Миртаит из Трапезунда

– Но ты же не священник?

– Определенно нет, – отрицательно помотал я головой.

– Тогда мы с тобой поладим, – заключил Демир. – Если тебя не беспокоит, что я мусульманин.

– А тебя то, что я христианин, – вторил я своему новому другу.

– Так значит, ублюдки во главе с Герой забрали все твои деньги?

– К сожалению, это так, – с горечью подтвердил я и поведал Демиру о своих несбывшихся планах на шесть серебряных асперов.

– Идем со мной, мой христианский друг. У меня пока нет денег, чтобы отдать тебе долг, но есть одна неплохая идея.

Я последовал за своим новым другом, который повел меня по узким, все время петляющим улочкам и переулкам Трапезунда. Миновав кажущийся бесконечным лабиринт, сплошь состоящий из похожих друг на друга как близнецы-братья серых и невзрачных домов, мы с Демиром подошли к небольшому двухэтажному дому, свежевыкрашенному в светло-зеленый, почти фисташковый, цвет.

– Дом моей матушки, – с неожиданной теплотой в голосе сообщил мне Демир и, по-хозяйски открыв слегка заедающую входную дверь, первым впустил меня внутрь дома.

Я оказался в большой и уютной комнате, которая показалась мне излишне переполненной разной мебелью и какими-то незначительными вещицами вроде салфеток, занавесок, маленьких подушечек, милых деревянных коробочек и шкатулочек, стеклянных баночек и флакончиков, а также длинных бус, висевших над дверью, что вела в смежную комнату. Тем не менее у меня не возникало ощущения беспорядка. Напротив, мне показалось, что все эти вещи находятся на своих, кем-то строго определенных местах.

Послышались легкие шаги, и из соседней комнаты появилась взрослая женщина. Она была достаточно высокой, удивительно стройной и такой же смуглой, как и сам Демир. Сначала женщина вопросительно посмотрела на мусульманина, а потом перевела свои красивые миндалевидные глаза на меня.

Мой друг приблизился к женщине, нежно обнял ее за плечи и начал что-то говорить на незнакомом мне языке. Я догадался, что язык был турецкий, хотя и не понял из импульсивной речи Демира ни единого слова. Женщина пристально смотрела в глаза моему другу, но ничего не отвечала. Когда турок наконец замолчал, она слегка кивнула и тут же скрылась в соседней комнате.

– Моя матушка. Ты можешь звать ее госпожа Дуйгу⁵⁷, – с улыбкой сообщил мне Демир.

– У тебя очень красивая и молодая матушка, – не мог не заметить я. – Вот только я не пойму, отчего она так спокойно отреагировала на все твои синяки?

– Погоди, сейчас она примется меня лечить.

В дверях вновь появилась мать Демира. В своих руках она несла какой-то небольшой металлический ларец. На этот раз госпожа Дуйгу улыбнулась мне, но как-то сдержанно и даже строго, после чего добавила по-гречески:

– Я рада видеть друга моего сына в нашем доме. Ты, христианин, поступил великодушно, и я благодарю тебя за это.

Матушка Демира усадила своего сына, словно маленького ребенка, на скамью и принялась энергично втирать в его израненное лицо какую-то на редкость вонючую мазь, извлеченную из принесенного ею ларца. Демир стойко сносил, должно быть, привычную для себя процедуру. Он лишь молчал да изредка морщился от боли.

Когда женщина закончила, то повернулась ко мне и проговорила голосом, не терпящим никаких возражений:

– Сейчас я буду вас кормить.

– Спасибо, госпожа Дуйгу, но я не голоден, – проявил я свою, воспитанную во мне Ливадином, вежливость.

– Мужчины всегда голодны, а молодые мужчины в особенности, – со знанием дела заметила женщина и снова покинула гостевую комнату, унося вместе с собой таинственный ларец.

– Вот и славно, – довольно потер руки Демир, – а потом мы с тобой отправимся в хаммам.

– В хаммам? – услышал я незнакомое мне слово.

– Именно в хаммам, – радостно подтвердил парень. – Это почти то же самое, что ваша баня, но намного лучше. К тому же далеко идти не придется, ведь хаммам находится в нашем доме.

Под воздействием удивительной мази госпожи Дуйгу с лица Демира мгновенно начала спадать краснота и отечность. Постепенно я смог разглядеть настоящее лицо своего нового друга. Оно оказалось чуть вытянутым, с красивыми миндалевидными глазами, как у матери, и перебитым, а когда-то, вероятно, идеально ровным носом. Выходит, что дрался мусульманин с завидной регулярностью и часто оставался битым.

В это время на столе появился плов, который хозяева дома упорно называли пилавом. Он был горячим, густым и наполнял всю комнату насыщенным запахом пряностей и чеснока. Я оказался благодарным гостем и с завидным аппетитом принялся уплетать все предложенные мне госпожой Дуйгу угощения, радуясь тому, насколько мудрой женщиной оказалась мать моего нового друга.

– А где твой отец? – спросил я у Демира, справившись с первой порцией пилава и неспешно принимаясь за вторую.

– Мой отец умер, – глубоко вздохнув, проговорил Демир. – Он был купцом и погиб в море пять лет назад.

– Мне очень жаль.

– Теперь я старший мужчина в нашей небольшой семье. Кроме матушки у меня есть младший брат. Его зовут Догу⁵⁸.

– А сам ты никогда не думал стать купцом?

– Ну уж нет, – усмехнулся мусульманин. – А вот мой брат здорово обращается цифрами. Он помогает матушке по хозяйству и в ее ремесле.

В комнате появилась мать Демира и предложила нам перейти в хаммам. Миновав несколько проходных комнат, мы оказались в узком помещении наподобие предбанника, из деревянной двери, в самом конце которого, словно из преисподней, сильно тянуло паром и жаром.

– А как же твои раны? – спросил я Демира, скидывая свою тунику на маленькую деревянную скамью.

– Хаммам для синяков даже полезен, – уверил меня парень, небрежно разбрасывая свою одежду на каменном полу.

Обнаженное тело Демира не имело ни единого изъяна. Парень как будто был соткан исключительно из мощных, рельефных мышц и выглядел, словно ожившая статуя одного из древнегреческих атлетов, что ваяли в стародавние времена скульпторы из дорогого белоснежного мрамора. По сравнению с турком можно было смело говорить о том, что мускулатура на моем теле отсутствовала вовсе.

Следом за Демиром я вошел в небольшое помещение, стены, потолок и пол которого были отделаны мелкими светло-голубыми камешками. Все вокруг меня оказалось окутано густым паром. Кое-как я различил каменные скамьи-лежанки, пристроенные с двух сторон необычного помещения, а также чашу из белого мрамора с обжигающе горячей водой посередине.

Растянувшись на ближайшей ко мне скамье животом вниз, я всем телом ощутил приятное, чуть обжигающее тепло. Горячий и влажный воздух проникал в мои легкие, но мне не было жарко, а пот и грязь сходили с моего туловища толстым слоем, будто ненужная кожа.

– Ну и как тебе турецкий хаммам? – расслабленным голосом спросил у меня Демир.

– Ты прав. У тебя здесь намного лучше, чем в городской бане, – честно признался я.

– Теперь ты сможешь приходить ко мне в гости, когда захочешь, и пользоваться хаммамом столько, сколько твоей душе будет угодно.

– Спасибо, – благодарно выдохнул я.

Через какое-то непродолжительное время я сел на скамью, взял в руки мочалку, сделанную из неизвестного мне волокнистого растения, и начал смывать с себя остатки пота и грязи. Кожа очистилась и к моему полнейшему недоумению стала намного белее, чем была прежде.

– До чего же ты разозлил Геру, когда так уверенно заявил, что являешься императорским чиновником, – вновь заговорил со мной Демир.

– Я не собирался злить этого Геру еще больше, чем уже успел разозлить ты, – криво усмехнулся я. – Кроме того, я сказал правду. С недавних пор у меня имеется чин миртаита при императорском дворе.

– И как же тебе в твоем возрасте удалось его заполучить?

– Я и сам толком не понял, – немного слукавил я. – Наверное, повезло.

– Понятно, – хмыкнул Демир. – Ты по жизни везунчик, да?

– Глупец и везунчик, – рассмеялся я, – или везучий глупец.

– А неплохое сочетание, – подхватил мой искренний хохот мусульманин. – Мне нравится.

– Скажи мне, Демир, что именно ты говорил своей матушке, когда мы только вошли в дом?

И я воспроизвел по памяти неизвестную мне турецкую речь слово в слово. Подобный трюк я проделывал не в первый раз, и всегда он срабатывал безупречно. Моя исключительная память не подвела меня и сегодня.

– Ты уверен, что не знаешь моего родного языка? – с некоторой заминкой, не скрывая своего искреннего удивления, спросил у меня Демир.

– Я не понял ни единого слова из того, что сейчас сказал тебе. У меня всего-навсего хорошая память.

– Даже чересчур хорошая, – присвистнул Демир и принялся переводить мне каждую фразу по отдельности.

Как я и предполагал, это был рассказ Демира о его сегодняшних злоключениях и моем глупом, но преподнесенном мусульманином весьма героически, поступке.

– Не так уж и сложно, – нарочито небрежно заметил я. – Если ты возьмешься учить меня турецким словам, то я совсем скоро смогу понимать твою родную речь.

– Было бы неплохо, – одобрил Демир. – Ты, выходит, из умных и головастых, да?

– В Константинополе у меня было прозвище Гупин.

– То есть головастик? Отлично! Теперь я буду всегда тебя так назвать, – ухмыльнулся Демир и принялся обучать меня новым турецким словам, всем тем, что первыми приходили ему в голову.

После хаммама мы вернулись в гостиную, где нас на столе ожидал черный чай. Он был горячий и невероятно густой, поэтому сильно отдавал горечью на языке и нещадно обжигал губы.

В комнате появилась госпожа Дуйгу. В своих руках она держала большой сверток, который протянула мне:

– Я знаю, что тебе нужна одежда к празднику, который состоится завтра во дворце. Думаю, что эта придется тебе впору. Примерь!

– Моя матушка знает толк в красивой одежде, – с удовольствием подтвердил Демир, – ведь в швейном ремесле она – лучшая в городе.

Я немного растерялся и попытался протестовать, но госпожа Дуйгу твердо заявила, что мой отказ ее страшно обидит и, надув губы, удалилась из гостиной, оставив нас с Демиром вдвоем.

– Моей матушке не стоит перечить, Гупин. Поверь мне, с ней намного проще согласиться, – заговорщицки подмигнул мне Демир, и я понял, что это и была та самая идея, которая пришла в голову мусульманину у городского трактира.

Я бережно развернул сверток. На моих руках лежала туника насыщенного василькового цвета, сшитая из тончайшего шелка. Ее подол и рукава были расшиты изящным растительным орнаментом, а ворот украшала россыпь мелких разноцветных бусин. Штаны были изготовлены из более плотного шелка небесно-голубого цвета с замысловатым ромбическим рисунком в черно-красных цветах.

– Надевай, а я отвернусь, если ты стесняешься своей тощей задницы! – рассмеялся Демир и демонстративно повернулся ко мне спиной.

Одежда госпожи Дуйгу села на меня как влитая. Натуральный шелк нежно прилегал к коже и приятно холодил тело. Длинная туника доходила мне почти до щиколоток и дополнялась по-праздничному яркими штанами. Я подпоясался плотным, умело расшитым нитями разных цветов, поясом. Подозреваю, что выглядел я в тот момент как настоящий богач, кошель которого сверху донизу набит золотом и серебром.

– Я была уверена, что тебе подойдет, – снова появилась в дверях госпожа Дуйгу.

Впервые на ее лице я заметил не строгую, а радостную улыбку. Женщина протянула мне короткие мягкие сапожки темно-синего цвета, которые также безупречно пришлись мне по размеру.

– Именно так и должен выглядеть молодой и важный господин на императорском празднике, – с гордостью произнесла госпожа Дуйгу и, не дожидаясь, пока я от избытка эмоций обрету дар речи и приступлю к выражению своей безмерной благодарности, вновь исчезла в дверях, ведущих в соседнюю комнату.

– Одежда великолепна, Демир! – воскликнул я с неподдельным восхищением. – Должно быть, она стоит целую кучу денег. Боюсь, что я не смогу дать твоей матушке за нее достойной цены.

– Считай, христианин, что это наш тебе подарок, – довольный моей реакцией проговорил Демир.

– Слишком щедрый подарок, – возразил я, с удовольствием продолжая водить рукой по гладкому и блестящему шелку.

– Сегодня утром ты был готов рискнуть своей жизнью, вступившись за меня перед четырьмя вооруженными людьми, так что я тебе еще должен.

– Нет, Демир. Это я теперь должен тебе целую горсть золотых монет, – справедливо возразил я.

– Ну уж нет, Гупин, между нами отныне есть лишь один долг в шесть асперов, что взял Гера из твоего кошеля в уплату моего проигрыша. Когда меня зачислят в военный отряд, и я начну получать приличное жалование, я сразу отдам тебе деньги.

– Тебе не стоит больше играть в кости, – с осторожностью заметил я.

– Клянусь Аллахом, что больше не буду! – как-то подозрительно легко согласился Демир.

– И шесть асперов ты мне не должен.

– Нет, должен, – продолжал упорствовать мусульманин.

Решив, что спорить с Демиром дальше не имеет никакого смысла, я сдался и примолк. Мой друг был слишком похож на свою мать, и упрямство, очевидно, было их основной семейной чертой.

Глава 6. Брак по расчету

Субботний день начался для меня уже привычным образом. Мальчик-слуга принес нам с моим соседом Михаилом Панаретом еду. Однако после вчерашней, невероятно вкусной трапезы в доме у моего нового мусульманского друга Демира завтракать дворцовой пищей мне не хотелось, и я даже не взглянул на доставленный к нам в комнату мальчиком поднос.

Мой сосед этим утром даже не думал отказываться от завтрака.

– Нас ждет отличный день! – громко хрустя подсушенным сухарем, с необычайным воодушевлением заявил мне Панарет. – По случаю свадьбы императора Василия и ромейской принцессы⁵⁹ во дворце будет дан праздничный пир, и нам несколько дней подряд не придется есть подобную гадость, – и парень бросил презрительный взгляд на жареные овощи, уныло лежащие на его тарелке.

– Тебе известно, что именно будет происходить сегодня? – с любопытством спросил я.

– А разве ты не знаешь? – уязвил меня Панарет моей невежественностью в вопросах придворного церемониала.

– Нет, – признался я. – Мне прежде никогда не доводилось бывать при императорском дворе.

– И как ты только сумел так быстро заполучить чин миртаита?! – с нескрываемой завистью воскликнул Панарет.

– Думаю, ты сам толком ничего не знаешь об императорской свадьбе, поэтому и не говоришь мне, – открыто усомнился я в осведомленности своего соседа, упорно не желая делиться с ним догадками о моем неожиданном возвышении.

– Я знаю! – настаивал парень и неохотно принялся мне рассказывать. – Сначала должно состояться шествие из Цитадели в церковь Богородицы Златоглавой, где совершится церемония венчания нашего императора и ромейской принцессы. Затем во дворце будет дан торжественный прием для императорских чиновников, а вечером – устроен пир, который может продлиться не один день.

Я присвистнул. Упоминание о пире с роскошной трапезой, который может растянуться на несколько дней, меня несказанно обрадовало. Я встал с кровати, умылся теплой, принесенной мальчиком-слугой водой и только теперь заметил стопку чужой одежды и странной формы шляпу, что лежали на моем столе.

– Твое? – спросил я у Панарета, указывая на незнакомые мне вещи.

– Нет, одежду принесли вчера по приказу императора Василия и оставили для миртаита Серапула, – с подчеркнутым равнодушием в голосе проговорил мой сосед.

Я взял в руки шляпу. Она была темно-синего цвета с необычной пирамидальной макушкой, обтянутой ярко-красным шелком. Под шляпой я обнаружил кафтан красивого голубого оттенка с богатой вышивкой золотом, шедшей по его вороту и рукавам.

– Выходит, все эти вещи для меня? – сделал невольный вывод я.

– Полагаю, что тебе прислали официальную одежду, положенную чину миртаита при дворе, – лениво пояснил мне Панарет.

– И что же? Теперь я должен буду всегда ее носить?

Признаюсь, я немного растерялся, ведь это могло означать, что сегодня я не смогу щеголять в тех прекрасных одеждах, которые подарили мне Демир и его матушка. С другой стороны, я удостоился чести и получил дар от самого императора Трапезунда.

Недолго думая, я решил надеть шелковую тунику прекрасного василькового цвета и мягкие темно-синие сапоги вместе с вещами от императора. Таким образом, длинный кафтан, который оказался мне несколько великоват, я надел на шелковую тунику, а шляпа необычной формы свободно села на мою голову. Зеркала у нас в комнате не было, но я решил, что мой наряд сложился неплохо. Панарет лишь крайне снисходительно кивнул, не удостоив меня более ни единым словом. В таком необычном для себя виде я отправился вниз.

В архиве я застал Ливадина, и нужно сказать, что мой учитель был одет не менее впечатляюще, нежели я сам. На голове у Ливадина красовалась шляпа такой же канонической формы, как и у меня, только вот ее макушка с маленькой красной кисточкой была отделана шелком не красного, а глубокого фиолетового оттенка. Отличались по цвету и наши кафтаны. У Ливадина он был сшит не из голубого, а из двуцветного, фиолетового и белого, шелка. Ко всему прочему, в руках мой господин держал посох, выкрашенный на одну половину в красный, а на другую – серебряный цвета.

– Вот и ты, Филат, а то я уже собирался за тобой посылать, – с выражением сильной озабоченности на лице поприветствовал меня Ливадин.

– Свадебная церемония уже началась? – спохватился я, что мог опоздать к началу торжества.

– Нет, но нам давно пора быть на площади, – объявил Ливадин, одобрительно изучая мой внешний вид. – Одежда села на тебя неплохо, мой мальчик, но вот шляпу ты умудрился надеть задом наперед, – ухмыльнулся мой учитель и ловко перевернул ее ровно на сто восемьдесят градусов.

– А что означает вся эта необычная одежда, шляпы и твой посох, учитель? – не удержался, чтобы не спросить, я.

– Каждому чину при дворе соответствует свое одеяние и цвет, – подтвердил Ливадин догадку Панарета.

– И что же, мы всегда должны будем так одеваться?

– Только в дни больших праздников и важных придворных церемоний, – терпеливо пояснил мне учитель. – Однако хватит вопросов. Идем, мы с тобой и так изрядно задержались.

Вместе с Ливадином мы вышли из здания архива. Все пространство напротив дворца оказалось переполнено людьми. Судя по их таким же, как у нас с Ливадином, необычным нарядам: пирамидальным шляпам и тюрбанам, посохам и жезлам, непривычно ярким – красным, зеленым, фиолетовым, золотым и серебряным – одеждам, дворцовая площадь была заполнена исключительно титульными императорскими чиновниками.

Я увидел деревянный помост, возведенный всего за одну ночь в самой южной части дворцовой площади. Со всех сторон он был закрыт златоткаными шелковыми завесами и окружен кольцом из императорской стражи и придворных слуг. Мне захотелось приблизиться к загадочному сооружению, но из-за множества людей вокруг сделать это представлялось невозможным.

– Прокипсис, – уловил мой заинтересованный взгляд, обращенный к замысловатой конструкции, Ливадин. – Сейчас мы с тобой, Филат, станем свидетелями поистине чудесного зрелища и важной составной части свадебного обряда, а именно церемонии явления невесты императора своим подданным.

Внезапно началось оживление со стороны дворцового крыльца, и в дверях появился статный мужчина в длинном черном одеянии с роскошным золотым шитьем и куполообразным венцом на голове. Я догадался, что передо мной предстал император Трапезунда Василий. Это был зрелый, плотно сложенный мужчина с широким лицом, немного крупным носом, аккуратными черными усами и раздваивающейся на концах такой же черной бородой.

В толпе раздались множественные голоса, что наперебой принялись приветствовать своего государя:

– Да здравствует император Василий! Многие лета! Многие лета! Многие лета!

Спустившись с дворцового крыльца, император Василий торжественно проследовал в направлении деревянного прокипсиса. За ним степенно шествовала его мать, деспина Джиаджак, и ближайшие представители его окружения, среди которых я заметил Никиту Схолария в красно-золотом кафтане и пирамидальной шляпе такой же цветовой гаммы.

Императорские чиновники расступались перед своим повелителем и с почтением кланялись ему. Как только василевс приблизился к деревянному помосту, он остановился. Взяв небольшую, но многозначительную паузу, Василий демонстративно взмахнул своей рукой. По сигналу императора неведомо откуда начали играть флейты и трубы, а завесы на помосте стали медленно раздвигаться.

Несмотря на светлое время суток, деревянное возвышение дополнительно освещалось факелами, которые держали в руках стоявшие вокруг помоста коленопреклоненные слуги. Когда занавесы помоста были раздвинуты полностью, я увидел ромейскую принцессу, что горделиво восседала на окованном золотом роскошном троне. Девушка была одета в ярко-красное облачение с длинными и очень широкими рукавами, а ткань ее наряда украшали изображения золотых двуглавых орлов, являющихся символами императорского дома Палеологов. Принцесса сидела неподвижно, сохраняя царственную позу, и все время молчала, милостиво позволяя своим новым подданным себя лицезреть.

К музыкальному сопровождению удивительной церемонии присоединился хор, и десятки голосов принялись исполнять хвалебные гимны в честь ромейской невесты.

Придите люди, встретим с вами высокородную принцессу,

Во крещении славную Ирину, дщерь великих Палеологов!

Благословенна дева во Христе, святом Сыне Господа нашего,

Да вознесем ей хвалы во имя Отца и Сына, и Святого Духа!

Такими словами начался первый гимн в честь Палеологини, после завершения которого хор перешел ко второму, к третьему, а затем к четвертому и даже к пятому стиху. Содержание всех гимнов было примерно одинаковым и заключалось в том, что Господь благословляет ромейку, даруя ей и ее новым подданным свою милость и благодать. Вся церемония напоминала мне нечто среднее между церковной службой и театральным зрелищем, в котором сцена, однако, постоянно оставалась статичной.

Песнопения в честь принцессы длились около часа. После этого занавеси на помосте были торжественно задвинуты.

Звучно протрубили трубы, и к императору Василию подвели черного коня, того самого боевого жеребца по имени Маргос, который на второй день моего пребывания в Цитадели чуть было не откусил мне палец. Василевс ловко вскочил на своего любимца и направился к воротам, ведущим из Цитадели в Средний город. Деспина Джиаджак верхом на белой лошади двинулась за сыном, а подданные государя неспешно последовали за членами императорской семьи, образовывая длинную пешую процессию.

Я держался вместе с Ливадином. Выйдя из ворот Цитадели, мы с учителем спустились к церкви Богородицы Златоглавой. Я заметил, что по случаю торжественного шествия улицы города были посыпаны опилками и празднично украшены ветвями лавра, розмарина и ветвистого плюща.

Церковная площадь и все прилегающие к ней улицы были заполнены жителями города, которые пришли поздравить своего императора и его невесту. Мне показалось, что людей здесь было несколько сотен, а может быть, даже и целая тысяча. Императорская охрана с видимым усилием сдерживала толпу, норовившую приблизиться вплотную к церкви, и обеспечивала нам, участникам праздничной процессии, возможность свободно войти в священную обитель.

Вместе с другими чиновниками я втиснулся через западные ворота в церковь Богородицы Златоглавой и, миновав экзонартекс и нартекс⁶⁰, оказался в центральном помещении священного храма.

– Тебе, Филат, придется остаться здесь, – заявил мне Ливадин, когда мы с ним находились в самой западной части центрального нефа⁶¹ церкви.

– Почему? – недовольно вопросил я, собираясь пробраться как можно ближе к алтарю, чтобы рассмотреть церемонию венчания императора Василия и принцессы как можно лучше.

– Все присутствующие в церкви должны располагаться в соответствии со своим чином, – сухо пояснил мой учитель.

То был, пожалуй, первый раз, когда я на собственной шкуре испытал всю силу и несправедливость иерархичных традиций, которые действовали не только в Константинополе, но были живы и в Трапезунде. Мне пришлось остаться в одной из наиболее отдаленных частей церкви и наблюдать за дальнейшими событиями лишь издалека.

Раздались первые аккорды несколько монотонной церковной музыки, и хор с высокими мужскими голосами запел какие-то плохо известные мне псалмы. На амвон, деревянное возвышение, что было установлено перед алтарем, торжественно взошел священник в искрящемся золотом одеянии и с очень длинной, будто бы серебряной, бородой.

– Митрополит Григорий, – с почтением прошептал немолодой мужчина рядом со мной, одетый в такой же голубой с золотом кафтан.

Следом за митрополитом на амвон поднялся император Василий, и спустя всего несколько минут в церковь через северные двери вошла ромейская принцесса. Девушка гордо взошла на помост перед алтарем и решительно встала рядом со своим женихом. По сравнению с императором Василием принцесса казалась маленькой и хрупкой девочкой, по росту едва доставая василевсу до плеча.

Церемония венчания началась, и митрополит Григорий приступил к чтению длинных, а местами даже чересчур длинных молитв. Его ровный, хорошо поставленный голос лишь изредка прерывало стройное многоголосье церковного хора.

Обряд венчания показался мне чрезвычайно долгой и однообразной процедурой. Признаюсь честно, что я никогда не питал особой тяги к религиозным службам и литургиям, хотя и считал себя истинным и добрым христианином. Непроизвольно мой взгляд принялся изучать церковь, которая показалась мне небольшой, а в сравнении с монументальной и величественной Святой Софией в Константинополе, так и вовсе крошечной.

Я внимательно рассматривал стены Богородицы Златоглавой, которые были украшены фресками из библейского цикла и изображениями многочисленных святых. В приалтарной части я разглядел мозаику, сделанную из невероятно дорогого и ценного камня греческих императоров бордово-фиолетового оттенка под названием порфира. Еще одной диковиной церкви оказалась мозаичная икона Пресвятой Богородицы, которая вся целиком была составлена из мельчайших кусочков драгоценных камней и металлов и излучала какое-то необыкновенное, кажущееся чудодейственным, сияние.

Откровенно заскучав на середине церковного ритуала, я принялся рассматривать людей, которые находились в церкви. Было очевидно, что подданные императора точно знали места, которые они в соответствии со своим рангом должны были здесь занимать. Так, ближе всего к алтарю находилась группа в красном и красно-золотом облачении, а затем чиновники в зелено-золотых и желтых одеждах, за ними стояли мужчины в бело-золотых и фиолетовых с золотом или серебром костюмах, а вот все люди вокруг меня были чиновниками младшего ранга и носили исключительно голубые, обшитые золотом, кафтаны.

Я перевел свой любопытный взгляд на галереи, что занимали верхний ярус церкви. Там, наверху, располагались знатные женщины и жены императорских чиновников. Среди множества незнакомых мне лиц в богатых и разноцветных нарядах я искал Элени, но безуспешно. У меня не было сомнений, что девушка должна была находиться в церкви, однако, она, судя по всему, выбрала место на другой стороне галереи, которая оставалась недоступной для моих глаз.

Церемония венчания завершилась, и митрополит Григорий официально провозгласил императора Василия и ромейскую принцессу мужем и женой. Теперь василевсу предстояло короновать Палеологиню и в строго установленном порядке наречь ее правительницей Трапезунда.

Из рук митрополита император Василий принял золотую корону и, повернувшись к своей молодой супруге, которая преклонила перед ним колени, возложил на голову девушки тяжелый золотой венец. В одночасье хор разразился радостными песнопениями, а василевс вместе с коронованной государыней Трапезунда величественно сошел с амвона под праздничные ликования всех присутствующих в церкви.

Следуя за императорской четой, чиновники принялись суетливо покидать церковь, но опять-таки в соответствии со своими статусными привилегиями. К моменту, когда я смог выйти из священной обители, погода на улице успела перемениться, и начал накрапывать мелкий косой дождь.

Я вновь увидел императора Василия и ромейскую принцессу. Супружеская пара находилась на церковной площади и, восседая верхом на лошадях, бросала в толпу медные монеты. Люди, пришедшие к церкви, шумели и кричали, как мне сначала показалось, от радости и восторга. Но вдруг дальние ряды пришли в движение и в стремлении получить деньги от императора начали давить на людей, стоящих впереди. Императорская стража предприняла попытку сдержать внезапный нажим, что привело к стремительно начавшейся в толпе давке.

Через минуту я слышал лишь дикий ор, безумное женское верещание и отчаянные крики тех, кто, не выдержав натиска толпы, упал на землю и оказался под ногами у вмиг обезумевших людей. Стражники императора, не сумев сдержать намного превосходящую их по численности толпу, отступили, и оцепление оказалось прорванным.

Несколько мужчин бросились к императору, в мольбе простирая свои руки к небу, а один грязный нищий приблизился к принцессе и нагло ухватился за подол ее широкого шелкового наряда. Девушка взвизгнула от неожиданности и страха. Но тут к ней подоспел кто-то из телохранителей и больно ударил убогого мужчину хлыстом по лицу. Двое других охранников принцессы оттащили нищего подальше от Палеологини, продолжая при этом грубо пинать его ногами в живот.

В это время боевой конь василевса по имени Маргос расценил приближение незнакомых ему людей как нападение и, резко встав на дыбы, лягнул одного из надвигающихся на него мужчин. Тот отлетел от императора Василия на несколько метров и остался лежать на мощенной камнем площади почти без движения.

Народ взревел неистовее, чем прежде. Государь отдал своим солдатам приказ, и те начали выстраиваться цепью вокруг него и Палеологини. После этого Василий, схватив под уздцы лошадь своей молодой супруги, принялся спешно удаляться с площади в направлении Цитадели. Мать императора, знать и чиновники поспешили последовать за своим повелителем, не соблюдая более никакого приличествующего церемониального порядка.

Толпа, не получив желаемых монет от императора, начала требовать заветную медь от его свиты. Люди толкались, выли и хватали за руки и ноги всех, кто был одет в шелковые одежды. Я почувствовал, как какой-то мужик с пугающе диким взглядом настолько резво схватил меня за рукав и потянул на себя, что я едва не растянулся прямо на земле. Не иначе как каким-то чудом, я сумел освободить рукав своей туники из крепкой хватки обезумевшего мужика и ринулся прочь от впавшей в совершенное беспамятство толпы.

Я бежал вперед по дороге, ведущей к Цитадели, и пытался глазами отыскать своего учителя. Оглянувшись назад лишь один только раз, я увидел, как императорская стража выстроила стену из щитов и умело сдерживала наш отход, который мне напоминал настоящее бегство с поля боя.