000
ОтложитьЧитал
8. Вампиризм
Слишком много людей. Они толпятся как муравьи, когда разрушаешь их муравейник. Дети мельтешат перед моим носом в поисках своих сопровождающих и говорят. Они все говорят одновременно, и эти голоса сливаются в один сплошной шум, из которого невозможно разобрать ни слова. Я никогда не любил настолько большие скопления людей, ведь от этого гула у меня всегда начиналась паника. Страшнее всего в этой панике то, что никто не заметит, что тебе плохо, и ты просто умрешь, задыхаясь в этих голосах. Мне страшно умирать в толпе. Не то что бы я вообще боюсь смерти, но умирать когда вокруг десятки людей, которые могут неоднократно пробежаться по твоему трупу, мне точно не хочется.
– Мистер Бенсон! – тихий, как будто собственная мысль во время паники, слышу голос.
Оглядываюсь по сторонам и вижу руку посреди этой толпы, которая так и хочет ухватить меня. Будто это Аластор вернулся за мной в реальный мир. Голос повторяется, и я стараюсь сконцентрироваться на нем, словно этот голос был маленьким огоньком в темном лесу. Внезапно кто-то хватает меня за руку и тащит сквозь эту толпу. Голова идет кругом от непрекращающегося шума и мелькающих лиц, которые растворяются в разноцветных пятнах и сползаются в одну лужу грязи.
– В таких шумных местах мне тоже становится плохо, – Элис отпускает мою руку, и я сажусь на место рядом с ней. – Скоро начнется награждение, осталось еще чуть-чуть потерпеть.
Закрываю глаза, и передо мной появляется огромная библиотека, в который книги разбросаны по полу. Подхожу к одной тонкой книге и беру ее в руки. Обложки на ней почти не осталось, и страницы выглядят пожелтевшими от времени. Касаясь этой книги, чувствую что-то тоскливое и теплое, словно мантия опускается на плечи и через мгновение вновь исчезает. Хочу изо всех сил схватить эту мантию вжать в себя без остатка. Насытиться этим теплом и тоской сполна, а не ощущать слабое послевкусие на губах. Как бы сильно я не пытался ухватить это мгновение, оно просачивалось насквозь меня не оставляя ни малейшего следа. Провожу по изорванной обложке, и под подушечками пальцев вырисовывается слово. Это книга о родителях и о времени проведенном с ними.
Аккуратно, чтобы не испортить еще сильнее, ставлю ее на полку и тянусь за следующей книгой на полу. Она намного толще и увесистее, чем первая книга. Ее обложка толстая и кожаная, похожая на книгу старой ведьмы с заклинаниями. Я бы обрадовался, если бы там были заклинания. Но эта книга наполнена моими кошмарами. На каждой странице они расписаны в мельчайших подробностях, которые я предпочел бы не знать. Именно на этих страницах появлялись и росли мои страхи. Здесь собрано все то, что способно довести меня до отвратительного состояния, будто я игрушка, которая совсем скоро выйдет из строя. Эту книгу нельзя отнести даже к жанру ужасы, потому что ни у какого здравомыслящего человека не придет в голову написать то, что есть в этой книге.
Ставлю ее на полку, стараясь отделаться на липкой слизи, которая растекается внутри после каждого прикосновения к этой книге. Другая книга менее липкая и страшная. Она скорее колючая и болезненно знакомая. Прикасаться к ней то же самое, что трогать недавнюю рану, но эта боль стала такой обыденной, что перестала доставлять дискомфорт, а осталась лишь как воспоминание. На страницах начиналось повествование с моих злосчастных пяти лет, а заканчивалось моим восемнадцатилетним возрастом. Книга о ящике наполнена страхом, болью и безнадежностью, но в то же время была такой близкой, что стоило дотянуться до страниц рукой, как я тут же окажусь участником этих событий. Ящик всегда будет чем-то, что я никогда не смогу вычеркнуть из своей жизни. Я выбрался из ящика, но ящик никогда не выберется из меня.
На небольшом столике около стеллажей с книгами лежит тетрадь с какими-то зарисовками. Прочитав написанное, понимаю, что это будущая книга о моей жизни после ящике и на последней странице написан наш диалог с Хейзел вчерашним вечером о Декстере. Перечитав заново то, что она вчера говорила, также липко начинает колоть внутри, как после прикосновения к книге с кошмарами. Все разговоры, подслушанные мной, дополняют картину, и меня начинает тошнить от мыслей о Декстере.
– Начинается! – возглас Элис рывком выкидывает меня из моего подсознания.
На сцену вышел директор лагеря со своей излюбленной папкой. Надеюсь, хотя бы в этот раз она окажется не пустой, а с сертификатами для учеников. Он что-то бубнит в микрофон, но сквозь огромное количество шума я не могу распознать слова. Готов поспорить, там что-то о том, какие все ученики замечательные и как было им сложно выбрать победителя. По лицам детей вижу, что они расстроены окончанием поездки, ведь не часто выпадает шанс пропускать учебу, еще и занимаясь чем-то полезным. А я рад, что наконец-то мы вернемся в интернат и я смогу выспаться. Хотя учитывая то, что мне снилось в последний раз, я не уверен, что смогу нормально заснуть, несмотря на то, что не спал уже сутки.
Интересно, много ли работы накопилось за время моего отсутствия. Думаю, Теду было тяжело осилить два крыла в одного и территорию. Когда вернёмся, надо будет его поблагодарить за то, что он выполнял работу за меня, потому что если бы я был на его месте, то не стал бы. И дело даже не в деньгах. Тед слишком хороший для школьного уборщика, потому что он слишком добрый и любит детей такой отцовской любовью, которую многим не удалось узнать даже от своих родителей. Раньше я всегда представлял уборщиков сварливыми и подозрительными, именно они потом оказываются, замешаны в каком-то странном деле (я вот идеально подхожу на эту роль).
Боковым зрением смотрю на Элис. Смогу я убить ее? Взять и перерезать ей горло или задушить голыми руками. Видеть, как ее лицо краснеет, а глаза покрываются пленкой смерти, слышать ее крики и предсмертные вдохи, от которых захочется закрыть уши и зажмуриться. После ситуации с Декстером я начинаю подозревать, что вообще не могу никого убить. Какая глупость! Я его вовсе не знал, а сходил с ума так, словно я убил очень близкого мне человека. Хотя я и не убил его вовсе, а просто заставил перекусить лишним. Аластор был прав. Я слишком слаб, чтобы закончить задуманное. Начинать общение с сестрами было самым глупым решением в моей жизни.
– И стажировку во Франции выигрывает Зак Норманн! – первый ряд, очевидно с одноклассниками Зака, подскакивает и радостно кричит. – Поздравляем Зака всем нашим коллективом и желаем удачи.
– Ну и ладно, не особо и хотелось, – Элис вскидывает руки и встает с места. – Они потом сами пожалеют о том, что не выбрали меня.
Оглядываю свой ряд и вижу лица учеников. Хорошо, что никто из них не расстроился. Наверное, если я меньше переживал из-за отсутствия окна и больше старался ради победы одного из наших, то мне было бы чуть более обидно за этого Зака Норманна. Из меня получился очень плохой учитель и сопровождающий, надеюсь, я этим не сильно разочарую Уилсона, а то он был так рад, когда нашел замену Декстеру.
– Пошлите собирать вещи, скоро приедет наш автобус, – направляемся с детьми в корпус и я не решаюсь хоть слово сказать по поводу победы, а они тоже молчат.
Мои вещи так и остались не разобранными, и я лишь скидываю пару грязных футболок в сумку и выхожу на улицу. Моросит слабый дождь, и капли приятно стекают по коже, оставляя за собой колючее ощущение и мокрые следы как от слез. Я никогда не испытывал этого. Может это из-за таблеток, а может я просто такой человек, который просто не умеет плакать. Когда я был расстроен – я злился, когда у меня была апатия – я ничего не ощущал. Но слезы? Никогда.
Напоследок решаю зайти в главный корпус и попрощаться с руководством, ведь именно это признак хорошего тона? Земля под ногами превратилась в хлюпающую грязь и оставляла противные следы на ботинках. Мои шаги, напоминающие звуки слизи, такое ощущение, слышно за километр и люди со всех корпусов высунутся, чтобы посмотреть, что это за кусок желе шагает по дорожке. Дверь в корпус открыта, а в холле как обычно никого нет. В этот раз у меня нет времени ждать директора, мелькающего в дверном проеме, поэтому я иду в сторону его кабинета. Я запомнил, что его кабинет находится на втором этаже в конце коридора. Уже почти дохожу до нужной двери, но громкий голос заставляет меня остановиться и прислушаться. Я делаю это по привычке, которая осталась со мной еще со времен ящика, где любая информация играла очень важную роль и помогала выживать среди таких же больных, как и я. Голоса доносятся из-за двери кабинета директора, поэтому смею предположить, что один из голосов принадлежит ему.
– В другой раз, выбранного ученика принуждайте хотя бы учувствовать в мероприятиях, – слышу уже знакомый звук хлопка папкой.
– Какая вам разница. У нас с вами договоренность и я заплатила приличную сумму.
– Если в конце смены звучит имя, которое большинство слышат впервые, потому что он не был ни на одном мероприятии, это заставляет всех сомневаться.
Желание слушать дальше, а уж тем более прощаться с кем-то в момент исчезает, и я молча спускаюсь по лестнице. Замечательное чувство – знать, что твои бессонные ночи проведены впустую и все давно предрешено. Вот на этой замечательной ноте и закончилась моя симпатия к этому месту. Лицемеры так яростно пытались выудить из меня сумму за Хейзел, что в итоге отчаялись и продали другого. Все куплено и именно поэтому Декстер уговаривал директора учувствовать в этой авантюре. Наверняка ему с этого перепал бы нехилый процент, и он бы еще оказался в плюсе, если бы я не решил его отравить. Забавно как все расстроились, когда увидели, что вместо Декстера приехал я, который оказался не в курсе всей этой грязи. На улице дождь усиливается и я бегу в корпус, чтобы не намочить черную рубашку, накинутую поверх футболки. Чавкающие лужи становятся еще более жадными и так и пытаются ухватить мою ногу с собой. Но им бы и этого мало, и они явно захотели бы повалить меня полностью, охватив своими грязными лапами. В корпусе детей нет, и я вижу лишь Мисс Коллинз, обходящую помещение в поисках забытых вещей.
– А где все?
– Автобус уже приехал, и я отправила детей садиться, – она даже не оборачивается на меня, а так и продолжает бродить по комнатам как призрак. – Вроде ничего не забыли, идемте в автобус.
Ключи от корпуса нам велели положить на тумбочку в комнате сопровождающих и просто уйти. От этого утра складывалось впечатление, что от нас ходят поскорее избавиться, запереться в комнате и яростно пересчитывать заработанное.
– Как прошла лекция? – решаю хоть как-то разбавить тишину.
– Довольно интересно.
Видимо она не хочет разбавлять тишину. В какой-то момент я чувствую себя особенно смелым и решаю продолжить. Если кто-то сказал мне год или два назад, что я решусь на этот диалог с малознакомой женщиной, то я бы рассмеялся в лицо этому человеку.
– Вы очень красивая.
– Вы о чем? – Мисс Коллинз приостанавливается прямо в луже и в упор смотрит на меня.
– Когда я увидел вас утром, то вы покорили меня своей красотой, – слежу за малейшим движением ее мускул лица, чтобы вовремя объясниться, если вдруг она поймет что-то не так. – Вы были настоящей и это вам к лицу.
– Думаю, вы не совсем поняли, как должны строиться взаимоотношения сопровождающих, – идет к автобусу, значительно ускорившись.
– Я не об этом. Вы и не могли мне понравиться. Просто хотел отметить ваш внешний вид без макияжа. Вы были гораздо красивее, чем сейчас.
– Мистер Бенсон! – она снова останавливается и чуть ли не кричит на меня. – Угомонитесь, пожалуйста.
Что ж, мне и вправду не следовало лезть. Поднимаюсь в автобус и замечаю свободное место рядом с Элис. Ищу глазами Хейзел, но она уже села с Дженой и даже не смотрит в мою сторону. Она все-таки очень странная, потому что после нашего вчерашнего откровения, она так и не сказала мне ни слова. Может она решила, что все, что она мне рассказала, было ошибкой? Я же не какой-то там дурак, и не пойду говорить об этом на каждом углу. Сажусь рядом и слегка пропускаю струйку воздуха сквозь щель. Становится спокойно.
– Почему ты сидишь не с Дженой? – поворачиваюсь к Элис.
– Не хочу, – исчерпывающий ответ.
– Снова разлад?
– Он и не заканчивался, – Элис вздыхает. – Она скоро поймет, что без меня ей плохо. Это лишь вопрос времени.
– Вы с ней это обсуждали?
– Она невыносима. Я не могу с ней разговаривать. Почему она не может пойти навстречу, если мне это необходимо. Ты бы понял, если бы хоть раз общался с ней.
– Может ей тоже что-то необходимо? – вспоминаю разговор с Дженой и пытаюсь намекнуть Элис. – Может, она обижена за что-то?
– Ей не за что на меня обижаться. Я отличная сестра, в отличие от нее, – характер Элис явно достался не от матери, в отличие от внешности.
– А если бы она умерла? – Элис посмотрела на меня так, словно уже представляет в голове, как я убиваю ее сестру. – Что ты бы сказала ей напоследок?
Эмоции на лице Элис сменяются одна за другой, будто на колесе фортуны раскручиваются варианты выигрыша, и ты никак не можешь предугадать, какой вариант выпадет тебе. Внезапно весь спектр затухает и моим призом оказывается безразличие.
– Сказала бы, что не надо вести себя как дура, – она отворачивается в проход.
Видимо на этом наша дискуссия заканчивается, оставляя каждого размышлять о своем. Думаю, в момент, когда я сказал Элис о смерти ее сестры, внутри нее что-то произошло и в скором времени они поговорят и помирятся. В конце концов, не могут же родные люди долгое время друг на друга злиться. Себя я не считаю родным для них человеком. Они есть друг у друга, а я всего лишь зритель, который знает немного больше об их семье и хранит в себе эти мрачные тайны прошлого, точнее я и есть эта мрачная тайна. Словно в большом и светлом доме есть запретный чердак, куда детям под строгим запретом нельзя ходить и в итоге желание узнать что-то новое поникает под гнетом ужаса из рассказов родителей. Этот чердак и есть я. Темный, всеми забытый и поросший мхом.
За окном замечаю знакомые пейзажи лесной дороги, что в скором времени приведет к интернату и спокойному сну. Почему сейчас я ощущаю такое приятное волнение от того, что скоро буду там. Раньше такого не было. Это можно сравнить с тихим ливнем за окном теплого дома, прочтением любимой книги в теплый осенний вечер или запахом пищи. Словно сейчас я возвращаюсь на свое место, словно так и должно случиться. Автобус паркуется у ворот на территорию интерната и я выхожу на улицу, вдыхая знакомый лесной воздух. Будто этот воздух находился у меня под кожей и составлял основную часть меня.
– Вот мы и дома, – слышу голос Хейзел за спиной.
Смирной стайкой возвращающихся домой птенцов, желающих поскорее вернуться в свои гнезда и продолжать вить уют из невидимых прутиков, мы идем к дверям интерната. В это момент мне хочется остановить время и запечатлеть эту минуту где-то под коркой, чтобы в плохие дни это стало для меня неким маяком. Наверное, приятно цепляться за что-то светлое и теплое, что греет тебя изнутри, а не за колючее и холодное, что заставляет только сильнее обозлиться.
Двор пустует как старое блюдце и за дверьми не слышно голоса детей, которые стали мне уже как пение птиц по утрам. Вероятно, сейчас идет урок и поэтому все дети заняты изучением какого-нибудь очень важного предмета, который может никогда не пригодиться в жизни. Элис демонстративно распахивает двери интерната, словно кулисы на сцене и вальяжной походкой ступает на эту самую сцену, надевая на себя образ, привычный для учеников интерната. За эти дни в лагере я заметил, как люди из интерната сменяют одну маску на другую ни сколь, ни скривившись. Наверное, поэтому критерию я просто идеально вписываюсь в общество этих людей.
– Рад вернуться к комнате с окнами? – за спиной Хейзел усмехается шепотом.
– В вашей комнате было приятнее спать. Люблю цветочный запах в совокупности с грамотно подобранными цветами, – за все время я так и не узнал у нее, кто принес гортензии в их комнату.
– Все вопросы к Элис, – она вскидывает руки. – А почему гортензии грамотно подобраны?
– Уже вернулись детишки? – этот надменный тон и смешок в голосе заставляет лицо Хейзел смениться холодной гримасой, от которой становится страшно. Она вновь становится похожей на зверька, загнанного в угол.
Обернувшись, вижу Декстера Вуда. Он стоит, как ни в чем не бывало и кривит губы в наглой улыбке. Забавно как внешность человека может измениться лишь от того, что ты узнал о нем пару лишних фактов. Раньше он показался мне симпатичным мужчиной, но теперь мне становится плохо от этого взгляда. Всю ночь я изо всех сил старался не представлять его, пристающего к Хейзел, чтобы меня не стошнило. Но сейчас я буквально стою между ними и от этой мысли, мне кажется, я позеленел.
– Как лагерь? Без меня, наверное, было не так весело. У Мистера Бенсона меньше опыта, я то точно устроил бы вам веселые выходные. На всю жизнь такое запомнили бы, а может и стажировку выиграла бы, Хейзел.
– Мистер Вуд! Без вас действительно было не так весело, – разворачиваюсь к нему лицом и одергиваю рукава рубашки, оставляя Хейзел за спиной. – Зато мы неплохо отдохнули эти дни, без всяких неприятностей. Да и стажировка эта какая-то странная. Представьте, выиграл парень, что ни разу не учувствовал в мероприятиях. Возможно, там не все честно, но это лишь мои мысли. А какие мысли у вас?
– Что? – насмешливый взгляд становится тревожным, а улыбка внезапно исчезает с лица.
– Ну, по поводу стажировки, что вы думаете? А вы о чем?
Брови Декстера двинулись к переносице, а мышцы над губами дернулись в смешке. Его взгляд серых глаз, спрятанный под очками, скользит к потолку, и он тяжело вздыхает, скрещивая руки на груди. Если опустить человеческие черты лица, он становится похожим на петуха, который изо всех сил пытается всем своим видом напугать того, кого боится сам.
– Думаю, для Мисс Эмерсон это был отличный шанс, который она упустила.
– Еще бы с удовольствием поболтала с вами двумя, но боюсь мне надо разбирать вещи и готовиться к занятиям, – Хейзел разворачивается и уходит.
После ее ухода этот разговор перестает иметь смысл и для Декстера. Я более чем уверен, что этим разговором он хотел еще сильнее напугать Хейзел, чтобы в конечном итоге сломать ее как ту соломинку у реки. Еще несколько секунд он смотрит на меня, а после, сославшись на дела, уходит на второй этаж. Надо было его убить. Кто же знал, что я такой бесхребетный трус. За окном замечаю Теда, который усердно подметает влажный асфальт, в надежде, что он однажды будет чистым, но, к сожалению этого хватает только на несколько часов. Нужно обязательно поздороваться с ним после того, как занесу вещи в комнату. Открываю дверь, и становится так спокойно от этих стен и маленькой кровати, которая раньше напоминала мне кровать в ящике. Что-то есть особенное в этой комнате. От одного взгляда здесь чувствуется тепло и уют, словно я оказался там, куда пытался попасть несколько лет. Домой? Именно так сказала Хейзел, когда мы шли по дорожке до дверей интерната. Может это чувство наполненности и называется домом, чувство, когда тебе не хочется сбежать из этого места, а остаться здесь навсегда.
Бросаю сумку с вещами на небольшую тумбу и, окинув взглядом комнату словно впервые, иду к Теду обменяться впечатлениями об этих трех днях, которые для меня летели бесконечно долго. Тед уже заканчивает с уборкой территории при интернате, а значит скоро пойдет курить. Замечательно, там и поговорим.
– Привет, – он не сразу замечает меня, но как только слышит мой голос, тут же расплывается в улыбке.
– Привет, друг, – Тед слегка хлопает меня по плечу в знак приветствия, от чего я непроизвольно морщусь. – Рассказывай, как поездка?
– За сигареткой? – взглядом указываю в сторону мусорных баков.
– Я бросаю курить, – Тед мечтательно улыбнулся. – Мы с женой наконец-то ждем ребенка, не хочу, чтобы моя зависимость сказалась на его здоровье.
– Ого, – смотрю на его руки и замечаю кольцо, которое мое внимание все это время упорно игнорировало. – Поздравляю.
Только сейчас я понимаю, что совсем ничего не знаю о Теде. За три месяца работы с ним, я только сейчас узнаю, что он женат и у него будет ребенок. Видимо мне следовало больше внимания уделять тому, чтобы слушать его, раз уж он называет меня своим другом. Я всегда думал, что он слишком доброжелательный для уборщика и у него полно скелетов в шкафу, но как говориться по себе людей не судят.
– Я могу покурить после, чтобы не смущать тебя.
– Не страшно. Думаю после такой поездки тебе просто необходимо перекурить, а я с удовольствием тебя послушаю, – он оставляет метлу у забора и идет со мной к мусорным бакам.
Усевшись на излюбленную шину, я закуриваю долгожданную сигарету, прикрывая глаза от удовольствия.
– Не уверен, что когда-нибудь захочу повторить этот опыт, – смотрю на слабый дым, развеивающийся по воздуху. – Но это было незабываемо. Это какая-то особенная атмосфера, которую я не смогу найти больше нигде и никогда, потому что это возможно только там, только в это время и только с этими детьми. Я почувствовал себя нужным, находясь с ними в одной команде.
Тед молчит. Вроде бы я не сказал что-то компрометирующее. В конце концов, мне было просто необходимо кому-то высказаться. Иначе с каждым днем я становился бы похожим на шар, который переполняют эмоции от всего, что произошло. По-хорошему, я бы рассказал Теду про Декстера, но я не предам доверие Хейзел.
– Я рад, что ты почувствовал это, – Тед загадочно улыбается. – Со мной тоже было это. Помню, как только устроился сюда на работу, у одного из детей накануне было день рождение. Этот ребенок был очень добрым и хорошим, поэтому остальные дети захотели устроить ему сюрприз. Они попросили меня помочь им и разрешить рисовать плакат в моей комнате, чтобы это осталось секретом. Дети целыми днями сидели там и что-то рисовали, иногда просили меня помочь. В эти моменты я чувствовал то же самое.
Киваю, делая очередную затяжку. Тед относится к моему откровению, как к чему-то должному, и я не могу его в этом винить, ведь он не понимает всей картины. Он не знает, что я социопат в терапии и я меня подобные эмоции это что-то за гранью реальности. Томас бы меня искренне похвалил, если конечно я опущу детали того зачем я здесь оказался и что для этого сделал. Довольно интересные опыт, когда твои действия оценивают как действия здорового человека. Здесь границы слишком размыты, и нельзя оценить что-то объективно, но если вдруг люди узнают, что у тебя есть справка из замечательного ящика, то любым твоим действиям находится объяснение. В таком случае тебе не дадут ни шанса на оправдание. Как только люди видят эту справку, ты сразу же становишься чем-то наподобие вампира.
– Уилсон просил передать, чтобы ты зашел к нему как вернешься, – Тед кивает мне. – Думаю, он хочет в очередной раз отблагодарить тебя.
Улыбаюсь ему в ответ и иду в кабинет Уилсона. За эту неделю уже второй раз оказаться в кабинете директора.… Будь я на месте школьника, то уже бы дрожал весь от страха, за исключением Хейзел Эмерсон, что проводит все перемены напротив директорского стола. Надеюсь с ней все в порядке.
– Мистер Бенсон! Я очень рад вас видеть, – Уилсон встречает меня, радостно распахнув руки, но к счастью это всего лишь жест доброжелательности, а не призыв к объятиям. – Присаживайтесь, пожалуйста.
В кабинете пахнет цветами, что заставляет меня чувствовать себя спокойно. Уилсон садится обратно в свое кресло и улыбается мне так, словно встречается с давним другом. От него исходит атмосфера дальнего родственника, встреча с которым заменяет психолога. По крайней мер он для всех подает себя именно так. Дети воспринимают его как строгого друга, того кого стоит уважать и кому доверять.
– Ученики в восторге от поездки, – после этих слов его лицо светится еще сильнее. – Я успел поболтать с несколькими, и они расхваливают вас, что не может меня не обрадовать.
– Уверяю вас, я всего лишь выполнял свою работу и не делал ничего сверхъестественного.
– Кайл, в работе учителя нет ничего сверхъестественного. Казалось бы, прочитать материал и рассказать его может каждый, но не каждый может расположить к себе детей насколько, чтобы их глаза горели, когда они говорят о тебе. Это поистине достойно уважения.
– Благодарю вас. Я рад, что сумел помочь.
– Вечером будет собрание в актовом зале, где мы расскажем ученикам о вашей поездке, чтобы замотивировать их в последующих поездках. А вы, Мистер Бенсон, можете рассчитывать на вакансию учителя в наших стенах по окончанию учебы. Это я вам гарантирую. А пока что у вас есть пара часов, чтобы привести себя в порядок и поспать.
Похоже, Кайл Бенсон действительно может гордиться собой. У него есть полезные знакомства и место, где он может рассчитывать на работу. Он отлично проявил себя в языковом лагере и сумел добиться расположения детей. Он хорошо зарекомендовал себя как будущий учитель и, похоже, нашел свое призвание. Как жаль что я Кевин Беккер, а это тот, кого даже собственная семья считает уродом.
Скидываю с себя одежду в душе и встаю под горячую воду. Душевая у нас общая с Тедом. И, несмотря на то, что очередность давно обговорена, меня не покидает паранойя, словно я здесь не один. Это все из-за ящика. Я не мог мыться в одиночестве и за моей спиной постоянно находился надзиратель. Наверное, они нужны для того, чтобы человек не мог покончить с собой или нанести себе вред, находясь в ванной. Но я меня все равно получалось это сделать. В детстве Томас шутливо называл меня хитрецом, но уже через пару лет всерьез кричал на меня за очередные шрамы. Тогда он еще не знал, что я умудрюсь изрезать заточенным карандашом его кресло, не то, что свои руки.
Слишком долго стою под водой, в ящике за это меня бы уже вытащили за волосы, отсюда оставляя части тела в пене. Медсестры сильнее переживали о правилах, чем сами доктора. Все должно быть ровно по часам и строго по правилам. С Томасом было проще, он заставлять нарушать правила. Не сильно, но благодаря этому я чувствовал с ним связь. Будто это не врач в белом халате, что пичкает тебя таблетками, а твой друг, который правда хочет помочь. С Томасом я всегда был честным, до недавних времен. Он знает о моей семье все то, что о ней знаю я. Знает, что я чувствовал перед тем, как впервые попал в ящик. Даже Томас это знает, а родители нет. А я знаю, что он общался с ними. Несколько раз, пока я находился там первые дни, до того как они меня оставили. Но почему-то никогда не спрашивал у Томаса о том, что они говорили и что чувствовали, когда бросали меня. Возможно, потому что знал, что он не ответит, а возможно, потому что сам не хотел знать ответ.
Надеваю рубашку поверх футболки и одергиваю рукава так, что из-под них виднеются лишь кончики пальцев. Из-за многочисленных шрамов, оставленных ящиком на моих руках, рубашки я ношу только так, да и вообще с открытыми предплечьями я сам себя не помню. Пора бы идти в актовый зал и занять место, чтобы послушать Уилсона из какого замечательного лагеря мы вернулись сегодня утром. Подростки суетятся и выносят микрофоны на сцену, готовят кафедру и проверяют колонки. Собралось уже приличное количество учеников и половину зала уже заняли дети. Двойняшки сидят по разные стороны одного ряда. Слишком много недосказанности, даже интересно, что заставит их сплотиться? Смотрю снова, но нигде не могу найти Хейзел. Обычно ее можно заметить с другого конца зала, потому что она командует, что и куда нести, но сейчас ее здесь нет. Начало с минуты на минуту.
Вместо того занять место и ждать Уилсона, решаю подняться на третий этаж и проверить комнату Хейзел. Быть может, она так устала после поездки, что сейчас уснула. Весь интернат собрался в актовом зале, и в холе стояла, абсолютна тишина. Поднимаясь по лестнице, я мог слышать стух собственного сердца от того, что дыхание сбивается. Замираю на втором этаже, услышав глухой стук в одном из кабинетов. Звук исходил из кабинета, где я проводил занятия с детьми во время подготовки к лагерю. Дверь заперта, но я уверен что, в этом кабинете кто-то есть. Наверное, кто-то занимается проверкой тетрадей или еще какой-то работой в духе учителей.
– Отвали от меня! – это голос Хейзел.
Сейчас уже мое сердце стучит не от похода по лестнице вверх. Изо всех сил хочу убедить себя, что мне послышалось, но не стоит испытывать судьбу. Сам не понимаю как, но ударив ногой по двери, она мигом слетает с петель, и я забегаю в кабинет. На несколько секунд меня выбивает из колеи картина, что я вижу перед собой. Лицо Хейзел в черных ручейках от потекшей туши, а ее руки красные от запястий вверх от того, что Декстер зажимает их своими руками. Он прижимает ее к стене и что-то говорит, но из-за ее плача я не разбираю слов. Грязно, мерзко. Даже в книге моих страшных кошмаров я не мог вообразить, что увижу нечто подобное. Как по капелькам, наполняющим сосуд, ярость наполняет меня, и я ощущаю ее словно жажду крови.
– Ты рассказала обо всем уборщику, идиотка! – он кричит так сильно, что Хейзел закрывает глаза. – Раз уж твой язык настолько длинный, мне придется сделать так, чтобы твои слова оказались правдой, а то это будет нечестно по отношению ко мне.
Декстер прикладывает все свои усилия, чтобы одновременно держать Хейзел и расстегивать ей рубашку, но видимо он слишком нервничает, чтобы сделать это уверенно. Как бы Хейзел не пыталась оттолкнуть его от себя, у нее не хватает сил. Его светлые волосы лоснятся, а рубашка насквозь мокрая. Он похож на мерзкое жалкое животное, которое всеми силами хочет удовлетворить свои желания. Он напоминает собаку, готовую отгрызть себе задние лапы, чтобы добраться до несчастной кости, брошенной хозяином.
– Надо было убить тебя в первый раз! – тут уже срывается мой голос каким-то незнакомым для меня звуком, похожим на отчаянный вопль.
Несмотря на то, что Декстер крупнее меня раза в два, я отбрасываю его на пол, задрав рукава рубашки. Наваливаюсь на него сверху и, ухватившись на воротник, ударяю его не дав ответить мне. Его губа лопается, и кровь тоненькой струйкой стекает к подбородку. Теперь я и впрямь ощущаю себя вампиром, потому что, только увидев эту кровь, я начинаю бить его с новой силой, желая увидеть на этом мерзком лице все больше крови. Оказалось, так приятно чувствовать эту власть. Власть от того, что сейчас ты вершишь правосудие. Словно надев наушники с шумоподавлением, я перестаю слышать вокруг себя все звуки. Я больше не слышу всхлипы Хейзел и эхо от микрофона на первом этаже. Больше ничего не имеет значение. Все что мне сейчас нужно, это бить Декстера. Показать ему как сильно я ненавижу его, чтобы он ощутил всю мою ярость и понимал, что не следовало смотреть на меня сверху вниз, словно он здесь Бог, но Декстер, я не верю в Бога. В эти жалкие и неумелые удары я вкладываю всю ненависть, отчего мне кажется, они довольно болезненные. Вначале он пытался скинуть меня с себя, но сейчас он как беззащитный таракан подгибает колени к груди и закрывает голову руками. Хочу схватить его за липкие волосы, испачканные в крови и сказать глядя прямо ему в глаза, что он животное, которое выжило только потому, что я испугался, но сейчас я не боюсь, я знаю, чего хочу. Я хочу, чтобы он умер. Я хочу убить его.