000
ОтложитьЧитал
21
Вся вторая неделя декабря для Ольги Ивановны стала обычными буднями, с утра до вечера уроки, совещания, разговоры в учительской. Большинство учителей вовсе не спешили домой, где их ожидали опостылевшие домашние дела, дети, готовка, ругань с домочадцами. Ольге Ивановне тоже вроде бы незачем спешить домой, но там ее ожидало ее дело, ее мемуары. Когда несколько лет назад она начинала над ними работать, сама перед собой поставила задачу писать в день по три четыре листа в большой общей тетради. Однако, такой график выдержать оказалось просто невозможно. Иногда, она приходила с работы настолько уставшей, что вообще была не в состоянии написать ни строчки. В другой раз просто не писалось. Она могла просидеть несколько часов, едва осилив тетрадную страничку, или написав много и перечитав написанное тут же нервно все перечеркнуть. Путем проб и ошибок Ольга Ивановна поняла, что для нее знаменитый метод Олеши «ни дня без строчки» не приемлем. Потому за мемуары она садилась только когда чувствовала что действительно очень сильно хочет их писать… А если такового желания не возникало, лучше было просто заняться чем-то другим, посмотреть тот же телевизор.
Во вторник директор собрал весь педколлектив и объявил, что завтра 10 декабря международный день прав человека, и каждый классный руководитель старших классов должен выступить перед своим классом со спущенным сверху тематическим докладом: «Что такое права человека и как они соблюдаются в СССР и странах капитала?» Учителя, особенно не гуманитарии, сразу стали возмущаться, это де не их профиль, что это должны проводить учителя истории и общствоведения, их дело разъяснять ученикам статьи Конституции. Ольга Ивановна скромно помалкивала, она не классный руководитель и это ее не касалось. Хотя она бы могла объяснить поселковым старшеклассникам, что такое права человека и как советская Конституция их гарантирует. Право на труд, на жилище… медобеспечение… образование…
О, да трудиться в советской стране все имели право и даже обеспечены этим так называемым трудом, то есть работой. Советская пропаганда, как одно из главных преимуществ социализма перед капитализмом выдвигало именно это – отсутствие в СССР и других странах социализма безработицы. Но тот маленький фактик, что все эти обеспеченные работой советские трудящиеся работают по-разному совершенно не учитывался. Кто-то просто ленив от природы, кто-то ненавидит ту работу, которой его «наделили» и мечтает о другой, но соскочить с опротивевшего «дела» почти невозможно. При этом зарплата у большинства рядовых рабочих, служащих, колхозников не сильно отличалась. Такой «расклад» имел место почти во всех сферах жизнедеятельности советского общества. Высшая партноменклатура, устроила себе особую, обеспеченную госснабжением жизнь, своего рода коммунизма для ограниченной группы высших руководителей и членов их семей. А подавляющее большинство остальных граждан обрекло жить под девизом: «От каждого по способностям, каждому по труду». Но на самом деле вторая часть девиза звучала несколько иначе: «каждому поровну». Но это «ровно» в восьмидесятых годах стало слишком малозначимым в реальном материальном исчислении. И потому первая часть: «От каждого по труду», и раньше особо не «звучавшая», сейчас совсем не работала из-за полного отсутствия стимула. Труд, работу, особенно на промышленных предприятиях презрительно именовали «вкалыванием». Само-собой по хорошему, в охотку никто уже не «вкалывал», разве что на особо высокооплачиваемых предприятиях и учреждениях работавших на оборонку и космос. В области имелись такие предприятия в Усть-Каменогорске, Лениногорске, Зыряновске. Но таковых насчитывалось относительно немного, а на других люди в основном не работали, а вкалывали, получая за это от ста пятидесяти до двухсот рублей, на которые с каждым годом становилось все труднее приобрести нужные для жизни товары хотя бы среднего качества. Превратить свои деньги в хороший, качественный товар простому человеку можно было, только поехав в большой город и дождавшись там «выброса» такового, и отстояв многочасовую очередь.
Право на жилище… Ольга Ивановна, чье детство прошло в просторном харбинском доме родителей, где у нее имелась своя отдельная комната… Для нее это советское право иметь на семью из трех человек не более двух комнат, а если детей двое и дети онополые, то тоже две… И лишь при условии если ты большой начальник, то в качестве кабинета положена еще одна комната. Эти права и блага, положенные всевозможным начальникам, чем выше, тем больше, все это и породило в советском обществе столь нездоровую тягу делать карьеру, выпрыгнуть, приподняться, чтобы отовариваться в спецраспределителе, иметь большую, чем у других жилплощадь. В обществе, где в пику капитализму деньги сбросили с «пьедестала», самым притягательной ценностью стала власть и к ней стремились всеми правдами и неправдами. В результате «наверх» пробилось много людей, многократно преступивших на своем «пути» те или иные моральные нормы, и уж наверняка они рассчитывали за все свои риски и унижения еще больше унижать «нижестоящих», в том же духе вели себя их дети и близкие.
Право на медицинское обслуживание… Ольга Ивановна проживала в поселке, где было много легочных больных, и отлично знала, как это право осуществляется. Лучшие врачи, так же как и лучшие выпускники медвузов, как могли, избегали работать и распределяться в рабочие поселки, ибо там очень трудно и скучно жить, а главное отсутствовала всякая перспектива, как карьерного роста, так и повышения уровня своей квалификации – учиться не у кого. По этой причине в новобухтарминской поселковой больнице врачи за редким исключением были, что называется, третьего сорта, да и тех не хватало. То же самое можно сказать про районную серебрянскую больницу, где только главный хирург Абердиенко являлся по-настоящему классным специалистом. Один хороший врач на целый район! Естественно, что смертность, как в поселке, так и в районе год от года росла. Но эти сведения были строго засекречены, а Ольга Ивановна, предварительно побожившись молчать, узнала их все от той же Марии Николаевны. Молчала она и о том, что знала доподлинно от своих родителей, что до революции в Бухтарминском крае не только женщины, но многие мужчины, в первую очередь кержаки, жили по сто и более лет, а сейчас, при самой заботливой и гуманной советской власти немногие переходили рубеж шестидесятилетия.
Право на образование… Казалось бы Ольга Ивановна по роду своей деятельности должна была быть в этом вопросе наиболее компетентна. Но она в основном могла судить только о средней школе. Закончив заочно областной педвуз, она лишь по-наслышке знала, что значит для простого без связей человека получить настоящее качественное образование. То есть поступить в престижный, сулящий по окончании перспективу ВУЗ. А вот что касалось среднего, средне-технического и средне-специального образования, то здесь да, здесь весь народ имел такие права. Даже если и не хотел учиться, его заставляли чуть не силком заканчивать минимум восемь классов. К чему это приводило, Ольга Ивановна знала отлично. В результате у учителей совсем не оставалось рычагов, чтобы воздействовать на нарушителей дисциплины, прогульщиков и двоечников, ибо их всех предписывалось выпускать из школы минимум с восьмилеткой, то есть с неполным средним образованием. Сколько сил, нервов-здоровья стоило это учителям? Но ведь мучились не только учителя, те кто хотел учиться тоже страдали от соседства с теми кто не хотел. И те, кто не хотел, тоже мучились, ведь их заставляли делать то, к чему они не имели желания, пристрастия, способностей, наконец. Причем многие из тех «трудных» учеников, окончив таки на липовые тройки восьмилетку, с грехом пополам умевшие читать и писать, потом, сбросив с себя груз морального давления ненавистной им школы, становились вполне нормальными рабочими цемзавода или совхоза, шоферами, рыбаками на сейнерах, обзаводились семьями и становились уважаемыми людьми, при этом почти ничего не помня из школьной программы. Так зачем же нужно им это обязательное восьмилетнее образование, стоившее столько испорченных нервов, своих и чужих? Ольга Ивановна хоть и не одобряла дореволюционную систему образования, когда получить то же среднее образование для людей из простого народа было крайне сложно, но и вот такое насильное обучение, когда в школе держали всех под ряд, тоже считала глупостью. Она не сомневалась, в конце-концов именно это и снизило общий уровень советской средней школы, и тот факт, что после смерти Королева, среди его учеников не нашлось равного ему, чтобы занять пост генерального конструктора космических кораблей, она считала закономерностью. Ведь средняя школа фундамент высшей, а от просадки фундамента и высшие этажи проседают.
Формально любой выпускник средней школы, техникума, ПТУ имел возможность поступить в любой советский ВУЗ. Но на самом деле это было далеко не так, имелась возможность подать документы, но поступить… В СССР точно также как в любой капиталистической стране имелись элитные ВУЗы, куда выходцам из низов путь заказан, окончи он школу хоть с золотой медалью. Те чудеса, что еще в сталинское время сотворили Миша Горбачев и его будущая супруга Рая Титаренко, приехавшие с сел и поступившие в МГУ, то в общем-то чудом не было. Ведь по советским меркам и Миша и Рая не являлись обычными сельскими юношей и девушкой, они были детьми председателей колхозов, то есть детьми советских помещиков, которым в своих сельских школах могли обеспечить их окончания с медалями, даже если те и не «тянули» на них. Отец Горбачева даже орден сумел своему сыну «сделать». А простым абитуриентам, как правило, приходилось искать ВУЗы поплоше, окончание которых, увы, не гарантировало ни продвижения, ни хорошего заработка. Но и в них ребятам с глухой провинции поступать становилось все сложнее, ибо на вступительных экзаменах в первую очередь оценивалась подготовка, то есть натасканность, а не наличие способностей. А натаскаться на тех же подготовительных курсах при институтах к конкретным экзаменационным вопросам юношам и девушкам с крупных городов было куда проще, чем ребятам с поселков и тем более с деревень.
И сейчас глядя на десятый класс, которому предстояло выпускаться в наступающем 1987 году, Ольга Ивановна могла поручиться, что наверняка поступит в хороший институт только один выпускник, сын директора цементного завода. Он поступит в московский горный институт, ему там благодаря связям отца уже забронировано место. Примерно также два года назад поступила в КАЗГУ Светлана, дочь Марии Николаевны. Может быть, если до вступительных экзаменов родители успеют нанять платных московских преподавателей и таким образом натаскать сына, в какой-нибудь московский ВУЗ поступит и Игорь Ратников. Но это уже под большим вопросом, хоть парень конечно очень способный, и внешне привлекательный. Экзаменаторы женщины наверняка не устоят, дадут такому поблажку. Остальные… даже лучшим, кто учится на четыре и пять, не стоит ездить дальше Усть-Каменогорска, да и там поступить шансы есть разве что на негуманитарный факультет пединститута, или в непристижный «стыр-дыр», так в народе именовали усть-каменогорский строительно-дорожный институт. А на тот же исторический факультет пединститута при конкурсе пятнадцать человек на место просто так, без «лапы», даже с отличными знаниями поступить почти невозможно. Ну, а учитывая, что в последние семь лет поселковая школа не дала ни одного медалиста… Впрочем, Ольга Ивановна была уверена, что здешние дети ничуть не менее способны чем в Усть-Каменогорске, Алма-Ате, Москве… просто у них другие возможности для саморазвития. И информационные возможности не те, даже в местной библиотеке ограниченный набор литературы, да и, чего греха таить, школьные учителя в большинстве довольно малоквалифицированны. Вот и говори после этого о праве на образование и равные для всех условия его получения.
За годы Советской власти правящий класс, высшая партноменклатура, заменившая в своем лице класс дворян, купцов и высшего духовенства… Он, в общем-то, и классом-то не стал, так небольшая группа управляющих страной людей и их домочадцев. Но разрыв их с массами простонародья был столь же велик, как и у имущих классов Российской Империи. Но так как их было мало, и жили они в основном скрытно за толстыми стенами спецдомов и высокими заборами спецдач, народ их жизни не видел и такой же ненависти и зависти, как к господствующим дореволюционным классам, не испытывал. В дореволюционной России, «сытые» классы составляли до десяти процентов населения, и они жили открыто, и оттого вызывали всеобщую неприязнь остальных девяноста процентов. Но тогда и сам народ был крайне неоднороден, от откровенно нищих, просто бедных малоземельных или безземельных крестьян, до середняков и крестьян зажиточных, мещан, разночинцев… Большевикам удалось уничтожить именно это неравенство в среде простонародья. В СССР почти весь народ стал жить в неофициальной «честной бедности», не стало нищих, но не стало и зажиточных. Это состояние общества обеспечивало относительную социальную стабильность, но в то же время отбивало охоту к труду у трудолюбивых, ибо хорошо трудиться не имело никакого смысла. К относительно хорошей жизни можно было выйти только став начальником, что, опять же, стимулировало карьеризм.
22
Жизнь летом и зимой в Бухтарминском крае очень сильно отличалась, но не до такой степени как до революции. Зимой Бухтарминский край все же стал более доступен, чем в старое время. Сейчас на «большую землю» даже в разгар зимней непогоды можно почти со стопроцентной вероятностью попасть на поезде Усть-Каменогорск-Зыряновск, курсировавший раз в сутки. Прочие пути через горные перевалы по-прежнему были слишком трудны и непредсказуемы из-за заносов, оползней и снежных лавин. Ну, а путь через лед водохранилища и «Чертову Долину» действовал лишь с конца января по март, пока стоял достаточно крепкий лед. Но этим путем ездить рисковали не многие. Дорога здесь не шоссейная, а грунтовая, фактически такая же какой она была и до революции, и так же надо соблюдать крайнюю осторожность при пересечении «Чертовой долины». Не дай Бог попасть туда в буран, занесет вместе с машиной, потом только весной найдут, когда снег растает.
Летом край преображался, в первую очередь из-за того, что открывался регулярный водный путь. Живописные места на побережье Бухтарминского водохранилища облюбовали для строительства многочисленных ведомственных турбаз. А в нескольких километрах от Новой Бухтармы построили дом отдыха республиканского значения «Голубой залив». Потому летом население бывшей Долины значительно прибывало за счет отдыхающих. Для некоторых жителей Новой Бухтармы «Голубой залив» являлся местом и работы, и добычи некоторых дефицитных продуктов, время от времени завозимых в дом отдыха.
Именно развитие судоходства по Иртышу, наряду с индустриализацией местные советские руководители часто представляли как одно из важнейших достижений советского периода. Красавцы теплоходы на подводных крыльях с мая по ноябрь ходили строго по расписанию едва ли не на всем протяжении реки. При этом в пропагандистских целях всячески подчеркивалось, что именно благодаря подъему уровня воды в Бухтарминском и Усть-Каменогорском водохранилищах стали доступны многие ранее недоступные районы не только в верхнем течении Иртыша, но и ряд мест в бывшей долине Бухтармы, где до плотин вообще не существовало судоходства. Когда этим летом Ольга Ивановна посещала заседания усть-каменогорских краеведов, те однажды разбирали письма потомков старых иртышских лоцманов и капитанов. Ольга Ивановна тоже поневоле окунулась в ту «ауру» любопытнейшего собрания, проходившего в областном краеведческом музее, в ходе которого узнала немало интересного.
Оказалось, что Верхнеиртышское пароходство образовалось еще в 1902 году. И тогда капитаны, водившие пароходы по руслу реки, были очень известные и уважаемые люди, их знали в лицо. Хозяевами самых крупных пароходных компаний являлись купцы-миллионеры с обыкновенными русскими фамилиями: Корниловы, Плотниковы, Плещеевы… Десятки пароходов ходили вверх по реке до самого Тополева мыса, что располагался на берегу озера Зайсан. То есть, пароходы фактически плавали так же далеко, как и сейчас после сооружения на реке гигантского каскада гидроузлов. Необычен оказался и перечень грузов, которые перевозились по реке. Тогда, в начале века Россия вела довольно интенсивную торговлю с Китаем. Оттуда завозили кожи, овчину, хлопок, туда шло: железо шинное, железо листовое, казаны чугунные, деготь, телеги на окованном ходу, спички, сахар, мануфактура, керосин… То есть на экспорт шли в основном промышленные товары, а завозилось сырье. А ведь советская пропаганда упорно забивала в мозги, что царская Россия являлась отсталой, аграрной страной со слаборазвитой промышленностью. Как же эта страна тогда торговала мануфактурой, железом, керосином… перевозила все это на пароходах, построенных на тобольских верфях?
Ольгу Ивановну заинтересовал попавшийся ей на глаза архивный документ, вернее фотокопия раритетной семипалатинской газеты за 1906 год. Там было помещено объявление, в котором говорилось, что 20 июля сего (1906) года из Семипалатинска до Тополева мыса отправляется пассажирский теплоход «Пермяк». Далее указывалась пристань, где производилась посадка и номер телефона… Невероятно, в 1906 году, оказывается, в Семипалатинске уже работал телефон. Также в объявлении сообщалось, что на пароходе имеются буфеты, а для пассажиров первого и второго классов – газеты и журналы. Даже для Ольги Ивановны, с ее «обзорным зрением» это стало откровением, она никак не ожидала, что в начале века, в «отсталой» России да еще в глубочайшей её провинции существовал такой уровень «сервиса». Ведь на современных теплоходах, несмотря на их вихревую скорость, пассажиры набивались как селедка в банку, и никаких буфетов, тем более газет, журналов и в помине не было.
На водохранилище в начале декабря лед еще очень тонок, но рыбаки не могли удержаться от соблазна и в выходные дни десятками устремлялись на застывшую гладь с пешнями и прочими приспособлениями для подлёдного лова. Несмотря на наличие в окрестностях поселка рыбзавода, его продукция в свободную продажу не поступала, фактически вся она, за исключение того, что уворовывали рабочие, загружалась в вагоны-рефрежераторы и куда-то отправлялась. Так что выловленная в водохранилище рыба являлась немалым продовольственным подспорьем для ново-бухтарминцев. Но это удовольствие в декабре было далеко не безопасным, и не только от того, что лед тонок, а еще и от того, что многие рыбаки выходили на лов изрядно поддатыми.
Несмотря на то, что в стране уже второй год велась активная антиалкогольная компания и в свободной продаже резко сократилось количество спиртного, особенно водки… Пить меньше не стали, самогон гнали, как в частных щитосборных домах, так и в благоустроенных квартирах, гнали из зерна и картошки, которые воровали в том же совхозе. Как правило, то был очень низкокачественный продукт, но искусственно созданный дефицит спиртного рождал спрос и на этот суррогат, который, что называется, «бил» по мозгам и ногам, отравлял организм. Уже на шестой день декабря вышеизложенные обстоятельства стали причиной гибели двух рыбаков, рабочих с цемзавода, которые просто замерзли пьяные на льду. Еще через два дня утонул, провалившись под лед, еще один. Теперь вместо подготовки к новогодним праздникам в трех семьях похороны. На заводе и в школе собирали деньги для материальной помощи семьям погибших (у двоих из трех оказались дети школьного возраста). Старики говорили, что раньше, до заполнения Бухтарминского водохранилища люди в декабре всегда уже без опасения переходили Иртыш по льду и даже переезжали на санях запряженных лошадьми. На этот счет Ольгу Ивановну «просветила» Анна Макаровна:
– Раньше тута места знали, где лед толще был и там всегда переправу мастерили, воду с соломой мешали и дорогу прямо на тот берег делали. Зимой то была самая короткая дорога на Семипалатинск, а ежеле Осиновый перевал заметало, так другой и не было. А сейчас-то вона как широко стало, сейчас уж таку дорогу не сделать. Пока весь лед толстым не станет, и ездить нельзя до самого февраля…
Они стояли на окраине поселка, недалеко от берега. Мария Макаровна жестами показывала, где раньше делали переправу через Иртыш, а Ольга Ивановна всматривалась в далекий противоположный правый берег, который отстоял местами от левого более чем на семь километров. Туда, в конце 19 года так же по льду ушли отсюда ее отец и мать. Вернуться сюда им было уже не суждено. Может даже их счастье, что они, влюбленные в ту свою Усть-Бухтарму, не узнали во что превратили их некогда хлебную и обильную Родину. Зато все это познала их дочь, стремившаяся сюда, влюбившись в эти места заочно, наслушавшись их воспоминаний, рассказов об некогда прекрасном крае.
Несмотря на рыбацкие трагедии, хроническое невыполнение плана на цемзаводе, рыбзаводе и совхозе, несмотря на пустые полки магазинов… народ в поселке ждал праздника Нового года. В этом году в магазины вместо обычного советского шампанского завезли «Игристое». Его смели сразу и припрятали до праздника – не чокаться же в новогоднюю ночь под бой курантов самогонкой. Вот только ходили слухи, что ставшую обязательной предновогоднюю комедию «Ирония судьбы или легким паром» по ЦТ из-за этой антиалкогольной компании уже не покажут, а люди за десять лет к ней так привыкли. Несмотря на все эти неудобства и чудачества власти, новому молодому генсеку пока что еще верили, он вроде, что-то пытался делать, правда с водкой, конечно, погорячился, но в остальном создавалось впечатление, что страна вот-вот заживет лучше. Что значит лучше? А что простому человеку надо – чтобы еда и промтовары в магазинах имелись, да чтобы не было боязно сыновей в армию отправлять, сейчас когда есть опасность попасть в Афган, да чтобы девушки и женщины могли не опасаясь шпаны вечерами по улицам ходить… И если бы хоть один из этих «вопросов» Горбачев смог разрешить. Но многие верили, что он пытается.
Мария Николаевна в понедельник 8-го декабря поехала на областное совещание в Усть-Каменогорск. Вернулась она с зыряновским поездом через день и в четверг, сказавшись больной, на работу не вышла. Ее свекровь, Мария Макаровна, примчалась в школу и прямо с урока вызвала Ольгу Ивановну:
– Зайди ты, Христа ради, к нам, к Машке нашей, не знаю, что с ней такое творится. Лежит со вчерашнего дня, говорит больная, а врача не велит вызывать, не в себе она. Когда приехала, водкой от нее пахло. Первый раз такое с ней, вот с утра, наверное, голова то и болит с непривычки. На Сашку чуть не матом понесла… Я уж и подходить к ней боюся, и меня отругает. Что-то там случилося у нее. Зайди, поговори с ней, она ведь одну тебя и слушает…
После уроков Ольга Ивановна пошла к Караваевым. Семья председателя поселкового совета занимала четырехкомнатную квартиру. Все кроме дочери-студентки, учившейся в Алма-Ате, и мужа были в сборе. 13-ти летний сын и свекровь ходили на цыпочках, боясь потревожить Марию Николаевну. Ольга Ивановна почувствовала запах сигаретного дыма едва вошла в спальню. Спросила как можно бодрее:
– До меня дошел слух, что наша управительница-благодетельница заболела. Но раз она может курить, значит со здоровьем все в порядке.
Мария Николаевна в домашнем халате и неубранной головой лежала поверх застланной кровати и смотрела на ковер, укрывавший противоположную стену, словно пыталась разгадать тайну, скрытую в хитросплетении вытканного на нем узора.
– Ты, Ивановна? Чего пожаловала?… Хотя понятно, не иначе свекруха к тебе бегала. Ладно, садись поболтаем, – Мария Николаевна подобрала ноги, освобождая место на углу кровати.
– Чего это с тобой, Маша… сама на себя не похожа? – Ольга Ивановна села рядом.
– Станешь тут не похожей, – председательница достала из прикроватной тумбочки пачку сигарет и зажигалку, закурила. – Мой терпеть не может, когда от меня табаком пахнет. А я таким образом от него избавляюсь, когда не хочу чтобы над душой стоял. Вот и сегодня, на обед пришел, поел кое как и деру дал. Теперь до девяти вечера на работе сидеть будет, это точно, – Мария Николаевна натужно засмеялась.
На всем облике председательницы чувствовалась какая-то тревога, что-то вроде растерянности, она словно пряталась в своей спальне, лишь бы не идти в Поссовет, в свой кабинет…
– Маш, что-то случилось? Если не секрет скажи, может легче станет.
– Ты же знаешь, от тебя у меня секретов нет, – затянулась сигаретой и тут же ее затушила о пепельницу стоящую на тумбочке Мария Николаевна. – Вот с мужиками я на эти темы не могу по серьезному говорить. О чем не говори, мужик на меня, прежде всего как на бабу смотрит. Они уже заранее уверены, что баба существо глупое, и в политике тем более не кумекает, и весь ее ум меж ног. И с бабами тоже не могу… кроме тебя. Как посмотришь, и в самом деле, либо круглая дура, либо действительно не головой думает, а тем самым местом. Слушай, Ивановна, я от свекрухи слышала, что дед твой в Гражданскую войну так дело поставил, что сначала всю волость от белых спасал, когда они свои мобилизации и реквизиции проводили, а потом и с красными умудрялся договариваться, и пока его не арестовали тут ни продотряды, ни ЧК не свирепствовали. И что в Уст-Бухтарме во время той войны жили, чуть ли не как у Христа за пазухой, ни убийств, ни грабежей, ни насилий не было, как в том же Большенарыме или Шемонаихе. Представляю каково ему тогда приходилось меж двух огней-то… Поверишь, и мое положение сейчас тоже чем-то его напоминает. Только вот боюсь в отличие от твоего деда сделать я ничего не смогу. Как-то все само-собой катится под уклон, все быстрее и быстрее, вот вот полетим куда-то, боюсь что в пропасть.
– Погоди, в какую пропасть, ты это о чем? – не поняла тревоги подруги Ольга Ивановна.
– О том, милая моя. Вот позавчера собрали нас всех вместе, председателей городских, поселковых и сельских советов со всей области. Сам первый выступал, доложил обстановку, а я по его словам уже чую, волнуется первый, тревожится, хоть и бодрячком держаться старается. Помнишь наш разговор, про то, что Кунаева, возможно, снимут?
– Ну…
– Так вот это правда, сто процентов. Нас собирали, чтобы конкретно проинструктировать на случай возможных демонстраций протеста и тому подобных выступлений, – Мария Николаевна в какой-то фатальной отрешенности откинулась на подушку.
– Подожди, подожди… Каких выступлений? Ты хочешь сказать, что все уже решено, что вместо Кунаева русского ставят?… Кого?
– Не знаю, первый не сказал, и никто не в курсе, но вполне возможны стихийные выступления казахов, – все также отрешенно говорила Мария Николаевна.
– Ну, а тебе-то чего боятся. У нас в поселке казахов не более десяти процентов. И большинству из них глубоко наплевать, кто там во главе республики встанет, – успокоительно произнесла Ольга Ивановна.
– Это я не хуже тебя понимаю. Первый, когда нас инструктировал в первую очередь на Зайсанский и Уланский районы упор делал, там процент казахов не менее трети. Я вообще не о том переживаю. Помнишь, о чем мы с тобой в последний раз говорили? Неужели Горбачев совсем ничего не понимает? Да, Кунаев никудышный руководитель, но он уже столько лет у власти, к нему привыкли, как привыкают к старой мебели. Как ни оценивай его деятельность, но он во многом способствовал межнациональному согласию в республике. Ох, и плохо же все это кончится, недалекий человек этот Горбачев, заварит кашу, потом всем миром не расхлебать, – весь облик Марии Николаевны выражал крайнюю обеспокоенность.
– Постой Маша. Они там большие начальники, а ты тут по сравнении с ними, извини, букашка… Так чего ж ты за них так переживаешь, за их ошибки, это они за свои решения переживать должны. Брось, с тебя спрос маленький, а с них большой, раз взялись целой страной управлять, – все пыталась успокоить подругу Ольга Ивановна, хотя сама была далеко не так спокойна как на словах.
– Сама не знаю, что со мной, Ивановна. Я ж говорила тебе, чувство какое-то пакостное внутри сидит и не отпускает. Вон про Горбачева все, молодой, энергичный, жена у него красивая модная, не то, что у прежних, кошелки. Я ж так на него надеялась, ну думала, наконец, после тех старперов пришел умный, по-настоящему образованный человек, этот страну выведет на дорогу, заживем, наконец, по-человечески. Сколько дураков можно терпеть, один другого сменяют. Только Андропов был более или менее умный человек, а так Хрущ – дурак кукурузный, Брежнев дурак-орденоносец, Черненко – тоже дурень, и этот не лучше их на поверку, только и радости что относительно молодой. А с другой стороны, значит сидеть долго будет, совсем страну угробит. И жена у него… ну такое впечатление с Марса прилетела, не жила в Союзе. Ну, разве можно так одеваться и во все кинокамеры со своими туалетами лезть, когда в стране такой дефицит, бабам вон одеть нечего? Я как на него и на нее посмотрю… Ты же знаешь, я физиономистка, по лицам могу любого человека охарактеризовать… ну может быть не любого, но в восьми случаях из десяти, наверняка угадаю.
– Да, есть у тебя такой талант, – подтвердила Ольга Ивановна.
– Так вот, балаболка он, пустозвон и очень ограниченный, а она жеманница, разыгрывающая из себя царицу Клеопатру. Оба они пустые, ничтожные люди. Вот я когда на Тетчер смотрю, сразу вижу, та – баба кремень. Вот какие нам сейчас руководители нужны, – сделала неожиданный вывод Мария Николаевна.
– Ну, это уж ты хватила, – не согласилась Ольга Ивановна. – Сама же говоришь, все они были не семи пядей и Хрущёв, и Брежнев, и Черненко, и ничего не рухнуло, никакой вселенской катастрофы не случилось.
– Верно, Ивановна, не случилось, а почему? Потому что наше с тобой поколение в атмосфере страха воспитывали. Союз ведь не Ленин, а Сталин создал, на страхе построил и страхом скрепил. И при всех этих Хрушевых и Брежневых народ еще тот страх помнил, и что они не вытворяли все терпели, и кукурузу и дочки брежневской закидоны, и то что в Афган залезли… И все народ безмолвствовал, как у Пушкина. Но время-то идет, поколения меняются, страх тот молодежи уже не ведом и потому что они хотят творить уже нельзя, сейчас высшему руководству уже мозгами шевелить, работать надо. А они туда наверх выбрались не для того чтобы работать, а чтобы просто насладиться властью, то есть ею злоупотреблять. Злоупотребляют на всех уровнях. Помнишь, как здесь у нас Протазанов чудил? Но это на уровне области, а на уровне страны уже так нельзя. Если бы Горбачев это понимал, то хотя бы на жену прикрикнул, чтобы одевалась поскромнее, да вперед не лезла, при нашей нищете это же так раздражает… Нет, не понимает. А теперь еще и с этим Кунаевым. Это же очередная крупнейшая ошибка, которая может дорого стоить всей стране. Афгана мало, Чернобыль ничему не научил…