоархив ее полуобнажённой невинности. Границы нормы у каждого свои. Филипп подобный подход считал не только единственно верным, но и совершенно естественным.

Мужчина был абсолютно равнодушен к бытовым излишествам. Ему хватало кровати, книжного шкафа, стола, кухни и душа. Все прочее считалось лишним и бестолковым. На кухне, как и в остальных помещениях, все было пусто настолько, что Чарли первое время никак не могла освоиться. С одной стороны, ей очень нравилась чистота, но с другой, недоставало уюта и домашнего привычного запаха. Знаете, когда открываешь дверь и по запаху чувствуешь, что ты дома. Но все это отсутствие совсем скоро с легкостью отодвинул на задний план запах Филиппа. Он сам пах для Риты тем особенным домом, в который всегда хотелось возвращаться, независимо от его местонахождения. И Чарли возвращалась снова и снова до тех пор, пока не наткнулась на знакомую студентку первого курса на той самой стерильной кухне.

Она сидела, как мышка, только голая. А Чарли возьми, да и вернись из поездки с мамой к родственникам из Зеленограда на день раньше. Обрадовать спешила любимого, пирожные привезла и свою соскученную нежность. Филипп в момент ее прихода отлучился по нужде, немую сцену не застал, не был вынужден оправдываться и изобретать велосипед. Все прошло тихо и быстро.

Добравшись домой, Рита позвонила куратору и они вместе выбрали вуз в Питере, в котором она могла закончить образование. Тем вечером студентке пришлось стремительно взрослеть. Она слышала про такие вот вечера взросления, но никак не ожидала, что это случится с ней так скоро. С мамой делиться этим прискорбным фактом дочь не горела желанием, поэтому для неё была придумана легенда о том, что Филиппа пригласили на хорошую работу в Питер и они уезжают через неделю.

Родительница чуть поохала ради приличия, но сказала, что с Филиппом она ее хоть на край света. Очень он ей пришёлся по душе. Внимательный, обходительный, серьезный и главное перспективный молодой человек. Сразу видно, далеко пойдёт. Женщина она была довольно свободных взглядов, но все то же приличие поинтересовалось о дальнейших планах дочери. Слово свадьба не произносилось, тактичности в Наталье Петровне было вполне достаточно, но о семейном бюджете мать все же волновалась. Оба ведь ещё не вполне встали на ноги. Обещала поговорить с отцом и помогать по мере возможности. Потом они немного поплакали и принялись собирать чемодан.

Филипп же даже не стал утруждать себя объяснениями, сделал вид, что все так и задумано. Тем более, что ничего не было, это был просто метод терапии, который, по его мнению, Чарли с ее пуританскими сложностями не смогла бы понять. Ушла, так ушла. Подумаешь. Куда ей деваться? Вернётся. Но совсем скоро он поймал себя на мысли, что говорит с Чарли чаще, чем с кем бы то ни было, только у себя в голове: советуется, ищет поддержки, здоровается с ней утром в зеркале, обнимает словами перед сном и даже просит вернуться. Мысль эта почти доктору психологических наук вовсе не понравилась.

* * *

– День добрый, Марата шесть? – безразлично буркнул таксист, включая счётчик.

– Да, пожалуйста. Добрый день! – Павел сел на заднее сиденье, достал контракт и продолжил вносить правки карандашом.

Через два квартала таксисту позвонили, он чертыхнулся, и попросил проверить нет ли синего пакета за его сиденьем.

– Вот этот? – поднимая начинённый женскими мелочами синий пакет, отозвался пассажир.

– Видимо, – и уже в трубку, – да, нашёл, передам в диспетчерскую, приезжайте послезавтра, – повисла лепечущая в трубке пауза, – да, мне какая разница, я не курьер, послезавтра забирайте. Адрес пришлю в смс, – и отключил вызов.

Через десять секунд настойчивая владелица пропажи вновь обрывала телефон. Выслушав очередные претензии, водитель повторно огласил:

– У меня сегодня последний заказ, я еду на Марата 6. Если хотите, приезжайте… Не могу я Вас искать у Казанского, не хотите, тогда послезавтра.

Для пассажира такси тон водителя был крайне неприятен. Он решил вмешаться в разговор и попросил изменить маршрут до пункта назначения Казанский собор. Тем более, что он собирался туда вечером и ничего не мешало ему немного скорректировать свои планы. Водитель фыркнул, но перечить не стал.

На Грибоедова было жутко ветрено. Мартовский несезон со снегом разгонял малочисленных туристов по общепитам, да гостиничным номерам, поэтому узнать растерянную обладательницу синего пакета, стойко переносившую непогоду, было не сложно. Она стояла, кутаясь в шарф крупной вязки зеленого цвета, в окружении двух чемоданов. Увидев издали свой синий, девушка поспешила навстречу спасителю с пакетом в руках со словами благодарности.

– Да, бросьте вы, пустяки, – улыбался Пашка, пронзённый ее первым же испуганным зеленоглазием.

– Мне было по пути, – соврал он и тут же озвучил первое, что пришло в голову, – так куда мы повезём ваши чемоданы? – Парень был хоть и робкого десятка, но тут слова словно зажили своей собственной жизнью и понеслись в незнакомой владельцу манере галопом:

– А пока мы вызываем такси, вон там, на углу, есть кофейня, уверен, вам просто необходим сейчас горячий напиток.

Маргарита хлопала слипшимися ресницами, не подозревая о следах потекшей туши и краснеющем носе, и не находила варианта уклониться от ответа. С одной стороны, везти их никуда было не надо – вход в гостиницу был через дорогу, – с другой, девушке вообще было сейчас не до кавалеров. Глаза были на мокром месте от пульсирующего чувства страха, возникающего у всех нормальных людей, попадающих в неприятности в незнакомом городе, от беспомощности и тотального одиночества. Секунды две потребовалось, чтобы пульс заботливо убаюкало чувство благодарности, и девушка неуверенно указала в сторону гостиницы.

– Туда, здесь совсем близко. Можно выпить чаю в баре отеля. Кажется, у них есть бар, – пряча в смущении взгляд, спотыкаясь на слове «бар», пролепетала она.

Пашка тут же подхватил чемоданы, не оставляя девушке шанса передумать. Снег зачастил крупными хлопьями в то время, как гостья северной столицы еле успевала за широким решительным шагом незнакомца, смотрела в его непокрытый затылок, по привычке подмечая детали эпизода: