000
ОтложитьЧитал
Я ещё мог допустить, что Афоня, доведённый до ручки пакостями Самуилыча, пальнул бы в Самуилыча во время потасовки-перестрелки, если бы тогда не явился я. Те глаза бешеной селёдки, которыми злоба заменила глаза афонины, я помню до сих пор. В таком состоянии, которое умные люди называют состоянием аффекта, пальнуть в человека может кто угодно. Но Афоня тогда пальнул в потолок, причём оба раза.
Затем Афоня ушёл к себе, пригласил меня на рюмку водки. Афоня выглядел заведённым, но не безумным, которому только дай ружьё и повесь на грудь обидчика мишень. Афонино возбуждение выглядело затухающим.
Кроме того, Афоня, если Юсупу не соврал, после моего ухода позвонил даме сердца. После разговора с зазнобой пошёл убивать Самуилыча? Наоборот, должен бы от дурных мыслей отвлечься. Разве что зазноба сказала: “Будь мужиком! Убей обидчика!”, ведь таких дур хватает, равно как и дураков, которые этих дур слушают. На вид Афоня таким дураком не казался.
С другой стороны, уж слишком Афоня многого от Самуилыча натерпелся, чтобы отметать виновность Афони сходу. Не знаю, как бы повёл себя на месте Афони я, напакости мне Самуилыч столько, сколько Афоне. Быть может, живи я в квартире Афони, то не выдержал бы куда раньше, и вместо Афони Юсуп увёз бы меня. И шили бы мне убийство вовсе не в состоянии аффекта, а умышленное, потому как то, что вытворял Самуилыч, кого угодно могло подтолкнуть к мысли “А не пора ли Самуилычу на вечный покой?”.
Многие соседи до сих пор считают, что свою смерть Самуилыч заслужил как никто другой. Мало того, некоторые признавались, что ещё чуток, и уронили бы на Самуилыча с крыши кирпич.
Вроде бы ничего сверхъестественного Самуилыч и не творил. Таких соседей полным-полно. Самуилыч обожал попилить, повколачивать гвозди, посверлить, порихтовать, почеканить, причём с утра до вечера. Соседи глохли, но Самуилыч на соседей плевал.
По утрам Самуилыч отводил полчаса здоровью – делал зарядку. Перед тем как начать бег на месте, Самуилыч наверняка надевал самые тяжёлые башмаки с подковами на каблуках, потому что грохот стоял такой, что даже мне казалось, что по моей макушке колотят молотом. Что уж говорить об Афоне, который жил под Самуилычем.
Как с зарядкой сочеталось курение самокруток, не знаю, но когда Самуилыч закуривал… Я думал, что повешусь. Дым от козьих ножек, начинённых самосадом, иногда затягивало ко мне в кухню. Дышать становилось нечем.
Когда Самуилыч жарил-шкварил-куховарил, то вонь от пережаренного прогорклого масла выворачивала соседям кишки. Афоне везло больше других, потому как по непонятным причинам запахи из квартиры Самуилыча сквозняком затягивало в форточку Афони на порядок чаще чем другим. Афоне приходилось либо сидеть с закрытыми окнами и без кислорода, либо нюхать вонищу с кухни Самуилыча.
Самуилыч любил грецкие орехи. Колол Самуилыч орешки молотком да на полу, у Афони над головой. Орехов Самуилычу могло захотеться в четыре утра.
Когда афонины претензии Самуилычу надоедали, то старик выливал ведро воды на пол в туалете. Сквозь щели между панелями вода мигом стекала в туалет Афони. На крики Афони Самуилыч делал удивлённое лицо и говорил, что шёл подмываться, да по дороге разлил ковшик воды. А откуда у Афони насобиралось целое ведро, это Самуилычу неведомо.
Где найти силы, чтобы такого соседа не возненавидеть?
С другой стороны, за такое не убивают. Ненавидят, это да, но для душегубства одной вредности соседа не хватит.
В принципе, можно и убить, если ты с нервами не дружишь, и у тебя в руках ружьё. Таких убийц полные тюрьмы.
Но пальнуть, когда тебя трясёт, когда ты на взводе – это одно. Оглушить, а затем выстрелить в спину – это уже в трезвом уме. Со злости можно стукнуть по затылку, а вот после того, как человек упал, причём лежит без движения и не опасен, проложить между стволом и телом одеяло-глушитель да нажать на спуск – это уже сделано с холодным рассудком, с осознанием того, что делаешь. Ведь одеяло-глушитель между ружьём и телом – это способ замести следы. В состоянии аффекта о следах не думают, просто стреляют.
По всему выходило, что дядька Некто застрелил Самуилыча вовсе не в порыве злости. Поверить в то, что Афоня убил Самуилыча в здравом уме и трезвой памяти, я так и не смог. За что убивать-то? За подлянки? Тогда надо подозревать полдвора, ведь Самуилыча не обожал не только Афоня. Самуилыча ненавидел весь двор. Каждый второй во дворе хоть раз, да выкрикнул в адрес Самуилыча в сердцах: “Чтоб ты сдох!”. Кто раз, а кто и на регулярной основе.
Но больше всех, конечно, отличился Афоня. Пару раз Афоня даже прилюдно хватал Самуилыча за грудки да встряхивал так, что старик чуть затылком не стучал по своим лопаткам. Юсупу достаточно было опросить соседей, и Афоня обрёл бы статус главного подозреваемого.
Потому я смирился с мыслью, что для Юсупа Афоня – таки подозреваемый номер один. Да и куда деть афонины отпечатки на ружье и следы пороховых газов на руках?
На том я и заснул. Нет, соврал. Заснул я на том, что подумал: “А почему бы кому-нибудь не натянуть перчатки, и не застрелить Самуилыча из ружья, на котором остались пальчики Афони?”.
*
*
С подъёма голову оккупировали мысли о Самуилыче, Афоне, да дядьке Некто в одноразовых перчатках. Отвлечься не помогли ни утренняя тренировка, ни душ, ни завтрак. Мысли в стиле “Если не Афоня, то кто?” заполонили сознание, и ни о чём другом думать не давали.
Версия “Самуилыча застрелил не Афоня” мне нравилась больше той, за которую ухватился Юсуп. Осталось найти подозреваемого. Вот с ним-то я и буксовал. Претендентов на должность убийцы из числа тех, кто Самуилыча ненавидел, я насчитал полдвора. Как их всех проверить?
Конечно же, главный претендент – внук Самуилыча, Вадик. Ломать голову, выискивать неизвестные статистике мотивы я не стал. Предположил, что Вадику захотелось пожить самому, без вредного деда.
К тому же квартира Вадика почти в центре, то есть вдвое дороже точно такой же, только на окраине. Если Вадика устраивало жить на окраине, то мог запросто квартиру деда обменять с доплатой тысяч в двадцать. Это не мелочь, это деньги. Убивают и за суммы куда меньшие, за сущие копейки, жизнь человеческую не ставят и в грош, а тут двадцать штук баксов.
Та часть меня, которая отвечает за благоразумие, спросила, в своём ли я уме, что подозреваю Вадика. Та часть меня, что отвечает за реальное восприятие мира, заявила, что песни типа “Как внук мог убить родного деда?!” меня давно не трогают. К несчастью, видел и не такое.
В половине девятого, когда я уже подозревал Вадика на всю катушку, звякнул дверной звонок.
Я открыл. Передо мной стояла блондинка из тех, которых называют шикарными. Пышная, знойная, выше меня на голову. Чтобы мою гостью-каланчу очаровать, мне пришлось бы освоить поцелуй в прыжке.
Блондинка улыбнулась. Как гостья ни старалась, а улыбка вышла вымученной. Я улыбнулся в ответ. Надеюсь, моя улыбка смотрелась поживее.
Блондинка взглядом указала на дверь Афони.
– Я от него, от Афони. Вы – Ян?
Я кивнул. Блондинка взглянула на пространство позади меня. Могу поспорить на сто тысяч, что увидела там мой коридор. Блондинка замялась.
– Эээ… Войти можно? Или будем говорить здесь?
– С кем говорить-то? Вы кто?
– Я – Лора. Я… друг Афони.
Я посторонился, афониного друга впустил, провёл в комнату, усадил в кресло для клиентов, предложил минералки. От воды Лора отказалась, спросила, нет ли чего покрепче. Я сказал, что пойло в доме не держу, но могу сходить в вино-водочный, если Лора согласна полчасика подождать. Лора отмахнулась, с минуту посидела, собралась с мыслями, затем заговорила.
– Ян, Афоня не виноват. Я его знаю. Он убить не мог. Притом старика… Нет, это не Афоня.
– Откуда вы всё знаете?
– От Афони.
– Как вы с ним состыковались?
– Следователь разрешил позвонить адвокату, а Афоня позвонил мне. Позвонил ночью. Сказал, что его везут в тюрьму. Сказал, что я могу подъехать к нему в восемь утра. Можете себе представить, какая у меня была ночка.
– Сочувствую.
– В общем, я прямо от него, от Афони, и сразу к вам. Он объяснил, где вы живёте.
– Почему Афоня не позвонил мне сам?
– Ему стыдно за то, как вёл себя с вами вчера. Ян, как вы смотрите на то, чтобы Афоне помочь? Он говорит, что не виноват, и я ему верю.
– Хорошо бы, чтобы Афоне поверил и следователь. Афоня угрожал Самуилыча застрелить. Афонины угрозы слышал весь двор.
– Афоня говорит, что это он не серьёзно. Сорвалось.
– От его несерьёзности на потолке Самуилыча две выбоины. Афоня стрелял, пусть и в потолок. Думаете, судья поверит, что Афоня так шутил?
– Что, всё так серьёзно?
Я кивнул. Лора потёрла виски, пробормотала: “Что же делать-то, а?”. Затем Лора просияла, затараторила.
Начала с того, что выругала себя за дырявую память. Ведь она и приехала-то ко мне только для того, чтобы подтвердить афонино алиби. Мол, в то время, когда, со слов следователя, произошло убийство, Афоня разговаривал с Лорой. Чем не алиби?
Лора протянула мне свою мобилку, сказала, где искать афонин звонок-алиби. Я нашёл афонин вызов, убедился, что разговор Афоня начал без десяти десять. Лялякал с Лорой Афоня четверть часа. Всё выходило так, как и рассказал Афоня Юсупу. Я вернул мобилку хозяйке. Лора посмотрела на меня с ожиданием.
Не знаю, чего от меня ждала Лора, но я даже не улыбнулся. Лора посерьёзнела.
Для начала я согласился: алиби супер. Лора повеселела. Затем я добавил, что время смерти доктор указал чересчур расплывчатое: десять вечера плюс-минус полчаса. Отсюда вывод: звонок Афони Лоре за алиби не сойдёт. Лора погрустнела.
Чтобы Лора поняла всю серьёзность афониного попадания в маргарин, я сказал, что если бы доктор назвал время смерти Самуилыча с точностью даже до секунды, то звонок Афони Лоре в качестве алиби не прокатил бы ни за что. Лора распахнула глаза в стиле “Как же так?!”. Я пояснил: кто докажет, что с без десяти десять до пяти минут одиннадцатого Афоня с Лорой разговаривал?
Я предложил Лоре представить такую ситуацию: Афоня набрал номер Лоры, Лора трубку сняла, Афоня отправился стрелять Самуилычу в спину, после убийства Афоня связь с Лорой разорвал. Затем Лора приходит ко мне и клянётся-божится, что с Афоней разговаривала. Липовое алиби готово.
Когда смысл моих слов до Лоры дошёл, Лора побагровела до чёрных корней приблондиненных волос. Лора заявила, что если я намекаю на то, что Лора Афоню покрывает…
Договорить я Лоре не дал. Сказал, что, кроме того, что Лора может лжесвидетельствовать, так ещё и остаётся возможность предварительного сговора. Мол, Афоня с Лорой договорились о таком алиби заранее, и теперь ломают комедию.
Кожа на лице Лоры сменила багровый цвет здоровой злости на бледно-лунный цвет страха.
Я поспешил гостью успокоить. Пояснил, что рассказал страсти-мордасти о липовом алиби только ради того, чтобы Лора о звонке Афони как о железобетонном алиби забыла, и чтобы поняла, как афонин звонок при желании можно использовать Афоне и Лоре во вред, если Лора будет чересчур напирать на следствие с алиби, в которое не поверят даже выпускники детсада.
Лора показала, что когда надо, умеет всплакнуть. Я показал, что у меня в доме полно салфеток.
Лора сквозь слёзы рассказала, как любит Афоню, и как хочет, чтобы его освободили. Сказала, что когда накануне болтала с Афоней, то не могла даже и думать, что Афоня в тот момент вынашивал план убийства. Такой был милый разговор, Афоня как обычно рассыпался в нежностях, ведь Афоня такой мастер флирта…
Затем Лора показала, что когда надо, умеет глаза просушивать так, словно слёз не было и в помине. Через несколько секунд после того, как Лора в последний раз коснулась платочком уголков глаз, на меня посмотрела женщина, владеющая собой на все сто.
Лора заявила: о звонке Афони Лора рассказала только мне. О том, что Лора накануне разговаривала с Афоней, кроме меня и Афони, не должна знать ни одна живая душа. Следователю Афоня сказал, что в момент смерти Самуилыча звонил даме, но кому именно, скрыл. Раз уж афонин звонок в качестве алиби пролетает, то и хорошо, что афишировать звонок не придётся.
На мой вопрос, почему звонок надо скрыть, Лора смерила меня взглядом из серии “Ты когда родился, мальчик?”, затем сказала, что замужем и надеется на мою порядочность. Втыкать шпильку: мол, кто бы мычал о порядочности, я передумал.
Между тем Лора приступила к стандартному набору оправданий из арсенала гулящих жён. Мол, муж богатый, но Лора мужа не любит. Живёт с богатеньким ради денег. Лора любит Афоню. Лора на перепутье. Не может решить, что выбрать: деньги или любовь. На том перепутье Лора уже не один год. Так и живёт на два фронта: ночью спит с мужем, днём веселится с Афоней, и всё боится назвать Афоню Светой, потому как Афоня записан в мобилке Лоры под именем Света.
Под конец Лора сказала, что Афоня потому-то и предложил обратиться ко мне, частному сыщику: мол, на то сыщик и частный, чтобы сохранять частную жизнь клиента в тайне. Лора повторила раза три: муж узнать не должен.
Я спросил, почему Лора не подумала о режиме секретности, когда ездила на свидание с Афоней. Ведь Лора оставила в журнале посещений свои паспортные данные. Лора сказала, что журнал её не волнует. Запись из журнала до мужа не доберётся.
А вот если Лору из-за афониного звонка-алиби начнут таскать на допросы да в суды…
Я сказал, что спохватилась Лора поздно, потому как у Афони хватило ума позвонить Лоре из милиции.
Лора заклипала накладными ресницами. Я понял, что до Лоры не дошло. Пришлось пояснять. Я сказал, что следователю осталось проверить, куда звонил Афоня предположительно в момент убийства, и потом сравнить тот номер телефона с тем, по которому Афоня звонил из милиции. Следователь сообразит что к чему, позвонит Лоре, чтобы уточнить, звонил ли Афоня Лоре в момент убийства. Потому сохранить Лору в тайне не получится.
Лора потухла. Я решил Лоре настроение приподнять.
– Лора, не всё так смертельно. Улыбнитесь!
– Как раз всё смертельно! Муж меня убьёт!
– Я попробую уговорить следователя вас не доставать.
– Правда? Это было бы прекрасно.
– А если окажется так, что ради афониной свободы придётся вас раскрыть?
– Я… Я к этому пока не готова. Нет, ни в коем случае! Я привыкла жить хорошо. Афоня мне такую жизнь не обеспечит. Любовник он хороший, но…
– Ясно. Хорошо уже то, что вы рассказали об афонином звонке. Какое-никакое, а это уже алиби. Как вы собираетесь платить?
– Эээ… Сколько?
– Для начала мне не помешает тысяча баксов.
– Дороговато… Денег у меня сейчас нет. Если я сниму деньги со счёта, то муж заподозрит. Не могли бы вы подождать недельку-другую?
– Мог бы. Чего не сделаешь ради доброго соседа!
– Вы серьёзно?
– Да. Расплатитесь позже.
– Значит, вы моего Афоню вытащите?
– По крайней мере, попытаюсь. Приём окончен.
Я встал. Лора вскочила, на радостях чмокнула меня в щёку, для чего девушке-каланче пришлось нагнуться как для земного поклона.
Я провёл гостью до машины. Перед тем как тронуться, Лора сказала что-то, что я не расслышал из-за мопеда, который завёлся-задырчал у соседнего подъезда. Я пригнулся, подал голову ближе к окну, чтобы ухом быть ближе к губам Лоры, попросил повторить последнюю фразу. Лора не без удивления сказала, что я не расслышал “До свидания!”, затем придавила педальку газа.
Дома я уселся в кресло, включил мозги, собрал в кучу всё, что знал.
Лора подтвердила, что примерно в момент смерти Самуилыча четверть часа говорила с Афоней по телефону. Доктор высчитал момент смерти Самуилыча с точностью “плюс-минус полчаса”. Другими словами, времени для убийства Афоне хватало.
К тому же Афоня мог набрать номер Лоры, дождаться, пока Лора снимет трубку, застрелить Самуилыча, связь с Лорой разорвать. В таком случае Афоня с Лорой в сговоре. Поверить в сговор я не мог так же, как и в то, что Афоня мог застрелить Самуилыча на холодную голову из-за каких-то несчастных соседских несостыковок.
Лора сказала, что Афоня по телефону рассыпался в нежностях, и в общем разговор был милым. Как человек после убийства мог рассыпаться в нежностях, флиртовать, и при этом не выдать голосом волнение? И кто? Афоня? Тот, кто заводился в минуту, и останавливался через час? После стычки с Самуилычем, когда посадил старику под глаз синяк да пару раз пальнул в потолок, Афоня завёлся не на шутку. А уж после убийства… Голос заведённого Афони спутать с голосом Афони, воркующего с любимой, мог только тот, кому медведь наступил на оба уха, да потоптался по голове.
С другой стороны, Лора могла мне и не сказать, что голос Афони показался ей возбуждённым. Могла просто-напросто соврать. Разве для того, чтобы вытащить хорошего любовника из передряги, женщина не пойдёт на враньё? Аж побежит! Риска-то никакого. Ни один самый пронырливый следователь не докажет, что Афоня не ворковал с подружкой, а рычал в трубку: “Я этого урода таки уделал!”.
Если о милом разговоре и россыпях нежностей Лора соврала, то Афоня позвонил Лоре, чтобы успокоиться, унять дрожь после убийства. Мужики почему-то страсть как обожают после стресса плакаться дамам в жилетки. А говорят, сильный пол…
Значит, Афоня сразу после разговора со мной поднялся к Самуилычу, и решил проблему вредного соседа дуплетом из двустволки. А я в это время принимал “душ Шарко”.
Если же Афоня звонил Лоре не после убийства, а до, то неужели после милого разговора с зазнобой, после флирта и нежностей, пошёл и застрелил старика?
Оставалась ещё одна возможность: Лора соврала, когда разговор с Афоней назвала милым. К примеру, Лора наговорила Афоне кучу гадостей, как это бывает у влюблённых, а впечатлительный Афоня отыгрался на старике. Пошёл сорвать зло на Самуилыче, хотел дать в глаз, а получилось убийство. Почему нет?
Последнюю версию я подверг справедливой критике. Лора пришла ко мне, попросила помочь Афоне, причём за свой счёт. Сначала Лора говорит Афоне по телефону такие гадости, что мужик приходит в бешенство, достаточное для убийства, а затем Лора просит Афоню спасти? Где логика? С другой стороны, искать логику в поступках женщин могу только я…
Я позвонил Юсупу. Передал просьбу Лоры афонин звонок-алиби к делу не подшивать. Напомнил, что Афоня накануне выдавать даму сердца не хотел. Юсуп пообещал инициативу не проявлять, хотя собирался. Если бы я позвонил Юсупу на полчаса позже, то с просьбой бы опоздал. Юсуп ещё накануне вычислил, по какому номеру звонил Афоня в момент убийства и после задержания, и собирался вызвать афонину собеседницу на допрос.
Когда управился с просьбой Лоры, я вернулся к вопросу, который мусолил мне мозги всё утро до визита Лоры: “Кто мог убить Самуилыча кроме Афони?”.
Если учесть, что момент смерти выверен не до секунды, и допустить, что во время убийства Афоня с Лорой таки разговаривал, то выйдет, что Афоня не виновен. В таком случае, почему бы Афоне не поверить? Должен же я клиенту верить хоть иногда!
Я задался вопросом: если в Самуилыча стрелял не Афоня, то кто? Кто-то же Самуилычу в спину таки пальнул. Я решил узнать, мог ли стрелять в Самуилыча кто-нибудь кроме Афони.
На кого я мог примерить костюмчик подозреваемого номер один, как не на Вадика? У Вадика имелся мотив: квартира за пятьдесят штук в наследство. Конечно, мотив не ахти какой жирный, но и не тощий. Скольких стариков порешили дитятки да внучатки за квадратный метр… не счесть.
Кроме мотива у Вадика имелось и алиби. Вот его-то – алиби Вадика – я и решил проверить в первую очередь.
Я избрал обычную тактику: решил, что буду копать под Вадика до тех пор, пока не найду либо стопроцентные доказательства вадиковой невиновности, либо улики, с которыми можно сдавать Вадика Юсупу.
Юсупу я решил о своём расследовании до поры до времени не говорить. Законного в этом мало, каюсь, но я хотел собрать информации побольше, чтобы не соваться к Юсупу с мелочёвкой. Иначе Юсуп послал бы меня куда подальше за то, что ерундой отвлекаю от работы.
*
*
Я поднялся к Вадику, утопил кнопку дверного звонка. Вадик открыл через секунду, словно стоял в коридоре и ждал, чтобы кто-нибудь позвонил в дверь.
Вадик улыбнулся, взглядом выдал удивление.
– Ян? Что-то вчера у нас… у меня забыли?
– Скорее, пришёл с новеньким. Туз не вернулся? Ты извини, что я его вчера прошляпил.
– Вы вчера уже извинялись. Ничего страшного. Он не вернулся. Туз был уже очень старый. Наверное, ушёл умирать. Они ведь, когда чуют свою смерть, из дому уходят. А тут и его хозяин… Да вы входите, что ж мы на пороге-то…
Вадик провёл меня на кухню, предложил чаю. Отказываться я не стал.
Пока Вадик возился у плиты с чайником, чашками, да пакетиками, я сидел и думал, почему молодёжь переносит смерть близких куда легче, чем люди постарше. Во всяком случае, если взять Вадика, то я не сказал бы, что смерть деда повергла внука в траур. Ни тебе грустинки во взгляде, ни тебе опухших от слёз глаз. Вадик даже успел навести в квартире порядок, да перемыть всю посуду.
Когда чай подоспел, Вадик взял слово.
– Ян, вы меня за вчерашнее извините. Я был в таком состоянии… Что ж вы сахар-то не накладываете?
– Я пью не сладкий. И можешь не извиняться.
– Я вчера на Афоню покатил бочку. Наверное, зря. Но ведь он и сам виноват. Зачем постоянно деду угрожал? Кстати, Афоню таки забрали. Значит, я не ошибся? Он таки под подозрением?
Я кивнул. Вадик улыбнулся в стиле “Так я и думал”.
– Ян, вы в этих делах знаете больше. Скажите, если у меня отпечатки сняли и на руки какой-то лампочкой посветили, но при этом не арестовали – это значит, что меня подозревают, но улик против меня нет? Всё-таки подозревают?
– А как ты хотел? Ты – единственный наследник. Квартира стоит тысяч пятьдесят. Как тебя не подозревать? Но раз твоих отпечатков на ружье нет, и на твоих руках лампочка следов пороха не высветила, то и предъявлять тебе нечего.
– Афоню арестовали потому, что у него всё это есть?
– Не арестовали, а задержали. Это вещи разные. Но в случае в Афоней наверняка задержание скоро перейдёт в арест, потому как на ружье отпечатки Афони наверняка есть, ведь он из ружья стрелял. Потому и следы пороха на руках Афони тоже наверняка есть, если не смыл. Но убивал Афоня или нет – большой вопрос.
– Не понял… Вы сказали, что Афоня из ружья стрелял, и тут же говорите, что Афоня мог не убивать. Куда ж он стрелял-то? Как мой дед, в небо? И как дед дал Афоне ружьё?
Я рассказал Вадику о добрососедской потасовке-перестрелке Афони и Самуилыча в половине десятого, когда Афоня дал Самуилычу в глаз и дважды пальнул в потолок. Закончил я тем, что уже говорил: отпечатки Афони на ружье найти могли, потому что Афоня стрелял. Но убивал Афоня или нет, надо ещё доказать. Ведь после потасовки к Самуилычу мог зайти и я, и в перчатках выстрелить. Так бывает. Это описано в сотнях детективов.
Вадик меня выслушал, улыбнулся.
– Ян, вы перегибаете. Вы стрелять в деда не могли. У вас нет мотива. А у Афони мотивов вагон.
– А у тебя один, но какой! Кстати, где ты был вчера вечером? Хочу проверить алиби того, кому перейдёт в наследство всё, чем владел твой дед.
– Я же говорил, что крайним сделают меня! Вот вы уже сделали. Но ведь у меня есть свидетели.
– О них и спрашиваю. Где и с кем ты был вчера вечером с полдесятого до пол-одиннадцатого?
– Это допрос? Вы имеете право меня допрашивать?
– Не имею. Афоня меня нанял, чтобы я доказал его невиновность. Потому я исхожу из невиновности Афони, и ищу того, кто мог стрелять в твоего деда кроме Афони.
– Если не Афоня, то почему сразу я?
– Не только ты. Убить твоего деда мог и я, и ещё полдвора. Тебе в наследство перепадёт квартира. Мне – тишина и спокойствие. А то, честно говоря, эта стрельба твоего деда меня задолбала вконец.
– Я деда не убивал.
– Ты или другой, разницы для меня нет. Мне надо только доказать невиновность Афони. Если я в ходе следствия докажу и твою невиновность тоже, то тебе же будет лучше, согласись.
– Я и так знаю, что не виноват.
– Вадик, я тебя не обвиняю. В древнем Египте, при фараонах, был такой закон: того, кто обвинял другого в убийстве, но доказать не смог, хоронили заживо. Закон справедливый. Жаль, что его отменили. Потому я тебя не обвиняю. Я хочу знать точно, что ты здесь ни при чём. Согласись, у тебя есть мотив. И твой мотив куда серьёзнее афониного. Если я хочу доказать невиновность Афони, то будет вполне логично, если я начну с тебя.
– Ну у вас и методы… Ладно, слушайте.
Монолог Вадика длился минут пять. Если уложить речь Вадика в два слова, то в момент смерти деда Вадик веселился на даче кореша Глеба, да не один, а с дружками: Хребтоломом, Ковылякиным, и Глебом.
Когда я услышал, что дача Глеба не где-нибудь, а в Ракитной роще, я захотел встретиться с дружками Вадика пуще прежнего. Те дачи, что в Ракитной роще, считай в черте города. Если сесть на такси, то от моего дома до Ракитной рощи ехать от силы пятнадцать минут. Что стоило Вадику пальнуть в деда, и укатить на дачу?
Я попросил у Вадика телефоны дружков. Вадик засопел, начал злиться.
– Ян, вы мне так сильно не верите, что хотите допросить ещё и моих корешей?
– Что, если ты, Вадик, у Глеба на даче не отдыхал, а стрелял в деда? Что, если сейчас ты вешаешь мне лапшу? Как мне твои слова проверить?
– Ян, вы опять перегибаете. Как я мог стрелять, если моих отпечатков на ружье не нашли, и…
– Ты мог надеть перчатки.
– Хм… Тоже верно. Но в таком случае мои кореша, если скажут, что я был с ними, то вам соврут. Это называется лжесвидетельство, да?
– Угадал. О сроке за дачу ложных показаний обычно не думают. А зря. Пять лет отсидеть…
– Вот именно! С какого перепугу им так рисковать?
– Ты мог им заплатить, чтобы они слепили тебе алиби. Или ты мог их припугнуть. К примеру, ты знаешь то, что они скрывают. Может, вы повязаны в криминале? Может, у вас кровная клятва друг друга выручать?
– Ну у вас и фантазия! И что вам даст допрос тех, кто, как вы заранее уверены, вам соврёт?
– Попытаюсь поймать на вранье. Ты мне телефончики своих корешей дашь? Заодно дал бы и свой.
Вадик фыркнул, ушёл в комнату, на ходу сказал, чтобы я подождал. Когда Вадик вернулся, я узнал в том мобильнике, что Вадик держал в руке, тот мобильник, что я нашёл на письменном столе, когда осматривал квартиру Самуилыча. Я спросил, сколько у Вадика мобильников. Вадик вопросу удивился, сказал, что на второй мобильник пока не накопил.
Вадик пощёлкал клавишами мобильника, продиктовал мне с экрана четыре номера: свой, Глеба, Хребтолома и Ковылякина. Я записал и откланялся.
Вадик за мной закрыл с грохотом, с каким закрывают за гостем, которого хотели бы видеть в гробу.
Пока шёл к машине, я набрал номер телефониста. Знакомый паренёк, что работает в службе техподдержки оператора, за пару копеек всегда готов слить чуток конфиденциальной информации. Законного тут мало, каюсь, но другого способа проследить за нужным мобильником я пока не знаю.
Когда телефонист ответил, я продиктовал номера Вадика, Глеба, Хребтолома и Ковылякина. Попросил узнать, где светились мобильники Вадика и компании в воскресенье. Телефонист заказ принял, записал на мой счёт десять баксов.
Через минуту с небольшим, когда я уже уселся в джипчик и вставил ключ в замок зажигания, позвонил телефонист, отчитался. Мобильники вадиковых корешей всё воскресенье сигналили из района дачного кооператива, что в Ракитной роще. Мобильник Вадика светился в районе дома, где живу я, и где жил Самуилыч.
Мобильники вадиковых корешей я проверил на всякий пожарный, авось чего и узнал бы. Не узнал.
По мобильнику Вадика я надеялся проследить вадиковы воскресные похождения. Чем чёрт не шутит, вдруг Вадик телек не смотрит и не знает, что правильные бандиты прежде, чем идти на дело, мобильники оставляют дома? Не срослось. По мобильнику Вадика засечь вадиковы воскресные перемещения не удалось.
Если бы Вадик, к примеру, приехал на дачу Глеба в восемь вечера, как и сказал Юсупу, а затем смотался домой и убил деда, и по какой-то причине оставил мобильник дома, я мог бы уличить Вадика во вранье. Но не вышло.
Особой надежды на то, что смогу поймать Вадика за руку с помощью мобильника, я не возлагал, но и не попытать счастья не мог.
Я позвонил Глебу, представился, напросился в гости. Глеб сказал, что следователи с утра зачастили, и что Глеб только-только провёл гостя по имени Юсуп, но если мне так приспичило… Глеб сказал адрес дачного домика, пояснил, как до домика добраться от шлагбаума, что перегораживает дорогу на въезде в дачный кооператив “Ракитная роща”. Договорились встретиться через полчасика.
Перед встречей с Глебом я заехал в мастерскую знакомого мастера по изготовлению ключей и заточке ножей. Я отдал ключеделу фотографии ключа от квартиры Самуилыча. Ключедел велел подождать пять минут, скормил мою фотку программе “Ключ”. Через полминуты зажужжал станок-автомат. Через три минуты я получил дубликат ключа от квартиры Самуилыча, а ключедел – пять баксов в рублёвом эквиваленте.
Спустя четверть часа я свернул с шумной трассы, подкатил к шлагбауму, по обеим сторонам которого стояли щиты с выгоревшими буквами. На левом щите я разглядел надпись: “Дачный кооператив”, на правом – “Ракитная роща”.
*
*
Рядом со шлагбаумом торчала будка, над дверью будки белела табличка с синей надписью: “Охрана”. Сразу за будкой охраны стоял домик с вывеской “Управление” и доской объявлений на стене. Чуть поодаль расположились мусорные баки.
Будку охраны прикрывала от солнца крона ореха. Собачонка, что развалилась на траве в тени ореха, через полминуты после того, как я приехал, приподняла голову, выудила из глубин тщедушного тельца вялое “Тяф!”, вернула голову на траву.
Из будки вышел охранник с помятой правой щекой и красными глазами. Мужик смотрелся не бодрее сонной мухи, что весной ползает по подоконнику. Я объяснил, кто я, и к кому прибыл с визитом. Охранник качнул головой, кхекнул, сказал: “Ну и утречко! То менты, то частные сыщики. Когда ж поспать-то?”, открыл шлагбаум, пропустил мой джипчик, поковылял в будку.
Сонное царство под названием “Ракитная роща” раскинулось по обе стороны от дороги, укрытой асфальтом. К центральной дороге примыкали улочки, кое-где усыпанные гравием да щебнем, но большей частью те улочки я бы назвал ухабистыми грунтовками.
На третьей от шлагбаума улочке я свернул направо, как мне и наказал по телефону Глеб. На первом домике я увидел табличку с надписью: “Речная”. Табличку с номером домика скрыла листва одичавшего винограда.
Улочка Речная вела вниз, в конце улочки виднелась синяя гладь речки.
У домика номер сто я остановился. В домике номер сто меня должен был ждать Глеб.
Я осмотрелся. Участок Глеба окружали владения тех, кому дача нужна только для того, чтобы было куда выехать на праздники с шашлычком да водочкой. Домики, что стояли на соседних с глебовым участках, выглядели запущенными, на участках выросло травы по пояс. Дикое поле.