000
ОтложитьЧитал
Глава 1. Вечная весна
Герман чувствовал тупую давящую боль в области груди. Лишённый возможности глубоко вздохнуть, он силился открыть глаза, и когда с большим трудом все-таки смог это сделать, то понял, что виной всему было какое-то белое облако. Упругое и плотное, оно не только мешало дышать, но и закрывало обзор, не давая понять, где он находится. Еще немного поморгав, юноша попытался сфокусировать зрение и осознал, что облако, явившееся его взору, состояло из белого нейлона. От нереальности происходящего он решил, что спит, и снова обессиленно опустил веки. Сознание начало отключаться, перед глазами, словно вспышки, стали мелькать воспоминания в виде ярких цветных картинок: заплаканное лицо Евы, с катившимися по разгорячённым щекам крупными слезами; ее припухшие чувственные губы, обрамленные тонкой красной полоской; тихо игравшая музыка, которая все еще звучала в его голове. Ева, уставшая от слез, медленно хлопала длинными ресницами, поворачивала к нему лицо и, недоумевая, спрашивала снова и снова, как в перемотке:
– Герман, как они могли? Зачем они так со мной?
Слезы, словно капельки утренней росы, застывали на ее белоснежном жабо, она снова переводила на него взгляд и еле слышно произносила:
– Герман, как они могли?
Потом в его памяти промелькнуло другое воспоминание: он взял Еву за руку, чтобы успокоить, и повернулся к ней, тонкий силуэт в белой блузке отчетливо читался на фоне темного окна, Герман потянулся к ее лицу и вдруг почувствовал резкий толчок, услышал пронзительный звук тормозов и оглушительный удар подушки безопасности в лицо, и все пропало.
Юноша быстро открыл глаза, полностью приходя в сознание, с ужасом понимая, что это вовсе был не сон. Он осознал, что все еще крепко сжимал рукой Евины тонкие пальцы. Страх сковал тело, и он не мог найти в себе силы повернуть голову в ее сторону, чтобы удостовериться, что она жива…
* * *
Безупречно спланированный и идеально ухоженный парк Родена для Евы был самым романтичным местом Парижа, а весной особенно. Его ровные аллеи, усаженные тисами и липами, каменные вазоны с цветами, поле тюльпанов радовали глаз в то время, когда в Северной столице еще были засыпаны снегом улицы, а черные ветки деревьев тосковали по весеннему солнцу.
Ева, радуясь теплому дню, подставляла слепящим лучам улыбающееся лицо, рассказывая друзьям о самом эпатажном скульпторе XX века. Она быстро переходила от одной скульптуры к другой, с восторгом говоря о «Гражданах Калле», «Мыслителе», который сразу был ими узнан, взволнованно вспоминала «Божественную комедию» Данте, стоя у «Врат ада», а потом грациозно махнула рукой в сторону «Трех теней» и потащила всех к памятнику Бальзака, вызывающему у многих неоднозначные эмоции, и только в завершение наконец замерла у свой любимой скульптуры этого сада – «Адама».
– Смотрите, какая мощь, какое мускулистое тело, а руки, сильные и одновременно имеют безупречные формы, именно такие должны быть у настоящего мужчины, – начала Ева, медленно обходя изваяние, внимательно вглядываясь в каждый разворот бронзового тела.
– О, да ты, я вижу, любительница подкачанного торса, – отозвался Герман, обогнув скульптуру с другой стороны. Он щурился от яркого солнца и не пытался сдерживать своей улыбки, хотя и понимал, что, скорей всего, выглядел глупо из-за выражения блаженного счастья, которое очень явно читалось на его лице. Юноша подошёл к Еве сзади, стараясь увидеть «Адама» ее глазами, и, почувствовав запах цветков апельсина, исходящий от волос девушки, не удержался, обхватил ее руками и прижал к себе.
Герман уже несколько месяцев мечтал об этой поездке, но все в их с Евой жизни мешало осуществить задуманное. Перед Новым годом, когда в галерее исчезли путевки на запланированные «романтические каникулы в Париже», юноша еще не догадывался, что это был своего рода сигнал, указывающий на то, что поездку стоит отложить. События одно за другим начали строить препятствия на их пути. Сначала у Евы тяжело заболел дедушка, они с Натали отправились в Крым и все каникулы провели у постели больного, потом сессия, которая у Германа плавно перетекла в практику, и следом еще уйма дел, не позволяющих выехать в Париж даже на пару дней. И только к концу апреля Герман, наконец, услышал от Евы долгожданное согласие на поездку. Правда девушка заявила, что отправляться в путешествие вдвоем как-то неприлично и что она примет его предложение, только если Лана поедет с ними в качестве «так сказать, компаньонки». И вот сегодня они втроем вышли из такси на премиленькой, как назвала ее Ева, улице Бельшас седьмого округа Парижа и поднялись в просторные апартаменты с двумя спальнями. Поскольку французы обладают врождённым чувством стиля, то интерьер, в котором друзьям предстояло провести ближайшие четыре дня, поразил всех без исключения. Стены небольших комнат были выкрашены в цвет речного перламутра и играли солнечными бликами теплых лучей, поступающих через стеклянные проемы французских балконов. Ева обожала эти балкончики, они казались ей игрушечными, она тут же подбежала к одному из них и, распахнув стеклянные двери, перевесилась через ажурные перила.
– Постой, солнышко, не делай так, ты же вывалишься, – испуганно воскликнул Герман, удерживая ее за талию.
– Да ладно тебе, всего лишь третий этаж, я раньше жила на двадцать пятом, вот то было опасно, – веселилась Ева, но не прошло и минуты, как балкон ее перестал волновать, и она начала внимательно рассматривать антикварные предметы интерьера, умело вписанные в современный дизайн. В гостиной напротив светло-серого дивана эффектно выступал из стены камин, украшенный причудливой лентой барельефа, изображающей шествие всадников в доспехах. Ева попыталась понять, к какому времени можно отнести этот военный парад, но сосредоточиться не смогла, ее сразу захватил вихрь других впечатлений.
– Невероятно, мы будем обедать словно в музее, – продолжала восторгаться Ева, переходя от антикварного комода с бронзовыми ручками к большой скульптуре средневекового рыцаря. Потом она выглянула в угловое окно и радостно воскликнула: – Насколько я понимаю, если идти по Бельшас, никуда не сворачивая, то можно оказаться в музее д’Орсе, а если повернуть направо от нашего дома, то через пару минут мы окажемся в парке Родена!
Девушка просто светилась от счастья и, восторженно обхватив Германа за шею, чмокнула его в щеку.
Герман в этот момент упивался своим триумфом, он, по научению Авроры Александровны, долго искал жилье именно на этой улице. Пожилая дама специально для него выведала у Евы любимые музеи и места в Париже, а потом дала юноше чёткие инструкции, куда купить билеты и какие подарки сделать ей в самом романтичном городе на земле. И теперь юноша начал пожинать плоды проделанной работы. Он легко приподнял Еву от земли, обеими руками прижимая к себе, а потом, загадочно улыбнувшись, произнес:
– А теперь пойдем, я покажу тебе нашу спальню.
Но увидеть Евину реакцию ему не удалось. Ева сделала несколько шагов по направлению к спальне, как вдруг замерла у огромного старинного гобелена, который висел на стене у обеденного стола. На нем вместо классического пасторального сюжета был изображён великан, размахивающий перед собой огромной палицей. С лица Евы мгновенно стёрлась улыбка, и ее радостное настроение сменилось озабоченностью. Она подошла поближе, провела рукой по правому краю жёсткого старинного полотна, потом, оттянув от стены, взглянула на его изнанку и покачала головой:
– Надо же, какое кощунство, – тяжело вздохнув, задумчиво произнесла девушка и плотно сжала губы, потом, помолчав несколько секунд, внимательно разглядывая изображение и что-то прикидывая в уме, твердо добавила: – Как же у них рука поднялась сделать такое?
– Что не так, дорогая? По-моему, вполне симпатичный богатырь, прямо Добрыня Никитич, – пристально наблюдая за Евиными действиями, удивился юноша.
– Нет, Герман, это Геракл.
– И откуда тебе известны такие подробности, здесь ничего не написано?
– Если видишь изображение атлетически сложенного юноши с палицей в руках и львиной шкурой неподалеку, то можешь смело утверждать, что это Геракл.
– Отлично, буду знать, в следующий раз не попаду впросак, – шутил Герман, притягивая к себе девушку, и, взглянув в ее все еще расстроенное лицо, добавил: – Мне кажется, ты произнесла слово «кощунство»?
– Ну да, этому гобелену лет триста, а может, и больше, а от него кто-то взял и отрезал кусок. Разве это не кощунство?
– С чего ты взяла? По-моему, край так мастерски обработан, может, так все и было.
– Не думаю, Геракл точно с кем-то сражается, видишь, как тело напряжено, мускулы налились, словно стальные, и он палицей на кого-то замахивается. Разве художник стал бы изображать Геракла, сражающегося с собственной тенью?
Тут в комнату, словно поток свежего ветра, влетела Лана, хлопнув дверью своей комнаты, и громко прокричала:
– Я в окно видела верхушку Эйфелевой башни, пойдемте скорее туда!
Она тут же начала натягивать куртку, одновременно заталкивая ногу в кроссовок, а потом перевела взгляд на друзей и, выпучив свои круглые, словно черные пуговицы, глазки, спросила:
– Что это вы такие напряженные?
– Да вот, Ева расстроилась, что кто-то отрезал кусок от старинного гобелена.
– Ну и правильно, если бы он был больше, то не поместился бы на этой стене, а так коврик вполне пришелся в пору. Вернемся, будем пить чай за столом и глазеть на этого голого мужика, – весело тараторила Лана, протягивая Еве куртку. – Ну что, погнали?
На Эйфелеву башню молодым людям в тот день попасть не удалось. По пути Ева уговорила их зайти в парк Родена и, чтобы они наверняка согласились его посетить, сообщила, что скульптуры этого мастера в свое время вызывали скандалы и отвергались заказчиками по причине чрезмерной сексуальности. После парка они какое-то время гуляли по Марсовому полю, и когда, наконец, добрались до башни, то нескончаемая очередь остудила их пыл. Ева, не любившая лифты, в которых застревала не раз, решила, что подниматься на башню с помощью древнего механизма все равно не будет, и, взяв с Германа слово, что он завтра же удовлетворит Ланино любопытство и покажет ей Париж со смотровой площадки этой всемирно известной башни, потащила их в еще одно место Парижа, где, по ее мнению, должен побывать каждый человек на земле.
– Чтобы не терять времени, может, отправимся на остров Сите? – предложила Ева и, не дожидаясь ответа, пошла к остановке такси. В отличие от Рима, служба такси, да и сами таксисты Еве в Париже нравились. Машинки всегда были безупречно вымыты, а водители, открывая тебе дверцу автомобиля, приятным голосом, слегка улыбаясь, приветствовали неизменным: «Вonjour, madame! Bonjour, monsieur!». Вообще мужчины в Париже заслуживали особого внимания, они, как павлины, шествовали рядом со своими неприметными дамочками в отличных костюмах и наутюженных рубашках, а их пышные шевелюры и красивые черты лица с крупными глазами и носом с горбинкой заставляли задерживать на себе взгляд. Хоть и считается, что парижанки прекрасны в своем роде, у Евы на этот счет было собственное мнение – парижские мужчины, бесспорно, затмевали своих дам.
Выходя из машины, которая только что пересекла широкий мост и остановилась на самом посещаемом острове города, Ева восторженно смотрела на знаменитый собор Парижской Богоматери. Она очень любила архитектуру, и этот великий католический храм всегда поражал ее воображение. Ева подняла голову, чтобы полюбоваться его шпилями на фоне высокого голубого неба, и даже мечтательно прикрыла глаза от удовольствия, как почувствовала, что кто-то дергает ее за рукав.
– Ева, мне так неудобно перед Германом, но я снова хочу есть. Думаю, если я целыми днями буду твердить про еду, то он решит, что я жуткая обжора. Может, это ты предложишь перекусить?
Ева заулыбалась.
– Значит, ты хочешь, чтобы Герман подумал, будто обжора – я?
– Да ну, ты такая тощая, он будет только рад тебя покормить, – отозвалась подруга. – Ты же знаешь, когда моим разумом начинает управлять желудок, я совершаю странные поступки, так что лучше предупредить катастрофу.
– Ну хорошо, только потом пойдем в Нотр-Дам, и не вздумай капризничать, сегодня такой день, когда в соборе выносят терновый венец Иисуса Христа.
– Ладно, тогда пойдем вон в то кафе, видишь, на краю площади? – увлекая за собой подругу, начала Лана, пока Герман покупал билеты для подъёма на крышу собора. – У меня в комнате на тумбочке лежала вот эта открытка, здесь написано, что это кафе – старинное заведение, и там, кроме замечательной еды, можно найти еще много интересного.
Предложенное Ланой кафе молодым людям понравилось, правда, как ни просила Ева посильнее прожарить ей стейк, он все равно плавал на тарелке в розовой сукровице, поглотившей весь гарнир. Но зато десерт под названием «крем-брюле» был настолько нежным и воздушным, что Ева тут же простила шеф-повару его недожаренное мясо, думая, что просто молоденькая официантка не знала английского и не смогла понять, что означали слова «well done».
Утолив голод и слегка отдохнув, молодые люди, прежде чем отправиться в собор Парижской Богоматери, решили купить с собой что-нибудь сладкое. Девушки направились к витрине, чтобы выбрать выпечку, но по пути задержались у старинных напольных часов, неустанно двигающих блестящим маятником и каждую секунду съедающих драгоценное время посетителей этого кофе. Не успели подруги обсудить быстротечность времени, упражняясь в остроумии, как на них обрушилось настоящее потрясение. На центральной стене, позади продавца круассанов, красовался старинный гобелен, и он, без сомнения, был второй частью шедевра, висевшего в их квартире на Бельшас.
– Герман, иди скорее сюда! – позвала Ева, вздрогнув от неожиданности и сделавшись неестественно бледной, и продолжила, понизив голос: – Смотри, недостающая часть нашего гобелена, я же говорила, что его кто-то порезал.
– Вот это совпадение, ни за что бы не поверил, если бы не видел своими глазами, – приглядываясь к непонятному сюжету, произнес Герман и хотел попросить продавца отойти в сторонку, чтобы он не закрывал изображение, но девушка его остановила.
– Постой, Гера, это вовсе не совпадение, – еле слышно проговорила Ева и, обратившись к подруге, наклонилась почти к самому уху, разжигая ее любопытство, прошептала: – Лана, ты видишь кто изображен на гобелене?
– Трехголовое чудовище.
– Это не чудовище, это же наш Герион, понимаешь?
– Ничего себе, ты думаешь, это неспроста? Ой, Евочка, мне что-то страшновато. Знаешь, если бы мы были дома, то и тогда было бы жутковато, а в чужой стране и подавно, – Лана схватила подругу за руку и предложила поскорее покинуть это, теперь показавшееся уже не таким приветливым, заведение.
– Да не бойся ты. Помнишь сообщение, которое мне пришло утром на телефон для заданий от Гериона?
– Что-то типа: «Герион всегда с тобой, а ты с Герионом», так, что ли?
– Ну да, думаю, все это неспроста, это очередное задание, просто нужно очень внимательно рассмотреть этот гобелен.
Внезапно продавец обратил внимание на странно жавшихся друг к другу молодых людей и, сбрасывая с себя сонливость, решил пообщаться с ними. Он поправил длинный черный фартук, а затем вышел из-за прилавка с небольшой фаянсовой тарелочкой нежно-голубого цвета, на которой лежало три печенья с предсказаниями. Приветливо заговорил на французском языке, протягивая им тарелку, предложил испытать свою судьбу. Ребята настолько были взволнованы, что в первую секунду уже хотели отказаться, но Ева дернула Лану за руку и, мило улыбнувшись французу, проговорила своим волшебным голоском:
– Ребята прочтут предсказания, а я можно рассмотрю ваш гобелен, он такой необычный.
Мужчина был не против, а Ева тут же прошла за прилавок и, досконально исследовав старинное полотно, украдкой хотела сделать несколько снимков, но зоркий продавец, несмотря на свою флегматичность, успел предупредить ее действия, сообщив, что фотографировать в их кафе запрещено. Тогда Ева провела рукой по краю плотного запыленного гобелена и заметила, что нижняя часть в виде каймы отличалась от основного полотна и, скорее всего, была пришита к нему значительно позже. А текст, который несколько раз повторялся, образуя стройный орнамент, девушка поспешила перевести и запомнить.
Когда за молодыми людьми захлопнулась дверь старинного кафе и они втянули в себя воздух, наполненный прозрачной влагой протекающей неподалеку Сены, Ева, полная любопытства и растерянности, что-то прокручивая голове, безучастно спросила:
– Ну что там вам напророчили печеньки?
– Мне любовь, – задорно произнес Герман, прижимая к себе Еву и чмокнув ее в щеку, но по его смеющимся глазам было понятно, что он говорил неправду.
А Лана записку с предсказанием сохранила и, порывшись в кармане, достала вместе со скомканной салфеткой.
– У меня вот что: «Иногда думайте и о себе».
– Ладно, это все ерунда, вот на гобелене было сказано, что чтобы выполнить задание, вначале нужно найти статую Людовика XIV.
– Так прямо про задание и написано? – вытаращив глаза, спросила Лана, машинально снова засовывая скомканные бумажки себе в карман.
– Ну конечно нет. Если полагаться на мои знания французского, то написано было примерно следующее:
«В тот день, когда отдыхает Бог
И солнце стоит в зените,
Чтобы открыть драгоценный чертог,
Четырнадцатого короля отыщите.
В Люксембургском саду,
Где страшный циклоп
Пугает свою Галатею,
Спешите присесть там, где замер поток,
Атрибуты украсят аллею».
Лана, будучи страстной любительницей приключений, от радости, что им предстоит выполнить такое таинственное задание, даже руками всплеснула:
– Вот это загадка, тут нужен настоящий мозговой штурм. Давайте все по порядку. Первое – «в тот день, когда отдыхает Бог» – это, естественно, воскресенье. Второе – «солнце стоит в зените» – это, следовательно, полдень.
– Да, ты записала? – задумчиво проговорила Ева, и по ее блуждающему взгляду было понятно, что она силится что-то вспомнить. – Если здесь дальше написано «чтобы открыть драгоценный чертог», значит, мы должны в конце что-то найти, но прежде нужно разыскать четырнадцатого короля.
– Кроме Людовика, четырнадцатого короля больше не было?
– Похоже, что нет, – вмешался в разговор Герман, проверяя королей в интернете. – Только вот непонятно, что это: картина, скульптура, а может, гробница?
– Здесь говорится про солнце в зените, а оно имеет значение только для скульптуры на открытом воздухе, значит, нам нужен постамент. Я знаю конную статую Людовика XIV у Лувра, – рассуждала Ева, а потом обратилась к Герману: – Посмотри, что есть еще в Париже.
– Еще конная статуя на площади Победы.
Молодые люди весь остаток дня пытались разобраться с памятниками. Вначале около часа провели у Лувра, потом не удержались, зашли внутрь и блуждали по просторным прохладным залам этого необыкновенного музея, позабыв о времени. А когда небо Парижа невидимая рука ночи затянула синим сатином, украсив его крошечными звездами, друзья приехали на площадь Победы и стали прохаживаться вокруг еще одной статуи Людовика XIV, выискивая что-то, что могло послужить подсказкой.
– Завтра у нас суббота, значит, остался всего один день, чтобы разобраться с атрибутами, поскольку в воскресенье в полдень мы должны быть в Люксембургском саду, – уже совсем без энтузиазма произнесла Лана, повиснув на руке подруги.
– Я ужасно устала, на сегодня все, – ответила Ева, но домой все же решили еще не идти, а, купив мороженого, отправились гулять на Елисейские поля. И когда ребята за полночь сели пить чай у гобелена с изображением Геракла у себя на Бельшас, сил почти не осталось, но настроение было радостное от необыкновенных впечатлений, переполняющих их юные души.
– Герман, ты не забыл, что мы с тобой рано утром идем штурмовать Эйфелеву башню? – говорила Лана, похрустывая ароматным багетом. – Соня Ева, конечно, не пойдет с нами, но мы снимем для нее видео.
– Да, увольте, этот подъем точно не для меня, – отозвалась Ева, вспоминая, сколько времени ей пришлось просидеть с Юрой в застрявшем лифте, и теперь она подозревала, что у нее развилась фобия на этот счет.
– Ладно, девчонки, я в душ и спать, да вы тоже не засиживайтесь, завтра нас ждет много интересного, – вставая из-за стола, произнес Герман, убирая за собой чашку с блюдцем.
Девушки еще какое-то время пошушукались, вспоминая свою поездку в Рим с Союзом стального кольца, и, совсем разомлевшие от горячего чая, тоже отправились спать.
Когда Ева переступила порог слабоосвещённой спальни, Герман уже был в кровати и что-то читал в небольшом ноутбуке, лежащем поверх одеяла. Он поднял свои красивые голубые глаза, несколько секунд смотрел на нее, а потом снова перевел взгляд на экран. Еве показалось, что он был безучастен к ее появлению в их спальне, и это ее даже немного задело. Но она ошибалась, юноша неустанно следил за ее действиями, стараясь не показывать своего волнения. Он видел, как Ева раскрыла створки платяного шкафа, в котором он аккуратно развесил ее вещи, потом заметил, как она выдвинула верхний ящик комода и извлекла из него невесомое, как кружевное облако, белье, затем взяла какие-то флаконы с туалетного столика и пошла в ванную комнату, дверь которой находилась с левой стороны от их большой кровати. Герман, услышав звуки включившегося душа, отложил ноутбук. Ему вдруг стало нестерпимо жарко, ладони вспотели, он откинул одеяло, встал, прошелся по комнате, открыл окно и, как только понял, что вода перестала литься, тут же вернулся в кровать. Через несколько минут в комнате снова появилась Ева, она что-то сняла с плечиков в шкафу и вернулась в ванную, неплотно притворив за собой дверь. Теперь Герман мог видеть Еву в зеркало, висевшее у фаянсовой раковины. Она долго сушила волосы феном, потом наносила на лицо крем, другой, из совсем маленькой округлой баночки, намазала на губы, потом сняла серьги, не зная, куда их положить, глубоко вздохнула и исчезла из поля зрения юноши. Через минуту опять подошла к зеркалу, расчесывая блестящие каштановые волосы, побрызгав на них духами из хрустального флакончика. Герман чувствовал, что она медлит, что-то обдумывает и не может найти правильного ответа, а когда увидел, что Ева взяла и поверх шёлковой ночной рубашки надела халатик с широким кружевом на длинных рукавах и, сильно запахнув его полы, туго перевязала поясом, понял, что пришло время вмешаться.
– Можно к тебе? – открывая дверь ванной, произнес юноша и, получив одобрительный ответ, прошел и стал позади девушки.
Сейчас они смотрели друг на друга в зеркало в широкой лаконичной раме и были похожи на портрет красивой супружеской четы.
– Я уже потерял надежду увидеть тебя, решил, что ты всю ночь проведешь здесь, – шутил юноша, беря Еву за плечи сильными руками.
Ева промолчала, она только улыбнулась ему в ответ, глядя в отражение, и подумала, что его руки очень похожи на руки роденовского Адама, которого они утром так внимательно разглядывали в парке. Она немного подалась вперед и начала заплетать волосы в косу.
– А можно я попробую сделать тебе косу? – неожиданно спросил Герман, проводя рукой по ее волосам.
– Ты умеешь?
– Не знаю, ну, в общем, как это делается, я догадываюсь, но на волосах еще ни разу не пробовал, думаю, мне этот навык теперь жизненно необходим, – он тут же сделал три пряди из мягких Евиных локонов и начал неумело их заплетать. – Ева, дорогая, судя по всему, у тебя еще ни с кем не было близких отношений?
Этот вопрос обрушился на Еву, как снежная лавина, она на несколько секунд растерялась, а Герман вдруг почувствовал, что еще никогда в жизни так не волновался, находясь рядом с девушкой, его сердце сначала замерло, а потом неестественно хлюпнуло, и кровь с силой застучала в висках. Их взгляды снова встретились в зеркале, и Ева в ответ только опустила ресницы. Он хотел ее приободрить и успокоить, но вдруг понял, что нервничает гораздо больше, чем она.
– Милая, пойдем спать. Не переживай, ты же помнишь, я обещал, что все теперь в нашей жизни будет, только если ты сама этого захочешь, я готов ждать сколько угодно. Мы не сделаем ничего такого, о чем бы ты могла пожалеть утром.
Еве показалось, что сейчас она выглядит, как глупая маленькая девочка, и, тут же поборов в себе волнение, она засмеялась, вскинула на Германа огромные глаза и игриво произнесла:
– Герман, я боюсь только за тебя, вдруг в дальнейшем у нас с тобой ничего не получится, ты тогда же умрешь, сгорая от любви, – на ее щеках от улыбки образовались крошечные ямочки, делая ее еще очаровательней. Она распушила неумело заплетенную Германом косу и хотела сказать что-то забавное, но юноша повернул ее к себе лицом и совершенно серьезно произнес:
– Ты меня плохо знаешь, я никогда не сдаюсь, я сделаю все, чтобы ты была счастливой и не захотела уйти от меня.
– А вдруг у тебя ничего не выйдет.
– Еще как выйдет, вот, например, сейчас я точно знаю, как доставить тебе удовольствие.
Герман, словно пушинку, поднял ее на руки и понес в кровать. Там осторожно, как самое дорогое сокровище, уложил на подушки и начал развязывать пояс скользящего под руками халата. Он не спускал глаз с ее совсем еще юного лица и, чувствуя тепло прекрасного тела, вдруг осознал, что Ева опоздала со своим, казалось бы, шуточным предостережением – любовь к ней уже поглотила его всего, без остатка. Он наклонился к ее лицу, нежно прикоснулся к чувственным губам, потом начал покрывать поцелуями ее шею, спускаясь все ниже и ниже. Когда Ева почувствовала, как Герман нежно, кончиками пальцев начал опускать бретельку ее ночной рубашки и эта шёлковая тонкая тесьма скользила по ее руке, обнажая грудь, она еле заметно вздрогнула, тихо вспыхнула и начала разгораться, как звездочка на ночном небосклоне. Герман тут же ощутил ее волнение, и жгучее желание с еще большей силой начало распалять его могучее тело. И если Ева думала, что самое главное – это вовремя остановиться, то Герман поймал себя на мысли, что так, пожалуй, даже интереснее. Это сладостное томление невозможности получить все и сразу делало его любовь более ощутимой, а эта нежная и безумно соблазнительная девушка с каждой секундой становилась все желаннее и желаннее. Он потянулся к настольной лампе, потушил свет и через несколько мгновений начал умело увлекать Еву за собой в сладостный мир наслаждений.
Утром Еву разбудил теплый поцелуй, она, еще не до конца отпустив негу приятного сна, приоткрыла глаза и увидела Германа уже одетого и аккуратно причёсанного. Он сидел на краю кровати и, любуясь ею, гладил своей широкой ладонью ее ухоженную руку.
– Извини, я не хотел тебя будить, просто мы с Ланой идем на Эйфелеву башню, а уйти, не поцеловав тебя, я не мог. Ты еще поспи, а мы на обратном пути раздобудем что-нибудь на завтрак. Что тебе принести?
– Пирожных, всяких разных, и круассаны, – с блуждающей улыбкой наслаждения произнесла Ева и потянулась, поднимая руки к своей длинной шее. Герман не удержался, еще несколько раз поцеловал ее, вначале бархатистую кожу шеи, потом улыбающиеся губы, а потом исчез из ее сознания, снова погруженного в приятный сон.
Завтрак был шумным и веселым. Стол ломился от сладостей, на большом белом блюде лежали присыпанные дроблеными орешками бланманже, похожие на сладкое молочное желе, шоколадный мусс, украшенный спелыми ягодами малины, обжаренные орехи в застывшем сахарном сиропе формировали ровные плиточки грильяжа, выложенные горкой. На небольшой тарелке с другой стороны стола красовались ромбики миндальных калиссонов, политых белой глазурью. В центре в вазе на высокой ножке стоял нетронутым десерт парфе, название которого с французского переводится как «безукоризненный». Ева чайной ложкой манерно отправляла себе в рот кусочки сочного клафути, напоминающего вишневую запеканку, в которой вишен было гораздо больше, чем всего остального. Наконец за стол села Лана, она держала в одной руке тонкий высокий стакан, а в другой откупоренную стеклянную бутылку кока-колы, которую в Париже принято пить с ломтиком лимона, и, разглядывая заваленный сладостями стол, произнесла:
– Ну что, подведём итоги вчерашних поисков. Есть у нас атрибуты для завтрашнего похода в Люксембургский сад или мы просто так туда отправимся?
– Знаете, пока вы бегали на свою башню, мне в голову пришла интересная мысль. Думаю, мы ошиблись с Людовиком. Нам снова нужно ехать к собору Парижской Богоматери. Помните, на его фасаде есть галерея королей, их там двадцать восемь, и, по-моему, четырнадцатый отличается от всех остальных.
– Странно, я бы никогда не подумал, что эти выстроенные в ряд над входом мужчины на самом деле короли. Зачем на храме изображать не библейских героев? – протягивая Еве чашечку с ароматным кофе, спросил Герман. Он не считал себя знатоком готической архитектуры, поэтому без стеснения задавал все интересующие его вопросы. Он не боялся выглядеть глупым или смешным в обществе Евы, будучи уверенным, что она его не осудит.
– Знаешь, Герман, ты прав. Изначально на этом месте были действительно установлены ветхозаветные цари Израиля и Иудеи, эти скульптуры, по замыслу создателей собора, должны были представлять предков Девы Марии. Но во времена Французской революции их сбросили на землю и обезглавили, так как фигуры в коронах XIII века ошибочно были приняты за французских королей, а символы монархии в то время безжалостно уничтожались. И теперь эти восстановленные скульптуры называют галереей королей.
– Ева, какая же ты молодец, погнали к поддельным королям! – весело произнесла Лана, заталкивая в рот круассан с миндальной начинкой.
В шесть часов вечера, стоя у зеркала в платье из струящегося шелка, Ева была вне себя от злости. Она не могла дождаться, когда Герман застегнет застежку на колье, изысканно дополняющем ее вечерний наряд, и пойдет в спальню одеваться сам, а она, наконец, сможет переговорить с Ланой и выразить свое негодование. И как только Герман объявил, что такси приедет через двадцать минут, и прикрыл за собой белую филёнчатую дверь, Ева, еле сдерживая гнев, повернулась к Лане и выпалила:
– Дурацкая идея! Почему ты меня не предупредила, что Герман купил билеты в «Мулен Руж»?
– Я и не думала, что ты будешь против, это же так прикольно, – ответила Лана, брызгая лаком на слегка подкрученные волосы. – Мы возвращались после подъёма на Эйфелеву башню, он предложил сделать тебе сюрприз, и я его поддержала, а что не так?
– Ну, мне бы не очень хотелось, чтобы Герман битых два часа пялился сразу на такую кучу обнаженных грудей.