000
ОтложитьЧитал
И останутся как в сказке
Как манящие огни
Штурмовые ночи Спасска
Волочаевские дни
…………………………….
Ольга Ивановна с детства знала всю правду о тысячах замерзших под Волочаевкой красноармейцев, и сотнях легших в ту штурмовую ночь в Ивановнке, селе, располагавшемся недалеко от легендарного Спасска. Потому ей эти слова говорили совсем иное, чем прочим советским людям.
От писания мемуаров Ольгу Ивановну уже после полудня отвлек звонок в дверь. На лестничной клетке стоял совершенно ей незнакомый среднего роста пожилой человек. Он представился:
– Я Артюхов Василий Емельянович, главный агроном совхоза «Коммунарский».
– Очень приятно, чем могу быть полезной, – с некоторым недоумением отозвалась Ольга Ивановна.
– Дело в том, – человек несколько помялся, – что девичья фамилия моей матери… Злобина…
19
Совхоз «Коммунарский» создавали в свое время с пропагандистской целью, на землях, где в 1918 году посланцы вождя мирового пролетариата начинали строить свою Коммуну. К тридцатым годам, когда начали организовывать на тех залежных землях колхоз, уже ни питерцев, ни их потомков в окрестных селах почти не осталось. Кто погиб, кто просто умер, другие как-то куда-то рассеялись. Колхоз организовали из случайных людей, и он сначала особенно не преуспевал. К тому же на пойменных землях вблизи Усть-Бухтармы урожаи были заметно выше. Возрождение «Коммунарского» произошло в 60-е, когда колхоз преобразовали в совхоз, а пойменные земли Долины оказались затоплены разлившимся водохранилищем. Теперь уже в «Коммунарском» оказались самые плодородные в Бухтарминском крае земли. Но все равно совхоз особо не «гремел» до начала 70-х годов, когда директором назначили Землянского. Новый директор буквально за несколько лет превратил среднее хозяйство в передовое, где производилось столько сельхозпродукции, сколько в трех соседних совхозах вместе взятых. И это при примерно равных посевных площадях и количестве рабочих. Центральная усадьба совхоза поселок сельского типа «Коммунарский» находился почти в том же самом месте, где когда-то стоял палаточный лагерь питерских коммунаров. Естественно, на центральной площади перед правлением совхоза соорудили обелиск, посвященный коммунарам к которому на 1-е мая и 7-ое ноября возлагались цветы…
– Вы… вы родственник Никандра Алексеевича Злобина атамана поселка Александровский?! – не могла сдержать изумления Ольга Ивановна. – И вы же, главный агроном совхоза «Коммунарский»!?… Что же вы стоите, проходите пожалуйста!
– Представьте себе, да, – Артюхов, настороженно оглянулся на дверь соседней квартиры, за которой послышался шорох и переступил порог. По всему сказывалась привычка многолетнего сокрытия своего истинного происхождения. – Не просто родственник, а самый настоящий правнук. А вы значит… Ну, в общем, про вас я все знаю. Как говориться, слухами земля полнится. Вот, значит, терпел терпел я, а сейчас думаю, если внучка станичного атамана, да еще к тому же и племянница сотника Решетникова, не боится себя назвать и предков не стыдится, так почему же мне… И так почти всю жизнь слова лишнего сболтнуть боюсь. Вот что, Ольга Ивановна, так вас кажется зовут… Я сейчас по делам приехал, мне в ваше совхозное правление надо, один вопрос с Танабаевым решить. Его трактористы видно спьяну под озимые с полгектара наших паров запахали и засеяли. А потом нам бы с вами поговорить, а? Я думаю, нам есть, что сказать друг другу…
Часа через три Артюхов уже сидел в квартире Ольги Ивановны за столом и пил чай с клубничным вареньем из последних подношений.
– Главным агрономом я пять лет назад стал, случайно, благодаря Землянскому. Наш директор умеет отличить толкового работника от пустомели. Когда он стал директором, я простым зоотехником состоял. Он меня приметил и говорит, поступай в институт на заочное. Я в отказ, дескать, какая учеба, семья на руках и четвертый десяток идет, да и не поступить мне, техникум то давно уже кончил, все позабыл, экзамены не сдам. Тогда он мне письмо рекомендательное в сельхозинститут написал, в Омск, который сам кончал. У него там приятели остались и в администрации, и среди преподавателей. Так вот в сорок лет я кое как институт-то закончил, а потом главным агрономом и стал, – не без гордости поведал Артюхов.
– И что, Землянский не интересовался вашим происхождением? – не могла не задать этого вопроса Ольга Ивановна.
– Нет. Да я и сам, как и не помнил, чья дочь моя мать. В графе социальное происхождение писал из крестьян. Мать моя в два года сиротой осталась. Ее отец, то есть мой дед в 19-м погиб, а прадеда в 20-м убили. Бабка из Александровки с мамой моей на руках убежала и под своей девичьей фамилией скиталась. Потом уже в одной кержацкой деревне за тамошнего мужика замуж вышла, все их законы и веру приняла. Ну, а кержаки ее не выдали. В тридцатых ту деревню дико раскулачивали и бабка уже со своей новой родней и оттуда бежали в обычную новосельскую деревню, там осели, и ей в третий раз веру менять пришлось, теперь уже на советскую. И мать моя тоже как положено пионеркой и комсомолкой была, и аккурат за три года до войны замуж вышла, а я в 39-м году родился. Поверите, отец мой только после моего рождения узнал, чьей снохой оказалась его теща, и чья внучка его жена. Но и он молчал, ни я, ни брат пока не выросли, ничего не знали. Воспитывались как положено, октябрятами, пионерами, комсомольцами и были уверены, что наши деды в гражданскую воевали в красных партизанах. А на поверку оказалось, что по линии отца мои предки вообще в гражданскую не воевали, сидели в своей деревне и землю пахали. А со стороны матери дед у Анненкова служил, а прадед поселковый атаман, вместе с вашим дядей коммунаров расстреливал, а потом возглавлял отряд белых партизан, или как тогда все говорили белоказачью банду.
– А вы знаете, как ваш дед погиб? – спросила Ольга Ивановна, пристально глядя на прихлебывающего чай Артюхова.
Тот в ответ взглянул на собеседницу и мрачно улыбнулся:
– Судя по вашему тону и глазам, и вы это знаете. Он погиб, спасая своего командира. А его командир был Иван Решетников, то есть батюшка ваш, верно?
– Верно, – вздохнула Ольга Ивановна и почему-то виновато опустила глаза.
– Это мне мать рассказала, когда я уже вырос. Как обухом по голове мне ударили все эти ее рассказы. Потом лет десять я в таком вот раздвоенном состоянии жил. Казалось весь насквозь советский, красный, а уж и какую-то червоточинку в себе чувствовал, фильмы, книжки, которым раньше безоговорочно верил, уже по иному воспринимал, истину меж строк пытался выяснить,– допив чай, Артюхов рассказывал историю своего «раздвоения» и как бы избавлялся от какого-то давно уже лежавшего на его душе груза.
– Да, представляю ваше состояние. Тем более сейчас, когда вы во главе огромного передового социалистического хозяйства, правая рука директора-орденоносца. Кстати, а вы сами разве не орденоносец?
– Хитрая вы Ольга Ивановна, – рассмеялся агроном. – Я уж настолько хорониться привык, что на людях о своей материнской родне стараюсь не вспоминать. А вот при вас решил, наоборот, о советских наградах умолчать, а вы не дали… Есть, конечно. В восемьдесят третьем план на сто десять процентов сделали. Ну, Землянскому, «Ленина» дали, а мне «Знак почета». А грамот всяких и благодарностей не счесть и областных, и республиканских, и союзных.
– Вы коммунист? – продолжала «допрос» Ольга Ивановна.
– А как же без этого. Разве может быть главный агроном совхоза беспартийным. А вот то, что вы обмолвились про наш совхоз, как передовое социалистическое хозяйство, то я вам вот что скажу – все это чистой воды липа, – с обезоруживающим простодушием признался Артюхов.
– Как это… липа? – не поняла Ольга Ивановна.
– А так. Все это своего рода бег в мешке. И все мы, директора, агрономы, бригадиры, простые рабочие, соревнуемся в этом беге. Землянский лучше других в этом мешке бегает, вот и все.
– Я вас как-то не совсем понимаю, – выразила недоумение Ольга Ивановна.
– Чего тут понимать, вы и сами отлично знаете, никаких таких преимуществ социализма и коллективизма в ведении сельского хозяйства нет и быть не может. Наша нынешняя урожайность на десять-пятнадцать, а то и на тридцать процентов ниже, чем была до революции. Это я вам как агроном говорю.
– Даже в вашем совхозе? – по-прежнему не верилось Ольге Ивановне.
– Я и говорю конкретно о нашем совхозе, а в других еще хуже. У Танабаева урожайность почти в два раза ниже, чем была не тех же землях у крестьян-новоселов, которых сюда привезли по столыпинской реформе. А если брать пойменные прииртышские и бухтарминские земли, где сеяли усть-бухтарминские казаки, так у них в два с половиной – три раза урожайность была выше, – уверенно констатировал Артюхов.
– Простите, вы так утверждаете. Вы, что специально занимались этим вопросом, и откуда у вас данные о дореволюционных урожаях?
– Как откуда? И очевидцы еще некоторые живы, и есть статистические данные в областном архиве. Вся разница, что тогда урожай в пудах считали и сбор с десятины, а сейчас в центнерах и с гектара. А про ту жизнь я от бабки, пока жива была, успел немало узнать. Удивительное дело, она до 71-го года дожила, кругом уже советская власть больше пятидесяти лет стоит, и Усть-Бухтарму затопили, а она все не могла забыть, как александровские казаки усть-бухтарминским завидовали. Дескать, там и центр волости, и церковь и школа, и почта с телеграфом, и сберкасса при ней, и жили намного богаче и земля лучше…
– Погодите, – перебила Ольга Ивановна. – Я все же никак в толк не возьму. Ваш совхоз, судя по газетам, в среднем собирает по двадцать-двадцать пять центнеров с гектара, верно?
– Официально, да, – кивнул Артюхов.
– Как это официально? – вновь была поставлена в тупик Ольга Ивановна.
– Я вам это после объясню. Вы мне сначала скажите, о чем спросить-то хотели?
– Ну, как, если все так, как вы говорите, что до революции собирали на десять-двадцать процентов больше, то значит средняя урожайность тогда была где-то тридцать центнеров. И это как вы говорите у крестьян новоселов, столыпинцев. А что же тогда в Усть-Бухтарме у станичников было, еще больше, все сорок? Но этого просто не могло быть, при той агротехнике и полном отсутствии минеральных удобрений. Или я что-то не понимаю? – Ольга Ивановна вопросительно смотрела на собеседника
– Хорошо считаете Ольга Ивановна, не знал бы, что вы филолог, принял бы за математичку, – сделал неожиданный комплимент агроном. – Только вы не учитываете то, что я уже вам говорил, что советское хозяйствование, это не честный, так сказать, бег, а бег в мешке. А теперь об официальных наших двадцати пяти центнерах с га. Их мы собираем благодаря неучтенным полям, которые спрятаны далеко в горах, на самой границе с Лениногорским районом, там есть такие плоскогорья с вполне приемлемой почвой. Но дорог туда нет, ни одна машина не проедет, только трактор или лошадь с телегой. Про их существование не то, что проверяющие инспекторы из обкома не знают, большинство наших рабочих, если даже и слышали, никогда там не бывали. Благодаря этим полям мы и повышаем свою среднюю урожайность. Так же имеем неучтенные стада коров, свиней, овец, благодаря чему легко выполняем, а если захотим, то и перевыполняем план по мясу и молоку. Признаюсь, что тайные неучтенные поля выдумка не сегодняшняя, ее впервые здесь еще в НЭП опробовали, как средство сокрытия от продналога истинного количества засеянного и собранного хлеба.
– А какая же тогда у вас реальная урожайность? – не могла задать уже очевидного вопроса Ольга Ивановна.
– Двадцать, в лучшие годы. А так шестнадцать-восемнадцать.
– И что такая практика применяется и в других хозяйствах?
– Повсеместно.
– Это значит, у Танабаева вообще…
– Да, у него на самом деле 10-12 центнеров на круг собирают, – подтвердил Артюхов.
– Ужас!
– То еще не ужас, настоящий ужас в другом. Тут дело даже не в Танабаеве, а в том, кто его, а до него его отца и деда ставили руководителем земледельческого хозяйства, и превратили их в династию потомственных председателей-директоров, а фактически заставили их заниматься не своим делом. Вы случайно не помните из рассказов ваших родителей, чем занимался дед Танабаева, когда батрачил у вашего деда?
– Признаться нет, я ведь тогда еще девочкой была, и если в разговорах родителей что-то такое и говорилось, то я просто не воспринимала, – виновато пожала плечами Ольга Ивановна.
– А я могу предположить с вероятностью не менее девяноста процентов, он или занимался лошадьми, или пас баранов. Казахи ведь потомственные скотоводы, накопили в этом деле большой опыт, они никогда до советской власти не обрабатывали землю, у них не может быть навыка земледельца, который накапливается в ходе смены многих поколений. Знаете, как Землянский определяет время начала пахоты и сева, он это никому не доверяет, даже мне. Сам едет в поле, берет в руку ком земли, нюхает ее, мнет, трет, чуть не жуёт, а потом только говорит – здесь можно начинать, или, нет, еще не время. Он ведь тоже потомственный крестьянин, его предки в Омскую область по той же столыпинской реформе прибыли, а до того на смоленщине землю пахали. А Танабаев… откуда может быть у него такое чутье. Вообще-то с казахами советская власть по-свински поступила, еще хуже, чем цари. При царях-то их степь только по краям обкорнали, посадив там сначала целых четыре казачьих войска, а потом еще и новоселов заселили. А при Советах вообще все лучшие пастбища целинными землями объявили и распахали. Эта целина в будущем еще аукнется. А дали бы им возможность как раньше кочевать, да скот без ограничения держать, они бы, может, всю страну мясом завалили. А хлеб растить… ну не их это дело…
Уже собираясь уходить, чтобы ехать в сгустившихся сумерках домой на совхозном «УАЗе», Артюхов развязал свой рюкзак и достал оттуда большой кусок свиного сала, эдак кило на три:
– Я знаю, что у вас тут в поселке с продуктами туго. Вот хочу в знак уважения и в честь нашего с вами знакомства преподнести такой вот подарок. Может, и не угодил, но что бы я мог еще вам привезти?… Сало хлебное, домашнего приготовления, жена отлично умеет его солить. Свинью только перед октябрьскими праздниками закололи, так что свежайшее.
– Василий Емельянович, да лучшего подарка по нынешним временам, не найти. Действительно у нас тут с продуктами… и говорить не хочется, – Ольга Ивановна в сердцах только махнула рукой, с благодарной улыбкой тут же приняв увесистый презент.
– Надеюсь, теперь мы с вами будем поддерживать связь. Ведь мы, в общем-то, в некотором роде кровная родня. Ведь ваш отец и мой дед кровью породнены, не так ли?
– Да, конечно… вы совершенно правы. Только вот не знаю, как вас мне-то отблагодарить. Господи, совсем из головы вон, – Ольга Ивановна поспешила к холодильнику, где у нее еще оставалось немного яблок, мандаринов, конфет. – Вот примите и от меня, пожалуйста, в подарок.
– Надо же… Чего не ожидал, так это того, что здесь учителей так снабжают. Это вам, что по линии РОНО выделили? Почему же тогда в нашу школу ничего такого не завезли? Наши-то педагоги прямо чуть не плакали, пока мы их на полное совхозное обеспечение не взяли, – Артюхов удивленно таращил глаза на кулек, который ему презентовала в ответ учительница.
– Да, что вы. Какое там РОНО. Это… знаете, у нас тут учатся дети с воинской части, ну что на краю ваших земель располагается. Так вот это мне жена командира той части привезла, – призналась Ольга Ивановна.
– Ратникова Анна Демьяновна?
– Да… Вы ее знаете?
– Ну, как вам… скорее ее мужа. У него с нашим директором давно уже хороший контакт налажен, – Артюхов загадочно-хитро улыбнулся.
– Что вы говорите?
– Да, в уборочную он присылает нам своих солдат, в помощь, ну и мы в долгу не остаемся. Деловой мужик этот подполковник. Начальство его уже столько лет на «точке» маринует, а он не горюет, и времени зря не теряет. Я конечно не совсем в курсе, но наверняка знаю, они с Землянским не одно взаимовыгодное дело провернули. Он, Ратников, тоже не плачет, что ему дали плохой «мешок», он приноровился и в нем бегать…
20
Когда, проводив гостя и вымыв посуду, Ольга Ивановна включила телевизор, там уже заканчивался репортаж о произвольной программе в парном катании. Но на начало передачи «Правды из первых уст», которую очень хотела посмотреть, она успела.
Событие действительно было неординарным. Семья американских врачей Лакшиных, переехали на постоянное место жительства из США в СССР. И вот теперь с их участием устраивали чисто пропагандистскую передачу-телемост, которую с американской стороны вел известный телеведущий Донахью, а из Москвы восходящая звезда советской тележурналистики Познер. Лакшины, видимо, за что-то очень сильно обиделись на Америку. И эта обида буквально выплескивалась из уст, как главы семейства, так и его жены. На вопросы с другого конца телемоста они реагировали заранее запрограммированной антиамериканской риторикой. Американцы, похоже, оказались не очень готовы к диалогу и сведения о жизни в СССР черпали из своих средств массовой информации. Так, одна из участниц с американской стороны, задала вопрос, как теперь Лакшины добывают в Москве пропитание, выстаивая огромные очереди. На это последовал ответ, что в Москве прекрасное снабжение и в очередях они еще ни разу не стояли. На вопрос, чем сейчас занимается доктор медицины Лакшин, глава семейства бойко ответил, что тем же, чем и ранее, наукой, ибо является начальником отдела в одном из московских медицинских НИИ, с окладом пятьсот рублей в месяц…
Ольга Ивановна, глядя на экран, понимала, что Лакшины вовсе не врут. Они на самом деле не стоят в очередях, и сам Лакшин действительно сразу получил высокий пост и соответствующую зарплату… потому, что это им здесь все сразу «дали». Из этих людей «сделали» нечто вроде разменных фигур в большой политической игре, и они, приехав в Союз около года назад, так до сих пор и не поняли, что 99% населения страны живут совсем не так, даже в Москве, не говоря уж о провинции. Те же его нынешние коллеги, такие же начальники отделов, чтобы добиться своей должности и получать пятьсот рублей, прошли через такое «чистилище», что наверняка ненавидят этого взбалмошного американца, которому все это свалилось просто так. Зарплата в пятьсот рублей, то, что так небрежно было произнесено Лакшиным и, видимо, считалось им не такими уж большими деньгами, ведь рубль по официальному курсу где-то приравнивался к доллару. В США наверняка и они, и многие другие средние американцы имели куда более существенные доходы. Так вот, пятьсот рублей в месяц в СССР получали, если не единицы, то крайне небольшое количество людей. Ольга Ивановна с полной уверенностью могла сказать, что во всем серебрянском районе такой зарплаты не имел никто. Директор цемзавода, самый высокооплачиваемый человек в районе получал где-то 450 рублей, Анна Николаевна, председатель Поссовета – 300, главврач поселковой больницы не более 250-ти. Все эти данные Ольга Ивановна, сама со всей своей педвыслугой, получавшая 200 рублей, знала от Анны Николаевны. Конечно, на уровне обкома и руководства крупнейших усть-каменогорских предприятий зарплаты были куда более весомы, к тому же в СССР имело большое значение к какой «кормушке» то или иное должностное лицо прикреплено. И от качества той «кормушки» качество жизни человека и его семьи зависело даже больше, чем от размера зарплаты. По всей видимости, Лакшины и не догадывались о подобной «градации», разделявшие советских людей на различные «пайковые» категории. Их, видимо, сразу как крайне ценных кадров прикрепили даже не к НИИШной кормушке, где работал глава семейства, а к центральной, кремлевской, и конечно свежеиспеченная «советская» семья не испытывала никаких материальных затруднений, тех с которыми буквально с рождения свыкались подавляющее большинство их новых соотечественников. Потому они, в общем-то, были достаточно искренни, отвечая на вопросы Фила Донахью. Они просто не знали, а может и не хотели знать того, что в действительности творилось вокруг них.
Конечно, московские «кормушки» не чета областным, тем более районным. Ольга Ивановна знала самые «обильные» из районных, это прежде всего райкомовский спецраспределитель, ну и отдельным, относительно сытым «островком» являлся серебрянский зенитно-ракетный полк со своими «филиалами-точками», одна из которых и располагалась в двадцати километрах от Новой Бухтармы. Причем, если к полковой «кормушке» были прикреплены более сотни семей офицеров и прапорщиков, то к райкомовской не более двух десятков семей, имевших спецснабжение. А всякие там освобожденные третьи секретари комитетов комсомола и всевозможные инструктора, те «кормились» немногим лучше простых смертных. В этой связи вся эта райкомовская и горкомовская «мелочь» рвалась сделать карьеру, выйти на должности, где положено спецснабжение.
Однажды Ольга Ивановна стала невольным свидетелем откровений одного из таких молодых «рвачей». То случилось еще в начале 80-х, когда только отправили на пенсию первого секретаря обкома Протазанова, и в обкоме началась «чистка» старых кадров. Ольгу Ивановну в числе прочих педагогов пригласили в райком партии на инструктаж по проведению агитации к очередным выборам. Кроме учителей в зале серебрянского ДК присутствовали и другие лица, которых также задействовали в агитационной компании. Прямо за спиной Ольги Ивановны расположились несколько райкомовских комсомольских работников. Из их приглушенного разговора стало ясно, что один из них только что получил назначение в обком, видимо на какое-то освободившееся в связи с «ротацией кадров» место. По этому поводу этот счастливец, не обращая внимание на инструктаж, вполголоса, но взахлеб делился со товарищи своей радостью, и звучала та радость так:
– Все ребята, считайте, я уже на настоящие рельсы встал. Теперь все в моих руках. Зарекомендую себя в Устькамане, получу квартиру и дальше. Ни перед чем не остановлюсь, на цырлах ходить буду перед кем надо, землю грызть, но больше в эту дырюгу не вернусь, разве что с проверками наезжать буду. Да, ребята, заживу, в обкоме там же совсем другой расклад, другие горизонты. Водку, только хорошую пить буду, и хорошей колбасой закусывать, все кончился «ливерный» период. А если повезет, так и бутерброды с икрой жевать буду, хватит, поел дерьма…
– Ты уж нас-то там не забудь… – пытался напомнить о себе, его менее удачливый коллега по районной комсомольской работе.
Но счастливец-выдвиженец его не слушал:
– Через год-другой в ВПШа поступлю, а оттуда прямая дорога на хорошие обкомовские, а то и республиканские партийные должности. Так что ребята лет через десять я уже буду либо в Усть-Камане значимым человеком, а то и в саму Алма-Ату переберусь. Всё сделаю, если надо по головам пойду, но прорвусь…
Ну, а что «позволяли себе» те кто «прорвались» и их близкие Ольга Ивановна знала отлично на примере широко известных «бриллиантовых» и прочих делах дочери Брежнева. Были и, так сказать, местные наглядные примеры. Особенно «прогремел» случай, имевший место где-то в конце семидесятых годов…
В послевоенные годы Усть-Каменогорск рос и развивался бурными темпами. За период с 1959 по1980 его население выросло вдвое, со ста пятидесяти до трехсот тысяч. Довольно высокий для Казахстана уровень жизни горожан стимулировал развитие не только общей культуры, но и стремление культурно, полноценно жить и отдыхать. В многочисленных спортивных секциях города занималось немало юных усть-каменогорцев, которые летом выезжали на отдых в специальные спортивные лагеря, или в места под эти лагеря приспособленные. В один из летних месяцев группа гимнастов и гимнасток, в которую входили дети 12-13 лет, во главе с тренером, девушкой – кандидатом в мастера спорта, высадились на пристани одной из турбаз, после чего совершили пятнадцатикилометровый марш по бездорожью вдоль берега. На пути им попалась изумительной красоты бухточка-заливчик, образовавшаяся в расщелине меж двух пологих сопок, поросших соснами и зарослями шиповника. Здесь же нашли и удобное место для палаточного лагеря, небольшую площадку покрытую галькой. Смолистый воздух, чистейшая и успевшая прогреться до 20-22-х градусов вода, относительное мелководье – все это побудило тренера остановиться именно здесь. Но насладиться отдыхом, совмещая его со спортивными тренировками дети смогли лишь в течении трех суток…
В то время единолично и твердой рукой областью руководил Александр Константинович Протазанов. Фактически это был удельный князь. Ставленник всесильно союзного министерства среднего машиностроения, он, что называется, «в упор не видел» казахстанское руководство. Более того, казахов он во всеуслышанье именовал оскорбительным прозвищем калбиты, всячески унижал и высмеивал секретарей райкомов-казахов с левого берега Иртыша, когда они приезжали на областные совещания. Руководители – казахи втихаря жаловались в Алма-Ату Кунаеву. Но тот лишь разводил руками, чуть не в открытую признавая, что этот первый секретарь обкома ему не по зубам, ибо самой Москвой поставлен. «Царствуя» таким образом уже более десяти лет, Протазанов вконец обнаглел. Он на манер Сталина любил приглашать на свою загородную дачу-резиденцию руководителей районного звена, там напоить их до поросячьего визга, в том числе и женщин, и потешаясь, наблюдать за их поведением в этом состоянии. Об этом Ольге Ивановне рассказывала Анна Николаевна. По своим каналам она узнала, что однажды на такое «дачное совещание» была приглашена первый секретарь серебрянского райкома, уже немолодая женщина и Протазанов, лично заставлял ее пить, а потом в таком непотребном виде танцевать перед всеми приглашенными…
Так вот, ту же самую пустынную бухточку, где разбили свой лагерь юные спортсмены, облюбовали участники послесвадебного «круиза», осуществляемого на личном теплоходе-яхте первого секретаря обкома. Женился не кто иной, как сын Протазанова. Конечно, такого соседства отпрыски хозяев области терпеть не захотели. Детям и их тренерше предложили немедленно освободить место. Но дело было уже вечером, и идти назад на турбазу 15 километров в ночь… Девушка-тренер отказалась вести детей по горам в темноте, более того посмела пристыдить изрядно поддатых вожаков областного комсомола, занимавшихся обеспечением это «свадебного путешествия». Ее избили, а для острастки и нескольких пытавшихся встать на защиту своего тренера мальчишек. Тут же по рации связались с Усть-Каменогорском, а оттуда поступила команда пригнать машину из ближайшего населенного пункта, чтобы вывезти детей. Ближайшим селением оказался казахский аул, где с большим трудом нашли исправный грузовик. Но дороги к той бухточки не было, и он не доехал километров восемь. Уже в темени по горной тропе детей фактически под конвоем гнали эти восемь километров… чтобы ничто не мешало сановным молодоженам и их приспешникам наслаждаться жизнью.
Этот инцидент «спрятать» не удалось. Вроде бы через Алма-Ату о нем доложили в Москву, хотя раньше и не такое обычно не выходило за границы области. То ли этот доклад, то ли еще что, или все по совокупности «переполнили чашу терпения», а может, сказался возраст Протазанова, но в 1981 году его без лишнего шума проводили на пенсию.
Сейчас вспоминая тот случай и подобные ему, Ольга Ивановна не могла не задуматься: а как вели себя в дореволюционное время царские губернаторы, наместники и прочие высшие чиновники. Она хоть и отрывочно, но помнила многое из слов своего отца, произносимых им в спорах с гостями в их харбинском доме, в разговорах с матерью. Некоторые свои мысли отец озвучивал многократно, потому они и остались в ее памяти. Он говорил, что старую Россию во многом погубил бессовестный карьеризм большинства чиновников всех рангов, их стремление служить не интересам России, а выслуживаться перед начальником, ради собственных выгод. Он упоминал и конкретные имена каких-то генерал-губернаторов, атаманов и прочих высоких чинов, приводил примеры, как делали карьеру в мирное время в царской армии, или назначались чиновники на «хлебные» места в губерниях, уездах и волостях. Рассказывал отец и про то, как на германском фронте в армейских частях большинство офицеров относились к солдатам как к скотине, про ту сословную пропасть, что лежала между офицерами и нижними чинами. Отец утверждал, что если бы в строевых частях Русской Императорской Армии высшее командование смогло бы добиться взаимоотношений хотя бы отдаленно напоминающих отношения между офицерами и рядовыми в казачьих частях, то никакие бы большевики не смогли развалить Армию, а с нею и всю Империю. Но никто, ни царь, ни генералы не делали в этом направлении ни малейших поползновений…
Ольга Ивановна безоговорочно верила отцу. Но даже если он и прав, так чего же добились в конце концов большевики, ради чего делали революцию, спровоцировали Гражданскую войну с миллионами жертв!? Чтобы вместо сановников-дворян над столь же бесправными простыми людьми издевались выбившиеся к власти коммунисты, партийная номенклатура и их родичи!? Или для того, что бы делать ту же карьеру по чиновничьей или армейской линии могли не ограниченное число лиц из дворянского, и в меньшей степени, купеческого, разночинного и казачьего сословия, а карьеристы смогли выходить из самых «широких слоев», всего народа, то есть появилось куда больше возможностей прыгнуть из пешек в ферзи, или говоря проще и нагляднее «из грязи в князи»? В результате… если посмотреть на первых лиц государства, то они едва ли не все начинали на периферии. Но сказать, что эти пробившиеся к вершинам власти партийные чиновники, что-то из себя представляли значимое вряд ли можно. Судя по их речи, выступлениям создавалось впечатление, что они, позаканчивав свои ВПШ и институты, так и не научились просто грамотно изъясняться по-русски. И ради того, чтобы эти люди получили возможность учиться, сделать карьеру, тогда, в революцию и гражданскую войну, перевернули страну, организовали беспримерное в мировой истории «кровопускание», сделали несчастными и изгнали миллионы людей, причем не самых худших, живущих в тогдашней России. В последнем Ольга Ивановна никогда не сомневалась, ведь перед ней постоянно стояли образы ее родителей.
Мысли, навеянные телемостом «Москва-Вашингтон», настолько «отключили» Ольгу Ивановну от реальности, что она «очнулась», когда уже по телевизору вновь показывали фигурное катание. Танцоры исполняли произвольный танец. Но она уже не могла воспринимать происходящее на экране. С трудом поднявшись и выключив телевизор, она легла в постель и погрузилась в сон, который явился продолжением ее недавних размышлений, где в хаотичном калейдоскопе перемешались Лакшины, фигуристы, комсомольцы-рвачи и ее родители…