Броня Балтики

Илья Дроканов
Броня Балтики

Броня Балтики – это не только мощная броневая защита русских кораблей Балтийского флота, вступивших в бой с броненосцами кайзера. Прежде всего броней, защищавшей Петроград и исконно русскую землю у берегов Балтийского моря от давившей вражеской мощи, стали люди – матросы и офицеры, геройски сражавшиеся с неприятелем. Боевые действия балтийцев в 1914–1917 годах стали славной, хотя и порядком забытой вехой в истории Военно-Морского флота нашей страны.

«Русский флот, вступая в Первую мировую войну, не имел в штабах командующих морскими силами Балтийского и Черного морей разведывательных органов в привычном для современного военного человека понимании. Их формирование и становление, как в организационном, так и в профессиональном плане происходило уже на фоне начавшихся боевых действий и в окончательном виде стало в значительной мере результатом служебной инициативы и творчества вовлеченных в этот процесс офицеров».

Из статьи М.А. Партала, Д.Н. Симонова «Радиоразведка русского императорского флота на Балтийском море: история создания».

Защитник андреевского флага

 
Ветер всю ночь напролет
Стонет, запутавшись в мачтах.
Волны вгрызаются в борт,
Мокрая палуба скачет.
 
 
В тесной каюте свеча
И на стене пистолеты,
С ромом заваренный чай
Тускло блестят эполеты.
 

Андрей Васильков, «Последнее письмо», 2002 г.

К адмиралу Эссену
(март 1915)

– Господа, подъезжаем!

– Проводник, зовите носильщика к нам в купе!

– Как прикажете, мадам! Господа, подъезжаем, скоро вокзал!

– Батюшка, я сниму ваш саквояж с полки! Не извольте беспокоиться.

– Ревель, господа, Ревель! Подъезжаем!

Голоса в коридоре вагона становились все громче. В дверь купе постучали, затем в небольшом проеме показалась голова проводника:

– Через десять минут Ревель, вокзал, ваше высокоблагородие!

Илья Иванович поднялся с кожаного дивана, застегнул верхнюю пуговицу кителя и, приподняв подбородок, зацепил два крючка на воротнике стойкой со свежим подворотничком. «Хм, “высокоблагородие”, выше бери – “ваше превосходительство”! Так-то, паря», – как обычно, про себя подал он ответную реплику. На глаза ему попалось длинное узкое зеркало на стенке купе. И вновь – уже в который раз за последнюю неделю – Стрельцов узнавал и не узнавал собственное отражение. Это ведь его лицо с карими глазами и аккуратно постриженной щеточкой седых усов. А дальше все как будто чужое: с зеркальной поверхности смотрел флотский офицер в синем кителе с нагрудными карманами и погонами, золотое поле которых прорезали два красных просвета без звезд – полковника военно-морского ведомства. Черные форменные брюки навыпуск и черные штиблеты с прорезиненными вставками на щиколотках. Не привык Илья Иванович к своему новому обличью, никак не привык.

К знакомым ему форменным атрибутам можно отнести лишь витые шнуры аксельбантов на правом плече да золотые царские вензеля на погонах – знаки офицера Генерального Штаба. В такой блестящей военной мишуре полковнику нередко приходилось являться на дежурство в огромное здание, полукругом охватывающее Дворцовую площадь. Императорского Генерального Штаба полковник по табели о рангах был равен армейскому генерал-майору и стоял выше строевого полковника или корабельного капитана 1-го ранга. Потому и «превосходительство», а не «высокоблагородие», как привычно считают люди неосведомленные. Но, говоря честно, Стрельцов по складу характера мало обращал внимания на условную разницу в рангах. И мысленно поправил ошибившегося проводника в вагоне только ради привычки к порядку.

Вздохнув, он надел черное пальто, застегнул золоченые пуговицы с якорями, а потом надел фуражку с узким козырьком и флотской кокардой. При этом сдвинул ее чуть набок вправо, как привык носить форменный головной убор со времен учебы в кадетском корпусе. Мелькнула мысль: а хорошо бы сейчас влезть в просторную теплую куртку да в шерстяные брюки-гольф с гетрами и любимыми английскими ботинками, да вместо черной фуражки нацепить кепи из букле… Но наряд Ильи Ивановича, обычный для улиц Петрограда и прочих мировых столиц, где ему приходилось бывать по делам служебным, покоился на дне чемодана. Не до него пока: полковнику сегодня впервые придется представляться по всей форме в штабе Балтийского флота. Так что надо привыкать к этому образу!

Поезд несколько раз с металлическим лязгом дернулся и застыл у перрона. Окна вагона за ночь покрылись ледяной корочкой и налипшими косицами снега, сквозь слепое стекло можно было определить, что снаружи разливаются белесые утренние сумерки. Илья Иванович неторопливо покинул купе, где весь путь из Петрограда пребывал в одиночестве, и влился в вереницу пассажиров, двигавшихся по длинному коридору на выход из вагона. Портфель с документами нес с собой, а два объемистых чемодана оставил в купе: знал, что его встретят. В служебном тамбуре расторопный проводник помогал аккуратно ступить на перрон, не дай бог кто-то поскользнется. Стрельцов кивнул ему на прощанье и сделал широкий шаг из вагона. Заснеженный перрон расчищали скребками несколько вокзальных рабочих. Встречавших у вагона оказалось немного, мимо их темных фигур торопливо двигался молодой морской офицер. Он остановился в двух шагах от Ильи Ивановича и отчетливо доложил:

– Мичман Арцишевский, дежурный офицер штаба флота. С прибытием в Ревель, ваше превосходительство! Николай Оттович распорядился встретить вас и проводить сразу к нему.

– Стрельцов, – кратко представился полковник, поблагодарил и поздоровался за руку.

Они немного отошли на пустынную часть перрона. Оглядевшись, Илья Иванович поинтересовался:

– Пожалуй, нам пешком идти не очень далеко? Я в Ревеле – то прежде не бывал, но немного ориентируюсь и полагаю, что морской порт и военная гавань здесь рядом, не так ли?

– Точно так. Через полчаса можем быть на борту «Рюрика», где адмирал держит флаг. Позвольте, я быстро распоряжусь по поводу вашего багажа, и мы отправимся на причал.

Мичман скорым шагом удалился в сторону станционных построек и нагнал Илью Ивановича у выхода в город.

Оба офицера привычно в ногу зашагали вдоль домов по узким мощеным улицам древнего города. Хмурое мартовское утро так и не расщедрилось добавить ярких весенних красок в блеклый городской пейзаж. Закончились темно-серые стены домов, и появились силуэты деревьев парка, черневшие на фоне сугробов пожухшего снега. По расчищенным дорожкам Стрельцов и Арцишевский спустились к шумной предпортовой улице, где в разные стороны катились груженые телеги и автомобили, поодиночке и группами деловито сновали люди. На одной из кирпичных стен белела крупными буквами надпись с указателем-стрелкой «Sadama». Илья Иванович вспомнил: «сатама» по-фински – это порт. Значит, скоро они окажутся у цели.

Молодому спутнику явно не терпелось расспросить столичного гостя о новостях:

– Ваше превосходительство, как там, в Петербурге, простите, в Петрограде? Что нового? Почти год, как я оттуда уехал.

– Есть перемены в столице, есть. У меня в последнее время создалось впечатление, что Петроград позеленел, несмотря на зиму. Он как бы закутался в ткань защитного цвета. По проспектам маршируют воинские команды в форме… этого, как его… Да, цвета хаки. Многие штатские из числа чиновников и прочих господ сменили партикулярное платье на полувоенную форму, щеголяют ныне в защитных френчах и галифе. Да и женщины, даже знатных фамилий, работают теперь в военных госпиталях и носят зеленые платья сестер милосердия. У меня младшая дочь, студентка института, оставила учебу и поступила служить в гарнизонный госпиталь на Садовой. Дома вижу ее редко, но сменное форменное платье висит у нее на стуле, как напоминание о войне. Зеленый цвет повсюду!

– А что же, наших, флотских, не осталось на Невском?

– Моряки, мичман, сейчас либо в Кронштадте, либо по флотам разъехались из столицы. В Адмиралтействе, «под шпицом», один министр Григорович с несколькими адмиралами да горсткой штабных «каперангов» обретается. Но они черной формой петроградскую картину не меняют. Мало их, незаметны флотские на улицах. Должно быть, в служебном транспорте разъезжают. А, впрочем, не знаю…

Фраза осталась незаконченной. Между двумя пакгаузами из красного кирпича показались распахнутые настежь ворота. Офицеры их миновали и пошли по территории порта, где вокруг забурлила жизнь, присущая только этим особенным частичкам суши. В порту, находясь на земной тверди, можно ощущать себя уже среди морских волн. Они мягко плещутся совсем рядом, а то и шумно бьются о стенки причалов, разлетаясь в брызгах. Резко вскрикивают чайки, птичьим апломбом подчеркивая, что сухопутной жизни здесь приходит конец. Легкие заполняются морским воздухом, от которого веет солью, водорослями, углем и нефтью, сожженными в корабельных топках. Да и сами корабли, стоящие в порту, показывают своим гордым видом, что ненадолго задержатся у пирсов, а выпутаются из привязи швартовых канатов и полетят на простор.

Стрельцов вопросительно взглянул на провожатого, а тот понимающе указал ладонью в перчатке на серую трехтрубную громадину, навалившуюся мощным стальным бортом на портовый причал метрах в ста от них. Прозвучало лишь одно слово:

– «Рюрик»!

Подойти к флагманскому кораблю быстро не удалось: на причале пришлось обходить множество фанерных ящиков, сложенные в штабеля, какие-то огромные деревянные катушки с электрическим кабелем, лавировать между ломовыми телегами, с грузом и без груза стоявшими на пути. Илье Ивановичу пришло в голову, что прежняя жизнь не сразу отпускает его в неведомое будущее, дает пообвыкнуться в меняющейся обстановке. Ведь через несколько минут ему доведется впервые подняться на борт боевого корабля, и сразу пойдет настоящая флотская служба без возможности обращения в прежнюю ипостась.

Между тем крейсер открылся взору Стрельцова во всей строгой боевой красе. В первую очередь бросилась в глаза огромная двухорудийная башня главного калибра: полковник глазом разведчика быстро оценил, прикинул в уме и спросил мичмана:

– Баковые орудия дюймов по десять, поди?

– Точно так, у нас, на «Рюрике», четыре орудия по 254 миллиметра, две пары, только вторая пара в кормовой части находится, ее пока не видно…

От прямого форштевня крейсера с распластанным бронзовым двуглавым орлом до опущенного на причал парадного трапа офицеры несколько минут шли, словно в городе мимо длинного четырехэтажного здания. Два ряда корабельных иллюминаторов, кое-где подсвеченных электричеством, добавляли сходства с городской улицей.

Возле трапа часовой матрос с винтовкой встал смирно, приветствуя подошедшее начальство. Полковнику представилось право первым подняться по дощатым ступеням с медной окантовкой. На палубе при выходе с верхней площадки Стрельцова встретили два офицера, которые сообщили, что в салон к адмиралу надо пройти в надстройку сквозь распахнутую бронированную дверь. Возле нее Илья Иванович на мгновение задержался и уважительно потрогал ладонью сталь броневой обшивки рядом с входом, ее двадцатисантиметровая толщина поражала воображение сухопутного человека. Про себя он с почтением произнес: «Вот это броня! Вот она, броня Балтики!»

Сопровождавшие истолковали заминку по-своему. Арцишевский из-за плеча предупредил:

– Осторожно! Очень высокий комингс!

Стрельцов понимающе кивнул, когда увидел, что мичман показывает на высоченный порог при входе в помещение, и со всем старанием переставил ноги одну за другой внутрь узкого длинного коридора. Офицеры прошли вдоль него, потом спустились на одну палубу ниже и очутились в просторном ярко освещенном проходе между несколькими каютами. Стены в пространствах между дверями кают привлекали внимание шпалерами из красного дерева с изяществом отделки. С каждой стороны висели портреты прославленных адмиралов. Ушаков, Сенявин, Лазарев и Нахимов строго смотрели со старинных полотен в тяжелых позолоченных багетах. В торце прохода была видна открытая дверь, за которой угадывалась светлая просторная каюта. «Пришли, – подумал Илья Иванович, – там явно адмиральский салон». Он передал свой кожаный портфель Арцишевскому, твердым шагом вошел внутрь и огляделся.

Своими размерами салон мог составить конкуренцию петроградским начальственным кабинетам в Генеральном Штабе или в соседствующем с ним Адмиралтействе. В глубине возле иллюминатора как главный предмет интерьера по-хозяйски расположился прямоугольный рабочий стол, и его поверхность была покрыта книгами, альбомами, рулонами карт, бумагами и принадлежностями для работы. Чернильный прибор, медные снарядные гильзы для карандашей, перочинных ножей и прочей мелочи соседствовали с линейками, угольниками, очками в футлярах и массивным увеличительным стеклом.

Отодвинув назад рабочее кресло, из-за стола вышел его хозяин, слегка разминая затекшие ноги и спину. Это был пожилой полноватый человек невысокого роста с круглым лицом, которое обрамляли короткие пепельные волосы и седая борода с усами. Из-под нависших бровей прямой цепкий взгляд пристально осматривал вошедшего. Стрельцов в свою очередь, увидев золотые погоны с адмиральскими орлами на кителе, украшенном одним георгиевским крестом, быстро вскинул правую ладонь к козырьку и отрапортовал строго по уставу:

– Ваше высокопревосходительство, Генерального Штаба полковник Стрельцов! Представляюсь в связи с прибытием в ваше распоряжение.

Эссен, приближаясь, несколько раз махнул пальцами:

– Все, все! Будет вам, Илья Иванович. У нас, на флоте, по-простому: все офицеры по имени-отчеству…

Стрельцов, понимая, что перегибает палку, не мог удержаться и ответил в такт:

– У нас, в разведке, также, Николай Оттович!

Эссен вскинул брови, хмыкнул, пригладил пальцами усы, но первый протянул полковнику руку и поздоровался. Потом показал, где можно снять пальто и фуражку, и жестом пригласил пройти к стоявшему у противоположной переборки длинному овальному столу, окруженному стульями ручной работы. Сам пошел по дальнюю сторону стола, а гостю указал на стул как раз напротив.

Стрельцов, усаживаясь на указанное место, осмотрелся и тренированным взглядом привычно оценил обстановку. Впереди, рядом со столом, красовался буфет с резьбой в стиле барокко и ножками в форме звериных лап, такими же, как у стола и стульев. Немного в стороне от буфета висела большая картина с изображением баталии парусных кораблей, написанная флагманским маринистом Адмиралтейства Алексеем Боголюбовым. «Торжественно, но не помпезно – со вкусом адмирал», – мысленно отметил Илья Иванович.

Хозяин грузно уселся на стул, положил перед собой тетрадь для записей, обеими руками неторопливо надел очки и внимательно посмотрел на гостя. И Стрельцов в свою очередь немного откинул голову назад, в этот момент их взгляды на мгновение встретились. «На двенадцать лет он старше меня, – подсчитал в уме Илья Иванович, – а выглядит почти стариком: лицо усталое и больное. Нелегко ему служба далась». Сейчас он видел перед собой самого заслуженного в наступившем веке российского флотоводца, знавшего вкус морских побед, выходившего с честью из всех боев. «Защитник Андреевского флага», – писали об адмирале Эссене в петербургских газетах, и это соответствовало истине.

Адмирал немного помолчал и, прерывая затянувшуюся паузу, начал разговор:

– Ну, давайте знакомиться ближе! Все бумаги ваши и о вас я, конечно, прочитал. Собственно, они мне лишь подтвердили ту характеристику, которую летом прошлого года дал генерал-майор Монкевиц, в бытность руководителем военной разведки Главного управления Генерального Штаба. Мы с Николаем Августовичем близко знакомы и, пока он служил в Петрограде, нередко встречались. Накануне боевых действий у нас состоялся обстоятельный разговор, в котором я изложил ему крайнюю нужду в формировании при своем штабе полнокровного разведотделения. На Балтийском, как, впрочем, и на других флотах, давно действуют органы, добывающие сведения о неприятеле. Много данных получаем через радиоперехват, особенно после захвата германских шифров осенью прошлого года. Авиаторы постоянно летают и докладывают обстановку. С кораблей, находящихся в море, идут сведения. Данные имеются, но они неполные. Агентуры нет, вот беда наша… И некому создать агентурную сеть. Я еще накануне войны доказывал Морскому Генштабу, что командующему флотом кровь из носу нужна своя организованная разведывательная работа, построенная исходя из повседневных задач. В ответ слышал, что по любому моему запросу их разведорган – Особое делопроизводство – предоставит всю необходимую информацию. Предоставит, как же! Мне сегодня требуется, а они через неделю дадут в лучшем случае половину того, что надо!

В сердцах Николай Оттович хлопнул ладонью по столу. Сделал паузу и продолжил с нарастающим волнением:

– Обращался я и к командующему шестой армии, защищающей Петроград вместе с побережьем Финского залива. Мы, балтийцы, ведь оперативно ему подчинены. Но долгобородый упрямец генерал Фан дер Флит и говорить со мной не хотел о какой-то самостоятельности Балтийского флота: кораблям намертво стоять на позиции и «не пущать супостата к столице» – вот ответ Константина Петровича! В конце концов мне удалось уломать Русина на то, чтобы Морской Генштаб перестал возражать против назначения ко мне офицера, которого Монкевиц рекомендовал на самостоятельную работу. Так что, милостивый государь, вам надлежит на деле проявить оперативные и организационные способности, о которых говорил Николай Августович, ваш бывший шеф.

– Постараюсь оправдать доверие, – начал было Стрельцов, но сразу умолк, потому что Эссен продолжил свою мысль:

– Надеюсь. В первую голову меня интересуют возможности вашей агентуры в Германии, ибо о том, что она останется у вас на руководстве, достигнута договоренность с Главным управлением Генерального Штаба, откуда я вас «выцарапал». Добавлю, что мне ваш перевод на флот дорого обошелся. Ну да Бог с ним, сделано и сделано! Нам нужны срочные разведывательные данные по обстановке в районе порта Киль, по действиям армии и флота кайзера. Не стану скрывать, в моих самых смелых намерениях стоит организация взрывов на шлюзах Кильского канала, с целью вывода водной артерии из строя и лишения Берлинского Адмиралштаба возможности быстрой переброски кораблей с Норд-зее на Ост-зее и обратно. Тогда наши крейсера сами будут прорываться в Датские проливы и диктовать волю противнику. Со времен Екатерины Великой русские не могли и мечтать о таком! Так-то. Поэтому прошу в общих чертах доложить о ваших агентах и их возможностях. Зная немного о тонкостях агентурной работы, о деталях выспрашивать не собираюсь.

Адмирал умолк и поднял глаза на собеседника. Стрельцов положил руку на полированный стол и начал доклад, загибая пальцы:

– В данный момент на руководстве состоят два основных добывающих агента и обеспечивающие их деятельность лица, как-то: связники, хозяева конспиративных квартир, владельцы почтовых адресов и телефонов. Наибольшую ценность представляет агент «Фридрих», коммивояжер, ведущий дела в Германии, Австро-Венгрии, Швейцарии и Швеции. Именно он может представить сведения по порту Киль, поскольку нередко там бывает и уже получил от меня задачу приобрести источник информации непосредственно в Киле. Второй агент – «Учитель» – почтовый работник. Этот никуда не выезжает, но обладает развитыми аналитическими способностями, его донесения весьма достоверны и представляют огромный интерес. Именно по его докладу в июле 1914-го стало ясно, что на Балтике немцы будут постоянно держать крейсера «Аугсбург», «Магдебург», «Фридрих Карл» и «Газелле».

Эссен с интересом кивнул головой и спросил:

– Как же это ему удалось?

– Он дотошно изучал открытую почтовую переписку берлинского военного интендантства. Выяснилось, что членам экипажей этих кораблей по заказу командования кайзеровского флота направлялось теплое нижнее белье, меховые куртки и перчатки. Вот «Учитель» и предположил, что крейсера готовятся к зимним боям на холодной Балтике. Тем, кто воюет в Атлантике, много меховой одежды не нужно. Мы перепроверили его донесение, и оказалось, что он, не выходя из почтовой конторы, вскрыл секретные планы немецких адмиралов.

– Действительно, способный человек. А как обеспечивается безопасность ваших агентов?

– Должен сказать, что все наши агенты, действующие в Германии, отнюдь не новички в разведке. Они начали тайную службу задолго до войны и получили большой опыт конспиративной деятельности. В свою очередь я как руководитель этой сети никогда не допускал, чтобы «Фридрих» пересекался с «Учителем», а их помощники – друг с другом. Такие меры предосторожности страхуют тайную сеть от массовых арестов в случае провала одного из агентов.

– Хорошо. Они себя берегут. Сами заинтересованы в этом. Но вы-то с ними встречаетесь, пишете письма или уж как там сноситесь для обмена информацией… На этом этапе работы ваши люди подвергаются риску раскрытия со стороны контрразведки. Да и вы при встречах с агентами рискуете попасть в западню, не так ли?

– Риск, конечно, есть. Но сейчас в Германии мы встречи не проводим, только в нейтральных странах, где немецкая контрразведка уже не хозяйка. «Фридрих» зимой встречался со мной в Швейцарии. С «Учителем» мы встречались там же накануне войны, он лечился в Лозанне. Теперь, правда, ему выезды за границу запрещены, но нас устраивает и конспиративная переписка.

– Все, Илья Иванович! Вот вам мой первый приказ: прекратите работать в воюющей Европе! Привыкайте к мысли, что вы уже не просто офицер Генерального Штаба, этакий матерый волк-одиночка, за вами нынче вся разведка Балтфлота стоит. Удвойте меры предосторожности! Вызывайте «Фридриха» в Швецию, или пусть он хоть на яхте отойдет от германского берега, мы тут же подхватим его на подводную лодку. Только так!

– Я вас понял, Николай Оттович! Очередную встречу назначим в Швеции. Хотя то, что я вам доложил, соответствует канонам деятельности всех разведок в воюющих странах. Могу с уверенностью сказать, что так же работает и шеф военной разведки кайзера, полковник Вальтер Николаи.

Адмирал как-то по-мальчишески поднял брови и улыбнулся, словно услышал захватывающий рассказ, оперся локтями о край стола, положил подбородок на скрещенные кисти рук и удивленно спросил:

– Неужто следите за ним? Я про Николаи слыхивал, даже читал что-то, но не предполагал, что вам ведомы секреты его тайной службы. Расскажите-ка, расскажите!

Теперь улыбнулся Стрельцов. Пожав плечами, он ответил:

– Нет, конечно, не следим. Возможностей таких нет. Но кое-что о его деятельности нашей разведке известно. Агентов он во множестве в России насажал, провалы у них случаются. Так что есть люди, которые могут нам поведать о своем руководителе. Кроме того, с Вальтером я лично познакомился девять лет назад. К этому знакомству нас привела цепь случайных совпадений. Начать с того, что мы – ровесники: оба 1873 года рождения. Оба двадцатилетними офицерами начали службу. Оба поступили в свои академии Генштаба. Правда, я учился с 1904 по 1906 год, а он в «четвертом» году уже закончил. Меня после выпуска направили в Китай, в порт Циндао, где немцы устроились так же прочно, как мы в свое время в Порт-Артуре. Даже пивные заводы баварские там построили. Вот при германском военном командовании в Циндао я служил офицером миссии связи. Туда же на стажировку из Берлинского Генерального Штаба прислали Николаи, в ту пору капитана. Мы нередко общались с ним. Хотя по характеру он оказался человеком весьма замкнутым. Избегал шумных офицерских пивных посиделок, отказывался и от русских угощений. Я сумел «подцепить» его лишь на разговорах о Великой Германии, в них он мог «солировать» часами. Так что имею представление о его образе мышления. Добавлю, что он в академии выучил русский язык и расспрашивал у меня про Россию. На стажировке Вальтер пробыл полгода и возвратился в свой фатерлянд, а я служил в миссии три года, пока не получил перевод в Петербург. Дальнейшую мою биографию Монкевиц вам, наверное, подробно изложил.

– Вы правы. В целом мне картина ясна. Теперь осталось лишь проинструктировать вас по организации дальнейшей службы. По заведенному порядку делами разведки распоряжается мой заместитель, начальник связи флота, контр-адмирал Непенин Адриан Иванович. По всем организационным вопросам разведывательного отделения, которым вы руководите с сегодняшнего дня, обращайтесь к нему. Непенину будете докладывать и общие разведывательные сводки за неделю и за месяц. Срочную же информацию о противнике от агентуры или из других источников немедленно доводите до меня. Ежедневно в восемь утра вот здесь, в кабинете, жду вашего доклада по обстановке. Далее. Вручаю вам, полковник, предписание возглавить разведывательное отделение штаба флота. По штату оно невелико: вместе с вами три офицера, автомобиль «паккард» с шофером и охрана из матросов. Заместителем начальника назначен старший лейтенант Ренгартен Иван Иванович, который вместе с Непениным создал с нуля службу радиоперехвата на Балтике. Очень способный офицер, во всех делах будет вашим помощником. Кандидатура третьего офицера также предложена Непениным, не думаю, что вы станете возражать. Он еще молод, но весьма наторел как статист, способен грамотно готовить сводки и в полном объеме владеет обстановкой по германскому флоту. Теперь у меня все. Есть вопросы?

Молча слушавший командующего Стрельцов на секунду задумался и спросил:

– Где дислоцируется отделение?

– Вообще-то весь мой штаб расположен при мне, на крейсере. Корабль временно в море не выходит: заканчиваем ремонт после пробоины днища. Но ваше подразделение должно быть самостоятельным, поэтому размещается неподалеку в городе, возле вокзала, куда вы прибыли из Петрограда. На улице Ваксали, в одном доме с военной комендатурой. Пусть и вас все считают комендантской службой, никто нос не будет совать в чужие секреты. С жильем определитесь сами, где удобнее. До места вас проводит мой дежурный офицер, так что ступайте! Просьбы ко мне имеются? Нет? Тогда до завтра!

Илья Иванович поднялся одновременно с адмиралом, щелкнул каблуками и быстро вышел в коридор. Распахнулась соседняя дверь, вновь появился мичман Арцишевский.

– Позволите вас познакомить с крейсером, ваше превосходительство?

– Да, пожалуй, следует оглядеться. Только недолго, дел сегодня навалится, чувствую, с гору Монблан!

– Тогда на нижние палубы пока не пойдем, а осмотримся прежде наверху.

Пока шли коридорами, Стрельцов привыкал к незнакомым запахам, стойко державшимся в корабельных помещениях. Самым явственным был запах подсохшей краски или лака, к которому примешивались оттенки: попахивало машинным маслом, влажной тканью, а более всего тянуло ароматами горячей пищи. Вспомнилось, что пора бы и пообедать. Арцишевский как будто мысли читал:

– Время обеда подошло. Может, отобедаете в офицерской кают-компании?

– Благодарю, мичман, но я бы предпочел сначала добраться до места.

Они вышли на открытую верхнюю палубу, которая к полудню оказалась освещенной лучами первого весеннего солнца, проглянувшими в разрывах низких балтийских туч. В нескольких местах на свободных пространствах очередями выстраивались с ложками-мисками матросы, получавшие у бачковых, красовавшихся в высоких колпаках, добрые порции щей с ломтями ржаного хлеба. Тут же рассаживались, кому как удобнее, и с аппетитом обедали. Стрельцову обстановка понравилась: хорошо здесь было. Аккуратно, по-людски. Оба офицера шли вдоль борта, где проход никем не занимался, изредка посматривая на обедавших в сторонке здоровых молодых людей в белых парусиновых робах, волей обстоятельств собранных здесь вместе, но чувствовавших себя совершенно привычно. «Все же флотские живут гораздо лучше, чем сей же час их братцы-солдатики», – сделал простой вывод Илья Иванович.

Он вспомнил, как всего месяц назад выезжал на фронт, в расположение одного из пехотных полков, где проводил операцию по переброске своего лазутчика в тыл противника. Две недели пришлось ждать возвращения этого человека с разведывательного задания. В памяти Стрельцова возникли картины февральских снегопадов в Польше, когда легший наземь мокрый снег быстро превращался в грязную кашу, по которой приходилось двигаться, утопая сапогами выше, чем по щиколотку. Обувь, да и вся одежда, постоянно были сырыми, обсушиться солдатам и офицерам не находилось никакой возможности. Полковника временно определили на постой в землянку старших офицеров полка, в которой быт немногим отличался от солдатского. Ощущение постоянной грязи, сырости и холода не отпускало еще долго после отъезда с фронта.

Лазутчик, которого ожидал Стрельцов, возвратился с задания живым, но с пулевым ранением в плечо. Пока этот храбрец пробирался к своим через позиции передовых германских войск, рана загноилась, поэтому Илья Иванович немедленно после встречи определил его в полевой лазарет для лечения.

В то время как медперсонал врачевал рану, он неотступно находился рядом с разведчиком, задавая массу вопросов по обстановке в тылу противника, составляя справки и схемы, чтобы сразу доложить информацию командованию фронтом, готовившему наступление. За все проведенные в лазарете дни пришлось привыкнуть к крикам страдающих людей, к вони гниющих ран, к крови, грязи, вшам. Теперь на борту «Рюрика», глядя на чистый и обустроенный матросский быт, Стрельцов невольно сравнил его с тем, что видел недавно на фронте, и повторял про себя: «Пехота бы здесь обзавидовалась!»

У трапа он сказал своему провожатому, что дальше пойдет один, потому что дорогу до вокзала прекрасно запомнил, а там отыщет нужную улицу и дом. Улыбнувшись, они пожали друг другу руки, словно старые знакомые, и разошлись по своим делам.

Ревель в дневные часы выглядел гораздо веселее, чем закончившимся хмурым утром. Едва выглянувшее солнышко, может, впервые после зимы развеяло теплым светом черные и темно-серые тени на городских улицах. Каждый дом преобразился по-своему, обрел собственные цвета, с оттенками и полутонами, засверкал бриллиантами стекол. Стрельцову хотелось подойти поближе и внимательно рассмотреть заинтересовавшие его строения, так же как он поступал в подобных случаях в Петрограде, Риме или Стокгольме. Но для исследований архитектурных изюминок требовалось время: ведь готическими башенками или новомодными окнами в стиле модерн не пристало любоваться на бегу. А сейчас он если и не бежал, то шел, торопясь, в надежде застать своих новых подчиненных на месте, чтобы решить появившиеся к сегодняшнему дню служебные проблемы.

Илья Иванович пошел не той дорогой, как утром, а двинулся из парка левее, немного обходя стену старого города. Ему хотелось расширить географические познания о своем новом месте пребывания. Пока ему здесь все нравилось. На позитивный ход мысли его настраивали впечатления от первой беседы с командующим. Он прокручивал их раз за разом, словно граммофонную пластинку, анализируя все нюансы состоявшегося продолжительного разговора. Прежде всего в голову приходило понимание того факта, что адмирал Эссен произвел на него огромное впечатление именно как человек. Причем человек недюжинного ума и способностей. Полковнику Генерального Штаба за долгую службу пришлось немало говорить с военачальниками, начиная с самого Главнокомандующего – Великого князя, долговязого кавалериста Николая Николаевича. Если не брать академических профессоров и бывшего начальника – генерал-майора Монкевица, то по способности охватывать мыслью все, о чем идет речь в докладе, рядом с Николаем Оттовичем и поставить-то было некого из обладателей больших эполет. Недаром умнейшие люди, Монкевиц и Эссен, нашли друг друга и дружили.