Глава 9
Самшер уже собирался постучать в дверь, когда изнутри донеслись вопли и проклятия. Тяжело вздохнув, он прижался лбом к косяку. За дверью его мать взывала к богам и всем, кто находится в пределах слышимости. День выдался не из легких; все, чего он хотел, – это тишины и покоя, когда вернется домой. Он мечтал принять долгий холодный душ, высыпать полпузырька талька под мышки и залечь с пультом перед телевизором, блуждая по круглосуточным новостным каналам, где все кричали друг на друга. Он на мгновение задержал эту картинку перед глазами и постучал в дверь.
– Попомни мои слова, – взревела за дверью его мать, раздувая ноздри. – Это будет девочка. Шармаджи никогда не ошибался, ни разу за двадцать лет, и он так сказал. Значит, так тому и быть.
Мать Самшера верила в истину, рожденную повторением. Мол, если твердить одно и то же, это неизбежно превратится в идиоматическую правду.
В углу кухни, прислонившись к стене, стояла его жена. Они поженились недавно, чуть больше шести месяцев назад, после долгого процесса смотрин, оценок и переговоров о приданом, которые возглавляла его мать. Наконец она нашла невестку, которую могла терпеть, или, по крайней мере, так надеялся Самшер. Он уже готов был жениться на козе, лишь бы только покончить с изматывающим сватовством. Впрочем, он не мог не признать, что у его матери хороший вкус. Невесту она подобрала гибкую, светлокожую, с длинными волосами. Девушка почти не разговаривала, даже за закрытыми дверями, и в совершенстве владела искусством опускать глаза и накрывать голову сари. Она ему нравилась. Молодая, она относилась к нему с благоговейным страхом, как будто видела в нем льва, лишь слегка усыпленного опием.
Однако после всей этой кутерьмы с отбором мать по-прежнему придиралась к его жене и неустанно пилила всех домочадцев. Постепенно до Самшера дошло, что матери нужна невестка, которую она могла бы мучить, а не любить. И все бы ничего, если б мать держала его подальше от этих распрей. Но она вовсе не собиралась его щадить.
– В чем дело, Амма? Почему ты все время кричишь?
– О, я кричу? Это я-то? Выходит, я во всем виновата? Я всего лишь забочусь о твоем будущем, а он, видите ли, приходит домой и первое, что делает, это указывает мне…
– Амма, – Самшер перебил ее, – может, ты просто расскажешь мне, что случилось?
– У нее будет девочка! – Мать Самшера указала пальцем на его съежившуюся жену, олицетворяя толпу в суде над ведьмой. – Шармаджи сказал, что в этом нет никаких сомнений.
Шармаджи был одаренным шарлатаном. Самшер мечтал о том, как однажды наденет на старую жабу наручники и потащит его в камеру. Но мысль о том, что придется съехать из собственного дома или провести остаток жизни, выслушивая проклятия матери, останавливала его от резких шагов. Вера матери в Шармаджи перевешивала ее веру в бога. Он был для нее семейным астрологом. Каждый вторник она принимала душ, надевала чистое выглаженное сари и отправлялась к нему с визитом, чтобы обсудить свои домашние дела и получить рекомендации на будущее. Шармаджи как-то сказал матери, что Самшер никогда не поступит в полицию и лучше бы ему устроиться на работу электриком. Когда Самшер доказал ошибочность этого пророчества, Шармаджи предсказал ему гибель в автомобильной погоне или от руки шлюхи. Это предзнаменование обернулось раскатами материнских проклятий и каждодневными стенаниями на протяжении некоторого времени. Никакие факты или доказательства карикатурности этого персонажа не могли поколебать ее веру, и у Самшера развилась стойкая ненависть к мошеннику.
– Он не может предсказать пол ребенка, Амма, – попытался успокоить ее Самшер. – Только врачи могут это определить, а им запрещено раскрывать тайну.
Мать набросилась на него, как ангел-мститель.
– Я видела, как она ела лимоны, о да, – торжествующе произнесла она. – И тамаринды![25] Видела собственными глазами! Только не говори мне, что это ничего не значит. Все признаки мне хорошо известны. Она светится! – Мать ткнула обвиняющим пальцем в сторону несчастной жены.
Самшер поспешил в спальню, мельком взглянув на жену, которая медленно удалялась в темноту кухни.
Позже той ночью, когда она лежала рядом с ним, стараясь сжаться и быть незаметной, Самшер почувствовал желание что-то сказать.
– Не переживай, – начал он. – Амма просто… Амма. Лает, но не кусает.
Он расслышал тихие рыдания, тонущие в подушках, дабы не выплеснуться в нечто громкое и уродливое. Повернулся на бок и осторожно положил руку ей на голову, поглаживая черные пряди, выбившиеся из длинной косы. Спустя мгновение она заговорила тихим, извиняющимся голосом.
– Но что, если она права?
Самшер обнял ее за талию другой рукой, притянул ближе к себе, коснулся губами ее шеи и сказал:
– Я бы хотел дочь. Мне бы это очень понравилось.
Глава 10
Наскар сверился с наручными часами. Последний раз он проделывал это ровно два часа назад. Офицер Сингх до сих пор не прибыл, и констебль Балок-да рвал и метал. Женщины не покидали участок, и казалось, что день ото дня толпа все увеличивается. Он попробовал пересчитать их по головам – одна, две, три… тринадцать – и снова сбился со счета. Женщины прогуливались по территории, развернув перед собой плакаты. Время от времени они устраивали перекусы, и жестянки с сухими пайками искрились в лучах послеполуденного солнца. Они вели разговоры, смеялись, и Наскар ловил себя на том, что в воздухе царит праздничное веселье. Никто бы не подумал, что они пришли сюда протестовать против убийства, если бы не прочитал их лозунги. Он покачал головой. Женщины оккупировали пятачок Балока-да, где тот обычно дымил зловонными биди, когда офицера не было поблизости. Пока женщины не разойдутся, Балоку-да придется томиться без курева и пыхтеть от злости. Ближе к вечеру некоторые женщины ушли, что неудивительно, учитывая их профессию. Если бы мать знала, что здесь творится, она могла бы не пустить его на работу. Наскар произнес короткую молитву, сложил ладони и дважды коснулся лба. Чем быстрее во всем этом разберутся, тем лучше будет для всех, подумал он. Если только сааб офицер предпримет что-нибудь, чтобы избавиться от этих женщин.
Глава 11
В комнате мадам Шефали было темно и прохладно. Глаза Лали не сразу привыкли к полумраку после ослепительного июньского солнца. Кондиционер гудел тихо, почти неслышно. Эта комната предназначалась для сна и отдыха. Лали представила богатых домохозяек, бездельничающих в таких покоях, – они находят в них спасение от одуряющей жары и проблем других миров, не соприкасающихся с их собственным. Все здесь дышало красотой и лоском.
Когда Нимми позвала ее наверх, Лали насторожилась, не понимая, с чего вдруг мадам Шефали захотела ее видеть. Она подумывала о том, чтобы отказаться, – могла бы отослать Нимми с резким ответом «нет», но потом решила, что это выглядело бы бесполезной детской истерикой. Она заперла свою комнату и последовала за Нимми в апартаменты на верхнем этаже.
Мадам сидела в большом бархатном кресле в углу комнаты, прямо под кондиционером, а струя воздуха от портативного мини-вентилятора обдувала ее подбородок. Юная чукри[26] окунула тряпку в ведро с ледяной водой, изо всех сил отжала ее тощими ручонками и с энтузиазмом обреченного протерла спину мадам.
– Нечестивые не имеют покоя, – объявила мадам Шефали, не обращаясь ни к кому конкретно, и перевела взгляд на Лали – Что я сказала только что?
– Нечестивые не имеют покоя, – повторила Лали.
– Поняла, девочка? А теперь посмотри на меня. – Мадам помахала перед собой крошечным вентилятором. – Не выношу жару, а тем более когда мое тело призывает меня стать старухой, ха-ха. Но мы еще поборемся, да, Лали? В этой жизни лучше быть мертвым, чем старым. Ни клиентов, ни бабу, ни любовников, даже поругаться не с кем – для чего тогда нужна жизнь? Тебе следовало бы это знать, ведь ты на очереди. Еще лет пятнадцать – двадцать, и настанет твое время. Я желаю, чтобы у тебя, когда придет час, была такая же комната, где ты могла бы держать в прохладе свои женские прелести. Эти предательские твари только и ждут, чтобы обернуться против тебя, они – как бомба замедленного действия. Тик-так, тик-так.
– Вы хотели меня видеть?
Мадам заелозила ногами по пуфу.
– У меня есть для тебя работа.
Лали знала мадам Шефали, возможно, намного лучше, чем казалось им обеим. Судьба свела их лет двадцать назад. За это время кем они только не были друг для друга: врагами, соперницами, защитницами… Их отношения, если посмотреть в определенном свете, поразительно напоминали отношения матери и дочери.
Лали выдержала паузу – молчание задевало мадам больше всего на свете.
Спустя минуту она с тайным удовлетворением отметила, что мадам заволновалась.
– Хорошо. Вижу, у тебя нет вопросов. Я не люблю вопросов.
Мадам спустила ноги с бархатного пуфика, на ее ногтях блестел свежий кроваво-красный лак.
– Я хочу, чтобы сегодня вечером ты переехала сюда. Попрошу боя подготовить для тебя комнату. Соберешь свои вещи и через пару часов найдешь Чинту. Он скажет тебе, что делать.
Лали не шелохнулась и не проронила ни слова.
Мадам Шефали скорчила гримасу:
– Я слышала, ты ходила в Кооперативный банк за кредитом.
– Вам-то какое дело? – вырвалось у Лали.
– Какое мне дело? Чистый бизнес. Помнишь, что творилось еще полгода назад со всей этой нотебанди? В последний раз я видела этот район таким пустынным в девяносто втором году, после того как они снесли мечеть. Мы стояли на улице с десяти утра. Все без толку – ничего и никого. Если кому-то из нас подворачивался клиент, о, сколько было зависти, сколько ссор! Как бы то ни было, нам удается держаться на плаву, и, если у тебя хватит ума, ты примешь мое предложение.
– А что будет с моей комнатой, с моими постоянными клиентами? И сколько вы будете у меня забирать?
– Ты о ком переживаешь? О том писаке? – Мадам Шефали рассмеялась. – Послушай, чукри, я бросаю тебе спасательный круг. Я не стану допытываться, почему ты из месяца в месяц просишь взаймы, это твое дело. Мы продолжим нашу систему адхии[27]. Никакой арендной платы; будешь работать здесь, но также и на выезде. Моя доля, как всегда, пятьдесят процентов.
Лали попыталась представить, каково это – работать на выезде. Майя раньше занималась этим, но Лали никогда толком не знала, когда и как. У Майи был сутенер, она получала хорошие заказы, имела щедрых клиентов. Пару раз Лали подумывала расспросить ее, но не набралась смелости.
Она улыбнулась, предвкушая свои следующие слова, от которых у мадам волосы встанут дыбом.
– Это та же сделка, что вы заключили с Майей. Сделка, которая в итоге убила Майю и в конце концов убивает всех. Так или иначе.
Губы мадам Шефали изогнулись в улыбке. Одинокая красная капля сока бетеля[28] медленно потекла из уголка ее рта. Она стерла ее и мельком оглядела подушечку большого пальца. После чего сказала:
– В твой первый месяц здесь у тебя появилась подруга. Не помню ее имени. Я возлагала на нее большие надежды. Идеальная деревенская девчонка. В городе больше не делают таких, как она, и половина деревенских дурочек попадает сюда уже как использованный материал. Что ж, то были другие времена. Так вот, та малышка, твоя подруга… Я старалась сохранить ее нетронутой, целомудренной. Но и месяца не прошло, как она попыталась сбежать. – Мадам покачала головой и тихонько рассмеялась. – А когда мы ее вернули, снова пыталась бежать, снова и снова. О, она только тем и занималась, что планировала очередной побег. Как будто ей было куда податься.
Мадам Шефали сделала паузу, выплюнула бетелевый лист в богато украшенную миску и достала сигарету из мятой картонной пачки. Лали наблюдала за медленными, обдуманными движениями, невольно затаив дыхание.
Мадам указала длинной белой сигаретой на Лали:
– Помнишь, что ты сделала?
– Ничего, – ответила Лали ровным, спокойным голосом. – Я ничего не сделала.
– Вот именно.
Мадам поднесла сигарету к губам, прикурила от пластмассовой зажигалки и выпустила в воздух четкое кольцо дыма.
– Я знаю, она предлагала тебе бежать вместе с ней, но ты этого не сделала. Ни разу. И никому не говорила, что она собирается сбежать. Конечно, мы это знали. Все эти девушки… половина из них мечтает о побеге. Другая половина… ну, те, что вроде тебя. С мозгами. Вспомни свою маленькую подружку, любительницу побегать. Такие, как ты, выживают, а такие, как она, нет.
Собирая вещи в своей комнате, Лали вспоминала, что случилось с ее подругой, пытавшейся сбежать. Джигри, так ее звали. Лали с трудом могла понять, что она говорит, – корявый деревенский диалект из какой-то глухомани в Джаркханде звучал сущей абракадаброй. Джигри было девять лет, Лали – десять. Испуганные и одинокие, они провели первые три дня бок о бок, прикованные цепями к шаткой деревянной ножке походной кровати. Когда обе перестали рыдать, они расслышали тихое жужжание термитов, роющих ходы в старой древесине, и шуршание тараканов на полу, где наделала лужу Джигри.
Джигри изъяснялась торопливыми, короткими фразами. Как будто это последние слова, которые ей разрешат произнести, прежде чем навсегда лишить дара речи. Она мотала головой, когда мадам связывала ей руки и ноги после первого побега. И снова и снова просила Лали бежать вместе с ней. Бежать на ближайший базар, броситься к первому попавшемуся полицейскому и вернуться домой. То ли из-за разницы в возрасте, пусть и в один год, то ли потому, что она была сломлена еще до того, как попала сюда, Лали никогда не верила в затею Джигри. Она убедила себя в том, что бежать некуда, и неудачи Джигри служили для нее одновременно оправданием и позором. Как падшее существо, Лали считала себя заслуживающей этого места, полагая, что в мире не найдется уголка, где их не поджидал бы такой же ад.
Лали очень хорошо помнила, что случилось с Джигри, хотя была уверена, что мадам давно забыла имя той девочки.
Она запретила себе думать о том, что стало с Джигри, как и о многом другом.
Глава 12
В ожидании приема у врача Самшер нетерпеливо покачивал ногой, разглядывая анатомический плакат с изображением ребенка в утробе. Он восхищался сплетением сухожилий, поддерживающих скрюченное тельце. Покосился на жену, скромно сидевшую рядом с ним. Вьющиеся прядки волос выбились из косы и беспорядочно обрамляли ее лицо. Самшер заметил, как она вытирает капельку пота со лба, как опустила взгляд на колени в тот момент, когда их глаза встретились. Он мысленно улыбнулся. Беременность придавала ее лицу приятный румянец, окрасив бледные щечки, и добавила аппетитной округлости телу. Он помнил тощую испуганную девушку, на которой женился меньше года назад; помнил, как она дрожала рядом с ним, когда священник связывал их руки священной нитью.
При всех этих приятных мыслях он проклинал доктора за то, что тот не раскошелился на кондиционер. Хирург-гинеколог занимался частной практикой и имел связи с двумя крупными клиниками. Наверняка зарабатывает в среднем тридцать тысяч рупий в день и все равно снимает эту дерьмовую двухкомнатную конуру с заляпанными стенами над мастерской по ремонту зонтиков.
Самшер вздохнул. Ему следовало более серьезно отнестись к своему образованию. Тогда бы не пришлось общаться с сутенерами и мелкими преступниками. Он мог бы выучиться хоть на дантиста, как все непутевые сыновья богатых честолюбивых отцов. Стал бы респектабельным членом общества, взял бы в жены кого-то поумнее, с монастырским образованием, водил бы красивую супругу по выходным в мультиплекс на дорогие блокбастеры под ароматный попкорн.
Он тронул жену за руку. Она вздрогнула и напряглась. Что ни говори, а он все же был счастливым человеком. И женщина ему досталась хорошая. Скоро она исполнит свою миссию, и у нее на коленях будет лежать младенец.
Администратор с кислой миной выкрикнула имя его жены. Она встала, нервно оправляя платье, и медленно направилась к кабинету. Самшер остался в приемной. Осмотр у врача – не мужское дело. Его мать отказалась сопровождать их, да и родственников жены не видно. Согласно традиции, им следовало давным-давно приехать и забрать женщину на сносях. А уж потом Самшер отправился бы к ее родителям, насладился бы гостеприимством и привез жену с ребенком обратно в свой дом. Мать справедливо считала, что ее лишили этого невероятного удобства. И все же Самшер не мог себе позволить сидеть сложа руки. В конце концов, кто-то же должен был отвезти эту девочку на прием к врачу, доставить ее в больницу, когда придет время, и потом ухаживать за матерью и ребенком.
Когда она вышла из кабинета, сжимая в руках пачку бумаг, Самшер краем глаза увидел склоненную голову доктора. И тут, как назло, сильно закашлялся старик с одышкой, сидевший на стуле с поджатыми к груди ногами. Самшер с отвращением посмотрел в его сторону. Ему хотелось войти и поговорить с доктором, убедиться, что все в порядке. Он мог бы даже спросить насчет пола ребенка. Ему как полицейскому это могло бы сойти с рук. С другой стороны, доктор может поднять шум из-за того, что Самшер просит о чем-то незаконном. Он лихорадочно соображал, как поступить. Зайти или нет? Но его опередил старый астматик, который уже тащил за собой молодую женщину. Самшер сдался и направился к выходу. Жена ковыляла за ним утиной походкой, сгибаясь под тяжестью своего огромного живота.
Как только он усадил жену в такси и захлопнул за нею дверь, зазвонил его телефон. Констебль Балок Гхош приглушенным голосом убеждал немедленно вернуться в участок. Самшер посмотрел на жену, и она ответила ему улыбкой.
– Что сказал доктор? – спросил он.
– Все хорошо, роды должны пройти без осложнений, – застенчиво произнесла она.
Самшер на мгновение заколебался.
– Ты боишься? – спросил он.
Она медленно покачала головой и посмотрела на свой живот, бережно поддерживая его обеими руками.
Самшер почувствовал, как его захлестывает волна нежности. Скоро он станет отцом, а эта женщина и их ребенок будут его вселенной. Он проживет свою жизнь вместе с ними, ради них, защищая от этого мира. И только они узнают его настоящего.
Он накрыл ее руку ладонью и сжимал всю обратную дорогу до дома, где высадил жену у двери и велел таксисту ехать в полицейский участок Буртоллы.
Самшер закрыл лицо руками, пока Балок Гхош вводил его в курс дела. Он надеялся, что все рассосется само собой, как обычно бывало в подобных ситуациях. В Сонагачи действовали свои законы отправления правосудия, и полиции редко приходилось вмешиваться, если только эти истерички не поднимали шум.
– И кто она? – спросил он констебля и потер виски костяшками пальцев.
Балок Гхош заглянул в бумажку и ответил с еле сдерживаемым отвращением:
– Дипа Мархатта, сэр. Руководит неправительственной организацией в южной Калькутте, работает в основном с Коллективом Сонагачи. – Он понизил голос. – Мы сказали ей, что ты занят, но это бесполезно, она и слушать не хочет.
Самшер застонал, не отрывая ладоней от лица.
Глядя на поникшего шефа, Балок Гхош думал о том, что у этого великана мозги вьючного животного и тупость быка. Солидный опыт подсказывал, что Самшер не продвинется слишком далеко. То, что его назначили дежурным офицером, уже было чудом.
Он откашлялся.
– Мой совет – выслушать ее и сделать все возможное, чтобы выпроводить отсюда. Такие женщины подобны яду. Как… сифилис, сэр. От них трудно избавиться. К тому же во дворе целая толпа шлюх. Мы должны справиться с ситуацией.
Когда Балок Гхош открыл дверь, Самшер уже вскочил из-за стола, широко раскидывая руки в знак приветствия:
– Уважаемая мадам, проходите, проходите, пожалуйста, присаживайтесь, скажите, чем мы можем вам помочь. Эй, Наскар, принеси два чая для особых гостей. Не хотите ли перекусить, мадам? Здесь готовят восхитительную моглай пороту…[29]
Дипа одарила Самшера милой, обезоруживающей улыбкой. У него в голове давно сложился образ так называемого соцработника женского пола. Самшер ненавидел этих дамочек и мог с горечью признаться, что слегка побаивался их. Крикливые, воинственные и незамужние, они так или иначе – Самшер был в этом уверен – разрушали священный институт семьи и общественный порядок. Кто знает, почему? Может, потому что сами не вышли замуж. Словом, кучка уродливых гарпий. Но эта особа казалась другой, и у Самшера не находилось определения для нее. Начать с того, что он не мог угадать ее возраст. Ей могло быть под сорок или сорок с небольшим. Она пленяла красотой и улыбкой и, совершенно очевидно, занимала куда более высокую ступень на социальной лестнице, чем он. В ее одежде не было ничего вычурного, но Самшер знал, сколько стоит такая простота. Видел эти неброские наряды в витринах на фоне антикварной мебели в бутиках с террасами и пальмами в старинных домах ар-деко – язык не поворачивался назвать эти оазисы роскоши грубым словом «магазин».
– Прошу вас, офицер, спасибо за предложение, – Дипа жестом остановила его. – У меня очень мало времени, и я бы хотела сделать официальное заявление. Я так понимаю, эти женщины протестуют против того, что вы не заводите дело по факту совершенного преступления?
Самшер выдавил мученическую улыбку:
– Мадам, вы и ваше окружение – образованные люди, сливки общества. Но мы тоже кое-что понимаем. Какой-то телефонный звонок с непроверенной информацией не может считаться основанием для серьезного расследования, не так ли?
Он бы продолжил, но Дипа перебила его:
– Эти женщины не звонили по телефону, сэр. Они сидят здесь уже четыре дня, добиваясь, чтобы вы сделали хотя бы самый минимум – например, приняли их жалобу в качестве первого официального информационного сообщения в полицию.
Самшер открыл было рот, но Дипа выбросила руку вперед. Он инстинктивно отпрянул, и его плечи слегка опустились, опираясь на жесткую спинку кресла.
– В любом случае я здесь не для того, чтобы спорить с вами о юридических тонкостях. Мои блестящие коллеги из Национальной комиссии по правам человека гораздо лучше справятся с этими дебатами. А друзья в судебной системе, которые нас поддерживают, – вы знаете, как это бывает в наши дни, – фиксируют случаи, когда полиция не принимает заявления о возбуждении дела.
– Но, мадам, мы впервые слышим о подобном происшествии, – сказал Самшер.
– Конечно. Конечно, вы слышите об этом впервые. Потому я и хочу подать заявление в полицию.
– Разумеется, это ваше право. Но вам ли не знать, как это работает.
Он развел руками и слегка пожал плечами, надеясь, что Дипа заполнит пробелы в его обтекаемых формулировках.
Вместо ответа она уставилась на него с непроницаемым выражением лица. Самшер не знал, как реагировать на ее молчание. Женщины такого типа бесили его. Одним своим невозмутимым присутствием она бросала вызов его авторитету. В конце концов, он – мужчина и обладает физическим превосходством, он – офицер полиции, и эта штучка нуждается в нем. Подумать только, сидит напротив него, защищенная коконом своих привилегий, да еще и разговаривает на беглом английском, отчего он чувствовал себя ущербным.
Самшер достал из кармана новенький айфон, повертел его в руке и положил на стол. Краем глаза покосился на Дипу, проверяя, не изменится ли выражение ее лица при виде такой дорогой игрушки. Как бы не так!
Он крутанулся в кресле:
– Мадам, очень трудно отследить такие вещи. Эта… э-э-э… девушка, которая умерла… она убегала раньше, нет? Кажется, я что-то слышал об этом. Что бы с ней ни случилось… тут наверняка замешан бабу. – Самшер театрально вздохнул. – Эти девушки всегда умирают от рук какого-нибудь парня, пообещавшего жениться. – Он игриво погрозил пальцем. – Таким пройдохам нельзя доверять. Как только мужчина говорит: «Я возьму тебя в жены», девушка бросается ему на шею, отдает все свои деньги, а тот исчезает навсегда.
Выдержал паузу, обретая уверенность при очевидном молчании женщины.
– Что мы можем сделать, мадам? Мы не в силах спасти каждую шлюху, которая дает себя одурачить. – На его губах появилась вежливая улыбка.
Дипа пристально смотрела на него, выражение ее лица оставалось нейтральным, и это больше всего нервировало Самшера. Он опустил взгляд на свои ботинки, и тут она снова заговорила:
– Я понимаю. Но что вы можете сделать, офицер, так это принять заявление от меня, Дипы Мархатты, проживающей по адресу: 4B/1, Бэллигандж Серкьюлар Роуд, Калькутта 700019. Я сообщаю о том, что мисс Мохамайя Мондол двадцати восьми лет, близко мне знакомая, была убита неизвестным лицом или лицами в прошлую пятницу, третьего июня, в «Голубом лотосе» в Сонагачи. Ей разбили лицо бутылкой с карболовой кислотой, которую она хранила в своей ванной, а склянку запихнули в горло. Она умерла в результате намеренно нанесенных ран. – Пауза. – А теперь, пожалуйста, соблаговолите записать мои показания и передать мне копию протокола.
Самшер снова крутанулся в кресле, оглядел свой кабинет, как загнанный в угол зверь, поднял руки вверх и сказал:
– Что ж, мадам, мы к вашим услугам. Мы здесь только для того, чтобы защитить вас. – Он слегка приподнялся и, осмотревшись по сторонам, крикнул: – Эй, Балок-да! Отведи мадам к Наскару и примите от нее заявление, хорошо?
Дипа напоследок улыбнулась Самшеру. Он знал, что улыбка неискренняя, льстивая, но при этом еще и снисходительная. Женщина протянула ему руку, что озадачило Самшера, и он замер на мгновение, прежде чем догадался, что от него ждут рукопожатия.
– Рада познакомиться с вами, офицер. Хорошего дня.
Самшер покачался в кресле взад-вперед, словно проверяя на скрипучесть. Настроение было напрочь испорчено этой неприятной встречей. Да, это правда, что в полиции знали об убийстве. Но чего они ожидали лично от него? Что он по собственной воле ринется в бой – спасать общество от разорения и несправедливости? Когда начнут искать виновных, тогда и обратятся к девушкам из квартала красных фонарей. Не зря же их согнали в один анклав, в эти «плавучие города», где они могут жить среди своих и не мешать нормальным людям. «И я должен быть их гребаным хранителем?» – с горечью подумал Самшер.
Он ущипнул себя за переносицу, помассировал виски костяшками пальцев. Вдруг захотелось позвонить жене, послать за ней полицейский джип, отвезти ее в кафе «Митра» на послеобеденный чай и рыбный кобираджи, а потом вместе прокатиться на джипе вдоль Ганга. Он купил бы ей мороженое, и они посидели бы рядышком на берегу, держась за руки. Но у жены не было мобильника – мать запрещала, – и к домашнему телефону ей тоже не разрешали подходить. Мать всегда была начеку, как будто только она одна стояла барьером между нормами морали и полным разрушением домашнего порядка. Самшер вздохнул – вечер с женой не стоил того, чтобы ходить на цыпочках под прицелом молчаливого кипящего гнева матери.
Балок Гхош просунул голову в дверь и спросил, не хочет ли он чашку чая. Самшер кивнул, уставившись на путаницу электрических проводов и ворон за окном.