000
ОтложитьЧитал
Пролог
Встречая лобовым стеклом крупные капли, машина с диким ревом неслась по практически опустевшей ночной трассе, оставляя позади редких желающих прокатиться в такой час. Дворники плохо справлялись с потоком воды, но юную водительницу это совсем не беспокоило. Стоящие в глазах слезы дворниками не смахнешь.
Свернув с трассы на грунтовку, она проехала ещё метров пятьсот и остановилась. Заглушив двигатель, крепко стукнула ладонями по рулю и закричала. Долго, громко, навзрыд, не в силах справиться со своей болью. Крик сменился скулежом и всхлипами, постепенно затихая и уступая место шуму капель дождя по крыше машины.
Оля вышла из своего белого Nissan Murano, не оглядываясь щелкнула брелком сигнализации и отправилась по пояс в мокрой траве к реке, что была чуть ниже от дороги.
Потоки воды промочили её до нитки в считанные секунды.
Оля села на мокрую траву и стала смотреть на воду.
Вот на том уступке, где берег чуть повыше, они вместе смотрели, как плавают утки. Вспышкой нахлынуло воспоминание: Саша стоит позади неё, обняв за талию и спрятав лицо в её шее. Время для них будто остановилось. Слова были излишни. Они любили друг друга и были бесконечно счастливы.
Слезы снова потекли по щекам, создавая горячий контраст с холодными каплями дождя.
Пустота. Командировка, авария, два трупа. Неделя до свадьбы. Похороны с закрытым гробом. Поседевшие и потерянные родители, которые будто постарели на несколько лет в один день.
Какого хрена, жизнь?!
И рыдания вновь вырвались из её груди. Ничего не сделать, его не вернуть. Даже не сказать последнее "люблю".
Нужно это просто пережить, просто пережить, просто пережить… Оля повторяла в исступлении эти слова. Но как? Как это пережить? Когда все вокруг напоминает о нем… Оплётка на руль в машине – его подарок. Его рубашки в шкафу. Его запах на постели. Его фото на заставке телефона, где он нежно целует Олю в щёку.
Оля сняла с руки кольцо, подаренное Сашей в день помолвки. Золото и голубой топаз. Красиво подчеркивало её глаза, цвета ясного неба. У её Саши были такие же… Кольцо всегда было чуть великовато, но очень дорог был человек, который его подарил, и Оля носила. Вот и сейчас она вернула его на палец, коротко поцеловав камушек.
Возвращаться домой не хотелось, и не было сил. Больше там никто не ждёт. Верить в произошедшее отчаянно не хотелось. Мозг протестует, а сердце рвётся на части… Она осталась одна. Точка.
Запаса слез хватило где-то минут на сорок. Больше не было сил. Не сегодня.
Дождь постепенно стихал, ветерок понемногу прогонял тучи, открывая светлое ночное небо.
Ночь Ивана Купалы входила в свои права. Прошлым летом здесь было много молодёжи, которые хотели приобщиться к славянским обрядам. Жгли костёр, прыгали через него, девушки плели венки и отправляли их по воде… Сегодня дождём смыло всех желающих попрыгать через костёр, да и мокрые дрова горели бы плохо. Берег реки был безлюдным. Кто-то сказал бы, что жутковато одной бродить вдоль речки, где то заросли травы, то кусты, то открытые широкие поляны… И не поймёшь, где страшнее: в тёмных кустах, где дрожат тени, или посреди поляны, где ты как на ладони, и негде укрыться ни от ветра, ни от взгляда.
Оля не боялась ни теней, ни взглядов. Все самое страшное с ней уже произошло.
Глубокий вдох – медленный выдох. Вдыхаем чистый воздух, голубой, выдыхаем – всю боль, горечь, отчаяние, все тяжёлое и чёрное, что скопилось в душе. Интуитивная медитация помогала взять себя в руки.
Прохладный ночной ветер, все сильнее намекал на необходимость просушиться и согреться. Оля отжала от дождевой воды свои длинные каштановые волосы, чуть встряхнула ими. Порыв ветра протянул до костей, и Оля застучала зубами. Захотелось в горячий душ. Развернувшись в сторону дороги, Оля собиралась идти к машине, но вдруг взгляд её остановился на полевых цветах. Луна, выглянув из-за рваного облачка, хитро подсветила кружок, где росли васильки, ромашки, Иван-да-Марья, цикорий… Решение пришло спонтанно: нужно сплести венок. Мысленно попрощаюсь с моим любимым Сашенькой… И пусть венок заберёт с собой хотя бы часть боли. Чтобы стало полегче.
Немного помогая себе ключом с особо стойкими стеблями, Оля собрала большой букет, а затем наскоро сплела веночек. Неказистый, пытающийся развалиться, как только Оля его отпускала.
– Что ж, не будем расстраиваться, это я в первый раз…, – пробормотала Оля, и на всякий случай скрепила венок резинкой для волос, найденной в кармане.
Закатав мокрые джинсы, Оля сняла кроссовки, и вошла в воду. Было на удивление мелко, и метра за четыре от берега вода всё ещё не доставала выше колена. Закатанные джинсы тем не менее уже все равно были в воде: скинни высоко не поднять, а снимать и надевать потом мокрые штаны на мокрое тело совершенно не хотелось.
Медленное течение будто нехотя подхватило венок, но не спешило его уносить, будто спрашивая: ты уверена, что этого хочешь?
Оля нерешительно подтолкнула венок от себя и пробормотала, глотая поступающие слезы: "Прощай, мой хороший! Спасибо за все счастливые минуты, что ты мне подарил. Мне так тебя не хватает… Пусть тебе там будет хорошо… А я постараюсь держаться и жить дальше… Наверное… ".
Венок поплыл, и вскоре скрылся за поворотом русла реки. Луна снова скрылась за пролетающим ошметком тучи, и возвращалась к машине Оля уже в темноте.
***
В кроссовках озадаченно хлюпнуло. Машины на месте не было. Место было, а машины нет. И следов нет. Оля нажала кнопку на иммобилайзере – нет сигнала. Сердце нехорошо затрепетало. "Да как можно было вот так тихо угнать, чтобы я даже не услышала?! Тихо же было, машина почти в прямой видимости…", – испуганно подумала Оля.
Начинающаяся паника подгоняла. Оля побежала в сторону трассы, в надежде, что просто отошла от машины слишком далеко. Не найдя машины, побежала в другую сторону. Впустую. Ничего. Ни машины, ни сигнала, ни следов.
"Да ладно, неужели придётся вызывать МЧС? Хрен с ним с МЧС, хотя бы такси. Ключи от квартиры в кармане, телефон тоже. Надо домой, пока не заболела, а машину завтра найду, Эльку попрошу свозить меня снова сюда". Оля разблокировала экран смартфона.
Телефон показывал отсутствие сети. Ни интернета, ни звонков. Ничего.
Олю будто обдало холодом, только почему-то изнутри. Как отсюда выбираться? Надо, наверное, пешком дойти хотя бы туда, где ловит телефон.
Приняв решение, Оля поплотнее запахнула ветровку и побежала. Разгоряченное тело так легко не переохладить.
В этом была вся она: надеяться на лучшее до последнего, сначала делать – потом паниковать, не ныть – а решать… Вот и сейчас, заткнув страх куда подальше, она включила режим выживания.
***
Сколько можно успеть пробежать за десять минут? А за двадцать?
На исходе получаса движения то рысцой, то шагом, Оля поняла, что ничего не поняла.
По её расчётам она давно уже должна была выйти на трассу. Но трассы не было. Не было шума машин и железной дороги, которая проходила по другую сторону от магистрали.
Можно было бы предположить, что она заблудилась, если бы она не знала это место, как свои пять пальцев. Она часто приезжала сюда – и с Сашей, и одна – и дорогу эту знала до последней кочки и до последнего кустика на обочине. Оля, наверное, могла бы по ней с закрытыми глазами проехать и не заблудиться, не въехать никуда – движения отработаны до автоматизма.
Но поверить в то, что дорога испарилась, вместе с машиной и железнодорожной веткой – это расписаться в собственном слабоумии. Ведь так?
Однако можно было сейчас признаваться хоть в слабоумии, хоть в недержании, хоть в убийстве Кеннеди. А трассы не было. И посёлка за трассой не было. Была длинная дорога посреди поля, плохо наезженная и почти заросшая травой. Поле простиралось вперёд, насколько хватало ночного зрения. Ни леса, ни населённых пунктов. Ни луны на небе. Ни рваных тёмных тучек, что расползались после дождя по небу, скрывая всю красоту и все ориентиры.
Но ведь была же луна, это совершенно точно. Вспоминая классику, Оля невольно подумала о гоголевском "чорте", который украл луну прямо с неба. Вместо яркого светила, под бледными лучами которого она собирала полевые цветы, на небе теперь мерцали мириады звёзд. Это было завораживающе прекрасно, будто на снимках с высокой выдержкой, которые умеют делать только фотографы с филигранным чувством прекрасного и с отменными дорогими линзами и фильтрами для ночной съемки. Да, такое Оля видела только на фото, и никогда вживую. В городе так или иначе всегда найдётся освещение, которое смажет небесную картину. Как минимум это подсветка трассы и железнодорожных станций.
И их совершенно точно по всем признакам здесь не было. Странно?
Эмоциональных сил не осталось ни удивляться, ни даже паниковать. Нужно было просто идти, пока или не упадёшь, или не дойдёшь куда нужно. И Оля шла и шла, отключив голову и просто механически переставляя ноги.
Электронный циферблат часов показывал три часа ночи. Телефон по–прежнему не ловил связь. Экстренные вызовы на номера спецслужб не осуществлялись.
К четырем часам утра забрезжили первые рассветные лучи, и Оля перестала спотыкаться.
Впереди показалась полоска леса. Дорога, по которой шла Оля, резко стала забирать вправо, вдоль леса. А прямо впереди мелькнул огонёк. То затихнет, то снова ярче загорится. Тёплый такой, не как от диодного фонарика. Может, дом лесника?
Оля сошла с дороги и направилась прямиком на огонёк, по пояс в полевой траве.
***
Огонёк действительно привёл Олю к маленькому домику. Невысокий, покосившийся, бревенчатый, с еловым лапником на крыше и одним окном. В том-то окне, за простенькой белой занавесочкой Оля и увидела огонёк. Значит, там кто-то был и не спал. Она постучала.
– Входи-входи, девица, давно уж тебя дожидаю, – до Оли донесся скрипучий голос старой женщины.
Бабулька сидела на длинной лавке у печи, а на столе стоял подсвечник с тремя свечами.
– Здравствуйте! – поздоровалась Оля, смутившись. Теперь, найдя жилье и живого человека, она не знала, о какой помощи попросить. Обогреть, накормить, дать позвонить?
– Здравствуй-здравствуй. Проходи к печи, погреешься. Сымай мокрое белье-то, а то застудишься ведь! Я вот и сухую одежду тебе подготовила!
С этими словами бабуля протянула стопку чистого белья и жестом пригласила располагаться рядом.
– Ааааа, – догадалась Оля, – вы наверное из этих… Реконструкторов-ролевиков? Сюжет какой-то отыгрываете? Вы не меня ждали, а кого-то другого…
Старушка пожевала губами и вздохнула.
– Эх, девонька, не поняла ты ещё, что случилось с тобой…
Многозначительно замолчав, бабуля проворно поднялась с лавки и достала из печи ухватом глиняный кувшин и чуть пошире глиняный горшок.
– Ты давай переодевайся да садись, каши поешь да отвару выпей. Не то как проснёшься, кашель будет лютый.
Оля послушалась и принялась переодеваться. В стопке нашлась длинная белая нательная льняная рубаха, вышитый сарафан и тёплые вязаные чулки, достававшие выше середины бедра, очень колючие.
"Очень натуралистичные у них костюмы и инвентарь. Рубахи, горшки, ухваты, русская печь… Вот это детализация…", – думала Оля, разглядывая себя и постепенно согреваясь в протопленном домике.
Старушка тем временем споро накрыла на стол, поставив на стол деревянную посуду: миску с кашей, ложку и кружку, от которой поднимался витиеватыми клубами пар…
– Садись, голубушка, ешь да согревайся, а уж потом, как поспишь, мы с тобой и потолкуем.
Оля не спорила. От женщины ощущалась власть и сила, и почему-то становилось спокойно.
Каша провалилась, не оставив послевкусия. Отвар же оказался горьким, терпким и в то же время чуть сладковатым от мёда. Поморщившись, она выпила его до дна.
Старушка отвела Олю и уложила спать на печи.
Последнее, что она запомнила из этого дня – прикосновение свежей наволочки к лицу и обволакивающее тепло, которое уносило в приятную дрему…
Глава 1. Погружение
Не открывая глаз, Оля прислушалась: шаркающие шаги, шорох открывающегося засова, скрип двери. Из тяжёлого забытья девушку вырвал стук в дверь. Глаза открываться упорно не хотели, а голова отказывалась вспоминать, с какого момента нужно продолжить жизнь.
– Ты пошто шум подымаешь, окаянный? – отчитывал гостя ворчливый голос старухи.
– Так это… – мужчина отдышался, будто после долгой пробежки, – баб Грунь, рожает же Марьюшка моя!
– Ох, ноги мои нерасторопные, собираюсь! Обожди на улице!
Дверь со скрипом закрылась. Старушка, которую мужчина назвал бабой Груней, подошла к печи и растормошила Олю.
– Доброе утро, голубушка! Слушай да не перебивай! Я в село поеду, лошадь пригнали. К вечеру вернусь. Коли голодной не хочешь остаться, топи печку да сготовь. Из избушки выйдешь – позади махонький родничок бьёт: в нем умоешься, в нем и водицы наберёшь. Кладовочку небольшую за дверью в дальнем углу избы найдёшь – там запасы крупы, муки, грибов сушеных. Да смотри, убегать не советую, лес кругом, опасный да дремучий! Вечером с тобой побеседуем, ты токмо дождись!
Не позволив Оле даже рот раскрыть, старушка поспешно набросила на себя дорожную накидку, прихватила сумку и вышла из дома. Оле показалось, что бабулька что–то ещё пробурчала под нос и усмехнулась, но этого она уже не разобрала.
Присев на своей постели, Оля огляделась. Машинально бросила взгляд на запястье – 10:33. Что-то не сходилось, за окном лишь только забрезжил рассвет, а по часам выходило, что уже дело близилось к полудню. Списав нестыковку на неполадки техники, девушка решила осмотреться. В свете пока еще неяркого утреннего солнца избушка все равно выглядела более просторной и уютной, чем это показалось ночью. Дверь, одно окошечко. Бревенчатая, утепленная мхом. В углу на полу два стояли два сундука. Над ними под потолком и сверху вдоль печки висели сухие пучки трав, мухоморы с бежевыми и красными шляпками, ветки разных хвойных деревьев с шишками… Печь, на которой спала Оля, была большая, белённая. Под ней, в подпечье, лежали заготовленные дрова. Но искала взглядом Оля совсем другое.
Телефон издал требовательный писк. Батарея обещала скоро разрядиться и оставить Олю без связи, а ей ещё надо было как-то связаться с цивилизацией, сообщить на работу, почему она не пришла, позвонить в полицию… Только сети всё ещё не было.
Спустившись на пол, Оля принялась осматривать стены на предмет розетки. Ничего, даже намёка на неё. Выключателей не было тоже. Очевидно, дом не был подключён к электричеству, и это создавало определённые неудобства. А ещё неудобство создавала необходимость и неотвратимость похода в туалет. Поиски пришлось прекратить.
Надев ещё влажные кроссовки поверх шерстяных чулков, Оля, озираясь, пошла за домик в поисках заветного деревянного строения. Однако никаких других строений, кроме избы, поблизости не обнаружилось. В низине за избой действительно бил ключ, журчал ручеек, а вот признаков культурного туалета не было. Всё так же озираясь, Оля побежала искать подходящие её потребностям кустики, продолжая удивляться неприхотливости ролевщиков в их стремлении добиться аутентичности. Ни электричества, ни туалета нормального в лесной глуши. Обратно в сторону избы бежала резво, забыв о том, что с ночи гудят ноги – пищащий рой комаров недвусмысленно намекал, что хочет завтракать.
Умывание родниковой ледяной водой тоже оказалось весьма бодрящим опытом.
Отложив в сторону льняное полотенце, Оля села за стол. Мысли и воспоминания о событиях прошлых дней наваливались с новой силой. Слезы снова потекли по щекам, глаза защипало. Перед глазами все стоял её Саша, в тот день, когда он уезжал в эту проклятую командировку…
***
– Сашуль, а тебе точно обязательно туда ехать? – Оля обняла его за талию и подняла взгляд.
– Не обязательно было, но я уже согласился. Это на пару дней всего. Соскучиться не успеешь – Саша нежно поцеловал Олю в кончик носа.
– Что за объект у вас?
– Новую подстанцию будут строить. Проект выслали, нужно проверить на месте выполнение всех технических условий. Ничего нового, всё как всегда. Меняются только локации. А у тебя какие планы на эти два дня?
– Хммм… Сначала провожу тебя, потом поеду на работу. Поступил новый заказ на пошив костюмов для премьеры театральной постановки. Нужно с костюмером все обсудить, учесть все особенности одежды той эпохи… Бориса Годунова будут ставить.
– Интересный, должно быть, проект!
– Ты знаешь, Саш, историей вообще никогда не интересовалась. А как услышала об этом заказе, думать ни о чем больше не могу! Листаю постоянно картинки с костюмами, придумываю, какие ткани лучше взять и как образы обыграть…
– Ууу, аж глаза загорелись! Ну, точно не заскучаешь! Ладно, я полетел. Люблю тебя, родная! – и тёплый поцелуй согрел губы Оли. Ладонь её мужчины по-хозяйски прошлась по её ягодицам под шелковым халатом.
– И я люблю тебя! Возвращайся скорее!
***
Тоска сжала сердце с новой силой, но плакать и дальше уже не получалось. Боль есть, пустота есть, а слезы заканчиваются.
Оля решительно встала, вытерла рукавом рубахи мокрый нос, и снова взялась за телефон.
Открыла карты и попробовала обнаружить себя по геолокации. Даже вышла из избушки на открытую поляну. На небе ни облачка, рядом – ни дерева, а сигнала нет – ни со спутника, ни от вышки. Заряда аккумулятора оставалось 5%.
Ничего не оставалось, как по указанию старухи топить печку и готовить себе поздний, если верить часам, завтрак.
Эта ситуация уже порядком успела надоесть Оле, и она ощущала себя будто выпавшей из жизни. Однако заблудиться в лесу ещё сильнее желания у неё не было.
Печь ещё хранила тепло после ночной растопки. Но жара, чтобы что-то приготовить, уже было мало. Оля отодвинула дверцу и заглянула в устье печи. Не найдя прихваток, она взяла у стены ухват и вытащила из печи два горшка. В одном обнаружился вчерашний отвар, в другом – остатки каши. Оля перенесла горшки на шесток, чтоб остывали, а сама занялась печью.
Детство, проведённое в деревне у бабушки с дедом, не прошло даром, и как топить русскую печь Оля имела представление.
Кочергой пошевелила оставшиеся угли в глубине печи. С красными каемками, которые ещё могли дать огонь, она пододвинула поближе.
Чуть приоткрыла поддувало. Поставила в устье печи несколько поленьев пирамидкой, под них положила щепу и бересту для розжига. Пододвинула к этой конструкции горячие угли и стала раздувать огонь.
Минут через 5-7 щепа стала заниматься и понемногу дымить, а когда вся пирамидка дров загорелась, Оля кочергой подвинула её поглубже внутрь. Закрыла дверцу поплотнее, и проверила заслонку, чтобы была открыта.
Печь уютно защёлкала сухими дровами, в избе запахло дымком и древесиной.
Олина бабушка всегда хранила посуду для готовки в подшестке, поэтому поиски, в чем приготовить, она начала именно оттуда. В подшестке обнаружился железный противень, скорее всего предназначенный для выпечки хлеба. За незнанием рецепта, идея о выпечке отпала сразу, и Оля задвинула лист обратно.
Оставались два крупных глиняных горшка, которые уже успели остыть.
Оля взяла тот, что с остатками каши, и пошла наружу, к роднику, чтобы вымыть.
Рядом с родником обнаружилось углубление с дощечкой, куда можно было поставить чистую посуду. Неподалёку послышался стрекот сороки. Большая и, очевидно, голодная, она боком скакала к Оле со стороны избушки, сверкая на неё чёрным глазом-бусинкой.
– Ты бабулина питомица? – удивилась Оля такой смелости птицы, – тебя нужно покормить?
Сорока не улетала, подходила все ближе и с любопытством разглядывала Олю. На завалинке возле дома Оля приметила небольшую деревянную плошку со следами еды. Сполоснула её в роднике и выложила туда остатки остывающей каши. Сорока подскочила и стала лакомиться угощением, а Оля, не теряя времени, помыла горшок, набрала чистой воды и отправилась обратно в избу.
В кладовке обнаружилось несколько мешков с крупой. Оля выбрала полбу, взяла сухие грибы и луковку с подвеси. Замочила грибы и полбу, порезала лук. Пока печь топилась, Оля проверила свою одежду, не высохла ли. Джинсы и плащ были ещё влажными, а в кроссовках все ещё стояла вода. Нужно было просушить: Оля растянула одежду на верёвке вдоль печи, прямо между мухоморов, а кроссовки поставила сверху на печь, предварительно закатав в рулон постель. Подмела пол, найденным в подпечи веником, и села ждать, когда же протопится печь, и можно будет ставить в устье горшок с кашей.
Минуты ожидания тянулись так томительно, что захотелось снова спать. Однако тревога и неопределённость заставляли быть напряжённой и бдительной.
Что-то определённо было не так.
Оля задумчиво засмотрелась на рукав своей рубахи. Белый, но не кипенно-белый, как офисная блузка, а немного желтовато-серый. По пройме рукава шла тонкая вышивка красными цветами и листьями. Похожие рубахи они с Элькой шили для театра. Массовке изготавливали костюмы крестьянок. Но вышивка – дорогое удовольствие, поэтому отделка косовороток и женских рубах была либо с пришивной тесьмой, либо с машинной вышивкой поверх ткани. Рукоделием они не занимались. Не в таких масштабах.
Рубаха, надетая на Олю, определенно была вышита вручную.
"Кто сейчас будет заниматься вышивкой? Упоротые реконструкторы?" – думала Оля, – "возможно, но и они стремятся сэкономить время на подготовке костюмов. Для полноты исторического костюма не хватает сарафана, лаптей и косы с лентой. Слишком достоверно выглядит эта рубаха. До мурашек достоверно…"
Печь понемногу затихала, и, когда пламя погасло, Оля смешала крупу, грибы и лук, залила свежей водой, посолила и поставила горшок в печь. Время уже перевалило за полдень, и есть хотелось просто ужасно.
***
Несколько раз Оля выходила прогуляться в надежде найти намёк на знакомую дорогу, но сколько бы она ни пыталась отойти от избушки, приходила всегда к её двери. Будто кругами водили Олю лесные тропки. Уйдёшь в лес позади избы – выходишь из травы напротив. После обеда время тянулось невыносимо долго. Ожидание способно любой продолжительности временной промежуток растянуть почти до бесконечности.
"Сумасшествие да и только," – думала Оля, в очередной раз дойдя до двери.
В сумерках вернулась старушка домой. Лихой парнишка на телеге, запряженной белой рабочей лошадкой, помог ей спешиться.
– Сюда заноси, – махнула ему рукой старуха, приглашая в избу, – вон туда поставь.
Парень снял с телеги мешок и занёс в избу, поставил, где показали. Поклонился, и сказав – "Благодарствую, бабушка!" – ушел.
– В добрый путь! – ответствовала она и затворила дверь.
Баба Груня поставила дорожную свою палку в угол, сняла накидку и прошла к лавке. Покряхтев, присела и внимательно уставилась на Олю.
– Как звать-то тебя, заблудшая душа? Давеча и не спросила ведь…
– Олей меня звать.
– А меня зови бабой Груней.
– Где мы находимся?
– Известно где – в лесу!
Оля собрала остатки терпения, чтобы не нагрубить пожилой женщине, и объяснила:
– Я вчера у реки машину потеряла. Заблудилась, ушла далеко от жилья. В какой стороне город? Мне туда нужно. Я почему-то не могу отсюда уйти, все время обратно возвращаюсь!
Старуха заклокотала.
– Хехе, да до города вёрст 6 будет. По дороге вдоль леса. За пару часов дойдёшь. А вот нужно ли тебе туда – это уже сама решишь. Уйти тебе рубаха моя не даёт, заговоренная. От воров заговор: кто хоть что–то в избушке возьмёт, уйти от неё не сможет, так и будет кругами бродить, пока не вернёт.
Оля, уже одетая в свою просохшую одежду, стукнула себя ладонью по лбу.
– Так вот оно что… Ясно. В город мне нужно. Очень-очень нужно! Спасибо за приют и тёплую одежду, мне уже пора!
И не слушая больше ничего, Оля выскочила в сгущающиеся сумерки.
– Куда рванула, дурная девка? В ночь, по лесу шастать! Съедят волки – утром и костей не найдут, все по округе растащут! – баба Груня стояла в дверях избы и кричала ей вслед, всплеснув руками, – воротися, неразумная, утром уж и иди!
Оля остановилась. Не хотелось признавать, но бабка была права. По лесу ночью ходить было глупостью. Даже если никто не съест, заблудиться в темноте легче лёгкого. И тогда ещё долго к людям не выйдешь…
Рядом застрекотала сорока:
– Кррра, ступай в избу и спи до утррра!
– Чего?! – Олю обдало холодным потом, – ты говорящая?!
Сорока хитро посмотрела на неё и поскакала рядом, ничего больше не сказав.
Оля вошла в избу и села на лавку.
– Я гляжу, ты похозяйничала тут. И с печью управилась, и каши наготовила, да и Глашу мою покормила. Да-да, она мне все рассказала, – старуха подмигнула Оле, – Это хорошо, что трудолюбивая и добрая. Простофилей токмо не будь, а то много желающих найдётся доброте на шею сесть.
– А вы, бабушка, кто такая?
– Я-то кто? – старушка пожевала губами, – знахарка я и повитуха. Но люди ведьмою за глаза кличут.
"Ну все, отыгрыш заходит в зону абсурда. Ведьма она, ага. А я – японский лётчик тогда", – подумала Оля.
– Вижу, что не веришь, – ухмыльнулась старуха, а потом посмотрела в упор на Олю, поймала её взгляд.
Оля как ни старалась, не могла его отвести, руки и ноги будто непослушные стали, не её. Росли на ней, но её воле не подчинялись.
– Возьми мешок, что Никитка принёс. Там горох. Садись лущить.
Оля на ватных ногах вошла в тёмную кладовку, наощупь взяла мешок – он оказался не сильно тяжёлым – и выволокла его к лавке. Там уже стояла баба Груня с двумя пустыми мешками:
– Сюда горох ссыпай, а сюда – лузгу. Да рассказывай, кто такая и как сюда попала.
Оля подчинилась, села лущить горох, и пока руки сами делали работу, рот почему-то сам рассказывал. Чем она живёт, что её радует, как Сашу своего потеряла, как венок по воде пускала, как по лугам плутала… Всё-всё рассказала старушке, сама не понимая зачем вообще говорит и почему продолжает лущить горох. Не было испуга, не было паники. Только подчинение. И слезы от повторного проживания своих потерь.
Когда гороха в мешке осталась половина, старушка остановила Олю.
– Достаточно. Посмотри на меня.
Оля подняла на неё взгляд, в глазах стояли слезы.
– Думаю, теперь уже ты веришь, что я не обманула. Ведьма я. А Глашка, сорока, фамильяр мой. Она мне вести с округи собирает и докладывает. И про тебя она мне рассказала. А ей русалки поведали с той самой чёртовой реки. Молвили, что венок колдовской выплыл, а следом в воде и ты появилась. Одета по ненашему, простоволосая… Глаша сразу смекнула, что потерянная ты, да и полетела ко мне, предупредить.
Река та недобрая. Часто люди там пропадают. Уж если пропали, больше не увидит их никто, так-то вот. Хотя много дурачков деревенских туда ходили, нарочно лиха себе искали, да только не вышло ничего.
Обратно-то, из реки, тоже люди бывают, да не те же самые, что пропали… Да и редко. В прошедший-то раз тут чай лет десять назад уж вышел один. Больше до тебя никто не шастал.
Ведьма отпустила Олю из силков своей воли.
– Теперь-то уж не дури. Подумай хорошо, да спрашивай.
"Русалки. Русалки, блядь. Говорящая сорока. Ведьма, которая подавила мне волю. Вышитая рубаха…" – в мыслях летал набор фактов, на которые глаза закрыть уже не получалось. Можно было отрицать сколько угодно, однако ж вот мешок с горохом, который она перебирала, не владея собой. А вот Глашка рядом крутится, стрекочет, клюёт горох:" Благодаррррю! "
– Где я нахожусь?
– Рязанское великое княжество.
У Оли задрожал голос:
– Год сейчас какой?
– 1530й.