О бихевиоризме

B. F. Skinner

ABOUT BEHAVIORISM

Copyright © 1974 by B. F. Skinner

All rights reserved including the right of reproduction in whole or in part in any form.

This edition published by arrangement with Alfred A. Knopf, an imprint of The Knopf Doubleday Group, a division of Penguin Random House LLC.

© Митрофанов И.В., перевод на русский язык, 2023

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Введение

Бихевиоризм – это не наука о человеческом поведении, это скорее его философия. Среди вопросов, которые рассматривает бихевиоризм, есть следующие: возможна ли вообще такая наука? Сможет ли она объяснить все аспекты человеческого поведения? Какие методы она будет использовать? Являются ли ее законы столь же достоверными, как законы физики и биологии? Приведет ли она к созданию технологий, и если да, то какую роль они будут играть в человеческой цивилизации? Особенно важно то, как она связана с предыдущими подходами к этой теме. Человеческое поведение – наиболее привычная характеристика мира, в котором живут люди, и о нем было сказано больше, чем о любой другой вещи; что из сказанного стоит учитывать?

В конечном итоге успех или неудача научных исследований станут ответом на эти вопросы. Однако на некоторые из них необходимо получить хотя бы предварительный ответ уже сейчас. Многие умнейшие люди считают, что ответы уже найдены и что все они пессимистичны. Вот, например, некоторые из типичных утверждений о бихевиоризме. Все они, на мой взгляд, ошибочны.

1. Бихевиоризм игнорирует сознание, чувства и душевные состояния.

2. Он игнорирует врожденные таланты и утверждает, что все поведение нарабатывается в течение жизни.

3. Он трактует поведение как просто набор реакций на стимулы, представляя человека как автомат, робота, марионетку или машину.

4. Он не пытается учесть когнитивные процессы.

5. В нем нет места намерению или цели.

6. Он не способен объяснить творческие достижения – например, в искусстве, музыке, литературе, науках или, скажем, в математике.

7. В нем нет места Я или самоощущению.

8. Он непременно поверхностен и не может рассматривать глубины разума и личности.

9. Он ограничивается прогнозированием и контролем поведения и упускает из виду суть человеческого бытия.

10. Он работает на животных, особенно на белых крысах, но не на людях, и поэтому его картина человеческого поведения ограничивается чертами, присущими и людям, и животным.

11. Его достижения в лабораторных условиях не поддаются воспроизведению в повседневной жизни, поэтому все, что он может сообщить о поведении человека в мире в целом, является ничем не подкрепленной метанаукой.

12. Он слишком упрощен и наивен, а его выводы либо тривиальны, либо уже хорошо известны.

13. Он скорее наукообразен, чем научен. Он просто подражает науке.

14. Его технологические достижения могли бы быть достигнуты с помощью банального здравого смысла.

15. Если утверждения этой науки верны, они должны относиться и к самому бихевиористу – таким образом, слова исследователя продиктованы его поведением и не могут быть истинными.

16. Он дегуманизирует человека, носит редукционистский характер и стирает человеческую суть.

17. Он занимается лишь общими принципами и поэтому пренебрегает неповторимостью отдельного человека.

18. Он неизбежно антидемократичен, поскольку отношения между экспериментатором и испытуемым манипулятивны, и поэтому его результаты могут быть использованы диктаторами, но не людьми с добрыми намерениями.

19. Он воспринимает абстрактные идеи вроде морали и справедливости как вымысел.

20. Он безразличен к теплу и насыщенности человеческой жизни и несовместим с творчеством и наслаждением искусством, музыкой и литературой, а также с любовью к ближним.

Эти утверждения, как мне кажется, представляют собой чрезвычайное непонимание достижений и значения научной деятельности. Как это можно объяснить? Возможно, некоторые проблемы возникли из-за ранней истории движения. Первым очевидным бихевиористом был Джон Бродес Уотсон, который в 1913 году опубликовал своего рода манифест под названием «Психология с точки зрения бихевиориста». Как видно из названия, он не создавал новую науку, а утверждал, что психология должна сосредоточиться на изучении поведения. Возможно, в этом была стратегическая ошибка. Большинство психологов того времени считали, что изучают психические процессы в мире сознания, и они, естественно, не были склонны соглашаться с Уотсоном. Ранние бихевиористы потратили много времени и не заметили основной проблемы, обрушившись на интроспективное изучение жизни разума.

Сам Уотсон провел важные наблюдения за инстинктивным поведением и был, по сути, одним из первых современных этологов. Но также большое впечатление на него произвели новые данные о том, чему может научиться организм, и он сделал ряд довольно экстремальных заявлений о потенциале новорожденного человека. Сам он назвал их преувеличениями, но с тех пор они используются для его дискредитации. Его новая наука тоже, так сказать, родилась преждевременно. Тогда было все еще крайне мало установленных фактов о поведении – в частности, о человеческом поведении. Нехватка данных всегда является проблемой для новой науки, но для смелой программы Уотсона в такой обширной области, как человеческое поведение, это было особенно опасно. Ему требовалось куда больше материала, чем он получил, поэтому неудивительно, что многое из его утверждений выглядело чрезмерно упрощенным и наивным.

Среди имевшихся под рукой поведенческих фактов были безусловные и условные рефлексы, и Уотсон их максимально использовал. Но рефлекс предполагал тип причинности, недалеко ушедший от концепции механизма, как это представлялось в девятнадцатом веке. Работы русского физиолога Павлова, опубликованные примерно в то же время, произвели похожее впечатление, и «оно не изменилось, несмотря на модель» «стимул – реакция», возникшую в течение следующих трех или четырех десятилетий.

Естественно, Уотсон выделял наиболее воспроизводимые результаты, какие только мог найти, а большинство из них были получены на белых крысах и собаках Павлова. Похоже, Уотсон подразумевал, что поведение человека не имеет никаких отличительных черт. И чтобы подкрепить заявление о том, что психология – это наука, и подтвердить свои исследования, он заимствовал данные из анатомии и физиологии. Павлов придерживался той же линии, настаивая, что его поведенческие эксперименты – это «исследование физиологической активности коры головного мозга», хотя ни тот ни другой не могли указать ни на одно непосредственное наблюдение нервной системы, проливающее свет на поведение. Они также были вынуждены поспешно интерпретировать сложное поведение: Уотсон утверждал, что мышление – это просто субвокальная речь, а Павлов считал язык «второй сигнальной системой». Уотсону практически нечего было сказать о замыслах, целях или творческой деятельности. Он подчеркивал технологические перспективы науки о поведении, но его примеры были несовместимы с манипулятивным управлением.

С тех пор как Уотсон опубликовал свой манифест, прошло более шестидесяти лет, и за это время случилось многое. Научный анализ поведения достиг значительного прогресса, и недостатки в изложении Уотсона теперь, как мне кажется, представляют главным образом исторический интерес. Критика тем не менее не претерпела значительных изменений. Все перечисленные выше недоразумения можно найти в современных публикациях философов, теологов, социологов, историков, литераторов, психологов и многих других. Заблуждения ранней истории движения вряд ли могут служить достаточным объяснением.

Некоторые проблемы, несомненно, возникают из-за того, что человеческое поведение – очень деликатная область. Трудно переоценить значение нашего взгляда на самих себя, и бихевиористская концепция может потребовать несколько нелицеприятных перемен в этой области. Более того, термины, возникшие из ранних формулировок, глубоко вошли в наш язык, и мы уже несколько веков используем их как в профессиональной, так и в обычной литературе. Но было бы несправедливо утверждать, что критики не в состоянии освободиться от этих исторических предрассудков. Должна быть другая причина, почему бихевиоризм как философия науки о поведении до сих пор так серьезно недопонимается.

Я полагаю, что причина в следующем: неправильно понимается сама наука. Существует множество различных направлений науки о поведении, и некоторые из них, как я покажу позже, ограничивают эту область, не затрагивая важные бихевиористские вопросы. На перечисленные выше критические замечания наиболее эффективно отвечает специальная дисциплина под названием «экспериментальный анализ поведения». Поведение отдельных организмов изучается в тщательно контролируемых условиях, после чего устанавливается связь между поведением и средой. К сожалению, за пределами этой науки о таком анализе известно немного. Наиболее активные исследователи, а их сотни, редко пытаются объяснить свои знания неспециалистам. В результате мало кто знаком с научной базой того, что, на мой взгляд, является наиболее убедительным изложением бихевиористской позиции.

Представленный мною в этой книге бихевиоризм – философия этой особой версии науки о поведении. Читатель должен знать, что не все бихевиористы согласятся с тем, что я скажу. Уотсон говорил как представитель бихевиоризма, и в свое время он был бихевиористом, но в наши дни никто не возьмется считать так же. Все изложенное далее отражает мое личное мнение – и, как бихевиорист, я обязательно должен это уточнить. Однако я надеюсь, что это последовательное и связное изложение адекватно отвечает на критику, перечисленную выше.

Этому исследованию я придаю важное значение. Ведь основные проблемы, стоящие сегодня перед миром, могут быть решены только в том случае, если мы сможем лучше понимать поведение человека. Традиционные взгляды существовали на протяжении веков, и справедливо будет сказать, что они оказались несостоятельными. Они в значительной степени ответственны за ситуацию, в которой мы сейчас оказались. Бихевиоризм предлагает многообещающую альтернативу, и я написал эту книгу в попытке разъяснить его позицию.

1
Причины поведения

Почему люди ведут себя так, как они себя ведут? Вероятно, сначала это был чисто прикладной вопрос: как можно предугадать действия другого человека и, следовательно, подготовиться к ним? Позже специалистов стало больше интересовать, как можно подтолкнуть другого человека вести себя определенным образом? В конце концов возникла проблема понимания и объяснения поведения как такового. Ее всегда можно свести к вопросу о причинах.

Мы склонны утверждать, часто опрометчиво, что если одно событие следует за другим, оно, вероятно, было им вызвано – следуя древнему принципу post hoc, ergo propter hoc (после этого, следовательно, по причине этого). Из многих примеров, которые встречаются при объяснении человеческого поведения, один особенно важен. Человек, с которым мы знакомы лучше всего, – это мы сами; многие вещи, которые мы наблюдаем в себе и своем теле перед каким-то действием или реакцией, легко принять за причины нашего поведения. Если нас спросят, почему мы так резко разговаривали с другом, мы можем ответить: «Потому что я разозлился». Это правда, мы почувствовали гнев до или во время разговора, и поэтому мы принимаем наш гнев за причину наших слов. На вопрос, почему мы не ужинаем, мы можем ответить: «Потому что я не голоден». Мы часто чувствуем голод, когда едим, и поэтому делаем вывод, что мы едим, потому что чувствуем голод. На вопрос, почему мы идем купаться, мы можем ответить: «Потому что мне хочется». Похоже, мы имеем в виду: «Если я чувствовал это раньше, то вел себя так-то и так-то». Чувства возникают в нужное время, чтобы служить причиной поведения, и на них ссылались веками. Мы предполагаем, что другие люди чувствуют то же, что и мы, когда они ведут себя так, как ведем себя мы.

Но где находятся эти чувства и душевные состояния? Из чего они состоят? Традиционный ответ заключается в том, что они находятся в мире вне физического измерения, называемом разумом, и что они имеют умственную природу. Но тогда возникает другой вопрос: как психическое событие может вызвать или само быть вызванным физическим событием? Если мы хотим предсказать, что сделает человек, как мы узнаем ментальные причины его поведения и как мы можем вызвать чувства и состояния ума, которые побудят его вести себя определенным образом? Предположим, например, что мы хотим заставить ребенка съесть полезную, но не очень вкусную пищу. Мы просто делаем так, чтобы другой еды не было, и в конце концов он ест. Получается, что, лишив его пищи (физическое событие), мы заставили его почувствовать голод (психическое событие), а поскольку он почувствовал голод, он съел полезную еду (физическое событие). Но как физический акт лишения вызвал чувство голода и как это чувство привело в движение мышцы, участвующие в проглатывании пищи? Существует множество подобных загадочных вопросов. Что с ними делать?

Думаю, самая распространенная практика состоит в том, чтобы попросту их игнорировать. Можно верить, что поведение выражает чувства, предвидеть, что человек будет делать, угадывая или спрашивая его о том, что он чувствует, и изменять окружающую среду в надежде повлиять на чувства, не обращая практически никакого внимания на теоретические проблемы. Те, кого такая стратегия не вполне устраивает, порой прибегают к помощи физиологии. Считается, что разум в конечном итоге должен иметь физическую основу. Как недавно сказал один невролог, «сейчас все признают тот факт, что мозг обеспечивает физическую основу человеческого мышления». Фрейд верил, что его сложнейший психический аппарат в конце концов будет признан физиологическим, а ранние интроспективные психологи называли свою дисциплину физиологической психологией. Теория познания, называемая физикализмом^[1], утверждает, что, когда мы занимаемся интроспекцией или испытываем чувства, мы наблюдаем за состоянием или деятельностью нашего мозга. Однако основные трудности возникают, когда мы переходим от теории к практике: мы не можем предвидеть, что сделает человек, наблюдая непосредственно за его чувствами или нервной системой, и не можем изменить его поведение, влияя на его разум или мозг. Но в любом случае мы, кажется, не сделали хуже, игнорируя философские проблемы.

Структурализм

Наиболее четкая стратегия – отказаться от поиска причин и просто описывать действия людей. Антропологи могут рассказать об обычаях и нравах, политологи – придерживаться линии бихевиорализма^[2] и фиксировать политические действия, экономисты – собирать статистику о том, что люди покупают и продают, арендуют, кого нанимают, сколько сберегают и тратят, производят и потребляют, а психологи – изучать их взгляды и мнения. Все это можно сделать с помощью прямых наблюдений или систем записи, а также интервью, анкет, тестов и опросов. Изучение литературы, искусства и музыки часто ограничивается формами этих продуктов человеческого поведения, а лингвисты могут обойтись фонетикой, семантикой и синтаксисом. Можно сделать своего рода предсказание по принципу: если люди часто что-то делали, они, скорее всего, сделают это снова; они следуют обычаям, потому что им принято следовать, они демонстрируют избирательные или потребительские привычки по тем же причинам и так далее. Обнаружение организующих принципов в структуре поведения – таких как «универсалии» в культурах или языках, архетипические модели в литературе или психологические типы – может позволить предсказать даже ранее не встречавшиеся случаи поведения.

Структура и организация поведения также могут изучаться как функции времени или возраста, как, например, развитие вербального поведения ребенка или его навыков решения задач, последовательность стадий, через которые проходит человек на пути от младенчества к зрелости, или этапы развития культуры. История изучает изменения, происходящие во времени, и если удается обнаружить закономерности развития или роста, то это может быть полезным для прогнозирования будущих событий.

Контроль – это другое дело. Отказ от ментализма (или «психологизма») путем игнорирования причин поведения имеет свою цену. Структурализм и девелопментализм^[3] не объясняют нам, почему соблюдаются обычаи, почему люди голосуют так, как они голосуют, или демонстрируют разное отношение или определенные черты характера, или почему разные языки имеют общие черты. Время и возраст нельзя контролировать; мы можем только ждать, пока человек или культура пройдут через определенный этап развития.

Cистематическое пренебрежение полезной информацией обычно означало, что данные, предоставленные структуралистом, интерпретировались другими – например, лицами, принимающими решения, которым каким-то образом удается учитывать причины поведения. Теоретически это означало выживание менталистских концепций. Когда требуются объяснения, примитивные культурные практики приписываются «уму дикаря», овладение языком – «встроенным правилам грамматики», развитие навыков стратегического решения задач – «росту ума» и так далее. Короче говоря, структурализм говорит нам о поведении людей, но очень мало освещает причины их поведения. У него нет ответа на вопрос, с которого мы начали.

Методологический бихевиоризм

Проблемы ментализма можно избежать, если идти непосредственно к физическим причинам, предшествующим событию, минуя промежуточные чувства или состояния ума. Самый быстрый способ сделать это – ограничиться тем, что ранний бихевиорист Макс Мейер назвал «психологией другого»: рассматривать только факты, которые можно непосредственно наблюдать в поведении одного человека в его связи с предшествующими событиями. Если связи установлены, пренебрежение предполагаемой нефизической частью ничего не изменит. Так, если мы знаем, что ребенок долго не ел, и знаем, что из-за этого он чувствует себя голодным и, потому что голодный, он ест, мы знаем и то, что, если он долго не ел, он будет есть. И если, делая определенную пищу недоступной, мы заставляем его чувствовать себя голодным и из-за чувства голода он ест затем нужную, то из этого следует, что, делая одну еду недоступной, мы побуждаем его есть другую – нужную.

Точно так же, если определенные способы обучения человека заставляют его замечать очень маленькие различия в своих «ощущениях» и он осознает их, он может точнее классифицировать цветные объекты. Следовательно, мы можем использовать эти способы для обучения правильной классификации объектов. Или если прошлые обстоятельства в жизни белого человека вызывают у него чувство неприязни по отношению к черным и это заставляет его вести себя агрессивно, то мы можем ограничиться рассмотрением связи между обстоятельствами в его истории и его опасным поведением.

Конечно, нет ничего нового в попытках предсказать или контролировать поведение, манипулируя или наблюдая за предшествующими социальными событиями. Структуралисты и девелопменталисты не игнорировали полностью прошлое изучаемых ими личностей, а историки и биографы исследовали влияние климата, культуры, социума и событий. Люди использовали практические методы предсказания и контроля поведения, не задумываясь о психологической подоплеке. Тем не менее на протяжении многих веков роль физической среды изучали крайне мало, хотя о человеческом познании и жизни разума были написаны сотни наукоемких томов. Программа методологического бихевиоризма стала реальной, только когда наметился прогресс в методах научного наблюдения за поведением, и только тогда стало возможным преодолеть мощный эффект ментализма в абстрагировании исследования от роли окружающей среды.

Менталистические объяснения ослабляют любопытство и сводят исследование на нет. Наблюдая чувства и душевные состояния в то время и в том месте, где они выглядят как причины, часто мы теряем интерес к дальнейшим исследованиям. Однако, как только окружающие условия начинают изучаться, их значение невозможно отрицать.

Методологический бихевиоризм можно рассматривать как психологическую версию логического позитивизма или операционализма, но они занимаются разными вопросами. Логический позитивизм или операционализм утверждают, что поскольку ни один из двух наблюдателей не может согласиться с тем, что происходит во внутреннем мире человека, то с точки зрения физических наук психические события «ненаблюдаемы». Истина не может быть достигнута путем соглашения, и мы должны отказаться от изучения психических событий и вместо этого обратиться к тому, как они изучаются. Мы не можем измерить ощущения и способы восприятия как таковые, но мы можем измерить способность человека различать стимулы, и тогда понятие ощущения или восприятия может быть сведено к операции распознавания.

У логических позитивистов была своя версия «другого». Они утверждали, что робот, который ведет себя точно так же, как человек, точно так же реагирует на стимулы, меняет свое поведение в результате тех же действий, был бы неотличим от реального человека, даже если бы у него не было чувств, ощущений или идей. Если бы такого робота удалось собрать, это доказало бы, что ни одно из предполагаемых проявлений внутренних переживаний не требует менталистского объяснения.

В отношении собственных задач методологический бихевиоризм был более успешен. Он ответил на многие вопросы, поставленные ментализмом, и отделился от него, ставя собственные, без ненужных философских отступлений. Акцентируя внимание на генетических и внешних предпосылках, он нивелировал неоправданный интерес к внутренней жизни. Это позволило изучать поведение низших видов, где интроспекция (тогда считавшаяся исключительно человеческой) была невозможна, и исследовать сходства и различия между человеком и другими видами. Некоторые понятия, ранее ассоциировавшиеся с личными событиями, были сформулированы другими способами.

Но проблемы оставались. Большинство методологических бихевиористов признавали существование ментальных событий, но при этом не рассматривали их. Действительно ли исследователи хотели сказать, что психические явления не имеют значения, что средняя стадия в этой трехступенчатой последовательности физического – ментального – физического ничего не дает – другими словами, что чувства и душевные состояния являются всего лишь эпифеноменами? Подобная точка зрения была известна и ранее. Мнение о том, что чисто физический мир может быть самодостаточным, было высказано за много веков до этого в учении о психофизическом параллелизме, согласно которому существовало два мира – мир разума и мир материи – и ни один из них не оказывал никакого влияния на другой. Теория Фрейда о бессознательном, в котором осознание чувств или душевных состояний казалось ненужным, развивалась в том же направлении.

Но как насчет других доказательств? Является ли традиционный аргумент post hoc, ergo propter hoc абсолютно неверным? Неужели чувства, которые мы испытываем непосредственно перед действием, совершенно не связаны с нашим поведением? Как насчет власти разума над материей в психосоматической медицине? Как насчет психофизики и математической связи между интенсивностью стимулов и ощущений? А поток сознания? Или интрапсихические процессы в психиатрии, в которых чувства порождают или подавляют другие чувства, а воспоминания вызывают или заглушают другие воспоминания? А что с когнитивными процессами, которые, как считается, объясняют восприятие, мышление, построение предложений и творчество? Должно ли все это игнорироваться просто потому, что не поддается объективному изучению?